Читать книгу: «Ида», страница 10

Скорее всего, это было в тридцать седьмом году. Пеке пришел срок жениться. В Одессе профессия свахи ни когда не умирала. Вот Пека и обратился по назначению. Возле «Горбатого» моста жила очень бедная еврейская семья и восемь душ детей. Это ж всех накормить и обуть надо. Естественно, Советская власть помогала, но девиц еще надо и одеть красиво. Пека отпустил себе элегантные усики и отправился на смотрины, прихватив с собой Боку, так, на всякий случай. Когда Бока увидел девушку, то чуть не подавился слюной, так она была прекрасна. Пышная грудь, мраморная кожа. Огромные карие глаза с длинными ресницами и длинная толстая черная коса прямо до того места, за которое хотелось ухватиться обеими руками. А имя, какое ей дали родители, так прямо в масть, это ж надо так угадать. Девушку звали Голда. Если быть честными до конца, то девушка ждала для себя принца, на худой конец гусара, но при Советской власти данные женихи появиться в ее жизни не могли, и она дала свое согласие на Пеку. Вот тут и начался торг и Пека пожалел, что взял с собой Боку. Теперь Бока узнает, сколько он заплатит за Голду и поймет, что у Пеки таки есть деньги и деньги не малые. Когда Пека узнал у ее отца, старого Хайма, сколько он хочет за Голду, то у него дыбом встали волосы. Нервы не выдержали у Боки, и он обозвал Хайма сволочью и старым жидом. Это подействовало на Хайма, и он немного скинул с запрошенного. Тут Пека уже не пожалел, что взял Боку с собой. Торг продолжался. Хайм долго рассказывал, во что ему обошлась Голда, при этом он загибал пальцы на руках. Когда пальцы на руках кончились Хайм назвал последнюю сумму в тысяча рублей и свадьба за счет Пеки. Влюбленный Пека впервые в своей жизни не мог торговаться. Он краснел и молчал. Зато Бока вошел в раж. Он тут же заявил.

– Побойся Бога Хайм. Откуда у Пеки такие деньги.

На что Хайм тут же справедливо заметил.

– Если нет денег, то на кой черт Пеке такая красивая жена. Пусть идет в Нюме Васерману, тут рядом, за углом. Так тот свою Розу отдаст за десять рублей и свадьбы не надо. Лишь бы Розу сбыть с рук.

Пека уже был готов за Голду уплатить тысячу рублей и взять на себя расходы по свадьбе, но Бока за друга стал горой.

– Послушай Хайм, вот тебе наше слово. Пятьсот рублей и свадьба пополам. Не согласишься, я сейчас всю твою халабуду разваляю и Голду все одно заберем с собой.

Сошлись на семисот пятидесяти рублях, но свадьба все равно была за счет Пеки. Пека тут же рассчитался за Голду и Хайм с Пекой ударили по рукам. Свадьбу назначили в ближайшую пятницу. По дороге домой Бока таки высказал Пеке.

– Ну и сука ж ты братан. Я месяц назад просил у тебя взаймы сто рублей, что бы детям справить одежонку к школе, а ты шо сказал, нема грошей. Хотя если честно, то Голда этих денег стоит.

Пека не поскупился. Невесту он так одел, что начальник отдела кадров «Игрушки» Моня Векслер потерял на неделю дар речи. Правда Пека не ожидал, что у Хайма столько родственников и те сволочи пили и ели за его счет, а в подарок преподнесли старый примус, но что поделать, Голда действительно была красавицей. Голда не пилила Пеку, как его мама пилила его папу. Мужу она повиновалась беспрекословно, вот что значит хорошее еврейское воспитание. За это Пека ее одевал с иголочки, а когда Голда родила сына, то Пека преподнес ей хорошую увесистую золотую цепь с кулоном звездой Давида усыпанного мелкими бриллиантами. Бока себе такого позволить не мог, и понял, как Пека хорошо торговал его розами, которые он ковал. Такую цацку на зарплату Пеки купить было невозможно. Бока слегка таки обиделся, но Пеке об этом не сказал.

