Читать книгу: «Новеллы горной тайги», страница 3

– Ну что, сомлел, приятель? Я и сам люблю послушать, как духи поют.

Честное слово, Пилот даже не вздрогнул. Рядом стоял, нависая меховой тушей, давешний медведь. Вокруг посветлело, а палатка словно раздалась в размерах. Пилот приметил фонарик, который покачивался чуть выше медвежьей головы…

– Здравствуй… – вымолвил Пилот и невзначай подумал: «…приятель ушастый».

– Вот, в гости зашел, коли ты не против.

– Ты тут хозяин.

– Как догадался, что я не медведь? – спросил медведь.

– А кто?

– Сам сказал, – хозяин. В облике медведя явился пред тобою.

– Ты – дух Вежедь?

– Имя у меня иное, тебе его не осознать. Это и не имя даже, а символ, ключ такой ко мне.

– Так тебя ночью медведь на плато назвал.

– Да пусть будет Вежедь. Неважно. Когда-то я так представился манси-махум. Что, дескать, сам я из саамов. А дом саама – вежа.

– Понятно… Еще ночной медведь сказал, что ты – зеркальный дух. А я таких видел и даже фотографировал.

– Знаешь, зеркального во мне ничего нет. Это мой отпечаток. Он изгибается между колыхающимися полотнами измерений. – Гостевой медведь беззвучно съежился в медвежонка, а фонарь над ним преобразился в зеркального духа. – В общем, это отпечаток мертвого меня. Для тебя понятнее скажу – душа от меня. Я существую в двух ипостасях. Тут у вас их называют живой и мертвой. – Зеркальный дух неуловимо обратился в фонарь. – Для тебя твоя душа – тоже смерть.

Пилот молчал, а медведь принял прежний матерый облик.

– А я тебя признал, – сообщил он, – ты в верховьях Ялпынг-Я на скалы залез. Стоял там, на камеру снимал. И увидел сияющие стержни. Потом показал в фильме «Платиновая Арфа». Рассуждал, что это взгляд обитателей солнц.

– Звезд… – рискнул поправить духа Пилот.

– Нет, в фильме ты сказал солнц – «дети солнц смотрят…»! Я же помню! – заспорил Вежедь.

Пилот усмехнулся – стало быть, сущность он живая, раз спорит из-за ерунды. Сказал:

– Смешно об этом спорить.

– Что значит «смешно»? – спросил дух.

– Ты же среди людей жил и не знаешь, что такое смешно?

– Увы, не ведаю…

– Видно, манси жили так, что не до смеху было…

– Расскажешь, что такое смешно. Ладно? – по-детски наивным тоном попросил Вежедь.

– Объяснять можно долго и без то́лку. Потому как слышал я, что у духов чувства юмора-то и нету.

– Если нет такого чувства, значит, так правильно! – твердо возразил дух.

– Не мне с тобой спорить, – согласился Пилот.

– А насчет обитателей солнц ты угадал.

– Вот как?

– Мы – такие как я – обитатели звезд. Изначально – сгустки, точнее, завитки яркой верткой энергии. В нас толика первородного разума. Люди (да, впрочем, и все здесь) тоже энергия. Только за́мершая в моменте настоящего, а поскольку этого момента тут у вас нет, то и вас во Вселенной нет.

– Ну вот все и разрешилось! – не без сарказма воскликнул Пилот. Но сразу сообразил – дух прав. Мгновение настоящего не существует. И, соответственно, нас во Вселенной нет. Вот потому и не видим никого, не контактируем. А как контактировать, если тебя нет? Для других, по крайней мере…

Пилот неуверенно сказал:

– А еще я давно подозревал, что мы, люди, Время не понимаем.

– Ваш язык и образ мысли не позволят понять ни Время, ни Вселенную.

– Мы словно в боковом кармане Создателя за подкладку завалились… – тихо проговорил Пилот.

Дух долго не отзывался. Наконец Пилот его услышал:

– Крутой концепт ты предложил! Пытаюсь осознать…

Пилот погордился немного и спросил:

– Так вы по рождению – плазма?

– Нет, не плазма – иное. Мы – текучая мгновенная энергия.

– Это я уже усвоил.

Пилот заглянул гостю в глаза:

– Не обременяет медвежий облик? Может, предстанешь в оригинальном виде?

– Будет жарко. Причем невыносимо. – Медведь прищурил один глаз. – Лучше пусть так – медведем.

