Читать книгу: «Тысяча снов. Сборник рассказов», страница 5
– Это моя дочь! Ты украла ее! – Не выдержала Наташа
– Успокойтесь! – Сдержал ее офицер и снова обратился к хозяйке. – Скажите, а можно ли увидеть девочку. Эта женщина утверждает, что это ее дочь.
– С какой стати, я буду будить свою дочь в такое время? Эта какая-то сумасшедшая особа, и я не собираюсь ей доказывать, что моя дочь – это не ее похищенный ребенок.
Полицейские переглянулись между собой с едва уловимым прищуром.
Глаза Лены бегали от одного офицера к другому.
Она изредка клала короткие касания взгляда на Сашу, который смотрел на ее заспанную милую прическу, на ее сонно сгибающуюся отлежанную кожу в уголках рта, на ее неопределимую силу женственности, которая пронизывала его насквозь легким ароматом тяжелых ландышевых духов.
– К сожалению, для выяснения вопроса нам необходимо сравнить девочку с описью заявителя. Вы осознаете, что ваш отказ может повлечь за собой помеху следствию. Камеры наружного наблюдения из магазина напротив зафиксировали, что девочка, попадающая под описания этой женщины, проследовала с вами в этот дом в шестнадцать часов тридцать четыре минуты….
Сонно заволакивая края халата вовнутрь, Лена нервно сдерживала свои движения руками. Эти монотонные слова, которые обоснованно расстилал перед ней гнусавый полицейский все больше действовали ей на нервы и, казалось, еще мгновение и она выдаст себя.
– Таким образом, – продолжал офицер, – нарушение правового и нормативного акта в одном случае….
– Хорошо! – Она выкрикнула и схватилась за ручку двери. —
Подождите несколько минут, я разбужу свою дочь.
Она нервно хлопнула дверью, так что полицейский отодвинулся назад. За деревянным барьером послышалось негромкое: «Маша!». Полицейские оглянулись на Наташу и увидели, как она уже радовалась тому, что все оказалось верным, что сейчас она увидит свою дочь и все сразу же наладится. Полицейский улыбнулся, глядя на нее.
– Маша, да, Маша. Вы слышите это? Она зовет ее. – Радостно шептала она.
За дверью слышались неразборчивые голоса, шепотные наставления и легкие всхлипывания детского будто простуженного носа. Наконец, замок провернулся, дверь дернулась рывком, а затем медленно поползла назад, открывая на пороге девушку и маленькую девочку в розовой пижаме, которая сонно терла глаза указательными пальцами.
– Маша! Маша, доченька! – Закричала ей Наташа из-за двери и бросилась вперед, но полицейские сдержали ее, придерживаясь правовых нормативов.
– Подождите!
Маленькая девочка увидела полицейских, женщину, рвущуюся к ней, парня возле машины и попятилась назад. Она обняла ногу сонной Лены и спряталась за ней, оставаясь в тепле нагретого дома.
– Мама, что эта женщина от меня хочет?
– Я не знаю, милая. Ну, что, офицер? Вы удостоверились? Все в порядке?
– Ты украла мою дочь! Арестуйте ее, офицер. Как ты могла?! Тебя посадят в тюрьму! Маша, доченька, иди к маме. Ну, давай же. Я здесь…. – Она завлекала ее мягкими жестами и улыбалась сквозь слезы ненависти к этой бездушной воровке.
Вдруг девочка испугано вскрикнула и, расплакавшись, побежала вглубь дома. Полицейские растеряно посмотрели на женщину, которая стояла возле них, затем на девушку, которая стояла на пороге. Офицеры, почесав лоб, не могли понять, что происходит не так….
Полненький полицейский повернулся назад туда, где стоял парень. Саша абсолютно отстраненно в это время проверял состояние шин автомобиля, вдавливая их носком ботинка.
– Скажите…. – Начал офицер, не отводя взгляда от молодого человека возле машины. – А…. Может быть, у вас имеются какие-либо документы на ребенка?
Девушка тяжело выдохнула, нервно откинула руки с груди и края халата распустились, оголив страстную пижаму. Только тогда Саша снова повернулся в их сторону.
