Читать книгу: «Когда Жребий падёт на тебя», страница 3
Я опускаю Алису на землю.
– Давай теперь одна. Ты же хотела.
Огромные бездонные глаза смотрят на меня, и ливень смешивает свои капли со слезами. Я улыбаюсь ей, но она не видит моей улыбки.
– Не бойся. Всё будет хорошо.
– Я не боюсь. Мне собачку жалко. Ты же её убьёшь? Не убивай её.
Вот же блин, она что, читает мысли?
– Я не буду её убивать, беги.
Алиса похромала в сияние гостиницы. Лай приближается. Значит они, скорее всего, уже наверху и натравили пса, он сам не учуял бы нас. Сколько у меня времени на Пацанчика? Минута-минута пятнадцать. Начинаю считать. На тринадцатой секунде молния освещает Пацанчика, табакерочным чёртиком вынырнувшего из-за угла. Это доберман. Такой же черный, как и я. Хрестоматийный доберман в хрестоматийном же шипастом ошейнике. Четырнадцать. Он оценивает расстояние и разгоняется для прыжка. Пятнадцать. Глаза горят, а ощеренная пасть недобро зияет на его чёрном теле. Шестнадцать. Он уже в пяти шагах, я сжимаю кастет в кулаке и встаю в стойку. Доберман прыгает. Семнадцать… и время замедляется. Я вижу, как капли ливня крупными хрустальными шариками медленно плывут вертикально вниз. Много-много шариков. Я вижу, как сильное чёрное тело медленно летит ко мне, разбивая хрустальные шарики в пыль. Те шарики, что ударяются в оскаленные клыки, смешиваются с кипящей в углах пасти пеной. Два угля азарта и злобы горят над этой пастью. Когда голова Пацанчика подлетает ко мне на метр, я отклоняюсь вправо от его курса, жёстко хватаю его правой перчаткой за правое прижатое ухо, а левой – за ошейник, продолжая движение пса, поворачиваюсь в пояснице, переношу вес тела на правую ногу, фиксируюсь, и, как в айкидо, кистями толкаю летящего добермана по дуге вверх, увеличивая его инерцию. Восемнадцать. Время берёт свой прежний темп, а Пацанчик, отчаянно визжа и нелепо растопырив лапы, улетает куда-то в придорожные кусты. Доносится мокрый шлепок и жалобный вой. Да, после такого полёта, пёс вряд ли сможет причинить какой-то вред. Слава Богу, мне не пришлось его убивать! Я бегу вслед Алисе. Мне смешно при вспоминании подробностей картины полёта Пацанчика. А он, визжа, улепётывает, откуда прибежал.
Алису я нагоняю на тридцать пятой секунде. Здание гостиницы, заштрихованное ливнем совсем рядом, а вот и несколько машин с «шашечками». То, что за нами гнался пёс, говорит о продолжении погони, и полоса «пу́танок», наверняка, уже пройдена. Нужно приналечь.
– Беги в гостиницу, – говорю Алисе, – вызывай полицию, а мне надо уезжать.
– Нет. Нельзя полицию. Мне тоже надо уезжать.
Так! Час от часу не легче! Ей тоже нельзя полицию. Думать некогда. Бежим.
Пятьдесят девять. Мы подбегаем к жёлтой «Волге» с единственным горящим зелёным глазком. Я задираю вязаную маску на лоб и стучу в залитое водой боковое окно:
– Шеф! – стекло плавно опускается, позволяя каплям пролиться в салон, я прячу лицо как бы от дождя, но на самом деле – от водителя такси, – До Мамоновки довезёшь?
– Триста.
– Идёт.
Мы втискиваемся на заднее сиденье. Машина заводится, загораются фары. Мы трогаемся и выезжаем на дорогу. Поворачивая, фары выхватывают из тьмы бегущую ораву бешеных.
– О! – с весёлыми нотками в голосе говорит таксист, мужик лет под пятьдесят, – Это не по вашу душу, случайно?
– Поехали быстрее, дяденька, – отвечает Алиса.
– Это запросто, – весело говорит таксист, – Эх, молодёжь.
