Читать книгу: «Тысяча снов. Сборник рассказов», страница 3
– Единственное, в чем заключается сложность, – добавил Александр, также лежа на полу, – нельзя до осушения кристалла нарушать его поверхность формирования звуком. Никаким! Иначе…
– Воображением делать алмазы?! – Заявил начальник цеха сдавленным голосом из-под дамы. – Вы сумасшедший? Можно взглянуть на ваш диплом и научную степень?
– То есть, – возмутилась дама, – если я куплю такой алмаз, а потом представлю себе, как он превращается в графит, то он обратно превратится в, извините, карандаш?!
– Нет…. Это…. Методика еще не отшлифована до идеала, нужно пробовать….
– Этого не будет в моей лаборатории! Я не позволю…. – Грозно процедил начальник цеха, глядя на главу комиссии….
– Хм. – Подумал глава комиссии и обратился к тучной женщине. – Антонина Петровна, на всякий случай, внесите поправки в технику безопасности: никаких разговоров во время работы. – Ничего не добавив более, он покинул лабораторию, оставив Океанова без ответа еще на неделю.
Единственной отрадой для Александра в эти дни было нахождение в столовой «Грань». Он продолжительно нарушал параллели между взглядами этой женщины и себя. Она больше не плакала, не моргала, не шевелилась по пустякам – она просто смотрела в него. Сколько мыслей формировалось внутри, пока он всматривался в этот небесный свет ее белых, сливающихся со светло-фиолетовым цветом, глаз. Они не были неподвижными, постоянно играли на свету, вспенивая волшебную пелену прозрачно-фиолетового мягкого свечения внутри его полого тела. Он не переставая, смотрел на нее, нежно и мягко, просто смотрел. Если бы он расстегнул свой белый халат, то в районе груди, можно было бы увидеть, как двигается космический поток звездной пыли, орбитально вскруживая ему голову….
После работы, когда завод притих выдохами вентиляций, а глаза окон занавешивались электронными светоотражающими жалюзи, свет в его лаборатории снова оживал. Бодро и упорно, в тишине собственного дыхания он ставил эксперимент еще раз, вдохновляя трудолюбие, и еще раз, оттачивая воображение, чтобы, наконец, получить идеальный алмаз.
Шесть дней прошли в работе и сне. На перерывах обедал насыщенным взглядом этой девушки, на которую Океанов просто смотрел, не решаясь подойти. Оценочная комиссия должна была прийти повторно уже завтра. В мысли слетались все последние дни воедино. Из-за этого в экспериментах, то поверхность кристаллов выходила шероховатой, то ребра были мягкими и выгнутыми.
На часах было девять вечера. Океанов загрузил в шихту последнюю пробу на сегодня, на которую возлагал большие надежды, как дверь лаборатории беззвучно отъехала в сторону и на пороге появилась она.
Не отвлекая его, она встала сбоку и кивнула ему головой, молча наблюдая за его работой. От неожиданного смущения, Александр сделал вид, что очень занят.
Она медленно обошла со спины вокруг него, рождая в нем дрожь, и остановилась прямо перед ним, с другой стороны стола, где проходил эксперимент, все также глядя куда-то вглубь его глаз-океанов. Океанов только теперь посмотрел на нее. Какая уверенность была в ее глазах, какая сила…. Она ждала от него, втягивая в себя своим взглядом, ждала каких-то действий, решений, слов. Александр подумал, что ей будет интересно узнать, чем он тут занимается, поэтому нервно схватил наработки своего эксперимента, широко открытыми глазами указал на шихту с раствором и, улыбаясь, протянул ей графический экран.
Не глядя на устройство со схемами и объяснением процессов, она отложила его на край стола, оперлась двумя руками перед собой и, скользя по воздуху, прильнула к нему ближе, оказавшись прямо над бурлящей шихтой. Во взгляде было все тоже ожидание, вопрос, желание знать, требование признания…. Он постарался выдержать ее напор, дергая зрачками, будто на глаза положили несколько тонн веса. Под весом собственной нерешительности, в конечном итоге, он печально опустил их, не глядя, указав рукой на новую табличку на стене, с надписью:
«Говорить в лаборатории строго запрещено! Ведутся реактивные эксперименты»
Она, холодно глядя перед собой, не посмотрев на него на прощание, стремительно вышла из лаборатории, слегка прихлопнув выезжавшей сбоку дверью. Графит в растворе забурлил от звука, и пенные испарения перелились через край стеклянной шихты, забрызгав стол и бесцветный халат Океанова.