В тридцать девятом году на Первое мая Пека и Бока, со своими женами были на демонстрации. Как и все, оба кричали здравицу товарищу Сталину, естественно и ура Советской власти, после чего решили второго мая отпраздновать маевку на своем старом месте у ставка, который находился у карьера. Половить карасиков, пожарить их и выпить водки. Ребята сказали, ребята и сделали. Когда они утром пришли к ставку, там уже было достаточно много компаний. Все праздновали праздник освобожденного труда. Правда, не все понимали, от кого он был освобожден, а те, кто понимали, те помалкивали. Освободили ж от труда партийное начальство. Они расположились на небольшой лужайке. Выпили по первой и закусили колбаской. После третьей рюмки колбаса кончилась, но их это не смущала, впереди были караси, так они думали. Рыба категорически не хотела клевать, хотя караси в пруде были. Через час рыбной ловли Пека первым понял, что карасей бреднем вытащили работяги с карьера, в котором добывали песок. Еще через полчаса это понял и Бока. С рыбной ловлей было покончено, еще не начавшись. Из закуски оставалась зелень и прошлогодние соленые огурцы с квашеными помидорами, а вот водки было достаточно. Боке очень хотелось мясного. После того, как они выпили две законные бутылки, Бока увидел верблюда, который с удовольствием ел камыш. Верблюда в Одессе не часто встретишь, разве что в зоопарке. И тут Бока произнес замечательные слова.

– Послушай сюда Пека. Ты когда-нибудь верблюжатину ел?

На что Пека, естественно ответил.

– Нет.

Бока продолжил.

– Так мы сейчас попробуем. Вон смотри, пасется сволочь, камыш жрет. Интересно, откуда тут взялся верблюд, да еще и дикий?

Пека таки знал, откуда тут верблюд. Нет, откуда тут появился верблюд, Пека таки не знал, а вот, что он тут делает Пека, знал точно.

– Этот верблюд не съедобный. Он тут в карьере песок таскает. Сегодня выходной, вот его и выпустили попастись. Его пайку работяги на водку меняют. Ему ж положено сено и овес. Сено на Ближних Мельницах продают, там же люди живность держат, потом покупают водку, а овес сразу на водку меняют. Вот такая жизнь у верблюда. Он про свои горбы давно забыл. Брось ты это дело, посадят.

Но Боку уже остановить было нельзя. Через полчаса Бока содрал шкуру с верблюда. Скорее всего, верблюд был ему благодарен за это, сам он жизнь самоубийством окончить не мог. Как оказалось, мясные закуски окончились не только у Боки и Пеки, а и у остальных компаний. Так что все быстро объединились. Верблюда съели к вечеру, да и кушать, в общем, там было нечего, одни кости. Его надо было варить неделю, не меньше, хоть бы навар был. С водкой в стране было все нормально, так что, гуляли до утра. Утром верблюд не явился на работу. В тридцать девятом году за прогул могли и расстрелять. Когда работяги нашли шкуру и потроха, то поняли, верблюда больше искать не надо и вызвали милицию. За Бокой приехали в кузню к обеду и забрали его в милицию. Тут Пека очень обеспокоился, Боке светил лесоповал. Пока Бока сидел в кутузке, Пека действовал вовсю. Следователь, хоть и упирался сильно, но Пека пообещал ему великолепный набор кухонных ножей, которые выкует Бока и попытался всунуть еще триста рублей. Следователь денег не взял, но Боке и Пеке повезло, он был из местных и сам их бывших работяг, так что вошел в положение Боки, тем более тот был героем гражданской войны. Так что, с верблюда Бока сдирал шкуру, когда тот находился при смерти, так гласили материалы следствия. Теперь Пека отправился к судье, тут ножами не отделаешься. Эта женщина была строгих правил, но муж ее, как раз, воевал вместе с Бокой в гражданскую, в первом одесском отдельном батальоне, это и решило дело. Но она так и сказала.

– Главный вопрос решите с прокурором Ванштейном. Сколько он потребует, столько я и дам, ничего больше я не могу сделать. Да, и еще. Народный заседатель будет старый большевик Кузьмич, не мешало бы и к нему зайти. Вторым заседателем будет Роза Лошадь, вот туда ходить бесполезно, та в любом случае будет настаивать на расстреле. Она при любых обстоятельствах требует этого.

