Читать книгу: «Любовь и уважение», страница 5
8. Театральная жизнь
В первый же день поисков работы я зашел в театр «Thalia Theater», расположенный в центре города, недалеко от моей гостиницы. В это здание меня направил один человек, с которым я обедал накануне. Он работал обувщиком, много раз выполнял заказы для артистов, шил обувь для сценических образов, но имени его не запомнил. Как только я оказался в фойе театра, то сразу передо мной возникла женщина меленького роста, но весьма деловая. Вопрос. Ответ. Вопрос. Ответ. Общение с ней оказалось необыкновенно содержательным. «Театр основан в 1843 году Шарлем Морисом Шварценбергером и назван в честь музы Талии», так мне по пути пояснила администратор, женщина лет шестидесяти с именем Фрау Моника, которая представила меня господину Шварценбергу в качестве нового работника. Шарль Морис мне показался пожилым, довольно нудным человеком, он много говорил монотонным голосом всякую ерунду, жаловался на городские власти, на свою супругу, на зрителей, упоминал через слово господа бога, пока мое терпение не лопнуло, и я прервал его, чтобы спросить про вакансию. Моя наглость не повредила. Оказалось, действительно, в театр требовался помощник сцены.
– Условия такие: приходить на работу надо после трех дня и до двенадцати ночи; исполнять любые указания администратора по залу; жалование раз в неделю. Во-вторых не мешать артистам – это главная заповедь работника, в третьих – доверие – тот аванс, который оказан работнику от администрации. Не подведите мой театр, а я не подведу вас. Желаю удачи господин «А». – В заключении сказал господин директор и похлопал меня по плечу.
И я согласился начать работать со следующего дня. Итак, спустя неделю проживания в городе я съехал из «дорогой» гостиницы и снял комнату в рабочем квартале. Так, вкратце, началась моя новая жизнь в театре, а точнее, при театре. Работа помогла сформировать тему моей новой повести. Ночами и в свободное время я много трудился над жизненными сюжетами. Пока свежие события не забылись, я старался как можно лучше их описать. Я жил судьбами артистов и режиссера, помощников сцены и обслуживающего персонала театра. Я был в каждом из них, они были рядом со мной. Я питался эмоциями, переживаниями их личной жизни, присутствовал при каждом событии на сцене и за кулисами.
Неожиданно, мою жизнь посетила муза. Ей стала одна девушка-костюмерша. Она непредсказуемо появлялась из кладовок вся увешенная сценическими костюмами, шла торопливыми шажками мимо и улыбалась мне, от нее пахло духами и нафталином. Я останавливался при встрече с ней, здоровался. Она отвечала взаимностью, улыбалась и уходила за кулисы. Мы почти не общались. Я признавался самому себе, что почти влюбился в нее. Нет, не подумайте, что я навязывал ей свое знакомство или не давал проходу. Мне не этого надо. Да и тут еще существенная разница в годах. Убежденному холостяку, как я, эгоисту по жизни, нужно было только вдохновение, чтобы ходить на работу. Ее чувства в отношении меня интересовали в качестве сочувствия, сострадания. Я назвал ее Талией, хотя, на самом деле, звали ее Тилл.
О, Талия, дочь Зевса и Мнемосины – ты так прекрасна в образе комичного сюжета. Как ты мила, юна, показываешь то, что опыт это только ложь, а детская наивность это правда. В нас видя клоунов и шутовство, снимаешь маску знать, давая, что вовсе и не маска всех смешит, а сами над собой смеемся мы. Чего тут отрицать, мы все убожество, ты же совершенство, богиня Талия, хвала твоим талантам, браво, браво!