Он безразлично довел эксперимент до конца, устало вытянул щипцами алмаз, который не имел ни одной ровной грани. Весь кристалл получился в форме овала, посередине которого была округлая бесконечная впадина пурпурно-фиолетового цвета. Весь кристалл получился в виде ее глаза….
На следующий день, Александр пришел в столовую «Грань» еще до наступления обеда. На заводе строго запрещалось покидать рабочее место до тех пор, пока на руке не завибрирует ремешок, предвещающий о наступлении обеденного времени или о конце рабочего дня.
Он смотрел в пустоту ее привычного столика, где она еще не появилась, думая о том, как же ей объяснить то, что он не может выразить словами. В его голове он мысленно обращался к ней каждую минуту. Если бы она была телепатом, то получала бы тысячу его мысленных писем к ней в день….
Зал начал наполняться запахами еды, идущими на этот запах рабочими, белыми призраками халатного вихря. В мутном взгляде его размышлений появился ее силуэт.
На удивление, она посмотрела ему в ответ, но не ответно. Безмолвно мягко глядя на нее, Океанов пытался высказать ей то, что не смог произнести вчера. В сечении его взгляда была озаренная нежность. Как пульс, ее излучаемое свечение исчерпывалось, становилось, стихая, хилее, а затем она впервые за всю неделю отвела свой взгляд от него, посмотрев просто в теменную глубь своей чашки.
Затем она выделила ему еще меньший луч своих глаз и через минуту убрала их в окно. Потом она просто провела взглядом по нему, как кистью, когда поворачивалась с левой стороны вправо. Их взгляды стали параллельны друг другу, оставив лишь легкий иллюзорный парамагнетизм между собой и вдоль.
Невидимая сила рассыпалась, когда к ней за столик, одним резким и четким движением, подсел молодой человек. В угловом отражении ее глаз отзеркалился начальник цеха.
С первого взгляда на нее, с первой секунды, он заговорил, обратился к ней звучащей улыбкой обаяния, ограничивая чином ее ответы. Они говорили! Она смущалась, все еще изредка поглядывая на Александра, улыбалась из вежливости, но потом и впрямь увлеклась разговором так, что даже перпендикулярный, бесчинный, нарушающий их связь взгляд Океанова, не мог достучаться до нее, не привлекал более ничем.
Одиноко и не спеша, в наступившей тишине после полудня, шурша щипцами по поверхности стола, проводил свой эксперимент Океанов, ожидая членов комиссии. «Значит, малярная масса предыдущего вещества составляла 798 грамм на один моль, следовательно, нужно продолжить повышение на 1,5%. Почему? Почему вещество не реагирует с раствором? Оно просто находится в поле его действия, но не проявляет активности. Ведь если долгое время наблюдается только контакт, а реакция не происходит, то раствор начинает реагировать с другим веществом…. Веществом, которое… может что-то сказать раствору. Какой бред!», – метался голос из угла в угол головы Александра.
В коридоре послышались голоса, заставившие внутренний голос притаиться. Дверь в его лабораторию резко отъехала в сторону, после сильного нажатия кнопки, впитав в себя начальника цеха и его «спутницу».
Океанов, долго глядя на них, быстро и неуклюже стал доставать алмаз их шихты, роняя и подхватывая его, загружая следующую пробу. Он хотел сказать, чтобы не мешали, но начальник цеха приложил указательный палец к губам, приказав тем самым молчать, а потом, этим же пальцем, указал на табличку: «Говорить в лаборатории строго запрещено!».
Она бесшумно порхала за каждым шагом начальника цеха, который ходил и показывал ей что-то, продолжая беседу без слов, расширенными глазами, вызывая удивление в ее взгляде, что-то показывал прищуренными глазами – срывая ее смех легких морщинок в уголках век.
Александр Океанов наблюдал за ними строгим испепелением из-под бровей. Склонившись в расчеты, он оставил пробу на самопроизвольную реакцию, глазами он не мог пропустить момента, когда, наконец, поймает ее взгляд.
Шутливо махнув на Океанова рукой, как на что-то не живое, торчащее здесь с утра до вечера, начальник цеха думал вызвать бурю смеха в ее игривых глазах. Но когда она повернулась в сторону Александра, то, встретившись с его взглядом, перестала смеяться. Она смотрела на него серьезным, но не стыдливым взглядом, а скорее, бросающим вызов. Океанов был неподвижен в своем упреке, выражающимся напряжением век.
Он многозначительно перевел свой взгляд на начальника цеха, открыто и серьезно расширил зрачки и стал давить на него всей полнотой глаз. Начальник подмигнул ей, подготавливая ее посмеяться над этим немощным угловатым неудачником, прищурил правый глаз и стал пульсировать в синтетика.