«Волга» резко набирает обороты и в заднем стекле в разводах воды растворяются силуэты бесноватой оравы. Я поворачиваюсь к Алисе. Она смотрит на меня. И мы начинаем смеяться. Скрученные в канаты нервы начинает отпускать и всё нами пережитое выливается в истерический смех. Алиса морщится от боли, но ничего не может с собой поделать и дёргается в спазмах смеха. Я тоже смеюсь и обнаруживаю, что смертельно устал. А ещё я обнаруживаю, что у меня на пальцах правой руки нет кастета, видимо, выронил, когда запускал Пацанчика в его эпохальный полёт.
28 августа, 18:46
Полнолуние прошло. Оно отняло много сил. Почти все. Когда я на охоте, у меня каким-то образом увеличиваются мои жизненные ресурсы: выносливость, сила удара, скорость. Полнолуние так действует. И за это приходится расплачиваться. Мне нужно время, чтобы перевести дух и подвести итоги. Иван заставляет меня вспоминать каждый шаг моих похождений чуть ли не поминутно. Ему это нужно для его изобретений. Он делает какие-то пометки в блокноте. С особенным тщанием Иван отнёсся к рассказу о своей вспышке. Огорчился, что она сработала всего единожды. Потом очень радуется, когда находит разрыв проводов.
– Смотри, – его смуглое лицо с маслинами глаз сияет, – видишь, где порвалось? Мне не хватало целого куска провода, и я срастил два отрезка. Наверное, порвался, когда ты вырубил первого.
– То есть сразу после использования.
– Да. Когда ты перекатывался к тому уроду, провод и порвался. Я ещё тогда должен был предвидеть это. Хорошо, что все хорошо кончилось. Теперь сделаем цельный провод, запаяем, как следует и у тебя будет хороший световой шокер. А если добавить конденсаторов и поставить мощные аккумуляторы, то на зарядку хватит пяти секунд!
Его лицо расплывается в улыбке:
– Блин, да ты, в самом деле, Бэтмен! Как в кино! Десятерых!
– И собаку, – добавил я.
Его улыбка становится ещё шире:
– Я нашёл улику.
На его протянутой ладони лежит мой кастет. Я рад видеть старого друга.
– По твоему рассказу я нашёл место, где ты катапультировал добермана, очень смешной эпизод.
– Когда ты успел?
– Пока вы спали.
Алиса. Девушка с венецианской маской. Алиса – очень сильная и крепкая представительница прекрасного пола. Мне не нужен рентген, чтобы видеть перелом её седьмого правого ребра, ушибы и контузию почек, особенно, правой, она даже немного опустилась. Плечи – сплошной кровоподтёк: она прикрывала ими бока, пока сволочи буцкали её «гриндерами». Ей досталось. Но она стойко переносит боль. Забилась, как кошка в угол дивана и лежит. Мои настоящие кошки тоже рядом с ней, помогают.
В зале, где обосновалась Алиса, где раньше текла люстра, все чинно и прилично, а в нашей с Иваном комнате – каждый час трёхминутный грохот. Такой, если бы поезд метро удирал от волны землетрясения настигавшей его. А в прихожей очаг низкой температуры. Очень-очень низкой температуры. Я, во избежание несчастных случаев, отметил эту зону, разлив на пол воду. И теперь в прихожей у нас есть мини-Антарктида с очертаниями лежащего человека. За три дня сконденсировалось из воздуха и наросло пять сантиметров льда в пуху инея. Снежный человек. Так что в прихожей у нас прохладно. Не смотря на ковёр и шубу, наброшенные сверху. Насколько я понимаю, боль Алисы что-то сдвинула в тонких мирах, и полтергейст вырвался наружу. А я настолько утомился в прошедшее полнолуние, что не мог справиться с духами.
Я часто подхожу к Алисе, прикладываю руку к больному месту и высасываю часть боли. Ведь человеческие руки не только физиологический, но и энергетический инструмент. Когда что-то болит, человек подсознательно прикладывает руку к очагу боли. В результате человеческое тепло, вибрации его тела от дыхания-сердцебиения, и энергетический «скафандр» делают своё дело и унимают болевые ощущения.
Состояние моё тоже не из лучших, так что я отменил всех посетителей или пациентов и лежу в полузабытьи, восстанавливая силы. Каждый час меня будил грохот, но к концу третьего дня я уже не замечаю этих звуков, как не замечает столяр-станочник шума деревообрабатывающего цеха.