С Кузьмичем Пека решил вопрос. У него как раз недавно умерла жена, и Пека предложил букет кованых роз на могилу любимой. У Пеки в загашнике розы еще оставались от прежнего времени. И опять-таки перед Кузмичом бил на тот факт, что Бока герой гражданской войны. Весь израненный белогвардейцами. А верблюд что, за него Пека рассчитается сполна с директором зоопарка. Это он отдал верблюда в аренду на карьер.

Теперь дело было за Ванштейном. К Ванштейну идти было так же бесполезно, как и к Розе Лошади. Нужно было бить в другое место, и Пека ударил. У Ванштейна была супруга из хорошей богатой еврейской семьи. Она помнила и лучшие времена в своей жизни, когда жила в девках у своих родителей. Жена Ванштейна Сара Конторович, такая была у нее фамилия до замужества, была женщина с запросами. Она по пятницам обедала в ресторане «Киев», что на Александровском проспекте. Туда Пека и сунулся. Он долго не представлялся, а сразу изложил суть дела и преподнес мадам Ванштейн колечко с бриллиантом, которое хотел подарить Голде к Новому году. Чего не сделаешь для друга. Мадам Ванштейн кольцо взяла, но не знала, как повлиять на мужа. Пека знал, что надо делать.

– Мадам все очень просто. Перестаньте давать мужу, и он ни куда не денется. Он же член партии и в бордель не пойдет. Через неделю он будет шелковый, я вам отвечаю. Такая женщина как вы может свести с ума кого хочет. Поверьте мне, я кой чего в этом понимаю.

Этот комплимент покорил мадам Ванштейн, и она дала гарантию, что все будет хорошо.

Ввиду того что верблюд был записан за зоопарком, а зоопарк был приписан к Молдаванке, при советах, значит, к Ленинскому району города Одессы, суд проходил на Степовой улице. Там был расположен зал народного суда. Понятно, Боку можно было разорвать на мелкие кусочки, но Бока ни когда бы, ни выдал, с кем он ел верблюда. Так что в зале заседания суда собрались все едоки того самого верблюда. Всем было жалко Боку, и они решили поддержать его своим присутствием. Пека оплатил и защитника старого Зяму, который за последнее время не выиграл ни одного дела. Выиграть дело о вредительстве было невозможно. Было всего три приговора. Десять и пятнадцать лет лагерей или высшая мера социальной защиты. Суд прошел за три часа. Прокурор на удивление всем попросил всего пять лет с отбыванием приговора по месту работы и выплатой тридцати процентов из зарплаты подсудимого в доход государства, а так же выплаты полной стоимости верблюда. Судья поддержала прокурора. Роза Лошадь настаивала на смертном приговоре за вредительство. Тут кто-то из зала и произнес.

– Роза, ну зачем же такой приговор. Бока тебе такие подковы сделает, что тебе до конца жизни не нужно будет покупать обувь.

Роза сильно постарела, и у неё случился сердечный приступ. Она все же досидела до окончания суда, но когда отправилась вместе с судьей в совещательную комнату, вот оттуда ее увезла скорая помощь. Кузьмич был согласен с судьёй, так что приговор огласили быстро. Пять лет с отбыванием наказания по месту работы и тридцать процентов в доход государства от заработной платы. Так же нужно было оплатить, стоимость верблюда. Боку выпустили из зала суда на свободу. До сорок первого года таких мягких приговоров больше не было. Роза хотела оспорить приговор, но кто-то из доброжелателей прямо в палату к ней принес две подковы, завернутые в холстину, так что Роза пролежала еще месяц в больнице, а оттуда отправилась в санаторий в Гагры, для старых членов партии, поправлять свое здоровье.

Когда Пека и Бока вышли из зала суда, Пека представил счет Боке. Сумма там была приличная. Боку устраивало все, кроме одного, Бока отказался платить Пеке за стоимость верблюда, так как он должен был оплатить эту сумму государству. Пека настаивал на том, что за верблюда он заплатил директору зоопарка.

– Пека, я, конечно, тебе благодарен за все, но это уж слишком. Я понимаю, расходы у тебя были и кольцо с бриллиантом, которое ты хотел подарить Голде, ушло к мадам Ванштейн, но как понять верблюда. Мало того, вот то кольцо, там же половина моих денег. Что-то ты крутишь дружбан.