Без ответа, она углубилась в темноту коридора, оставив дверь открытой. Лена быстро вернулась и грубым жестом протянула офицеру паспорт и свидетельство о рождении, в котором стояла фамилия девочки Маши – точно такая же, как и фамилия этой девушки в паспорте.
Офицер потушил свой фонарик, протянул ей документы обратно и виновато козырнул в полутьму.
– Не смею более вас беспокоить. Извините за….
Но дверь ее порога поравнялась со стеной и хлопком оборвала его речь. Полицейский повернулся в сторону женщины с пиджаком на плечах. Ее лицо скрывали ладони, из-за них тихонько доносился плачь.
– Видимо, обознались. Мы продолжим поиски утром. Вам нужно отдохнуть, вы очень устали. – Он аккуратно развернул ее за плечи и повел к машине. – Мы с вами свяжемся. Она обязательно найдется, я лично проконтролирую выполнение поисковых работ. – Он хотел обнять ее на последок, чтобы разделить ее горе, но Наташа вырвалась и побежала к машине сама.
Саша вел машину молча, игриво постукивая указательными пальцами по рулю. За окном светало, фонари медленно тухли, давая ночи напоследок побыть наедине с собой. Никто из них ни о чем не думал, встречный воздух из окон выдувал все мысли в свежую ночь.
Легкое шорканье по ступеням. Тихое открытие входной двери. Шелестящие звуки снятия верхней одежды. Брызги воды крана в ванной. Воздушные взбивания постели и простыней. Пред сонная тишина….
– Почему ты не звал ее? – Обратилась она к Саше в полутьме, лежа под простыней. – Почему ты стоял в стороне и ничего не делал?
Он смотрел в черный потолок, равномерно вдыхая и выдыхая свои мысли. Казалось, в его выдохах еще витал легкий аромат ландыша, а свет из окна изредка проезжающих мимо машин напомнил луч из открывающейся сонной двери на Зеркальной улице. Наконец, он пересилил чувство жалости к Наташе, повернул голову к ней, шелестя подушкой и негромко сказал:
– Потому что, это не наша дочь…. У нас нет детей и никогда не было….
Она тихо заплакала и отвернулась в сторону, перетянув на себя большую часть простыни. Саша слушал всхлипы и ему было не по себе. Он старался не громко глотать подступивший к горлу ком, но выходило очень слышно. Он закинул руку на ее талию, пытаясь прижать к себе и успокоить, но она резко скинула ее, встала и ушла на кухню.
Ночной свет кухонных софитов осветил чистый, не тронутый со вчерашнего дня стол, за которым так и не ужинали. На столе ждал подсохший с краев ужин, две тарелки и столовые приборы на двоих….
Желтый теплый свет кухни сменился уличным белым, холодным и одиноким. Саша проснулся с тяжелой головой, устало вошел на кухню и опустился на стул, глубоко выдыхая остатки сна.
– Ты так и не спала? – Она не ответила ему, даже не повернулась в его сторону.
Он включил чайник, достал две чашки и стал насыпать ей ободряющее для разговора кофе. Вода закипала и повышала натянутость напряжения в этом долгом молчании. Как только кнопка щелкнула и позволила тишине воцариться вновь, она повернулась и взглянула на чашки.
– Ты насыпал кофе? – Безразлично спросила она.
– Да. Тебе будет полезно.
– Мне будет полезно, если ты будешь вести себя, как мужчина, а не отмалчиваться, когда ты должен….
– Что? Что должен? Врать?
– Хватит называть это враньем! – Закричала она. – Это нормальное стремление к семейному благополучию, когда тебе двадцать девять! Ты не в силах обеспечить нас двоих. И я уже не так молода, чтобы рожать. О каком новорожденном ребенке может идти речь?! Именно поэтому нам нужен уже взрослый ребенок. – Ее истерическая одышка надрывала слова пополам, делая речь все более рыхлой.
– Подожди. Зачем ты затрагиваешь деньги?
– Потому что! Ты восхищаешься полицейским, который «просто простой». Просто простой и все. Ты восторгаешься человеком, у которого ничего нет и который ничего не сделал в своей жизни, чтобы что-то появилось? Он тебе близок, потому что ты сам такой же! – Вскрикнула она.