Раздался звонок. Иван вздохнул и вышел выпроваживать непрошеных гостей, а я снова начинаю думать об этой проклятой маске. Она выбивает все случившееся из стройной колеи событий. Очень уж не случайна эта случайность – наша встреча на мосту. Почему мост? Не знаю. Ноги сами вынесли меня туда. Вам случалось когда-нибудь крепко задумываться во время ходьбы? Воображение рисовало перед вашими глазами картины с ваших мыслей? Яркие образы, бешено работающий мозг, а ноги сами идут по выбранному маршруту. Только иногда оказывается, что ты этот маршрут не выбирал. Шёл, думал и оказался там. А там девушка попала в беду. Бывает. Ей повезло, что я оказался рядом. Слава Богу. Но маска!!!
Входит Иван.
– К тебе посетители.
– Я же просил…
– Увы, мессир, я бессилен, – ухмылочка его эта, – Милитоны пришли с пестиками. Тебе придётся выйти.
– Но у тебя же с ними всё решено, – Иван сам взвалил на себя обязанности моего секретаря. Он сирота. Родители погибли в авиакатастрофе, когда он был студентом третьего курса местного университета. Университет он так и не окончил, зато успел подсесть на наркоту. Я успел встретить его и избавить от героиновых бесов. И по своему кодексу чести Иван стал помогать мне. Он вёл всю бухгалтерию, и договариваться с властями была его задача.
– Решено-то, решено, но просят тебя выйти.
– Просят?! – я чувствую, как мои брови удивлённо ползут вверх, они, обычно, требуют.
– Да, там младший сержант как Эдика увидел, обомлел весь, испариной покрылся.
– Ты показал им Эдика?
– Они сами попросили, – Иван улыбается, смешно ему, – они даже потребовали, чтобы я им показал «что это у вас под ковром».
Эдиком Иван называет наш мини-ледник на месте гибели несчастной изменщицы. Я его постоянно журю за неуважение к смерти, на что он неизменно отвечает, что настолько уважает смерть, что позволяет себе над ней смеяться. «Осмеяние суть индикатор признания авторитета, осмеиваемого». Эх, Ваня! Но выйти всё-таки придётся. Я нехотя встаю с кушетки и бреду в прихожую. Там, прижавшись к входной двери, стоят люди в форме: младший лейтенант и младший сержант. Лейтенант мелкий с крысиной мордочкой, а сержант здоровый шкаф, даже двери из-за него не видно. Одногодки. Не больше двадцати пяти. Я совсем не удивлюсь, если мне скажут, что они одноклассники, мелкий всегда был под влиянием здорового, а сейчас он старше по званию… тут, прямо, сюжет.
– Чем могу быть полезен, господа офицеры?
Уровень сарказма зашкаливает, но я не могу сдержаться – не выношу никакой власти, кроме Божьей. Они наверняка знают про эту квартирку, там у них, конечно, ходят всякие легенды о ней, как обо всём необъяснимом. И боятся. Правильно делают. Пусть знают своё место.
– Младший лейтенант полиции Костриков, – представляется плюгавенький младшой, – Помощник участкового. Это младший сержант Волосовин, – кивок в сторону здоровенного напарника, таращащего глаза на Эдика. Эти ещё молодые, все «младшие», и я уже не вижу на них бесов. Может, ещё не нагуляли, а может, прошло полнолуние.
– И что же вы хотите, лейтенант?
– Нам желательно осмотреть вашу квартиру, – вежливо со скрытым раздражением цедит плюгавый. Он видит моё презрение к нему, но ему не хватает смелости заявить свою власть. Он в моей берлоге. С невероятным Эдиком посреди прихожей.
– Минуточку, по-моему, у нас есть договорённость с капитаном…
– Это он нас сюда направил. И наделил всеми полномочиями.
– И что же случилось? Может, мы поможем, да, Иван?
– Какие-то маньяки напали на молодёжь. Десять пострадавших. Куча черепно-мозговых и переломов…
– Ну, ни фига себе! – театрально удивляется Иван, – наверное, стенка на стенку бились!
– В смысле? – непонимающе хлопает глазами плюгавый.
– Ну, десять же пострадавших! Это неслабая куча мала была.
– Нет. Говорят, их было двое. Одна женщина.
– Двое?! Десятерых?! Да ещё и женщина?!!
Плюгавый видит, что Иван издевается над ним, и, игнорируя его вопросы, обращается ко мне:
– Злоумышленники взяли такси и последовали в этот район. Вы не видели никого подозрительного с четырёх до пяти утра двадцать четвёртого августа?