Океанов нанес ему первый удар своим насмешливым взглядом на его новые неряшливые грязные ботинки, говорящие ей о нем большее, чем мог сказать о себе он сам. Ей хорошо была видна эта вычурность, она тоже обратила на них внимание, слегка усмехнулась, но потом пожалела начальника милым взглядом, с наклоном головы. Он заерзал на месте, шоркая ногами, тяжело задышал.
Его глаза расширились, и он устремил их на дешевый рабочий халат Александра, усеянный дырами от работы, которая не приносила ему средств для покупки нового халата. Океанов невероятно смутился, бегая взглядом от него к ней, преимущественно ниже уровня глаз их обоих. Руки сами потянулись к дырам, чтобы хоть немного прикрыть их ладонями, но вместе с этим из-под рукава показались простые дешевые детские наручные часы, на протертом ремешке. Начальник указал глазами еще и на них и расхохотался.
На вырывающиеся выхлопы смеха из его груди, графит, помещенный в шихту, начал бурливо закипать, реагируя на отвратительный звук. Резервуар разрастался мокрой черной прессованной пылью.
Океанову ничего не оставалось делать, как кивнуть девушке слегка сплюснутыми веками на ворот его рубашки, на котором был легкий, но вполне заметный оттиск красного безвкусного цвета губной помады, отличной, от помады ее губ.
Начальник цеха закипал от злости. Это был его крах. Он хотел ей что- то объяснить, но она более не смотрела на него.
Шаркающие грязные ботинки вышли из лаборатории, просыпав частички грязи на пол.
Теперь она смотрела только на Океанова, мягким удивительным взглядом, лучепреломляющего свечения. Он спокойно, подавляя частое дыхание, старался смотреть глазами победителя, но у него не очень получалось, ведь таковым он никогда еще не был.
«Почему же ты раньше молчал?», – спрашивала она его взглядом, не смея прерывать процесс формирования алмаза звуком.
«Молчал?», – в недоумении смотрел на нее он.
«Почему ты не показывал свое отношение ко мне? Ничего не говорил?», – мягкий и нежный ее взгляд, шептал ему смысл ее мыслей.
«А разве мой поступок тебе ни о чем не говорит?», – отвечал глазами ей Океанов.
«Конечно же, но….», – хотела сказать она, но ей не дали закончить.
В лабораторию бесшумно вошел помощник главы комиссии по оценке экспериментов.
– Демонстрация перенесена на вечер. Начальника цеха нет на месте, а без него никак…. – Пожал тот плечами и ушел.
Весь день, чтобы успеть закончить подготовку не получавшегося до сих пор эксперимента, они работали вместе – его воображение и ее уверенность делали невероятные вещи. Взорвавшийся первый пробный алмаз, при демонстрации комиссии, миллионами мелких частиц из потолка и стен люминесцировал отраженные светом фиолета тени синевы, блестящей белости, розовой благодати, озаряя его помощницу как на сцене, когда она работала с графитом у шихты до наступления сумерек и появление комиссии….
– Океанов. – Обратился к нему глава комиссии по оцениванию нового метода синтеза по истечению дня. – Наш завод более не собирается финансировать эксперименты, не приносящие выгоды. Если сегодня эксперимент не удастся – мы закрываем проект.
– Но…. – Испуганно запнулся Александр. – Но, как же идеальные алмазы…? Не…. Недостатком метода являлось то, что в качестве пробы в каждом новом эксперименте я использовал чистый графитовый блок. – Все не понимая, понимающе кивнули. – Выход алмазов получался с большими потерями, деформированной структуры или с пробелами в устойчивой кристаллической решетке. И тогда мы…. – Александр воодушевленно взглянул на свою помощницу, выделив слово «мы». – Мы решили повысить температуру, ускорить интенсивность реакции, изменить исходную концентрацию раствора, но…. Нам будет необходима еще и уверенность! – И он многозначительно посмотрел в глаза своей помощницы….
– Ради частоты эксперимента, чтобы убедиться, что нас не обманывают, что этот метод действительно работает, – вмешался начальник цеха пониженным хриплым голосом, – я заказал специальный «сверх очищенный» от примесей графит. Так что, не стоит нас вводить в заблуждение, как в прошлый раз. Используйте только этот материал.
Он подошел к столу и положил две капсулы с графитом, вызывающе глядя на Александра. Наговор сработал на лицах членов комиссии, которые начали в недоверии перешептываться.
По маркировке на вакуумных банках с графитом УСПГ – 150, понятной только Океанову и начальнику цеха, в руках задрожала тревога – начальник цеха подсунул сверх реактивный графитовый образец, с возбужденным атомным составом. Он взглянул на начальника, который ехидно улыбался, ожидая ответа.