– Бока, я тебя прошу, вот только не надо паники. Все что я тебе написал, чистая правда. Ты лучше скажи, когда рассчитаешься? У меня же молодая жена и ее надо одевать. Дружба дружбой, а красивую женщину надо красиво одевать. Мало того, я тебе нашел приработок. Я тут узнал, что из рессорной стали можно делать прекрасные ножи. Им сносу нет. У Жоры Лома я достал рессору от трамвая, из неё получится много ножей. Шесть ножей тебе нужно будет сделать для следователя, а остальными, я буду торговать по старой привычке. У меня есть, кому и финки продавать. Хороший нож хороших денег стоит.

Бока, хоть и остался, благодарен Пеке, но все же понял, что и тут Пека на нем нажился. Пеке он пообещал к сорок третьему году рассчитаться полностью.

Теперь Бока днем работал в кузнечном цеху, а по ночам стал ковать ножи в своем сарае, где он приспособил маленький горн.

После каждой продажи изделий, которые произвел Бока, Пека с ним рассчитывался, а Бока произносил одни и те же слова.

– И это все деньги за ножи? Что-то маловато будет.

На что Пека отвечал, так же одинаково.

– Бока, такая сегодня цена, ничего поделать нельзя.

Вот так пришла война. Пека успел отправить свою жену в эвакуацию. Ему помог начальник отдела кадров «Игрушки». Его как ценного специалиста отправляли в тыл и Голду он смог пристроить. Пека так же хотел уехать в эвакуацию, но так как он не был таким ценным работником, а «Игрушка» в это время выпускала патроны для фронта, и Пека их фасовал в ящики, его оставили в Одессе. Пека доверял Голде, но на всякий случай на прощанье сказал всего несколько слов.

– Если что, убью.

После чего поцеловал жену и она уехала.

Пришли румыны и записали Пеку. Пека в гетто не отправился, так как прекрасно понимал, Голда останется вдовой и выйдет тут же замуж. Такая красавица в девках не засидится, даже с ребенком на руках. Когда румыны пришли к Пеке, что бы забрать его, то Пека через окно выскочил в одних кальсонах и спрятался у Боки. Бока поместил его в подвал для хранения овощей. Правда по ночам, все же Пека спал в доме, но румыны стали производить облавы и обыскивать дома, так что Пеку пришлось переселить в погреб. Там Бока выкопал сбоку нишу, в которой теперь безвылазно жил Пека. Пека требовал бычков жареных на подсолнечном масле, без которых он жить не мог. Бока возражал и говорил, что при румынах хорошего подсолнечного масла не найти и с бычками была проблема, в море ни кого не пускали. Поэтому Пеку кормили иногда маленькими жареными бычками и жареными без масла. В сорок третьем году Пека потребовал уплаты долга за расходы по суду. Вот тут Бока обиделся всерьез и стал требовать деньги за еду у Пеки. Хоть Пека и прибежал к Боке в одних кальсонах, но с тяжелым маленьким узелком, Бока понял, что Пека прибежал не пустой. И Пека стал платить за еду. Это Боке понравилось, и бычки стали дорожать еженедельно. Пека так и говорил.

– Румыны сволота, обложили такими поборами, что прямо жизни нет, так что брат Пека раскошеливайся, и пора тебе отдать мне расписку, по которой я тебе должен.

Пека расписку не отдавал. Он понимал. Румыны уйдут, и Бока рассчитается, ни куда не денется. Хотя тут он прогадал. Дешевле было отдать расписку. Но Пека надеялся, что румыны вот-вот уйдут.