– Нормальные люди в это время спят, что мы и делали, как и все нормальные люди.
– Значит, ничего не видели?
– Ничего.
– Так и запишем. Позвольте взглянуть на ваше жилище.
– Знаете, лейтенант, у нас в квартире сейчас нежелательно присутствие посторонних. У нас сейчас пациент, а обитатели не этого мира весьма чувствительны к болезням. Слетаются, – я кивнул на Эдика, – Поэтому я не советую вам заходить сюда. Рискуете. Особенно вы, лейтенант.
Плюгавый выдерживает мой взгляд, а я вижу, что очень скоро у этого парня будет выход камня из почки, и он уже чувствует его приближение ноющей тяжестью то ли в желудке, то ли ниже. Это видно и по его унылой гримасе, и по его раздражению. Всё это я вижу на дне его глаз, пока он выдерживает мой взгляд.
– Ничего, мы рискнём, – цедит плюгавый, – Служба такая, правда, сержант? Мы сейчас пойдём и посмотрим. Сержант?
Младший сержант, не отводя застывшего взгляда с мини-Антарктиды, быстро отрицательно вертит головой.
– Я… – скрипит он пересохшим горлом, прокашливается, – Я тут за путями отхода послежу.
– Что ж, милости прошу, лейтенант. Начнём с кухни, – я беру плюгавого под локоток.
– А почему в кухню? – плюгавый вырывает свой локоть из моей руки. Он боится. Он видит, что его напарник в прострации. У себя в долгих рейдах рассказывают патрульные друг другу истории про эту квартиру. Он тоже слышал эти байки. Дивился человеческой фантазии, и, прямо скажем, не верил до конца. И вот она эта квартирка. «Ледяной человек в прихожке. – думает он, – Для эффекта можно самому такого сделать. Он же тут пациентов принимает, дурачит их. Целитель, блин. Все они жулики, экстрасенсы».
– Мне нужно подготовить вас.
– К чему? – опять настораживается плюгавый.
– К вечным мукам в аду! – загробным голосом вмешивается Иван, но тут же улыбается, – шутка, шучу я.
– Я вам советую не шутить!
– Всё! Шутить больше не буду! Это я так, разрядил ситуацию.
– Лейтенант, – снова беру его под локоть, – я покажу вам кое-что лёгонькое, а то, знаете ли, с непривычки психика у людей страдает. Особенно у скептиков. Мир рушится, устои… Да не дрейфь ты, лейтенант.
Плюгавый одёргивает куртку с видом: ты, дядя, говори, да не заговаривайся, и идёт на кухню первым. Кухня здесь довольно просторная из-за отсутствия холодильника. Экс-хозяин выделил ему место в кладовой. Так что кроме стола, плиты и тумбочек здесь места более чем достаточно.
– Вот, прошу вас, офицер, – беру его за рукав, – станьте здесь, – ставлю его напротив окна возле стены, где обычно стоит холодильник, – ничего не ощущаете?
Плюгавый прислушивается к себе пару секунд, потом его физиономия сморщивается, как мочёное яблоко и его сгибает в пояснице. Я отдёргиваю его в сторону. Это его камень сдвинулся с места и своими острыми краями царапнул стенку мочеточника.
– Всё-всё-всё, сейчас пройдёт. Вот это я вам и хотел показать, – я выдвигаю ящик со столовыми приборами, беру первую попавшуюся ложку и бросаю в место, где плюгавого скрутил приступ. Ложка, кувыркаясь и празднично блестя, летит по дуге, пролетает какую-то границу и замедляется до полной неподвижности на уровне груди, будто попав в невидимый гель.
Глаза плюгавого расширяются, я беру половник и проделываю с ним то же, что и с ложкой, половник тоже зависает в воздухе. Теперь округляется его рот. Я беру горстью сразу несколько предметов, бросаю. Они тоже зависают в элегантном хаосе, позвякивая при встрече. Я двумя руками живо перемещаю несколько вилок и ложек, и получается какое-то животное с длинной шеей половника. Плюгавый недвижим. Его глаза полны детского восторга. Он уже не скептик. Боль иногда ломает его правую бровь, но впечатление от увиденного и буря эмоций, бушующая в его голове, отключают болевой центр.