– Хорошо. – Почти неслышно, пытаясь не думать об опасности, сказал Океанов. – Мы готовы….
В лабораторию опустилась тишина. Даже мухи замерли от волнения. Дрожащие руки аккуратно погружали графит в раствор, как новорожденного младенца в ванну.
Она приложила ладонь к шихте с одной стороны, он, стоя напротив нее, приложил свою оледеневшую руку с другой. Его воображение и ее уверенность….
«У нас все получится….», – сказала она ему глазами, продолжая прерванный разговор, – «Ты только не молчи!».
«Первая стадия завершена», – напряженно глянул он в ответ.
«Как ты не понимаешь, что для меня, как и для тебя, важно услышать признание….», – она пронзала его мягким просящим взглядом.
«Вторая стадия завершена….», – старался сосредоточиться он, но не мог, постоянно думая о ней. Его всего трясло от волнения за работу, на которую он потратил предыдущие двадцать лет, и от волнения за нее, на которую он готов был потратить всю оставшуюся жизнь.
«Признание в своих чувствах….», – она не сводила с него своих глаз.
«Пойми, – не выдержал он, – любовь только тогда может быть настоящей, когда люди признаются в ней без использования слова „люблю“….», – и Океанов вошел в ее глаза с этим убеждением, забыв о комиссии, о кристалле, о своей мечте…
На ее краях ресниц проступили зеркально чистые слезы, освещенные фиолетовым излучением, целым космосом ее внутренних чувств к нему. Одна из них скатилась по щеке и упала в шихту с графитом. Ее дыхание неровно заколебалось, от выдохов жидкая прослойка в шихте дребезжала круговыми кольцами, алмаз бурлил в занавесе реактивности.
Она, отчаянно, сильнее нагнулась к нему, оказавшись лицом полностью над шихтой и, не в силах сдерживать больше внутреннее напряжение, громко закричала в него так, что все члены комиссии ужаснулись:
– Я люблю тебя!!! – Вибрации от ее голосовых связок эхом разбредались по всем предметам вокруг.
Разогретый раствор забурлил по внутренним стенам контейнера, обжег им руки. Океанова оттолкнуло неизвестной неожиданной силой выдоха назад. Он прикрыл лицо рукой, от надвигающегося разрывного свечения.
Прогремел резкий взрыв ярко-фиолетового излучения….
Члены комиссии повалились на землю. Океанов, лежа на полу, убрал руку с лица и увидел…, как Она все так же стояла перед шихтой. Но….
Часть алмаза при взрыве отлетела вверх и поселилась в ее живых зрачках, вонзилась в ее глаза, проскользнув сквозь несомкнутые веки, навсегда убив в ней чувства….
Как многогранна она была теперь…. Вся переливалась лучами световых отражений, огранка линий ее лица, скул, носа, губ и… глаз, ее фиолетовых глаз, говорила о том, что это самый безупречный алмаз, какой только может создать природа! Таким холодом смотрела она теперь на Океанова, безмолвным чувством чуждости к нему, к себе, ко всем, кристальным холодом….
На дне шихты все еще лежал и отражался блеском десятисантиметровый монокристалл алмаза, который образовался вследствие взрыва.
Комиссия ахнула в изумлении, все засуетились, стали доставать многократные сканеры-лупы, проверять грани совместимости. Но, сколько бы они не проверяли, Океанов знал, что никаких изъянов там быть не может, ни в кристаллической решетке, ни в структурном расположении, ни в четкости граней. Потому что настоящим идеальным алмазом – была Она….
Океанов так и не узнал ее имени. Хотя, как бы ее не звали, ее имя было Криста́лл.
Чем пахнет небо (Запорожье)
– ДоГ’тор, здГ'раствуйте. Мама меня прислала к вам, сказала, чтобы вы помогли мне с насморком. На улице солнце, теплая погода, а у меня нос так заложило, что ничем не разложишь.
– Это, мой юный друг, неспроста. Нос очень часто закладывает от обиды. – Доктор протянул парню аскорбинку, а вслед за тем, достал из-под стола красочную книжечку и протянул ее вперед. – Вот.
– А поможет? – Спросил парень гнусавым говором и, не дожидаясь, принялся читать.
– Смотрите! Небо тлеет!
И, правда, вдали окна полыхали отголоски закатного пожара. Крестообразная перепонка окна разделяла небо на четыре части, каждому по кусочку, а одному досталась маленькая форточка.
– Представляете, каким будет старт? – Сказал один из мальчишек. Дверь в комнату отворилась, и показался мужчина с усами.