Придешь в театр на премьеру мюзикла, чтобы забыться в чужой проблеме. Вроде бы так и есть, идет спектакль, артисты стараются подражать жизням героев близко к тексту. Проникаешься их страданиями и сам мучаешься, аж слеза наворачивается, а то вдруг смех проберет, и в таком ритме далее – туда-сюда раскачивают нервную систему, что под конец складывается впечатление, будто все это случилось со мной. В глубине обида, пустота и полное отупение. Предчувствуя подобный исход, неожиданно для себя встрепенешься, чего идешь на поводу у садистов, демонстративно встанешь посреди спектакля и громкими медленными шагами выйдешь в холл, а далее в буфет. В буфете тихо, зрителей нет, только одна услужливая буфетчица радостно закормит до смерти своими самодельными бутербродами. И коньяк. И кофе. И какао с чаем. Жалко их – зрителей, над ними издеваются, а они этого не понимают. Ну и ладно, все умрут от истощения чувств, а я останусь. Вон, уже одного выводят под локотки, поплохело, видать. Заботливая любовница и неизвестный третий, очевидно, лишний. Я сижу, даже не думаю вставать с места, так как, глядя на живой спектакль во мне зарождаются образы. Интуитивно достаю из внутреннего кармана пиджака блокнот и карандаш, чтобы записать спонтанные мысли.
"Как известно актеры театра в спектакле играют одну роль, могут и больше, некоторые играют в разных спектаклях, но для этого есть другие актеры, которые также хотят реализовать свои способности перевоплощения на благо искусства и заработать гонорар. Несмотря на то, что каждый артист знает спектакль целиком и может сыграть любого персонажа, не каждый может достоверно превратиться в героя. Приходится соглашаться с этим, играть то, что получил от прозорливого режиссера. Режиссеру тоже тяжело. Он готов выйти на сцену и сыграть всех, но тогда получится театр одного актера. Такой спектакль будет интересен для деятелей культуры, но скушен для публичного просмотра. Актер играет только роль, а режиссер лишь исполняет роль от автора".
Тем временем доктора в белых халатиках, тычут нашатырь в бледный нос театрала. Слабоват оказался, а с виду сильный мужик. Нельзя же быть таким сентиментальным по отношению к чужому горю. Вот кого уважаю, так это молодежь. Не успел начаться спектакль, уже выскакивает покурить или в туалет. Привыкли они жить урывками, сливки снимать, глубоко не осознавать суть дела, а теперь в театре им не высидеть, развития событий нет, а выйти труба зовет. Таким нетерпеливым зрителям и расстроиться нет повода, а смеха не занимать. Нервы в порядке и на спектакле побывали, а сюжет и так понятен, можно кратко в театральной программке прочитать.
"Другое дело автор произведения. В его рассказах все роли исполняются по собственной воле писателя. Действия персонажей неразрывно связаны с реальным представлением положения в вымышленном пространстве автора. Каждый герой произведения является самим автором в какой-либо роли, при каких-нибудь обстоятельствах. От умения автора правдоподобно описать ситуацию с точки зрения среднестатистического читателя зависит признание его творчества и успех. Автор по жизни не может быть верующим человеком, фанатиком, душевнобольным или каким-нибудь нигилистом, так как это не позволяет ему трезво оценить ситуацию, психологические состояния участников, непредвзято описать случай".
Ослабший театрал пришел в себя и уже ведет своих подлокотных друзей в мою сторону в буфет. Мужчина, женщина и опять мужчина. Красивый любовный треугольник. Женщина, лет сорока пяти, хорошо одетая, плавная в движениях, с приятным открытым лицом, дорогой прической, но с поведением куртизанки, отталкивает мое внимание наигранной чувствительностью. Она старается угодить обоим кавалерам лет пятидесяти, много улыбается им, играет глазами и привлекает мужские взгляды на свои достоинства. Краем глаз она замечает мой внимательный взгляд, поворачивается в мою сторону и приглашает в свою компанию. Я вежливо отказываюсь, но не по причине избыточного общения, нет, просто мне интересно наблюдать и наслаждаться потоком собственных мыслей.
"Сознание автора всегда открыто для реалистичного описания случая. Субъективное участие каждого героя в череде эпизодов рассказа основываются относительно его личных качеств, жизненных предпочтений, социального и семейного воспитания, психологических и физических травм, а также мотиваций духовных или материальных ценностей. Чем глубже описан герой относительно случая, тем правдоподобнее и интереснее становится рассказ широкому кругу читателей. Наивысшая точка признания достигается в тот момент, когда после прочтения книг одного автора становится понятна личность каждого героя рассказа, хорошо узнаваем его характер, мечты, фантазии. Автор глубоко проникается чужим характером, принимает его в себя, словно актер входит в образ, и начинает жить на страницах полноценной жизнью. Зачастую герои рассказов становятся частью личности самого автора рассказа".