– Причем тут это?! Ты даже на знаешь этого человека. Как ты можешь о нем судить? И я не восхищаюсь им. Я всего лишь сказал, что таким людям, как мне кажется, можно верить. Разве нет? Разве он не сдержал своего слова и не нашел девочку?
– Ты даже не можешь отвечать за свои слова. – Резко успокоилась Наташа. – Нужно быть решительнее….
Саша ничего не стал говорить, решив, что чем больше он пытается объяснить ей что-то, тем больше она запутывает его, переворачивая сказанное им в ту сторону, в которую нужно было ей. Властный избалованный характер, скрывающийся под тихой гардиной слез и нерешительных желаний, который проявлялся тем сильнее, чем больше она теряла молодость.
Она резко встала, схватила тарелку со стола и бросила ее об пол. Мелкие осколки фарфоровых слез разлетелись по всей кухне, а звон от удара вынесло в открытую форточку взрывной волной на потеху соседским сплетням.
Из окна оголенной форточки подул свежий утренний воздух, который был перенасыщен ароматом тяжелых ландышевых духов. Саша глубоко вдохнул и голова пошла кругом, пульс ударил по тонкой коже висков и разбросал красноту по лицу. Он улыбнулся, выглянул в окно на встречу дню и торопливо встал.
– Мне нужно на работу….
– Сегодня выходной. Суббота. Ты забыл.
– Нет. Не забыл. Мне нужно кое-что доделать. – Он отставил полную чашку и пошел одеваться.
Буквально через минуту он уже стоял в коридоре. Не взяв рабочий портфель, не зазвенев ключами от машины, он щелкнул замком, открыл дверь и уже на пороге обернулся.
– Сама же говорила: «Нужно быть решительнее….»
Хлопком двери затянуло вовнутрь и выдавило остатки аромата ландышевых духов на улицу, вместе с Сашей.
Она оглядела пустоту, в которой повсюду должны были быть разбросаны частицы фарфоровых эмоций на полу, но всюду было чисто. Пустой стул и стол, на котором стоял ссохшийся ужин, одна тарелка и столовые приборы на одного….
– Не так просто, моя дорогая. Я тебе не отдам ни свою дочь, ни своего мужа. – Говорила она в зеркало, замазывая пудрой возрастную невыспанность. – Ты еще молода…. Еще успеешь украсть свое. Так не мешай другим. Ведь, семейное счастье – оно как фарфор. С ним нужно быть очень бережным…. Одно неловкое движение и все, назад уже не склеить.
Наташа спокойно собралась, накинула спортивный костюм, темные солнцезащитные очки и вышла на улицу.
Когда она проходила мимо лавочки со своими соседками, то даже не поздоровалась – настолько сильно она была сосредоточена на своих мыслях.
– Такая молодая, а одевается, будто алкоголичка. – Заметила первая соседка своим седым пенсионным голосом.
– Так, а чего ей. Она еще не замужем, одинокая. Для кого стараться-то?
Небось, в магазин за хлебом пошла…. – Ответила вторая.
– Ну, так, время-то идет….
Наташа двигалась в сторону пляжа по асфальту, на котором все больше и чаще встречался раздутый по всему городу морской песок. Шелест песчинок сухо хрустел на поверхности, под истертыми протекторами ее ботинок, которыми она безжалостно издавала скрип по песку.
– Наташа!
Этот неожиданный оклик сзади пошатнул ее твердость походки, и она замедлила шаг, но не оборачивалась.
– Наташа! Здравствуйте! – Перед ней вынырнул высокий полный полицейский, запыхавшийся от спешки. – Думал застать вас дома, но соседи у подъезда сказали, что вы ушли.
– Да. Я не могла находиться дома…. Одна….
– Понимаю. – Сочувственно сказал он. – У меня для вас хорошие новости. Я кое-что нашел на Елену. Мне кажется это можно причислить к попытке аферы, если только вы…. Как бы это сказать…?
Но Наташа не стала дожидаться продолжения. Она всем телом мягко прильнула к нему и обняла, как в тот вечер хотел сделать он, но не успел.