– Ну хорошо, медведь так медведь, а по сути – текучая мгновенная энергия. Не затруднит раскрыть этот образ?

– Отчего же нет? – Вежедь согласно покачал головой. – Мы как сущности составлены изначальными эмбрионами энергии первородного разума.

– Громоздко, но понятно. Кроме первородности, пожалуй…

– Первородность и мне недоступна, потому объяснить не сумею.

– Тогда – про эмбрионы энергии.

– Видел, как отрываются крайние завитки пламени?

Медведь повернул огромную голову, и ткань палатки стала прозрачной, открыв взору Пилота догорающий костер.

– Смотри – крайние завитки отрываются от основного пламени и исчезают во тьме. А завитки моей энергии – не исчезают. Они рассеялись, разбежались по Вселенной. Вот из таких элементов я и состою. Я существо, вернее, я – композиция завитков энергии, одномоментно осознающих себя единой сущностью, даже если они находятся в разных точках Вселенной. Сила первородного разума помогает удерживать мою структуру единой. И она же помогает мне собраться в цельную субстанцию – энергетическую сферу. Если захочется очень.

Вежедь сделал короткую паузу. А Пилот торопливо прошептал:

– Да-да, я слушаю!

И дух продолжил:

– Мой разум двойственен. Он часть от изначального, и, пронизывая Вселенную, соединяет мои элементы в целое, даже если они находятся в разных измерениях. Но в то же время мой разум способен быть индивидуальным… Благодаря ему я могу собрать себя в одном месте.

И Пилот увидел, как фонарик над медведем вырос в большую сияющую сферу. На одно краткое мгновение. Видимо, для наглядности.

А Вежедь продолжал:

– Я и мне подобные не знаем покоя и расстояний, возникая то здесь, то там. По сути, мы живем в разных точках Вселенной одновременно.

– Я видел сияющие энергетические сферы в Пермской аномальной зоне. Они возникают и исчезают…

– Такие, как я, возникают как всполохи или сияющие сферы там, где есть родственная энергия. Мы возникаем и исчезаем… Но если захотел где-то задержаться, тогда надо принять форму замершей энергии.

– И скопировать представителя доминантного вида? Здесь – человека.

– Верно, мальчик.

Пилот не обиделся и даже спрашивать не стал, сколько духу лет. Проговорил задумчиво:

– Я слышал легенды о Золотой Бабе и Золотом Мужике.

– Да… фактуру доработать пока не удалось.

– Стало быть, «наблюдатели» – не вы?

– Не мы. Они, как сущности, ближе к вам. Только на вселенную старше. В их основе замершая энергия, но они научились ее преображать, трансформировать. Они не могут быть одновременно в разных местах. Но перемещаются быстрее скорости света, поскольку их пути лежат в Эфире.

Пилот приподнялся на локте и лукаво посмотрел в глаза медведю:

– Знаешь, у нас тут авторитетные ученые Эфир упразднили. Разъяснили толково, что в Эфире нет нужды, так что теперь у нас Эфира нет. И ничего, обходимся. Тебе не смешно?

Дух задумался и серьезно взглянул на Пилота:

– Да… какое-то странное ощущение… словно солнечный ветер меня будоражит. – По шерсти медведя пробежала короткая нервная дрожь. – Стало быть, вот оно – смешно…

– Тебе хоть нравится?

– Пожалуй, да… приятно.

– Чувствуешь разницу между смешно и не смешно? – Пилот вошел в роль наставника по земным радостям.

– Как между завтра и вчера… – помедлив, ответил Вежедь.

«Интересно, у него они какие – завтра и вчера?..» – И Пилот стушевался. Спросил растерянно, невпопад:

– Тебя здесь уже нет?

– Да. Я вернулся к своей звезде. А здесь оставил свою смерть. Вот она с тобой и беседует.

– Я беседую с твоей смертью?

– Мою посмертную копию ты называешь зеркальным духом. Возможно, для тебя будет проще назвать ее душой.

– Куда уж проще…

– Твое понимание смерти ко мне не применимо. Я не могу войти в состояние окончательного небытия. Кстати, я оставляю свою смерть везде, где побывал в форме замершей энергии. Для тебя это означает, что я никогда сюда не вернусь.

– Никогда – это по меркам Вселенной никогда? Или по человеческим? – уточнил Пилот.

– Ну да… – как-то нехотя ответил Вежедь. – Просто не успею.