– Хотите, сами попробуйте, – предлагаю я, протягивая кухонный нож. Плюгавый почтительно отказывается. – Здесь стоял холодильник, в морозилку которого ревнивый муж положил ампутированные у любовника мужские принадлежности. Понимаете, уровень страданий, боли, изощрённости содеянного был настолько высок энергетически, что получился пробой между мирами, и полтергейст проявляется таким образом – зоной аномальной невесомости.
Он кивает.
– А теперь к делу, лейтенант. У тебя в левой почке почти в мочеточнике лежит камень. Ты его уже почувствовал, – плюгавый мелко кивает, поёживаясь, – Если ты пойдёшь дальше по этой квартире, я не могу ручаться за последствия. Может быть много хуже, – смотрю в его глаза, где в плещущемся трепете всплывает иногда на поверхность его сознания островок понимания, – Всем же потом влетит. Я не советую продолжать. А на службе скажешь, что мы тут вдвоём, я и Иван. И вообще, лейтенант, бросай свою службу. Вон, какой молодой, а уже камни в почках таскаешь. Не сдюжишь ты на этой службе. Давай, снимай свою сбрую, сейчас тебя лечить стану.
– Я.… при исполнении, – лепечет плюгавый, – нам нельзя форму снимать.
– Да ладно, здесь никто не видит. Да и форма мне твоя без надобности. Ты портупею свою сними, а то знаешь присказку: как надену портупею, так тупею и тупею? Оружие понижает воздействие.
Плюгавый, оторопело оглядываясь, начинает снимать кобуру с ремнём. Я беру её у него из рук и бросаю в зону холодильника. Кобура выбивает почти все приборы из зоны, и они осыпаются, весело звеня, указывая границу феномена. А кобура повисает фантастическим драконом, хищно нацелясь в потолок. На звон приборов слышится из коридора:
– Э, Лёня, ты в порядке?
– Да. Всё нормально, – отвечает лейтенант.
Я критически осматриваю его.
– Ну, ещё китель сними… погоны твои не нужны.
Он послушно снимает свою мешковатую рубашку и остаётся в белой майке.
Я разогреваю ладони, с силой растирая и комкая пустоту. Глубоко и ритмично вдыхаю и выдыхаю носом, ловлю то состояние, когда мир то наваливается гулко, то отступает до полной белизны и тишины, сначала медленно, но всё быстрее, до частоты стробоскопа. Плюгавый смотрит на меня уже не как полицейский, а как мой обычный пациент. Этот уже поверил в экстрасенсов. Я взмахиваю руками и чувствую, как в ладонях и пальцах начинается вибрация и покалывание, похожее на ощущение при восстановлении кровообращения после того, как отлежишь руку во сне. Ритм движения мембраны, разделяющей миры, успокаивается до сердечного. Я подхожу к замершему в ожидании сержанту и начинаю работать. Вожу руками вокруг его пояса, ищу пробой в ауре. Вот, нашёл. Это как гладишь мягкий тёплый мех и натыкаешься на что-то мерзкое и холодное. На кровь, например. Это пробой в ауре, через который я и буду воздействовать на источник боли.
– Вот он, камушек твой. Небольшой. Думаю, одного сеанса будет достаточно.
Тут меня начинает трясти от распирающей изнутри энергии, а руки становятся горячими, я изо всех сил сдерживаю эту дрожь, и от этого у меня по всему телу проступает пот. Я чувствую этот камень, он отчётливо виден на веках закрытых глаз. Спрессованный из кристалликов комочек с множеством острых краёв. Одним своим краем он упирается в стенку мочеточника, и пока он стоит, не больно, но если начинает двигаться… Я мысленным усилием, стоящим мне ещё пару дней упадка сил, посылаю жар с ладоней через пальцы внутрь лейтенанта. Усилие это через несколько мучительных мгновений переходит в абсолютную лёгкость, дрожь уходит и передаётся камню, который на экране век начинает вибрировать и медленно рассыпаться на более мелкие фрагменты, те тоже вибрируют и рассыпаются. Я поднимаю веки и вижу перед собой широко открытые глаза лейтенанта. Я снова Божьей милостью сотворил маленькое чудо.
28 августа, 19:14.
Вдруг всё приходит в норму, и даже кобура лейтенанта падает на пол с глухим стуком. Этот звук стал сигналом к окончанию сеанса.