Румыны ушли, но Бока об этом не рассказал Пеке. Он рассуждал здраво, пока Голда не вернется из эвакуации Пеке в городе делать нечего. А Пека в свою очередь кормил и себя и семью Боки. В Одессе ввели карточную систему, и еды не хватало, а на золото Пеки можно было купить хорошие продукты. Голда приехала домой в сентябре сорок четвертого года и не застала дома Пеку. Бока просил, что бы Пека отдал расписку, но тут уперся Пека и продолжал сидеть в погребе, хотя деньги были уже на исходе. Голда разыскивала Пеку. Она узнала, что в гетто Пеку не отправили и куда он сгинул, даже не знал Бока. Моня Векслер стал обхаживать Голду, так как у него жена умерла в эвакуации от туберкулеза. Моня влюбился в Голду, когда ее впервые увидел и лишился дара речи. Голда не допускала к себе Моню. Время шло. Пека не отдавал расписку Боке и сидел в погребе, Голда горевала, но работать не хотела. Через месяц она была уже согласна выйти замуж за Моню. Начальнику отдела кадров полагался хороший паек. Голде нужна была справка, что Пека пропал без вести и Моня такую справку достал. На седьмое ноября была назначена свадьба. Бока ждал до последнего и Пека сдался как раз седьмого ноября, отдал-таки расписку Боке. Ровно в шесть часов вечера Бока пришел за Пекой в погреб, но с вещами.

– На Пека мои брюки и пиджак. Одевайся. Дело есть.

Пека заклипал очами и одеваясь, спросил.

– А куда идем-то? Меня ж румыны схватят.

Вид у Пеки был замечательный. Штаны Бока Пеке подпоясал бечёвкой. Пиджак был несколько великоват, и из него торчала волосатая грудь Пеки. Но самое интересное была голова. Щетина трехнедельной давности, это было еще ни чего. Бока стриг Пеку раз в полгода и стриг по-казацки. Надев на голову Пеке казанок, и обстригал волосы. Как раз стрижку он сделал Боке, когда приехала Голда. Он тогда хотел отпустить Пеку на волю, но тот не отдал расписку и остался в погребе. За время заточения у Пеки на темени появилась приличная лысина, Пека пока об этом еще не знал. Лысина была такая, какую себе делают католические священники, выстригая темя. Вот представьте себе такой вид. Еврей с прической казака аля католический священник в костюме не по размеру и торчащими волосами на груди, вот именно так выглядел Пека. Вот тут Бока и ответил на вопрос Пеки.

– Шевелись быстрее. Румыны сбежали, а твоя жена через полчаса выходит замуж за Моню Векслера. Гости уже сидят за столом.

Пеку уже не интересовало когда сбежали румыны, мало того, даже если бы румыны не сбежали, то он все равно бы пошел бить морду Моне. Еще чего не хватало, что бы Моня увел его жену Голду. Тут Пека первым выскочил из подвала и побежал к себе домой, Бока ели успевал за ним. Когда Пека ворвался в дом, там только впервые прозвучало громогласное Горько. Моня не успел поцеловать Голду, как тут же получил в морду от Пеки. Бока только наблюдал за происшедшим. Помогать Пеке не было нужды. Жених бежал со свадьбы быстрее зайца, Пека так и не смог догнать его. Питание у Мони было лучше, чем у Пеки. Пека вернулся в дом, что бы расправится с гостями, но те все поняли и пока возвращался Пека, их как ветром сдуло. Когда Пека узнал у Голды, что румыны давно ушли, и он зря сидел в погребе, Пека кинулся на Боку, но тут его поцеловала Голда и Пека успокоился. Еды и водки было много. Пришла и жена Боки и тут они начали пить за возвращение Голды и выхода на свободу Пеки. Бока так Пеке и сказал.

– А все твоя жадность. Отдал бы расписку раньше, давно бы спал с Голдой.

Друзья на таких радостях и помирились. На следующий день встал другой вопрос. Голда уже была не Пекарь, а Векслер. К тому же Пека считался пропавшим без вести. За месяц этот вопрос уладили. За это уже рассчитался Бока. Бока впервые в жизни заплатил за Пеку, так как у Пеки, впервые в жизни не было и гроша за душой. Все деньги были потрачены на жареные бычки в хорошем подсолнечном масле, так утверждал Пека. Вся Одесса долго смеялась над Пекой. Да, кстати, на месте кузни Боки был построен завод. Так Бока и Пека стали родоначальниками одесского завода поршневых колец.

32. После войны.

Война окончилась. Жизнь стала налаживаться. Все идет по кругу в этой жизни. Те, кто первые сбежали из Одессы, заняли высокие посты в городской администрации. Они и задавали все тот же вопрос.