– То есть нам тут осталось не слишком долго?

– В ваших исчислениях, в общем-то, еще прилично. А для меня – не срок.

Пилот решил не сверять часы, чтоб оставаться счастливым. Спросил:

– Значит, ты все-таки тосковал?

– Знаешь, потянуло меня к моей звезде. А зависеть от нее не хочу. Вот и одолели меня внутренние метания. Беспокойный стал.

– Что-то вроде любви? – поддержал Пилот. – Эмоции, привязанности, стало быть, не чужды?

– Слушай, ваш вид столько любви и прочих эмоций излил во Вселенную, что теперь и нас – разумных – накрывает! – с укоризной и даже горячностью воскликнул Вежедь.

– У вас своих не было? Нашими пользуетесь?

– Вот ты и открыл свое предназначение.

– А то я не знал!

– Мы даже стали делить себя по полам.

– Ого – каламбур! Ты, уважаемый дух, делаешь успехи.

– Правда? У меня появилось чувство юмора?

– Ну-у… Пока нет… – Пилот чуть замялся и заверил: – Но скоро появится. Жди.

– Скорее бы, а то интересно, что это такое. Никак не получается его достать из Эфира. И не пойму я – эмоция оно или нет.

Пилот усмехнулся:

– Зато мне стало ясно, как получились Золотые Бабы и Мужики. А Золотые Дети есть?

– А вот это, уж поверь, народные байки. Сплетни называются.

– А вы обманывать умеете? – вдруг спросил Пилот.

– Зачем? Обманывают сильных, а вы – слабые.

– Попросить тебя хочу…

– Так я не шаман и не Дед Мороз.

– Ну, если сможешь, а?

– Так что надо?

– Чтобы на плато погоды были хорошие. А зимой снега побольше. А то на снегоходе по камням, знаешь, не айс… в смысле безрадостно.

– Ветер гремит, ветер плачет! Здесь редко будет иначе… – продекламировал дух Вежедь. – По мне он, кстати, плачет. Потому и не будет иначе.

Медленно угасал фонарик. Истаивал медведь. Больше Пилот ничего не услышал. Незаметно умолкли духи горной тайги. Густая мягкая тьма спеленала Пилота…

Зеркальный дух, как рыба, уходящая в глубину, оставил в ночном небе пару коротких мерцаний. И сразу поднялся, зашелестел в кронах холодный ветер…

…Утром Пилот сидел за кашей квелый, потерянный. Эльф участливо спросил:

– Опять к медведю ходил?

– Не-а… Он сам заявился, – вяло ответил Пилот. – И знаешь, хорошо мы с ним поговорили…

Интернат «Судьбе навстречу»

Пилот окинул тревожным взглядом болото, отделявшее его и его квадроцикл от брода через реку Ялпынг-Я. Там, за рекой, неблизкий путь до скромной деревенской цивилизации – почти 80 км. И на этом пути еще семь рек и пара болот. Имена рек Пилот складывал в скороговорку:

– А́нчуг, Тошемка, Вижай⁵,

По́ма, Та́льтия, Сапса́ус, а за ними – Шегультан.

В междуречьях – пара ядреных болот. Одно Пилот прозвал Анчуг-штрассе, а другое – Вижайский тормоз. За спиной уже остались реки Тохта, Вапсос и Ялпынг-Гусья.

Пилота притягивали реки горной тайги и нравилось звучание их мансийских имен. Холодные горные принцессы прятали свою древнюю грусть в звонких перетоках кристальных струй. Всякий раз в предгорьях Пилот окунал в ледяной поток Ялпынг-Я разгоряченное лицо, пил ее воды и, наполняясь ими, осознавал: в вечном движении нет дома…

Товарищи – Эльф и Тракторист – задерживались. Они идут по треку на квадриках с прицепами – надо вывезти снаряжение из лагеря, который стоял в предгорьях хребта Ялпынг-Ньёр все лето. Коротенькие прицепы – на одной оси и больших колесах – сделаны специально для квадроциклов и замедляют движение по треку.

Пилот приготовился ждать…

Осень уходила. Дожди перемежались ленивыми ночными снегопадами. Снег неуверенно ложился на палатки и квадроциклы, а Пилот поутру собирал его в ладони – умывался. К полудню свежая белизна обращалась холодной всепроникающей влагой.