За стеной мыслительной волны не замечаю, как из буфета исчезают театралы, допиваю остывший кофе. Мое внимание привлекают шумные аплодисменты и выкрики «Браво» в зале. Все, надо вставать и идти в зал. Начинается мой выход, пора подметать сцену.
В этот прекрасный вечер в театре играли премьеру спектакля по мотивам произведения А.П. Чехова «Вишневый сад». Волнение среди актеров передавалось на обслуживающий персонал и на меня тоже. Реквизит таскали по сцене из угла в угол, чтобы удобнее было его выставлять на сцену во время спектакля. Сам не понимаю почему, но я все время был в напряжении от истеричных криков не только эмоциональных женщин, а и от мужской половины тоже. Из расспросов у Фрау Моники выяснилось, что на премьеру прибыли именитые особы из России. Ах, вот оно что! Никуда не спрячешься от этих суровых, серьезных земляков. Кто именно такие эти русские, никто толком сказать не смог. Во время антракта я был сильно занят, мне не удалось разведать россиян. Зато в конце спектакля я услышал фамилию Ракиных, теперь и меня взволновало событие. Я потерял контроль над собой, забыл про обязанности и помчался смотреть на них в зал. Ожидания не были обмануты, в ложе для почетных гостей стояли и аплодировали актерам сам князь Иван Владимирович, Елизавета Петровна, Павел Витальевич и она – Анна Ивановна. Мое сердце радостно и волнительно сжалось, застучало сильно-сильно, руки похолодели, хотелось крикнуть через весь зал, что я здесь, вот он я. Удержался, пересохло в горле. Я переборол свое волнение с помощью растирания щек и висков докрасна, чтобы вернуться в исходное состояние. Это было трудно, но результативно. Актеры кланялись уже в десятый раз, а зал никак не отпускал их. Наконец, аплодисменты стали жиже, и актеры смогли уйти за кулисы, шторы задвинусь и зрители пошли на выход. Я выскочил в фойе и быстро, опережая всех, направился к лестнице, по которой должны были спускаться Раковы. Вот, еще минутка и я вижу ее – Анну Ивановну, а она меня. Я сильно взволнован. Она смотрит на меня так, будто ждет этого давно, будто заранее знает то, что я здесь стою. Вот это женщина, какая выдержка чувств, воистину дворянская порода, не в пример мне.
– Как, это вы, господин «А»?! Я не верю своим глазам. – Я заметил, как в голосе Анны Ивановны тоже чувствуется неподдельное волнение.
– Да, он самый! Я безумно рад видеть вас! – Ответил я, сдерживая приступ накатившегося сердцебиения.
– Приятно видеть вас, господин «А».– Подошел Иван Владимирович и пожал мою руку.
– Здравствуйте, господин «А». Какое совпадение?! Я тоже сильно удивлен нашей встрече здесь в театре Гамбурга. – Павел Витальевич искренне был удивлен и одновременно рад нашей встрече.
– Дорогой мой, господин «А», какими судьбами в Гамбурге? – Удивленно спросила Елизавета Петровна и протянула руку для приветствия.
– Не стану таиться. Вы будете удивлены, но я тут сейчас работаю. – Ответил я и с достоинством поцеловал руку княжне.
– Вам нужны деньги, у вас возникли проблемы? Мы поможем, правда, же папа? – Анна Ивановна отошла от мужа и взяла отца под руку.
– Родненький вы наш, вы похудели, осунулись. Ну, голубчик, нельзя же так переутомляться. – С материнской заботливостью стала жалеть меня Елизавета Петровна. – Поедемте с нами.
– Да, любимый вы наш. Не стесняйтесь своего положения. – Поддержал Иван Владимирович. – Говорите все как есть.