– Почему ты остался на территории врага и на него работал?

В один из летних дней приехал воронок и забрал Вальку Пилихатую вместе с ее подругой Дуськой Мацепудрой. Всем стало понятно, эти две женщины отправятся в солнечный Магадан или на лесосеку в Сибирь. Но они появились во дворе через несколько месяцев. Нельзя сказать, что они прекрасно выглядели, скажем, так, совсем наоборот, но самое смешное, у каждой из них было по партизанской медали.

Валька все рассказала потом.

– Ох, и мучили нас с Дуськой. Всё расстрелом пугали. Предъявили нам, что мы торговали самогоном при румынах. Так мы и не отказывались. Да, торговали, но на эти деньги мы кормили все одесское подполье. Сами голодали с Дуськой, а жрать в катакомбы носили ежедневно. Не наша вина, что всех расстреляли. Крышка бы нам была полная. Но, слава Богу, Ванштейн выжил. Тот самый помощник прокурора, который выручил Боку в тридцать девятом году. Его раненого после расстрела вместе со всеми в могиле закопали, а он вылез оттуда. Его ребята на Слободке спрятали и выходили. Вот он и подтвердил наши слова. Вот скоты, не могли Ванштейна сразу спросить, а били нас ежедневно и регулярно. Хорошо хоть не насиловали.

И с Салыка квартирой происходили чудеса. Салык с войны не вернулся. Жив ли он или погиб ни кто не знал. Похоронку присылать было не к кому. Жильцов в квартиру назначали, но одни категорически отказывались от этой жилплощади, другие убегали оттуда на вторые сутки. Самым смелым оказался милиционер. На Михайловской открыли медвытрезвитель, вот нужно было Советской власти рабочий люд собирать ночевать в одном месте. Поить людей не надо гадостью, а где ночевать, они сами решат. Вот начальника медвытрезвителя и поселили в квартиру Салыка. На второй день квартира загорелась, и милиционер в одних трусах выскочил во двор с криками, караул. Дед Бурмака в это время находился во дворе в своем прекрасном костюме дореволюционного пожарника, была Пасхальная неделя. Очумевший милиционер пытался заставить деда Бурмаку тушить пожар. Смеялся весь двор. Потом было расследование причин пожара. Оказалось, замкнула проводка. Банальная вещь, но милиционер съехал из Салыка квартиры. Заработала вечерняя школа, в которой трудилась мать Иды и Ида пошла туда работать, мыть полы. Другой профессии у Иды не было. К скрипке она больше не прикасалась. Её просили поиграть на праздники, её брали учителем музыки в школу, но Ида все время отказывалась. Она из веселой молодой талантливой девушки превратилась в нелюдимую старуху. Единственным ее собеседником был здоровый рыжий кот, которого она подобрала ещё котенком и вырастила у себя дома. Практически, она ни с кем не общалась, даже со своей единственной подругой Женей. Её приглашали на дни рожденья или свадьбы, Ида всегда приходила, но садилась в уголке и только слушала.

На следующий год весной начался ремонт квартиры Салыка, и была восстановлена голубятня. Все сразу поняли, Салык жив и скоро появится у себя дома. Так и случилось, но без торжеств. Салыка привезли на «Виллисе». Выглядел он, краще в гроб кладут. В квартиру его занесли на руках. На следующий день в его квартире, видимо, прошла воровская сходка. Один за одним во двор стали заходить одесские авторитеты, которых прекрасно знали жители Михайловской улицы. Что происходило у Салыка, ни кто не знал, даже все знающий дед Бурмака. Еще через два дня появилась Салыка подруга, которая к тому времени уже была профессором по кафедре иностранных языков. Выглядела она великолепно. Таких платьев в Одессе еще ни кто не носил. Прибыла она с вещами и навсегда осталась жить с Салыком. Это уж потом дед Бурмака все выяснил, хотя откуда у него такие подробности ни кто не знал.

