Читать книгу: «Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть первая», страница 6

Слеп ли часовщик, случайна ли культура?

В своей книге «Слепой часовщик. Как эволюция доказывает отсутствие замысла во Вселенной» (1986) Ричард Докинз приводит аргумент богослова XVIII века Уильяма Пейли, согласно которому если мы найдем на пустыре такой точный и сложный предмет, как часы, то мы непременно придем к выводу, что у него есть создатель. Этот же аргумент Пейли применяет к природе, чтобы доказать существование Бога. Докинз считает, что теория естественного отбора Дарвина дает ответ на этот аргумент:

«Естественный отбор – слепой, бессознательный, автоматический процесс, открытый Дарвином и объяснивший нам существование и кажущуюся преднамеренной форму всех живых существ, – не держит в уме никакой цели. У него нет ни сознания, ни самосознания. Он не планирует будущего. Он не обладает проницательностью, не видит наперед, он вообще ничего не видит. Если и можно сказать, что в природе он играет роль часовщика, то часовщик этот – слепой» (Докинз 2019, с. 35).

Докинз доказывал, что естественный отбор и без воли Бога мог создать животный мир, а Дональд Кэмпбелл доказывал, что культурный отбор и без воли человека мог создать цивилизацию. В своих работах 1950-х – 1960-х годов Кэмпбелл выдвинул теорию «слепой изменчивости и избирательного сохранения», согласно которой люди создают культурные варианты случайным образом, без предвидения будущего хода культурной эволюции, а потом подвергают варианты отбору, в ходе которого сохраняются и передаются в процессе обучения лишь те варианты, которые оказались полезными. «Обучение сохраняет шаблоны адаптивной реакции для последующего использования, сокращая процесс проб и ошибок» (Campbell 1959, p. 158). Таким образом, если продолжать аргумент Докинза и Кэмпбелла, можно прийти к выводу, что человек вовсе не является субъектом культуры, что культура вообще не нуждается в человеческом замысле, а смыслы развиваются сами собой: случайно появляются и передаются через обучение. Некоторым становится неуютно от такого предположения:

«… Исторический анализ научных и технических изменений показывает, что культурные изменения не настолько целенаправленны и что предвидение не настолько точно, как часто полагают. Суждения исторических личностей о проявленной ими целенаправленности часто выносятся задним числом и могут оказаться преувеличениями. Тем не менее в этом вопросе нет достаточных системных доказательств – по крайней мере, сравнимых с экспериментами Лурии и Дельбрюка в биологии. Поэтому может оказаться, что культурная эволюция бывает, как минимум в некоторых случаях, направленной, а не слепой, и что культурная и биологическая эволюции существенно друг от друга отличаются» (Месуди 2019, с. 91-92). [Эксперименты Лурии и Дельбрюка, проведенные в 1940-х годах, показали, что мутации в бактериях не являются результатом давления отбора, а происходят случайно. – А. К.]

Является ли новый смысл случайным? Выше мы показали, что всякий смысл s можно свести к некоторому минимальному действию s*. Минимальное действие – это самое короткое описание смысла, которое позволяет его воспроизвести. Генри Кастлер поставил в свое время вопрос следующим образом:

«Как можно узнать, что в том или ином случае действительно возникла хоть какая-то новая информация и что “новое” не просто результат перестройки ранее существовавших образцов в соответствии с ранее существовавшими законами?» (Кастлер 1967, с. 30).

Очевидно, что новая информация возникает в том случае, если смысл представляет собой некоторое минимальное действие, то есть если его нельзя свести к другому смыслу – описать строкой более короткой, чем он сам. Из теории информации известно, что чем ближе сложность смысла s к величине минимального действия s*, тем более случайным является смысл: «Среди всех описаний s есть кратчайшее, называемое s*, а длина s* – это алгоритмическая энтропия K(s). Строка s является случайной, если у нее нет описания намного короче, чем она сама. Ее энтропия примерно равна ее собственной длине» (Schumacher 2015, p. 240).

Таким образом, всякий по-настоящему новый смысл случаен, непредсказуем. Однако новая информация еще не есть новый смысл. Человек своими действиями стремится не просто создать новую информацию, но и стремится удовлетворить свои потребности. Смысл – это не только определенность, но и направленность. Новая информация должна быть вписана в существующую культуру, и только это делает ее смыслом. Новый смысл случаен, и вместе с тем необходим, в этом Кастлер видит ответ на свой вопрос:

«Ответом могут служить слова композитора Пьера Буле, который усматривал задачи творчества в том, чтобы “сделать непредсказуемое неизбежным”. Попытаемся раскрыть это великолепное определение. Если в работе действительно есть какой-то подлинно новый элемент, то предсказать его заранее, очевидно, совершенно невозможно, и здесь не помогут никакие имеющиеся данные; а если работа удалась, то этот непредсказуемый элемент должен стать совершенно неизбежным, приобрести силу закона» (Кастлер 1967, с. 30).