– Ну, что, поехали?
Трое ребят встали и направились к выходу. Четвертый мальчик, смотревший в маленькую форточку, остался сидеть.
– Яромский, ты с нами? – Обратились ребята к мальчику.
– Да я это…. Позже вас догоню.
Когда дверь закрылась, он один в своей комнате, полностью завладев окном, всеми четырьмя отсеками, подумал об одном. Взял аккуратно руками невидимый штурвал, крепко сжал его, так что на нем заскрипела кожаная обшивка. Застучал поддонный вал, куча тумблеров защелкала вверх, невидимо подсвечиваясь желтыми и зелеными огоньками. Серьезно приложив пустую ладонь к уху, он произнес в рацию рывками:
– 205-тый. К взлету готов. Прошу дать разрешение. – Сухое радийное молчание в ответ. – 205-тый, прием. Прошу дать разрешение на взлет. Полоса А-111, восточное направление.
– Разрешение…. Пшшшш…. Взлет, на… полосе…. Пшш.
– Да, что, черт возьми, у вас там происходит?!
– Не… Разреш…. Пш….
Он круто вывернул штурвал, побрезговав предупредительными красными сигнальными огнями по краям взлетной полосы. Со старта дали ускорение шасси, прокрутившись множеством оборотов на одном месте, утопая в дыму собственного нетерпение. Скрежет вырвался из-под низа и выкинул вперед в воздух маленький белый аэроплан….
Ветровое стекло обратилось в туман, безболезненно врезаясь в огромные комья облаков. Яромский выключил свой радиоприемник, который шипел еще земным негодованьем шипящих слов. Рычаг управления наклонился назад, унося планер вверх, чтобы миновать облачность и вспорхнуть к чистому небу.
Облачность не рассеивалась. Туман незаметно приобретал сыростный оттенок октября. На лобовом стекле появились маленькие капельки, куда-то против закона притяжения со свистом стекающие вверх.
Справа надвигались грозные тучи, темно-синие акварельные кавалеры неба топили белесость в темени. Маленький аэроплан был струйкой белого пламени попавшей в темный бескурсый океан. На какое-то мгновение тишина пронзила его слух, не было слышно даже звука мотора…. Светлая вспышка молнии блеснула впереди.
– Переход в ручное управление. Сто сорок два градуса к северо-западу! Он уклонился от первой молнии, полоснувшей вниз, в дно земли.
Следующая молния приближалась сзади. Мощный электрический разряд обжигал хвост, но Яромский выкрутил штурвал, выжал педаль, ушел резко вправо и разряд прошел мимо. Он оказался в самой пучине шторма….
Кабину трясло, он бил себя кулаком в грудь и одновременно говорил:
– Вклю-лю-чить режим-м экстри-ри-ма-мального пилотиро-о-вания.
Аэроплан стал легким и извилистым, как муха. Он ускользал от каждого молниеносного падения молнии, вправо, влево, резко вверх, потушив мотор вниз, молнии все стреляли и стреляли, а планер лавировал плавным смехом среди них.
– Ха-ха! Вот так-то…!
Без всякой вспышки, коварная молния настигла хвост самолета сзади. Бух! Аэроплан беспомощно перевернулся носом вертикально вверх, а хвостом вниз. Двигатель плавно потух, пропеллер перестал крутиться, и Яромский завис в воздухе, глубоко вдыхая воздух неба из треснутого заднего стекла.
Эта доля секунды мгновения погрузила его в невесомость. Он увидел огонек, искру от разряда молнии, ползущую по обшивке корпуса. Она извилисто пробежала от хвоста к правому крылу, затем к левому, после подалась вверх к двигателю. Внимательно следивший за этим Яромский, в полной тишине, в момент попадания искры под капот двигателя резко провернул ключ зажигания и вдавил штурвал в свою грудь.
– Вперед!
Аэроплан зарычал изо всей силы сквозь зубы Яромского и резко выкинул его вверх, возвысившись над облаками, в чистом небе, где было солнце и свежесть.
– 205-й, 205-й. Прием. Прошу разрешение на посадку. – Произнес он спокойно в рацию, сквозь помехи свистящего воздуха в щели заднего стекла.
– Живой! 205-й, это центр. Мы уже думали все….
– Разрешение на посадку! – Настойчивее сказал он, приложив ладонь к уху.
– Посадка разрешена…. Полоса А-111.
Заглушив мотор своего воображаемого аэроплана, Яромский встал из мягкого кресла, расположенного перед окном в его комнате, глубоко выдохнул, закрыл за собой воображаемую дверь воображаемого самолета.