– Ну вот, – говорю, – нет у тебя больше камня.
Он смотрит на меня с благоговением. Ого, я колдовал над ним около двадцати минут. И выдохся окончательно.
– Слушай, чего-то я устал, – говорю, – давай-ка на этом закончим, лейтенант, – он с готовностью кивает, вот и хорошо, – Ты не пей разной ерунды, раз почки слабые. Чистая водичка, вот что делает человека чистым. Ты же на семьдесят процентов состоишь из воды, а не из «кока-колы» – говорю, пока он с опаской берёт кобуру и одевается, – и ещё, главный совет: бросай эту собачью службу, найди чего-нибудь по душе. Уходи, пока не увяз. Ты, я вижу, совестливый, а тем, кому ты служишь, твоя совесть не нужна.
Лейтенант смотрит на меня долгим взглядом, потом протягивает руку:
– Спасибо.
Я руки не подаю, у меня просто нет сил. Смотрю на него. Это уже другой человек. Тот же плюгавый младший лейтенант, да уже не тот. Что-то изменилось в нём за эти минуты. Я смотрю ему в глаза и вижу в них надежду.
– Всё, тебе пора.
Мы выходим из кухни. В прихожей Иван травит анекдоты. Напарник лейтенанта продолжает нервничать и видно, что он мало слушает Ивана, а Ивану это невнимание не мешает.
– А вот ещё, – кричит он в запале: – Идёт милиционер, а навстречу ему…
– Иван, прекрати.
– Чего, прекрати? Вас уже нет полчаса. Этот молчит. А мне что делать?
– Всё. Наши гости уходят. Проводи, я лягу.
И только я это говорю, из нашей спальни раздаётся грохот. Младший лейтенант икнул и сделался бледным.
– Землетрясение, – орёт он, но спазм сдавил горло, и получается какое-то сипение.
– Спокойно, офицер, ничего страшного, это ещё один феномен. Идёмте, я покажу. – Я подхожу и открываю дверь в спальню. Звук катаклизма многократно усиливается.
– Вот, посмотрите, – подзываю плюгавого. Приходится кричать. Тот с опаской выглядывает в дверной проём. Обычная нищенская обстановка обычной комнаты в обычной «хрущёвке». Всё обычно, кроме грохота и сотрясения пола. Из обычной комнаты раздаются, совсем необычные звуки, будто проснулся весь дом и начал потягиваться и урчать, как кошка, если бы эта кошка была размером с дом. Лейтенант, стараясь не смотреть мне в глаза, поворачивается на негнущихся ногах и идёт к выходу. Иван открывает входную дверь, и злосчастные посетители с видимым облечением покидает наш дом. Ещё одна легенда для пэпээсников.
– Пронесло, – говорит Иван, когда грохот стихает, – Извини за балаган, но я чувствовал себя Коровьевым6.
– Не думал, что будет такой резонанс.
– Да уж. А ты случаем никого не замокрил?
– Ты что? Я был очень даже мягок. Но средние телесные я им нанёс. Скорее всего, по «Скорой» они на нас и вышли. Когда к тебе на участок заявляется куча травмированных, хочешь не хочешь, а в полицию сообщишь. А ты что это так на них набросился? Испугался?
– Мне–то чего бояться? – фыркает Иван, – Это ты там был, а не я.
– Меня никто не видел.
– Ага, а таксист?
– Было темно, и я прятал лицо. Было уже поздно или, скорее, рано. Его внимание в это время суток было рассеяно, к тому же, скорее всего, когда я подошёл к нему, он спал по обыкновению таксистов. Я, кстати, тоже поспал бы. Совершенно валюсь с ног. Как там Алиса?
– Да вроде ничего. Спит.
– Пойду и я.
Я захожу в спальню, падаю на тахту и не чувствуя удара о простыню, проваливаюсь в глубокую пропасть сна.
29 августа, 1:22.