– Вы мне поможете? – И она сразу продолжила. – На пляже есть кафе, единственно работающее в это время. Зайдите вовнутрь и ждите в кабинке женского туалета.
– Женского?
– Эта аферистка ведь не пойдет в мужской. Идите. Я подам вам знак, когда будет нужно.
– Но…. Как же…? – Растерялся он.
– Ну…. – Она из-под низа посмотрела на него, затем взяла за плечи и приблизилась к лицу. – Нужно быть решительнее.
Ее легкий поцелуй в щеку преобразил полного полицейского в плотный сгусток раскрасневшейся твердости. Он кивнул ей в согласии и почти побежал в сторону пляжного кафе.
Пляж был наполнен прохладными лучами бархатного сезона с ароматом приближающихся холодов. Она села на песок и ждала….
Этот смех Наташа уже где-то слышала. Эти знакомые инстаграмные фото пестрили счастьем, теплом и уютом. Как будто прямо из фото доносился радостный смех. Брызги волн заглушали летящий издалека звон детской радости. В какую-то минуту ей пришла в голову идея, от которой любой бы ужаснулся, но для нее это показалось единственно верным путем, чтобы быть счастливой. Как когда-то….
Вскоре на каемке морского берега стали появляться едва уловимые следы босых стоп. Девушка шла впереди, ее распущенные волосы страстно развивались по ветру, охватывая ароматом тяжелых ландышевых духов идущих сзади девочку в розовой кофточке, мужчину в рубашке с закатанными рукавами и плетущуюся между всеми ними собаку по кличке Бим. Каждый шел думая о своем, но даже так было заметно, что все они сплетены одной неразрушимой ландышевой нитью семьи.
Наташа внимательно смотрела на них через темные солнечные очки. В голове кипело напряжение поджидания верного момента, который нельзя было упустить.
Саша взял за руку маленькую девочку, догнал девушку с развивающимися волосами, и указал на пустые столики прямо на песке, которые хаотично стояли под одной крышей кафе. Их следы согласованно повернули к заведению и оборвались на первой деревянной ступеньке подъема.
– Закажи что-нибудь на свой вкус, любимый. Я сейчас вернусь. —
Сказала Лена и проследовала в уборную.
Пока официант дружественно общался с Сашей и Машей, за их спинами Наташа пробралась по тем же деревянным ступеням подъема и быстро нырнула в уборную.
Дверь скрипнула за ней и посвятила в тишину, где перед первым зеркалом стояла Лена и намеревалась тщательно обрызгать всю себя и особенно волосы из парфюмерного флакончика, на котором красиво плелся рисунок двух длинных зеленых стеблей и белых колокольчиков посередине. Увидев Наташу, она замерла и спокойно опустила руку с флаконом вниз.
– Ах, это ты. – Она улыбнулась ей, как старой знакомой.
– Сначала ты украла мою дочь…. Потом ты украла моего мужа. – Ее взгляд испепелял ее на месте, но не особо действовал против ее безразличия.
– Как тебе живется в чужом счастье?
– Ты и правда сумасшедшая. Хотя мне все равно. Но, знаешь…. – Обратилась к ней Лена. – Счастье только со стороны кажется счастьем, только на фотографиях. Слез проливается намного больше, чем улыбок. И в твоей иллюзии, даже если ты сможешь отобрать моего мужа, даже если ты сможешь обмануть мою дочь, ты никогда не сможешь отнять у меня мою молодость, ты никогда не сможешь обмануть себя….
– Но…. – Она посмотрела на единственную закрытую кабинку, где прятался полицейский. – Есть один аргумент, против которого не надо слов. Схватить ее! – Скомандовала она громким выкриком, но ничего не произошло. – Я сказала схватить! Фас!
Лена обернулась, подумав, что она говорит сама с собой, как и положено сумасшедшим.
– Я сказала арестовать! Взять ее, ищейка! Пес! Ментовская крыса! Я сказала…. – Она расплакалась, и ее скривившийся рот, ее набухшие веки, ее просевший под комом горечи голос, ее измученное лицо отразилось в зеркале так искривлено, что было правдой.