Радовало одно: холодные ночи усмирили навязчивых насекомых, и сняв шлем, можно было не надевать кепи с москитной сеткой. Пилот натянул поверх балаклавы теплую флисовую шапку и откинулся на спинку мягкого кофра; закинул ноги на широкие крылья квадроцикла. Наколенники перестали поджимать колени, и Пилот расслабился. Глядя в осеннее небо, где на редких серых облаках играли-поигрывали карминные блики заката, он выбрал точку на сиреневом небесном полотне и не сводил с нее глаз. Сознание соединилось с небом, мысли покинули Пилота. Сквозь его память, как облака по вечернему небу, поплыли люди, слова и события, которые не случились с ним, но могли случиться, если бы он время от времени делал иной выбор…

* * *

…Пилот припомнил давнюю историю в деревне Черемискуль и дом-интернат для детей с отклонениями.

Стоял майский погожий день. Пилот стремился к озеру Окаянкуль, где в старой деревеньке Тихоноровке его дожидалась ветхая избушка, выкупленная на лето в качестве дачи. Деревня была из разряда умирающих. Разлученные двумя короткими улочками, несколько старух еще топили печи в обветшалых избах. Баба Аня даже корову держала и козу. А у бабы Нины Пилот арендовал избушку, оставшуюся от уехавших насовсем детей.

Еще зимой тяга к бездорожью и приключениям привела Пилота к озеру Окаянкуль, где он и обнаружил не отмеченную в навигаторе Тихоноровку. Деревня исключительно соответствовала своему имени. Крошечная, по самые трубы засыпанная снегом, она стояла на крутом берегу озера среди берез и сосен, схваченных искристым куржаком. Пилот невольно погрузился в созерцание пасторального пейзажа. Не сразу увидел, как осторожно и даже застенчиво над белым холмиком избушки появился шаткий сизоватый хвост дыма. Через полчаса Пилот стучал в калитку ожившей избы, а еще через полчаса ему отперла баба Нина…

…Едва дождавшись майского тепла, Пилот в нетерпении загрузил вишневую, подготовленную к бездорожью «Ниву» дачным скарбом и отправился в путь. Домик на берегу он снял зимой, и потому не покрытый снегами рельеф был ему незнаком. Пилот миновал деревню Черемискуль, и дорога с намеком на покрытие закончилась. Начался удручающего вида глинистый проселок, который вскоре соскользнул в расквашенную низинку. Пилот не сообразил заранее включить блокировку, и машина села на брюхо. Колеса глубоко проре́зали майскую грязь, напитанную талыми водами. Кое-как открыв дверь, Пилот вышел и осознал, что до ближайшего дерева лебедкой не достать. Даже с удлинителем. Невесело обдумывая свое положение, он уже собрался извлечь лопату, как за спиной раздался тихий хрипловатый голос:

– Дядё, поможем давай.

Пилот вздрогнул, оглянулся.

За спиной стояла группа подростков; возраста они были разного и по росту не построились. Вид подростков мог бы сильно травмировать морально неподготовленного эстета. Но Пилот был подготовленный.

У тощего длинноногого парня глаза навыпучку глядят в разные стороны, рядом топчется крепыш с оттопыренными ушами, на его лице застыла неприятная гримаса… У толстого, раздутого как колобок мальчишки на опухшем лице не глаза, а щелки, точно он еще и не просыпался. У всех полуоткрыты рты и встрепаны волосы… И, конечно же, у самого мелкого подтекала слюна. Одеты-обуты в драные ватники и резиновые сапоги, да все, похоже, одного размера. С краю стоял пацаненок и вовсе без сапог – не полагались, видимо, – он прибыл к месту происшествия в калошах на босу ногу.

– Ребята, вы откуда?

– С интерната! – выкрикнули несколько голосов с такой утвердительной интонацией, как будто «дядё» не понимал очевидных вещей.

Пилот посмотрел в направлении машущих рук и увидел поодаль от деревни серое здание силикатного кирпича, обнесенное невысоким забором. Несколько вразнобой изъятых досок делали его похожим на штрих-код.

«Картина ясная…» – подумал Пилот и энергично хлопнул в ладоши.

– Так помогайте!

Подростки разбились на две примерно равные группы и встали по разным сторонам авто. Одни начали толкать, упершись в дверцу багажника, а другие – в капот.

Пилот в немом недоумении наблюдал, как, сосредоточенно пыхтя и глубоко увязая в грязи, два коллектива толкают машину навстречу друг другу. Сбросив оторопь, он вскричал:

– Стоп! Стоп! Стоп!