– Салык то наш герой войны. Был несколько раз ранен. Имеет три ордена Боевого Красного знамени, три «Славы», две медали «За Отвагу» и множество других медалей. В сорок четвертом году, в окоп, где он находился, попал снаряд, всех поубивало, а Салыка привезли в госпиталь в мертвом состоянии, всего изрешеченного осколками. Как он выжил, ни кто не понял. Осколки из него до сих пор вылазят наружу. Все это время он находился в госпитале, врачи отмахнулись от него, все одно помрет. За ним приехали «братки» и привезли его в Одессу. Лучше родного дома лекарства нет. Потом у них сходка была. Салык же вор в законе. Вход рубль, выход два. Отказаться от своего звания он не может, тут дорога одна, на кладбище, а его отпустили. Израненный он весь.

Правду ли говорил дед Бурмака, на счет отпустили, но Салык женился и венчался со своей Профессоршей, теперь и у неё появилось свое прозвище. Милая женщина прекрасно отзывалась не него. Ни какого снобизма по поводу своего положения профессора она не проявляла и приняла всех жителей двора за своих людей. Те ответили ей тем же. Все праздники и поминки вместе, таков был закон этого двора. Кстати, почти все дети, которые стали рождаться в этом дворе поступали в высшие учебные заведения, чего не было со дня основания этого дома.

Опять жизнь взяла свое. Страна излечивалась от страшной войны. Теперь все стали ждать коммунизма. Это деду Бурмаке было по душе. Он был теперь действительно дед и даже стал получать пенсию по старости. Постепенно Салык выздоравливал и стал выходить во двор. Было видно, что он тяжело двигался. Его не забывали собратья, жил он не плохо. Восстановил свою голубятню полностью и целыми днями, когда его жена была на работе, общался с голубями. Но и этому пришел конец. С приходом в Одессу маршала Жукова забрали многих «авторитетов». Жуков наводил в Одессе свой порядок. Приехали и за Салыком и увезли в неизвестном направлении. Жена его ходила по инстанциям, но даже передачу не принимали. Дед Бурмака завернул в тряпицу Салыка награды и отправился к Жукову. Его ни куда не пустили, и он стал ждать маршала у здания военного округа. Почти сутки дежурил дед Бурмака возле здания. Уже было темно, когда подъехал Жуков. Охрана, естественно не допустила Бурмаку к телу маршала. Как дед извернулся и с такой скоростью смог прошмыгнуть мимо охраны не совсем понятно, главное, что он прорвался. То ли кто-то ему ножку подставил, а скорее всего, оступился Бурмака, так как он попал к Жукову лежа на асфальте вместе с наградами Салыка, которые рассыпались у ног Жукова. Жуков приказал поднять Бурмаку.

– Это что твои награды дед, спросил Жуков.

– Да, где мне так воевать. Это награды Салыка, простите, Саликова Петра Ивановича, он у вас в кутузке сидит.

– Нет у нас кутузки. А сидят у нас сейчас воровские авторитеты на гауптвахте, ответил Жуков.

Дед Бурмака не унимался.

– Так Салык и есть авторитет, но он еще и герой войны.

– Разберемся дедушка, не надо волноваться.

Жуков приказал взять у деда Бурмаки награды и зашел в здание. Дед Бурмака вернулся домой.

Не сразу Жуков встретился с Салыком, лишь на следующий день приказал доставить его к нему. Салык зашел в его кабинет.

– Проходи герой и садись. Что же ты сразу не сказал, что так хорошо воевал?

– А кто меня спрашивал. Увезли меня на «воронке» из дома, взяли отпечатки пальцев, сфотографировали и отправили в камеру. Разговаривать мне с вертухаями не по чину.

– Брось-ка ты свой воровской жаргон. Ты же солдат. Я маршал, а уважаю таких как ты. Не каждый генерал может похвастаться таким «иконостасом», ты же герой.

– Был герой, да сплыл. В сорок четвертом меня представили к Герою Союза. Я только слегка оклемался после ранения, лежу, ели живой, а тут корреспондент очкарик ко мне подваливает. Расскажи, мол, герой как ходил за линию фронта. Я же разведчиком был. Командовал разведвзводом. Тридцать один раз за линию фронта ходил. Двадцать языков на себе приволок. Откинул я простыню, а на плечах у меня звезды сверкают. Как увидел это корреспондентишко, как ветром сдуло, заодно сдуло и мою медаль Героя Союза, вот так гражданин маршал.