Наташа ужаснулась и медленно отступила назад, прислонилась спиной к стенке и сползла по ней вниз. Лена хотела пожалеть ее, но не решалась подойти ближе. Эти всхлипы плача были вроде выставленной вперед ладони, парализующий действия.
Наташа плакала, а ее правая рука потянулась в сторону. Она нащупала металлическую урну, плотно взялась за грязный ободок, сжала ее, сильно выдохнула вниз, и вскинула голову вперед, готовая к броску.
Резкий шаг и удар ведром с замаха отразились в расширенных зрачках Лены. Лицо Наташи впивалось в ее и было ужасно, но глаза не смотрели вперед, а плавно в этом секундном отрезке времени поворачивались в сторону. Металлическое ведро в сантиметре от Лены разрезало воздух и с грохотом много годичной ненависти врезалось в зеркало. Затем еще раз и еще раз Наташа била им до тех пор, пока из стены не начала сыпаться штукатурка прямо в раковину, где осколки зеркала не стекали в слив.
Лена долго стояла и не могла ничего вымолвить. Наташа громко дышала, плакала одними всхлипываниями носом и каплями слез, которые падали в раковину и успешно стекали в слив. Наташа повернулась к ней, но лицо ее теперь не было таким угрожающим.
Она сочувственно улыбнулась Наташе, спокойно и сдержано, без криков и наигранных эмоций. Рука поднесла флакон выше. Два легких впрыскивания ландышевых парфюмов за мочки ушей Наташи, и один посреди груди, были лучшее, что она могла ей сказать.
И Лена вышла из двери счастливая, одна. Держа осанку, шагом как на крыльях, она плыла к семье не прикасаясь дна, а все прошедшее ей показалось былью.
На сладкий аромат, на ландыша цветок из щели между дверью чей-то взгляд, прикладывался умиленной жалостью. Открылась дверь его, впустив в себя поток парфюмов и укоров целый ряд, но полицейский мог довольствоваться малостью.
– Семейное счастье – оно как фарфор? Согласен со мной? – Спросила она, в пустоту затяжную
– Все правда. Но сервиз обретать всегда надо свой. Не нужно бить посуду чужую…
Она была его дождем (Киев)
– У вас Гиперестезия. Сверхчувствительная кожа, другими словами.
– Я чувствую это, доктор…. Вы скажите, что делать?
– Чувствовать. Не переставать чувствовать. А с вашей кожей, я что- нибудь придумаю. – И он вручил ему маленький рецепт выздоровления.
Вечерние тени людей терялись под навесами, скупо и сухо мокрые улицы пустели, в оконных семьях поскрипывали креслами, любимые кутались в одеяльные постели….
В одном из миллионов окон квартала, взрослый мужчина в очках отражался в тени. Он стоял над столиком, на котором лежал малыш.
Полыхнув шорохом, в дверном пролете появилась его жена, в этом узком отрезочке тени облупленной дверной лутки содрогнулся голос:
– Паша, не надо! – Завопила она и, подбежав, схватила руку мужа, в которой твердо восседал стеклянный шприц, оголившийся каплей своего раствора.
– Все будет в порядке, Мила. Пойми, мы можем повлиять на его будущее….
Его отец стоял перед младенцем, держал пистолет для уколов и стеклянный шприц в руках, глядя на сына.
– Ты не можешь судить с полной уверенностью о веществе, которое изобрел. А наш сын…. Паша…. Это же наш сын!
– В моей биохимической лаборатории, два десятка людей разрабатывали эту вещь с 2032 года, – он приподнял шприц и показал им немного вверх, – для правительственных целей. Двадцать лет, моя дорогая…. Ошибки быть не может. Все точно.
– Ну, зачем?! Мы ведь даже не можем предположить, каким наш сын будет сам по себе, какой у него будет характер, мысли, душа…. Мы даже не можем предположить, каким будет будущее в Украине. Ведь мы может этого даже не застать…. Вдруг он будет мучиться этим потом всю жизнь?!
– Послушай…. – Он высвободился из ее рук, положил не заряженный пистолет и шприц на стол рядом с младенцем и взял ее за плечи. – В нашем мире людям не хватает чувств. Это так…. И ты это знаешь….
– Знаю…. – Ответила она, не глядя.