Я просыпаюсь от того, что очень тихо. Я спал крепко, значит, грохот пропал. Некоторое время лежу, прислушиваясь к себе и окружающему миру. Тихо и спокойно. Я уверен, что коридоры между мирами исчезли, а вместе с ними исчез и полтергейст. Свет от фонаря освещает комнату сквозь не зашторенное окно. Я чувствую, что мой мочевой пузырь скоро лопнет. Встаю и выхожу в прихожую, отметив, что Ивана нет на его спальном месте. Я прохожу к туалету, зажигаю свет и вижу, что Эдик исчез и ковёр, коим был накрыт наш снежный человек, накрывает пустоту. Всё, духи оставили нас в покое. Пока я облегчался, я услышал звуки из комнаты Алисы. Вроде бы разговор. И смех. Видимо, Иван там, развлекает гостью. Смех – это хорошо. Смех делает страшное нестрашным. Он уничтожает зло. Превращает его в ничто.
Стучусь и вхожу. Алиса сидит на разложенном диване, укутавшись в одеяло, несмотря на довольно тёплую ночь. Она смеётся, морщась от боли в рёбрах, а Иван, стоя посреди зала, показывает пантомиму. Они играют в "крокодила". Выглядит сюрреалистично, в последние три дня я видел Алису, когда она или была без сознания, или спала.
– Привет, – говорит она, – спасибо, что помог.
– Привет, – говорю. – Всё – кончился полтергейст.
– Наконец-то! – в голосе Ивана неподдельное облегчение, и я его понимаю, – Теперь можно будет поспать по-человечески.
– У вас что, есть полтергейст? – лицо Алисы освещается интересом, её орехового цвета глаза сверкают, распахнутые в удивлении, она уже совсем не та, которая была похожа на больную кошку. – Тот самый Барабашка?
Иван кивает, я вижу, что на эту тему он нашёл благодарную слушательницу. Пока я сканирую Алису, он тут же вкратце рассказывает ей историю этой квартиры и про связь её болезни с возмущением э-поля. С Алисой уже всё намного лучше, она двужильная. Пока Иван упивается Алисиным вниманием, я рассматриваю её. Девочка, что говорится, породистая. Хороших кровей. Это видно по тонким чертам её лица, обрамлённым густой гривой длинных слегка вьющихся чёрных волос, по лёгкой горбинке на её удлинённом носу, по огромным гипнотическим глазам, по тонким изящным пальцам её красивых рук. Хоть фигура её и скрыта под одеялом, по рукам со стопроцентной уверенностью я могу утверждать, что с фигурой у неё всё в порядке. Она может стать чьей-то музой, такие вдохновляют художников и поэтов. Совсем ещё молоденькая, школу, поди, только закончила. Я пытаюсь представить её в белой венецианской маске, как её зубы впиваются в нос насильника, вспоминаю укол её взгляда на тропе жизни в том овраге, её слёзы, смешивающиеся с дождём. Я ничего не знаю о ней, но я её знаю. Она своя, без беса. Не зря, ой, не зря занесло эту Алису на мост.
– Это так интересно, я так хотела пообщаться с Барабашкой – восхищается Алиса, – жаль, что нам нужно скорее сваливать отсюда.
– Как это сваливать?
– Да, босс, так и есть, нам нужно менять дислокацию. Те полиционеры приходили не зря. Они ещё вернутся. Алиса, покажи.
Алиса достала из своего рюкзака десятидюймовый планшет милитаризованного дизайна. Он похож на американский Hammer. Такой же потёртый на бронированных углах, источающий надёжность и комфорт. Она взяла гаджет в руки, и его дисплей осветил её лицо неземным светом. Поводив по экрану пальцем, она подала его мне.
Игрушка оказалась неожиданно лёгкой, она очень удобно слилась с моей рукой и у меня промелькнула мысль, что с появлением этой штуки отомрут многие вещи за ненужностью. Книги, кино, газеты. Собеседники, друзья, дети. Самая удачная попытка окунуть человека в одиночество. Полная победа иллюзии над действительностью.
На этой штуке рисунок белой венецианской маски на тёмном фоне. На этом же фоне пририсована фигура в чёрном. Ни разу не видел себя со стороны во время охоты, но, вероятно, я был похож на этот рисунок. Тем более что глаза маски имели характерный гуманоидный разрез. Маска!
– Что это? – мне ничего больше не пришло голову, кроме этой дурацкой фразы.
– Смотри дальше, – сказала Алиса, – там ещё много интересного. Листай как книжку и наслаждайся.