Обе бригады остановились, воззрившись на «дядё».

– Вы, парни, встаньте все на одну сторону! – скомандовал Пилот и добавил. – Честно – так лучше будет.

Две группы подростков с крайне сосредоточенным видом обошли машину по разным сторонам и, точно упертые ослики, возобновили процесс встречного движения.

Пилот некоторое время не вмешивался, постигая алгоритм их действий. Пробурчал с усмешкой:

– Аллегория человечества… Жаль, камеры с собой нет.

И следом его осенила идея – надо переманить часть парней на корму. Тогда они пересилят передних, и те отойдут сами. Он подошел к группе у капота и предложил крайнему пацану:

– Ты, братишка, иди назад потолкай, а я тебе подарочек дам.

Пронзительно странный взгляд пацана пробуравил глаза Пилота. Видимо, уверившись, что тот не обманет, пацан оторвался от капота и переместился назад. Пилоту удалось смутить еще несколько неокрепших мальчишечьих душ, и перевес позади авто стал значительным. Тогда Пилот сел за руль и завел двигатель; включил пониженную и блокировку. Дело понемногу пошло. Расчет оправдался – под давлением ползущего авто поредевшая группа у капота расступилась, а пацаны на корме стали толкать эффективнее.

Расстояние до деревьев сократилось, и Пилот ушел разматывать лебедку. Вернувшись, обнаружил, что ребята стоят у машины, переговариваются и сплевывают.

– Ну, чего скучные такие? Помогли ведь! Спасибо!

Одинокий голос гнусаво вымолвил:

– А подадочек?..

Пилота как током ударило: «Блин, совсем забыл, что наобещал!»

Началась раздача подарочков. Пилот отдал все: банки с соком и шоколад, ручки, карандаши, отвертки и даже брелок с ключа снял…

Ода́ренные по двое, по трое брели в сторону интерната. Остался один, тот самый, кто первый поверил в подарочек. Парнишка смотрел в глаза Пилоту и молчал. «Какой странный пронзительный и одновременно ускользающий взгляд…» – подумал Пилот, разглядывая мальчишку. Русые, давно не стриженные волосы небрежно трепал ветер. В зеленых влажных глазах не было жалостливого просительного блеска. Лицо худое, губы бледные. На плечах висела большая – на мужика – телогрейка. Достигая колен, она скорее походила на нелепое пальто. Штаны, напротив, короткие – между их краем и калошами – тонкие, как у куренка, щиколотки.

Пилота протянул неприятный холодок: «Что ж я ему дам? Все ведь раздал!..» Спросил:

– Тебя, парень, как зовут?

– Вентиль, – скупо ответил пацан.

– Это что за имя такое? Никогда не слышал.

– Вениамин я, Веня.

– Знаешь, Веня, нечего и дать тебе…

– Вентиль, – сухо поправил мальчик.

– Извини, Вентиль. Могу вот денежку дать, а ты что-нибудь купишь.

– Отберут, – спокойно возразил Веня.

– Да-а… Незадача. – Пилот покачал головой. – А что бы ты хотел? Привезу тебе в следующий раз.

– Никто не приехал в следующий раз.

И тут Пилота осенило:

– А крестик не отберут?

– Не отберут… – Веня пожал плечами.

Пилот снял с себя серебряный крестик на шелковой нити и потянулся одеть на парнишку. Тот не уклонялся, стоял смирно. Накинув на пацана крестик, Пилот заправил его под застиранную рубашку и машинально пригладил парнишке разметавшиеся волосы – холодные. Коснулся уха – ледяное.

– Ты чего без шапки? Ветерок-то свежий.

– В зимней жарко, а кепку потерял.

«Ага, то, что надо!» – порадовался Пилот.

– А шапку тоже отберут?

– Не-а…

Пилот пошарил на заднем сиденье и достал тонкую вязаную шапочку, забытую подругой. Поскольку Пилот знал, что за шапкой она не вернется, можно было пустить вещицу на благое дело. И размерчик в самый раз…

– Скажи мне, Вентиль, чтоб я знал, что – отбирают, а что – нет?

– Деньги и курево лучше сразу отдать. Другое не тронут.

– Старшие, что ли, пацаны балуют?

– Не, воспитатели.

На том и расстались. Пилот проводил взглядом несуразную фигурку в серой телогрейке и ярко-красной шапочке с белым помпоном. Помпон на длинной нити перекатывался по вороту, как маятник, в ритм шагов пацана.