– Ты знаешь мою любовь к стихам. Это единственное, что сохранило душу, и чувства по сей день…
– Знаю…. – Отвечала Мила все также тихо.
– Так вот, это вещество поможет нашему сыну стать не таким, как все. Он будет наделен невероятной чувственностью к миру. А через чувственность он будет писать чудесные стихи, которые вернут всех чуждых друг другу людей к чувствам…! Его стихи будут прошибать души людей насквозь! Пусть они перестали читать уже сейчас, но он найдет способ, чтобы донести их, он сумеет…!
Павел обнял ее, пытаясь через касание передать силу своей надежды и желание всего, что только что произнес. Она прильнула к нему на плечо, закрыла глаза и прошептала:
– Если бы это все было так, как ты говоришь….
– Мы попробуем. Для начала, я введу ему одну шестнадцатую куба, для адаптации вещества в организме. Через год, проведем анализы и попробуем увеличить дозу до одной двенадцатой…. – Она мельком взглянула на дитя.
– Паша! – Вскричала его жена. – Шприц!!
Он испуганно повернулся к столу, на котором лежал младенец и игрался шприцем. От крика матери он резко дернулся и вогнал себе иглу прямо в шею. Его детские, не знающие боли глаза вздернулись и залились ревом. Разрезающий воздух детский крик раздался на всю комнату, затопил звуком квартал. Ребенок начал дергаться и махать руками, ударяясь ножкой шприца об стол…. Впрыскивая два полных куба раствора в себя….
Мила, увидев все это, истерично сложила руки у рта и завопила в припадке. Кинулась к нему, но муж удержал ее, решивши сделать все сам. Паша схватился за голову ребенка, второй рукой – за шприц, и стал его аккуратно вытаскивать, но младенец весь дергался, махал руками и ногами, не давая ему вытащить его боль безболезненно.
На эти крики в их комнату ворвались люди в «черных одеждах»….
Пустой стеклянный шприц отчаянно выпал из рук и разбился о тихий пол, который смягчал шаги выводимого людьми в «черных одеждах» под руки отца, уличенного в хищении государственной тайны.
– Мой Павлик…. – Причитала Мила, обнимая своего ребенка. – Если бы все случилось так, как ты говорил….
На улицах Киева моросило ситцем, слегка мокрые головы суетливо создавали массовку, воздерживаясь от зонтов.
Он сидел перед широким прозрачным окном, наполняющегося влагой с одежд прохожих людей, кафе. Внимательно, молчаливо, вдумчиво оглядывая их лица, их радость, которую ему невозможно было познать.
В такую погоду он еще ни разу не оказывался на улице, лицом к лицу с раздражителем – капельным монстром. С самого детства его кожа была настолько чувствительна, что даже мелкая морось пронизывала током тысяч игольчатых уколов, щекоча его щеки, руки, тело в целом и душу…. Даже легкий ветерок иногда заставлял его извиваться и сдавливать затылком шею, стягивая чувствительность вовнутрь.
Одевшись в серый костюм, обувшись в серые ботинки, Сергей Павлович мог познать дождь только через цвет серостного оттенка. Он и сам частично был дождем, живя в одиночестве, отречении общения с другими людьми, их дыхание всегда щекотало его ресницы, чураясь прикосновений собственной матери, от которых вскрикивал и дергался, как когда-то давно, еще в самом детстве.
Его глаза метались от одного прохожего к другому. Через оконную решетку, лишающую его запахов и звуков, он чувствовал все….! Все, что присуще чувствовать человеку, находящемуся в мгновении радостного омовения.
– Посмотри на эту улыбку. – Прошептал он себе, указывая носом на одну женщину за окном. – Ты видишь, как она опускает голову вниз, бормоча ругательства на погоду, но подобно ребенку, улыбаясь, перепрыгивает лужи, в уже хуже некуда промокших туфельках…. – Он прочувствовал своей чувственностью все ее состояние радости, каждую мысль, которая появлялась с появлением лужного препятствия.
– Асфальт…. Мокрый, брызгающий дождевыми визгами асфальт! – Он закрыл глаза и глубоко вдохнул горячий зерновой прожаренный кофейный воздух носом, но ему удалось почувствовать запах уличной свежести, холодка, сырого наполнения жизни.