– О, нет Анна Ивановна, огромное спасибо Иван Владимирович, вашей доброте нет предела Елизавета Петровна, Павел Витальевич не беспокойтесь за меня. Не надо денег и проблем у меня нет. Я тут постольку, поскольку пишу о жизни в театре, для чего и устроился. Мы люди творческие, понимаете, народ вольный. Для лучшего образа надо окунуться в мир героев, жить с ними, понимать их отношения. Я тружусь здесь до тех пор, пока пишу повесть.
– Какая жертва во имя искусства?! Скажите по секрету, а они все тут об этом знают? Они знают кто вы такой? – В полголоса спросила Елизавета Петровна.
– Увы, я скрываюсь. Никто не должен знать истинную цель моего нахождения, иначе пропадет доверие, люди начнут вести себя неестественно. – Также вполголоса ответил я.
– Я восхищаюсь вами, господин «А»! Вот это сила искусства! Мне натерпится первой прочесть ваш рассказ о театре. Мы ведь договорились? – Анна Ивановна смотрела в мои глаза тем самым знакомым взглядом, которому нельзя было отказать.
– Договорились. Тогда с вас, Анна Ивановна, расширенное резюме. – Тихо ответил я и поклонился ей.
– Господин «А», не желаете ли составить за ужином нам компанию. Приглашаем вас сегодня в ресторан. Я немедленно распоряжусь о кэбе лично для вас. – Предложил Павел Витальевич и остальные поддержали его замечательную идею.
– Спасибо! Для меня это не только честь, но и большое удовольствие побыть в вашей компании. – Сказал я, но не подумал, что у меня еще ряд обязанностей перед театром. – Но, мне надо закончить здесь дела, а через час я буду свободен.
– Ну, вот и отличненько! Через час у входа будет ждать кэб на ваше имя, который отвезет к нам. До встречи, господин «А». – На прощание сказал Павел Витальевич и улыбнулся.
– До встречи! – Отозвался я и остался на месте провожать взглядом дорогих мне друзей.
Анна Ивановна взяла под руку Павла Витальевича, а Елизавета Петровна своего мужа Ивана Владимировича и они пошли вниз по лестнице в гардероб. Перед ними кланялись незнакомые господа и дамы, пропуская вперед и приветствуя почтением, а я стоял и думал, хоть бы меня не засыпали вопросами коллеги по театру. Как только Ракины скрылись за углом лестницы, я посмотрел на время и поторопился исполнять свои должностные обязанности.
9. Беседы за ужином
Мне не терпелось побыстрее закончить дела, поэтому справлялся с ними быстро, с энтузиазмом, четко, весело, короче говоря, через час я был совершенно свободен. У меня с собой не было костюма для выхода в свет, и я обратился за помощью к Талии или Тилл. Девушка находилась на своем рабочем месте в костюмерной, занималась ремонтом одежды. Мое появление и просьба вызвали в ней смущение. Пришлось рассказать ей о своих планах на вечер и попросить фрак, брюки, белую блузу. Тилл не подвела. Она выдала мне все, что нужно, за это я ее поцеловал, простите, не смог удержаться.
В этом месте мне натерпится рассказать об Тилл, описать читателю девушку из Театра. Она не шла в сравнение с Анной Ивановной, в нее разрешалось влюбиться. Это совершенно другая девушка, более приземленная, материальная, выросшая среди простого быта и уличной грубости. Она не следила за словами, просто говорила то, что первое приходит на ум. Ее одежда всегда чиста, опрятна, безукоризненно ровно облегает тело. На вид ей было около тридцати лет. Небольшого роста, слегка полная фигура, русые прямые волосы спускались ниже плеч. В ее поведении каждый желающий может увидеть отражение своих желаний: хочешь жену, вот тебе жена, хочешь любовницу, получи такую, нужна мать, готова быть матерью, такая накормит и приголубит, но и свое не упустит. Расплата заключается во внимании к ней, как к женщине. Такой как Тилл нельзя отказывать, она не поймет и сочтет это за ссору. Вот вкратце словесный портрет девушки, которая ждала от меня отношений. Готов ли был я к ним, урезать свою свободу, стать вечным должником в обмен на любовь.