– Какой я тебе гражданин, я тебе товарищ и брат. Разберемся и с твоим корреспондентом. Если есть приказ о награждении, будет тебе звезда Героя, это я тебе говорю, маршал победы Жуков. Сейчас тебя отвезут домой. Давай выпьем за нашу Победу.

Жуков налил две рюмки коньяка, и они выпили вместе.

– А что будет с ребятами, которые у вас сидят, спросил Салык.

– А ни чего не будет. Четверых расстреляют, им предъявили обвинения в измене родины, остальных отпустят после профилактической беседы.

Когда Салык узнал, кого расстреляют, он сильно задумался, потом заговорил.

– Мне нельзя ехать домой, если вы мне действительно товарищ, товарищ маршал. Вы мою судьбу решили сами. Героя Союза я уже не получу. У меня есть к вам просьба, пятый приговор мой.

– Это почему же?

– Я же вам объясняю, вы только что решили мою судьбу. Если бы меня не забрали сюда, не было и вопросов. Если я живой, значит, я сдал своих, по другому в жизни не бывает. Я не могу живым появиться в Одессе. Меня не поймут люди, мне будут плевать в спину, ни кто мне руки не подаст. Выйдя отсюда, я сразу пущу себе пулю в лоб. Я вор в законе, если этих ребят расстреляют, а я выйду живым на свободу, это позор. Вам меня не понять. Или вы отпускаете всех, или я пятый. Очень прошу, не отказать мне в этой просьбе. Не берите греха на душу, мне все равно не жить.

Жуков не стал отговаривать Салыка. Он не знал и не понимал воровских законов, но где-то догадывался, Салык прав. Расстрелять Салыка было нельзя, он герой войны, но и отпустить других на свободу означало дать одесским ворам выжить, а этого Жуков не хотел. Он, вообще, все хотел расстрелять, но ему не разрешили это сделать. В Советской стране нужно было показать видимость закона. Жуков выполнил просьбу Салыка.

На рассвете у стены завода «Краян», что прямо напротив христианского кладбища расположился взвод автоматчиков, у стены стояли четыре человека приговоренных к расстрелу. Им приказали раздеться до пояса. Они так и сделали и встали прямо у стены. Кто-то из них пошутил.

– Смотрите, прямо таки к стенки и поставили.

В это время подъехал «Виллис», в котором сидел Салык в старой линялой солдатской форме. Люди у стенки зло ухмыльнулись и демонстративно сплюнули на землю, тем самым показав пренебрежение к Салыку. Салык тяжело слез с автомобиля и тяжелой походкой пошел к стенке. Снял с себя гимнастерку и стал рядом со своими друзьями. На его плечах красовались большие синие звезды. Всем сразу стало ясно, кто тут главный.

– Что ребята, за сволоту меня держите или за сучину, сказал Салык. Я вор и мое место рядом с вами. Все стали тут же рядом с Салыком. Их похоронили в безымянной могиле, тут рядом, сразу в углу кладбища.

Через шесть месяцев, уже не очень молодая Профессорша родила мальчика, который стал Петром Петровичем и которого тут же нарекли Салыком.

Двор жил своей жизнью. Всем двором принимали роды и всем двором провожали на кладбище. Кого до Люстдорфской дороги, а кого и за Люстдорфскую дорогу относили. Это жизнь, куда от этого деться.

Дед Бурмака до коммунизма не дожил. В тысяча девятьсот шестьдесят первом году Ида впервые, за долгие годы, заговорила со своей подругой Женькой.

– Полицай умер. Чего мне с ним делать ума не приложу. Он скоро вонять начнет.

Посоветоваться было не с кем, дед Бурмака был сильно болен. Он давно уже не вставал с постели. Коля Цирулин, муж Женьки, отнес труп Гундоса в подвал, до лучших времен, но как обычно, всех выручил дед Бурмака. На следующий день он умер. С ним прощался весь двор, только ни кто не мог понять, зачем деду Бурмаке такой просторный гроб. Неужели он на том свете хочет так просторно жить. Когда все простились, гроб опять внесли в дом, потом вынесли его закрытым. Рядом с дедом Бурмакой, как вы понимаете, уложили Гундоса. Коля Цирулин так и сказал.