– Листик…. – Взволнованно глянул он на дерево. – Нет, не надо не падай! – Но ветер уже трепыхнул макушку дерева и лист сорвался вниз, к неизбежности, и ударился в мокрую землю. – Ай! Как больно…. – Он непреднамеренно схватился рукой за грудь своего серого пиджака, тягостно вдыхая воздух сдавленной диафрагмой.
– Больной? Это заразно? – Сухо спросил его с соседнего столика мужчина с газетой в руках.
– Нет, нет…. Просто поперхнулся…. – Он опять посмотрел на лежащий листик дерева. – Как больно было ему упасть…. Как прекрасно было прочувствовать это состояние. Любое состояние….
Кафе затухало, на столах загорелись экраны оплаты, музыка немела. Он расплатился и вышел на улицу, перед этим боязливо взглянул на небо, которое застыло в остылых пастэльных тонах. Можно было ехать домой, дождь – умер.
Медленно проплывая по серым, черно-белым эскалаторам людей вверх, пожалуй, он был единственным человеком, не вытирающим капли со стекающих волос. Возвышаясь к вечернему АэроМетро, он увидел яркое красное пятно впереди себя. Сделав шаг на ступеньку вверх, потом еще на одну, потом еще, в нем зародилось желание приблизиться к цвету, к жизни, к ней….
Она будто бы повернулась лишь для одного, чтобы стряхнуть стекающие капли с черных волос, смачивающих ее красное платье. Но он знал – она повернулась, потому что она была его дождем.
На прозрачном перроне, под которым виднелись облака, город и все то, над чем собиралось проплывать АэроМетро, она остановилась в ожидании состава, боковым зрением наблюдая за тем, как Сергей Павлович приближался к ней, собираясь с мыслями. Слегка повернула голову и увидела его пылающий приближающийся взгляд. Он не знал, что должен сказать в первую очередь, что вообще следует говорить, он никогда не говорил с женщинами в красных прекрасных платьях с черными женственными волосами.
Состав где-то застонал в стеклянном тоннеле, приближаясь, дал гудок. Сергей Павлович приближался к ней, аккуратно обходя людей, чтобы они не задели его своими касаниями щекотки. До того места, где стояла женщина оставалось недалеко, две – две с половиной мысли. На громкий гудок поезда девушка отвернулась от него и взглянула на надвигающийся состав. Словно из прозрачности, ему навстречу вынырнули сотни мокрых, спешащих успеть сесть, голодных до сидячих мест, людей. Они терлись об него, не давая сделать шагу в отстраненность, брызги их одежд, волос, зонтов раздирали его тело. Приступ щекотки поглощал своей силой….
Не выдержав этого, он бросился в сторону, где стояла старая, никому ненужная телефонная будка, как напоминание из прошлого. Он судорожно сел в нее и закрылся дверью с поцарапанным стеклом от всех людей, касаний, капель. Ее красный силуэт прекрасности проплыл в уходящем вагоне горящего окна….
Целую ночь Сергей Павлович думал о ней. Он пытался ее почувствовать целую ночь, меняя ударение слова «це́лую», к примеру, ночь, на «целу́ю», к примеру, ее. Ему было под силу почувствовать что угодно, состояние, ситуацию и страхи, любовь и ненависть любого человека. Однажды, он увидел историю в видео-газете, как мать била своего ребенка за то, что он, проголодавшись, съел ее любимые сухарики, которые она приготовила себе на вечер, для просмотра фильма. Он так сильно проникся этим ребенком, что стал в воздухе сочинять возгласы противостояния ей, он почти сам стал этим мальчиком, схватил в воображении палку и начал защищаться….
Сергей Павлович воображал себе, как каждый из них возвращается домой, она – обнимает подушку, с мыслями о нем, он – смотрит в свое закрытое окно, пытаясь вдалеке увидеть ее дом, ее окно, как она сидит и обнимает свою подушку, с мыслями о нем.
В мысли вошел разрушающий дверной стук. Облупленная лутка отделилась от двери, и в ней показалась его мать:
– Сережа, – аккуратно и тихо, чтобы не взволновать воздух вокруг него, сказала она, – я поговорила с одним очень хорошим доктором по поводу твоей…. В общем, он хочет заняться твоим случаем. Возможно, он может помочь….