Мое общение с русскими не прошло незамеченным Фрау Моникой, ее всевидящие ока следили за происходящим, кончики ушей высовывались из волос для лучшего внимания слов, а ее сморщенный рот все пересказывал директору господину Шварценбергеру исходя из личного опыта жизни. К моей радости русского языка она не знала, поэтому понять, о чем я общался с Раковыми, не могла.
– Позвольте вас спросить, откуда вы знаете этих именитых господ из России? – Спросила меня Фрау Моника.
– Мы давно знакомы? – Предельно коротко ответил я, широко улыбаясь, и поспешил на выход.
– Подозрительно это все! Они давно знакомы… – Крикнула в спину Фрау Моника. – И перестаньте преследовать бедную девушку Тилл. Она невинная глупышка, а вы ей в дедушки годитесь.
На эти слова я не стал отвечать, постарался не принимать глубоко внутрь себя, ведь они касались не меня лично, а того рабочего сцены, роль которого я играю в этом театре. Я, наконец, оказался на улице. Перед центральным входом ждал кэб, который привез меня к самому дорогому ресторану Гамбурга «Wasserschloss Speicherstadt» с видом на Эльбу. На входе я заявился и оставил верхнюю одежду в гардеробе. Услужливый официант провел меня к столику и представил Ракиным, это представление вызвало улыбки и смех, а официант, наверное, не понял нашей реакции.
– Присаживайтесь, пожалуйста, господин «А»! – Первым сказал Павел Витальевич.
– Мы не дождались вас и уже поужинали. Просим не стесняться и наверстать упущенное время. Давайте же, ужинайте. – Предложила настойчиво Елизавета Петровна.
– Вы умеете уговаривать, Елизавета Петровна. – Ответил я и принялся поедать содержимое на тарелке.
– А вот теперь, когда вы закусили, давайте выпьем за искусство, за тех, кто не жалеет своих жизненных сил, чтобы делиться ими с человечеством. – Провозгласила тост Анна Ивановна и подняла бокал красного вина.
– Да, за искусство! – Подтвердил Иван Владимирович.
На пару минут я замолчал, потому что поедал и выпивал то, что было поставлено передо мной на тарелках и в фужерах. Не испытывая никакого стеснения, ел салаты и гарниры, жевал мясные блюда и закусывал овощами, в это время господа тихо общались между собой, обсуждая спектакль, зрителей театра, вспоминая их поименно, последние новости. За этим ужином мне казалось, что за гостеприимство небезгранично, что я должен как-то развлечь, скучающих Ракиных-Ананьиных, поэтому обдумывал очередную тему для беседы. Тема родилась сама собой. Случайно вспомнилось, как в конце спектакля сцену завалили цветами, корзинками с цветами. Анна Ивановна сказала про лично свое отрицательное отношению к цветам, которые вянут после того, как их срежут.
– Мне их жаль. Грустно смотреть на опадающие лепестки, поникшие бутоны, вялую листву. Как может вызвать радость завядшая трава?! – Анна Ивановна немного взгрустнула и посмотрела на мужа.
– Поэтому я всегда дарю тебе цветы в горшке. – Ответил Павел Витальевич и обнял жену за плечо.
Я отпил глоток вина и почувствовал сытость. В голове появились живые узоры из цветных образов, которые разветвлялись зелеными виноградниками, путались между собой, образуя в местах узлов новые ветви, на месте ветвей появлялись и распускались яркие цветы. Я пожалел, что под рукой не оказалось моего блокнота и карандаша, а то бы я успел все записать. Вместо этого я, сам того не осознавая, говорил и говорил, а меня слушали.