* * *

…Пилот был человеком слова (а иногда и двух) и по прошествии трех недель вернулся в Черемискуль с гостинцами и подарками.

«Нива» встала перед ржавыми, некогда зелеными воротами в наивной надежде, что пожилой, слегка навеселе сторож с добродушным ворчанием отворит скрипучие створки. Но нет и нет… Пилот не нашел ни замка, ни звонка. Стучать бесполезно – до здания далеко.

Где-то вдали за забором высокая железная труба источала черный дым. Котельная работала на угле. «Нива» тронулась с места в поисках другого въезда, и забор внезапно кончился…

Пилот подкатил к серому зданию, остановился у самого крыльца. Ступени лежали криво-косо – просели. У давно не крашенных дверей висела бледно-синяя табличка. Слов не разобрать, только отдельные буквы. Из крупных можно сложить слова «детский дом», а мелкие не рассказали ничего…

Пилот вошел в вестибюль. Бледно-зеленые казенные стены. Круглые, молочной белизны, но пыльные плафоны над головой. Одинокий плакат «1 Мая – праздник Весны и Труда!» и несколько дверей, зашитых деревянной ребристой рейкой. Запах грязной одежды, странная тишина…

«Почему тихо в детском доме? – подумал Пилот. – Как после эвакуации…»

Скрипнули петли, одна из дверей открылась. Вышла громоздкая женщина. Ее грубое, словно тесанное топориком лицо, выражало озабоченность. И одета она была тоже как-то грубо, но не пестро; сдержанная, коричневых тонов цветовая гамма несколько уравновешивала габариты женщины. Неожиданно высоким мелодичным голосом она спросила:

– Это что еще за сэр тут у нас?

– Почему сэр? – опешил Пилот.

– Ну, чай, не деревенский, – вижу.

Пилот представился. Добавил:

– Из Свердловска. Э-э, то есть из Екатеринбурга. Недавно переименовали!

– Надо же! Чем обязаны?

– Я привез несколько коробок тушенки и сгущенки. Тушенка, правда, китайская.

– Усыновитель, что ли?

– Да-нет… – смутился Пилот. – Просто хотел посмотреть одного мальчика.

– Если усыновитель, то тебе сначала в Челябинск надо, в опеку. – Женщина достала очки и зацепила дужки за уши. Всмотрелась в Пилота:

– У нас дети необычные… Точнее сказать… дебилы. Так их обычно называют.

– Я уже понял, с ограниченными возможностями.

– Культурный, значит, деликатный.

– Что ж мне, матом изъясняться?

– Да, пожалуй, не сто́ит… – мелодично, но с жесткими нотками проговорила женщина.

– Посоветуйте, как к вам обращаться.

– Олимпиада Ивановна. Липа я, короче.

– Вы – директор?

– Директора нет давно, все никак не назначат. А я – завхоз. – Липа сложила очки. – Заодно исполняю директора.

Она пропустила слово «обязанности».

«Интересно, шутит или значения не придает», – Пилоту показалось, что эта Липа пошутить любит, особенно если налить сто грамм. Сочтя момент подходящим, Пилот поведал историю вызволения «Нивы» силами ее подопечных.

– Вот, привез гостинцы Вениамину. Ну и для детского дома кое-что.

– У посторонних продукты брать не положено.

– Ну так я ж свой, со мной в разведку можно.

– Ладно, свой, заходи. – Она распахнула скрипучую дверь.

Пилот переступил порог и тут же встал, оглядывая стеллажи книг.

– Чего замер? Не признал? Это библиотека.

– Библиотека?

– Причуды социализма. В интернате – даже для умственно отсталых детей – полагается иметь библиотеку. Книги по разнарядке регулярно поступают. По штатному расписанию и должность библиотекаря имеется. И попала я сюда по распределению на эту должность. Но за ненадобностью перевели меня в завхозы. Вот такая загогулина.

Пилот оглядел стройные ряды качественно изданных классиков марксизма-ленинизма. И не менее стройные ряды просто классиков. Книг было много… Но самое яркое впечатление произвела Большая Советская Энциклопедия. Ее внушительные темно-карминовые тома с золотым тиснением возвышались двумя симметричными монументами по краям рабочего стола завхоза Липы. Один том – раскрытый – лежал посредине перед оригинальным, явно самодельным стулом в форме лютни.