– Угу. – Почти что в себя ответил он ей, то ли согласием, то ли отвержением.
– Я записала тебя на прием.
– Запиши заодно и себя…. К психиатру.
– Иногда мне кажется, – смотря себе под ноги, сказала она, – что, не смотря на твою чувствительность, ты самый бесчувственный человек на земле. Прости…. – Дверь хлопнула.
Киев невероятно большой город, вобравший в себя несколько десятков миллионов людей к 2072 году. Несмотря на численность, люди все также продолжают ехать на одну и ту же работу и с работы, в одно и то же время, добираясь одним и тем же транспортом, используя одни и те же маршруты, не переставая любоваться видом за окном.
День прошел в ожидании, так и не сорвавшихся с серого потолка капель. Сергей Павлович, проведя на перроне весь день, искал рассеянным взглядом только один цвет, только одного человека. Проходили часовые минуты, суточные секунды мучительного само терзания.
Волнение дребезжало внутренностями, заставляя его ходить из стороны в сторону. Чтобы не привлекать внимания контролеров, которые все время на него смотрели и что-то передавали в трансляционные рации, он достал ручку и блокнот и стал воображаемо записывать расписание приходящих и отходящих поездов АэроМетро. Каждое записанное слово, чтобы нажим выглядел правдоподобно, он пропускал через мысли о ней….
Он еще раз посмотрел на часы, хотя и так знал сколько время. Когда он поднял свои глаза, то остолбенел – она стояла перед ним, в черном костюме, черных туфлях на невысоком каблуке, в черных, сливающихся с одеждой волосах, и пристально смотрела в глаза.
– Вы зря стараетесь…. Ничего не выйдет. – Выдохи окончаний ее слов полыхали его ресницами, скапливая поднимающуюся по всему телу дрожь. – В нашем мире людям не хватает чувств. Это так…. Не надо пробуждать во мне чувства, преследуя меня, добиваясь и стараясь понравиться. Я ничего не чувствую….
Он ничего не мог выдавить в ответ, настолько сильно она его поразила.
Ее изящные «бесчувственные» шаги направились к эскалатору. Где-то вдалеке прогудел приближающийся состав. «Только не это!», – Сергей Павлович опомнился, глядя, как она утопает вниз, в стеклянные облака, ведущие к земле. Он стал ее догонять, но из вагонов хлынули люди, которые сдавили его щекоткой, касаниями, одышкой бега.
– Аааа…! – Вскрикнул он, от сжавшего его грудь судорожного щекотания, но никто не обратил внимания, приняв это за выкрик человека, которому наступили на ногу в толпе.
В последнюю секунду своего исчезновения вниз, «девушка в черном» обернулась назад, чтобы убедиться остался ли он или последовал за ней. Он смог уловить этот секундный взгляд темных глаз, который теперь был короче мгновения пробуждения от плохого сна.
Сергей Павлович бросился в самую пучину людей, за ней, сжимая в скрежета зубах свое терпение от непрерывного трения о людей, которые выкрикивали ему в лицо свое невежество, обдавая его щекоткой и перегаром.
Его лицо пылало теплотой внутреннего напряжения, все тело хотелось разорвать, сквозь сжатое горло вылетали стоны боли.
До нее оставалось четырнадцать ступеней, ряды людей редели. Он выставил свою руку вперед, чтобы коснуться ее, чтобы сквозь даль заставить обернуться, но она ступила на твердую поверхность и через стеклянную холодную дверь вышла на улицу. Он прыгнул за ней, распахнул выход….
На улице, в свете уже вечерних фонарей падал дождь. Он стоял в проходе, разочарованно глядя в ее расплывающийся в ситце спускающихся с неба капель силуэт….
Он вошел обратно в здание, угрюмо понурившись вниз головой. Ему на встречу шли контролеры, ведя за собой охрану, и указывали на него глазами. Ничего не оставалось больше делать, как поднять свой блокнот и начать заново записывать в него хоть что-нибудь…. Хоть что-нибудь….