– Не люблю покупать и дарить магазинные цветы. Если точнее выразиться, цветы сами по себе мне нравятся, это красиво, радостно, но то, что продается в ледниковых цветочных магазинов – цветами не считаю. Я их называю просто – трупами цветов. Проходя мимо витрин, вижу прилично наформалиненные, залаченные, одетые в блестящую упаковку, яркие бутоны. Бесспорно, они привлекают внимание натуральными признаками жизни, схожими с природными: дрожат на ветру, пьют воду, шелестят листьями. Некоторые даже источают предсмертный аромат, но почему-то приятный только для человека, насекомые же пролетают мимо, животные вовсе не реагируют, они не понимают смысла человеческой радости и правильно делают. Такие цветочки, выставленные на показ зевакам в, так называемом, цветочном морге предназначены не для меня, а для продажи фанатичным некрофилам. Не считая сцен, где цветы вручают друзьям, коллегам, любимым людям, цветы возлагают на могилы, украшают праздники, можно только представить, что еще вытворяют с трупами цветов. Только лишь из известных способов мы знаем, как осыпают лепестками молодожен или, как подкрашивают в нереальные тона бутоны, чтобы угодить покупателю, или некоторые варят варение из розовых лепестков, или собирают нектар. В общем, кто на что горазд. Я не против цветов, которые растут на земле, в горшках, в клумбах, в огородах, везде, где можно расти. Мы все знаем, каждый цветок цветет в свое время в своей климатической местности. Только человеческая глупость заставляет отделять стебель от корней, чтобы перенести то, что оторвалось на далекое расстояние для созерцания быстрого увядания, для сравнения своей долготы жизни по сравнению с краткостью жизни цветка и испытывать при этом удовлетворение собственной живой силы, могущества над природой и временем. Такова человеческая натура и ничего с этим не поделаешь.
Наконец, я закончил и замолчал. Раковы-Ананьины смотрели на меня серьезным взглядом, но назвать такой взгляд осуждающим, я бы не стал. Скорее сочувствующий. Они переглянулись между собой. Иван Владимирович прекратил крутить чайную ложечку в руке и положил ее на скатерть.
– Простите за мои слова. Если вы считаете, что я переборщил, то сделайте, пожалуйста, скидку на алкоголь. – Вынужден был я извиниться за личные мысли.
– Да, ничего-ничего, голубчик. С ваших слов мы поняли, что жили до этого момента не в соответствии с законами природы. – Все еще задумчиво сказал Иван Владимирович. – Надо менять личные привычки.
– А как же национальные традиции? Если лично для себя можно отказаться, как вы назвали, от «Трупов цветов», то обществу в целом этого не объяснишь. Артистам, дорогим нам людям по-прежнему будут дарить срезанные цветы, и никак эту традицию не сломаешь. – Высказалась Елизавета Петровна.
Павел Витальевич может и хотел что-то сказать, но не был готов ясно сформулировать свою точку зрения, поэтому отказался от комментариев сожалением. Вместо него сказала Анна Ивановна.
– Вы, правы, господин «А», цветы это всего лишь растения, которым жить недолго. Одни растения мы употребляем в пищу, другие используем в обиходе. Есть растения, которым приписываем лечебные свойства, другие считаем избранными и вручаем их в качестве дара. Цветы, это только признанное в обществе исключение, выделенное из растительной массы для создания определенного настроения.
– Анна, ты слишком материально мыслишь, – возразила Елизавета Петровна. – Цветы всегда были и будут символом настоящего подарка. Если кому-то не нравятся цветы, это его личное дело. В общем, цветы нравятся многим, а большинство общества определяет нравственные принципы. Вы со мной согласитесь, господин «А»?
– Все наши беседы сходятся на элементарных ощущениях: нравится или не нравится. Одичалый мужчина-дикарь, воспитанный дикими джунглями, не знавший понятия красоты, первым делом преподнес девушке цветок лотоса. Это ли не пример чувства прекрасного, изначально заложенного в каждом человеке?!
В зал внесли зажженные свечи, стало намного светлее и праздничнее. Тишину прервали музыканты. Они взяли скрипичные инструменты и заиграли классику. От избытка света наше настроение улучшилось. По стечению иронии в ресторане появилась пожилая женщина с маленькими букетиками хорошо украшенных цветными ленточками садовых цветов, уложенных ярким шаром в плетеной кошелке. Говоря на французском языке, она предлагала купить их посетителям. Увидев ее, мы весело переглянулись и взорвались смехом. Наше поведение цветочница не поняла, постояв рядом с нами, она перешла к другому столику. От души, посмеявшись, мы успокоились.