«Неужели энциклопедию как книгу читает?»

– Вот, всё читано-перечитано. Сейчас читаю БСЭ. Как говорится, от корки до корки.

– И на чем остановились? – полюбопытствовал Пилот.

– Обскурантизм. Противная статейка.

Пилот, не желая затевать дискуссию о литературе с библиотекарем, переменил тему:

– Почему так тихо?

– Потому что тихий час.

Липа обошла стол и села на лютню. Положила закладку и закрыла том.

– Присядь.

Она указала на шаткий стул с намалеванным инвентарным номером.

И в этот миг тишину разорвал оглушительный дребезжащий звон. Еще миг – и с ним слились голоса орущих детей.

– Вот и поговорили!.. – прокричала Липа. – Сейчас они на полдник пойдут! Потише станет. А после – Веню позову.

– Не обижают его? – спросил Пилот.

Липа помолчала, ответила:

– Их трудно обидеть.

– Разве?

– Как тебе объяснить… – Она задумалась. – Расстроить легко – это да, а обидеть – трудно.

Пилот так и стоял, забыв присесть. Липа вывела его из задумчивости:

– Ты все же сядь, не маячь. Я чаю сделаю.

– Да… спасибо. – Он осторожно опустился на стул. – У него родители есть?

– Что, запал он тебе? Интересный мальчик, необычный. – Липа поставила кружки и сахарницу. – А родители есть у всех, если ты не в курсе.

– Вы, похоже, пошутить любите?

– Брось, какие шутки! Это – закон природы. Так что если кто и шутит, так это она.

Липа подошла с чайником. Склонила голову, коротко стриженные светлые волосы чуть вздыбились, как у рассерженного кабанчика; бледно-зеленые глаза без тени улыбки уставились на Пилота.

– Хотя и я пошутить могу, но мои шутки почему-то людям не нравятся.

– Так он – сирота?

– Не знаю. – Она наполнила кружку. – По личному делу он – отказной. Всю свою недолгую жизнь мыкается по детдомам. А здесь уже два года. Он хорошо читает, но не может пересказать, что прочитал. Даже последнюю строчку.

– Тогда почему вы решили, что он хорошо читает?

– Он, когда читает, вполголоса проговаривает текст, да так быстро, как скороговоркой. А спросишь – молчит. Говорю – забыл? Он головой кивает.

– Может, говорить не хочет.

– Может, и не хочет.

В дверь постучали. Заглянула женская голова, сказала:

– Ой, извините, – и собралась исчезнуть.

Но Липа почти выкрикнула:

– Ты, Тася, приведи мне Веню! Да одень на улицу.

И Пилоту:

– Там, в садике на лавочке сядете, поговорите. Если, конечно, Венька с тобой пойдет.

Венька пошел. В синем школьном костюмчике. Рубашка в клетку. Черные тупоносые ботинки с неглажеными шнурками. Голова коротко пострижена, один глаз чуть косит. Идеальный детдомовский облик.

Сели на скамейку под тонкими березами. День был теплый, воздух напитывала свежесть молодой листвы. И, наверное, поэтому давешняя пронзительность ушла из Венькиного взора. Он глядел на Пилота спокойно, почти ласково. А Пилот не мог придумать, о чем спросить. Он даже не сразу понял, что Веня заговорил. Тихим ровным голосом мальчик сообщил:

– Ко мне мама приходила.

– Кто приходил? – Пилот в замешательстве подумал: «Что ж мне ваша Липа ничего не сказала!»

– Дядь, ты чё, плохо слышишь?

– Бывало и лучше. Я, знаешь ли, дайвер. Под воду ныряю с аквалангом. Со временем от этого слух портится.

Пилот оттянул ухо и с шутливо-виноватой миной наклонился к Вене.

– А про маму ты меня удивил, вот я и переспросил. Ты зови меня… – и Пилот шепнул мальчику на ушко свое имя. – Ладно?

– Ладно.

– А про маму расскажешь?

– Она красивая и… страшная.

Пилот еле сдержался, чтобы не переспросить: какая? Но понял, что еще один прокол, и Венька с глухим дядькой говорить не станет.

– Почему – страшная?

– Меня однажды током ударило. Всего перетрясло. А когда она пришла, меня вот так же трясло – всё время, пока ее видел.

– Может, ты волновался сильно, переживал. Нервная дрожь называется.