Я провёл пальцем по гладкой поверхности дисплея справа налево, и страничка переместилась вслед моему движению. Открылась типовая интернет–страница какого–то форума. На ней какой-то ASPCaYmAn описывал своё чудесное избавление от хулиганов, избивавших его. Тот случай, когда я сломал бесноватому ногу. Комменты не читал, перемахнул страницу. Ещё какой-то форум, где некий WO12041983 писал, как его знакомую спас какой-то гуманоид. Потом i333old@@@, видимо эта знакомая, в ответ на неумный юмор прислала рисунок с моим изображением и историю номер два, когда хулиганы отделались лёгким испугом, а самый заводной был схвачен за нос и кручен за него до хруста, до ручья крови и здоровенной «сливки». Одним словом, набралось с десяток таких страничек. Всего описано три случая. Я молча смотрю на Алису, она на меня.
– Что здесь происходит?
– Босс, – начинает Иван.
– Какой я тебе босс? – взрываюсь я, но мгновенно заталкиваю ком раздражения куда-то под желудок, – объясните, что здесь происходит.
– Я пытаюсь. Алиса сбежала из дома, когда она узнала, что она на самом деле приёмная дочь. Узнала после похорон, как оказалось, приёмного отца.
– Стоп! Я ничего не понимаю!
29 августа, 1:57.
Если коротко. Об Алисе.
Алиса все свои почти двадцать лет жила в счастливой хорошо обеспеченной семье. У неё был умный любящий папа, мама умерла при родах, а папа так и остался один. Он всегда верил в неё и поощрял все её действия, если они были направлены на познание мира. У них жила гувернантка Виолетта, она занималась хозяйством, воспитанием девочки, и в тайне, что было совсем не тайной, удовлетворяла мужские потребности папы, что можно простить отцу-одиночке. Папа был без ума от Виолетты, были планы на повторный брак. Виолетте не нравились увлечения Алисы оккультизмом и хакерством. Она как будто боялась девочки. Да, Алиса была умна не по годам, некоторые её способности поражали до немоты, но папа радовался этому, а Виолетта, – нет. Для неё это было, как проказа. Отец до девяностых годов, ещё до появления Алисы служил в каких-то очень засекреченных структурах. Там делали какие-то эксперименты над людьми, чтобы произвести суперсолдата. В те времена многие государства занимались этим. Да и по сей день занимаются, но её папа был уже не у дел. Сейчас солдаты уже не нужны, вполне достаточно банков. Папина контора в начале девяностых рассыпалась без финансирования, а отец сделал свой бизнес и жил в достатке. Именно в этот момент и появилась Виолетта в его жизни. Он всю жизнь дружил с дядей Витей. Тоже какой-то тайный агент. Его Алиса помнила всю жизнь с той поры, когда могла уже что-то помнить. Очень душевный дядька, только… всегда при тактильном контакте с ним Алиса чувствовала спазм в животе. И как оказалось, не зря. Примерно год назад бизнес её отца захватили рейдеры. Папа очень нервничал, много пил. Алиса очень любила отца и переживала за него. Дядя Витя, как мог, поддерживал друга, в основном, за бутылкой водки. Недавно Алиса проснулась вся в поту.
– Я увидела во сне, как дядя Витя приближается к спящему от доброй дозы снотворного отцу, – голос её ровен, а глаза пусты, так как она смотрит внутрь себя и видит тот сон, пересказывая его нам, – Отец спит за рабочим столом, уткнувшись лицом в сложенные в локтях руки. Дядя Витя ставит свой кейс на стол, достаёт из него пластиковый футляр, похожий на контейнер для переноски яиц, из него плетёную из серебряных нитей штуку, очень похожую на ваши ловушки из лески. – Я вижу, как Иван широко улыбается и приосанивается, как бы поправляя несуществующий галстук, а Алиса продолжает с тем же мраморным выражением лица, – Он надевает эту штуку на папину голову, и я вижу, что это сетка для волос, но из серебряных нитей, а не из лески, как у вас. Дядя Витя колдует над своим футляром. Там у него какой-то пульт со всякими кнопками и стрелками. Он нажимает красную кнопку и отходит в сторону, глядя на часы. Отец вздрагивает, как от электрического заряда, весь напрягается, потом опять опадает в прежней позе. Дядя Витя снимает серебряную сетку с головы отца, бережно складывает её в свой футляр и уходит. Сон этот был очень реален, я даже почувствовала запах кварца. Отец спит, но я чувствую, что он уже не мой отец. Он – зажжённая петарда, запущенный механизм часовой бомбы, робот с заданной программой.