– Не знаю. Пока меня колотило, я ее видел. Она не здесь была, а где-то далеко. Там река текла, дома какие-то стояли, а за ними горы.

– Так ты во сне ее видел?

– Я не спал. Все гуляли, а я отошел туда, где забор кончается. – Венька махнул рукой в сторону пустоты за последней доской забора. – На деревню смотрел. Тепло было, как сегодня. И тут затрясло. Оглянулся – она. Голая, как солнце. Переливается! И бормочет, как по слогам: «Вы-ле-чу… Вы-ле-чу…» – Ты, тетя, доктор? – спрашиваю. – Или летчик?

А она по слогам:

– Ма-ма. Ма-ма.

Я снова спрашиваю:

– Мама?

– Бу-ду ма-ма те-бе. Ско-ро. Ско-ро.

Меня колотит, голос трясется, еле выговорил:

– А раньше ты чья мама была?

У нее черточки в глазах дрожали, а тут вдруг перестали, закруглились – как зрачки сделались, и она нормальным женским голосом говорит:

– Ничья не была. Теперь буду твоя – издавна, сейчас и навсегда.

Я опять спрашиваю:

– И что мне теперь делать?

– Ждать! – говорит.

– А чего ждать-то?

И тут меня сильнее затрясло. Вижу – за ней как ровно шар елочный крутится. Золотой и гудит гулко. Он… то сам в себя всасывается, то снова распускается. А потом она стала сливаться с этим шаром, и вдруг – хлоп! – все погасло, стихло. Как ничего не было. Только я – горячий, как в бане. Очень горячий и очень сухой.

Пилот приметил, что Веня вспоминает с закрытыми глазами.

– Ко мне Тася подошла, нянечка. Спрашивает – ты чего тут делаешь? Туман тут почему? Поджигал чего?

– Нет! – говорю.

– Обедать пошли. – За руку берет. Вскрикнула, руку отдернула.

– Ты чё сделал?! – Говорит, аж шипит с присвистом. – Горячущий, как головешка!

– Да ничего, – отвечаю, – щас остыну.

Веня умолк. Ветерок вяло пошевеливал молодую листву. Тренькали, перебивая друг друга, птицы. Шмели гудели, облетая свежий розовый клевер. Пилот понял, что Веня рассказ закончил, и спросил:

– Крестик-то носишь?

Веня нервно поёрзал.

– Нету крестика… То есть он другой теперь. Как навсегда.

– Что-то я тебя не понял.

Мальчик расстегнул пуговицы у ворота рубашки. Под яремной ямкой на нежной коже отпечатался карминовый крестик.

– Это же… ожог! – почти вскрикнул Пилот. – Больно было?

– Не заметил я…

– Серебряный крестик, похоже, испарился.

– Наверное, она себе взяла. Видать, понравился. Или на память. – Вздохнул. – Мне он тоже нравился.

– А нить шелковая?

– Истлела. Тогда же. – Веня шире раскрыл ворот. – Вон от нее тонкий след по шее.

Пилот склонился к мальчику, коротко вблизи глянул на карминовый крестик, провел пальцем по багровой нитяной полоске и стал застегивать пуговицы на его рубашке. Тихо, нерешительно сказал:

– Я знаю, кто она.

Веня поднял на него глаза.

– Золотая Баба. Из космоса. Таких в давние времена Зарни называли. Не слыхал?

Веня помотал головой. Еле слышно подтвердил:

– Не-а…

«Да откуда ж пацану о Зарни узнать! – с досадой на себя подумал Пилот. С другой стороны, читать вроде любит…» Спросил:

– Липа говорила, ты читаешь много. Но не помнишь, что прочитал. Правда, что ли?

– А зачем?

– А зачем читаешь?

– Интересно.

– Но ты же не помнишь потом!

– Интересно, пока читаю. А зачем помнить? – Веня чуть запнулся, объяснил: – Вся эта куча слов из книг мешает думать свои мысли. А я хочу, чтобы они ясные были, не запутанные.

– Так ты нарочно забываешь?

– Угу…

– Как мимолетные виденья… – пробормотал Пилот, соображая, как объяснить Вене, кто такая Золотая Баба.

– Чего?

– Она прилетает из космоса, из звезд, которых я не знаю. Появляется здесь, на Земле, как маленькое густое солнце. Потом ей надо тут освоиться. Она копирует какую-то женщину земную. – Пилот помял в ладонях воздух. – Ты лепил когда-нибудь из пластилина?