Смыслы возникают случайно и передаются по необходимости. Всякий смысл случаен, но, раз появившись, оно обретает силу закона, воспроизводясь в нормах. Кастлер называет это «случайный и запомненный выбор». «“Запоминание случайного выбора” служит механизмом создания информации, и по своей природе этот механизм совершенно отличен от механизма обнаружения информации» (Кастлер 1967, с. 29).

Если смыслы развиваются сами собой, а не благодаря человеческому замыслу, то, может быть, вся культура является результатом эволюции смыслов, их случайного изменения и избирательного сохранения? Сотни тысяч, может быть, миллионы лет продолжался этап смешанного естественного и культурного отбора, этап традиционного выбора длился тысячи или десятки тысяч лет. В течение этого времени субъектами самовоспроизводства выступали прото-человеческие и человеческие популяции, за развитием которых терялись отдельные личности, их замыслы и их судьбы. Как писал Альфред Кребер, глядя на тысячелетнюю историю можно легко прийти к вере в скрытые силы, которые правят людьми без всякого участия с их стороны:

«Когда кто-то приобрел привычку наблюдать за тысячелетними процессами и грандиозными событиями – а отдельные личности при этом уменьшаются до незначительности – то очень легко отрицать их последующее влияние, даже любое влияние, и таким образом, вплотную подойти к вере в неопределенные имманентные силы; еще шаг, и эти силы становятся непостижимыми» (Kroeber 1952, p. 9).

Возникает трудный вопрос о том, играет ли личность как субъект действий какую-либо значимую роль в развитии культуры, и вообще, обладает ли человек свободой воли.

Трудная проблема субъекта

Как и при естественном отборе, на ранних этапах смешанного отбора отдельные особи, индивиды, не являются единицами отбора, выступая всего лишь как элементы самовоспроизводящихся популяций, как подражатели и продолжатели сначала во многом еще животных, а затем человеческих традиций. Отдельно взятый индивид ни тогда, ни позже не может воспроизвести сам себя, в одиночку он не может ни породить, ни воспитать нового человека, ни даже сохранить свой собственный здравый смысл: человек дичает в одиночестве. Однако по мере накопления смыслов в ходе смешанного отбора изощренность, сложность первобытных общин возрастает, а с ней возрастает субъектность индивидов.

Усложнение технологий, организаций и психологий ведет к складыванию сознания и личности как проявления этого сознания. Индивид обретает (само)сознание и становится личностью тогда, когда начинает обособлять себя от общности, частью которой он является, и вместе с тем искать себя в этой общности. Майкл Грациано пишет, что сознание – это модель внимания: мы приписываем внимание другим людям и поэтому приписываем его себе (Graziano 2013). Мы бы сказали, что сознание – это модель смысла. Мы приписываем смыслы другим и поэтому приписываем их себе. Сознание – это функция, производная от мышления:

«Это способность извлекать из мыслительной деятельности ее алгоритмы (способы), оценивать адекватность или неадекватность, качество своих действий, программировать, регулировать и контролировать их. Критерии сознания человек извлекает из окружающей среды, из ее явлений и морально-этических норм, которые приняты в семье, окружении и обществе в целом» (Визель 2021, с. 136).

Сознание не было дано человеку изначально. Джулиан Джейнс в своей книге «Происхождение сознания в процессе слома двухкамерного разума» (1976) писал, что изначально у человека не было сознания, что оно появилось уже в историческое время, возможно, в эпоху письменности. (Само)сознание появилось тогда, когда «голоса», говорившие человеку, что делать, превратились в голос его собственного разума. Он находит подтверждение этому в поэмах Гомера и у других древних авторов:

«В отличие от нашего собственного субъективного сознательного разума мы можем назвать менталитет микенцев двухкамерным разумом. Воля, планирование, инициатива организуются бессознательно, а затем “говорятся” индивидууму на его привычном языке, иногда от лица друга, авторитетной фигуры или “бога”, а иногда просто в форме голоса. Индивидуум подчинялся этим голосам-галлюцинациям, потому что сам он не “видел”, что ему нужно делать» (Jaynes 1976, p. 75). «Как только человек смог “познать себя”, как советовал Солон, смог совместить “времена” бок о бок в пространстве разума, смог “увидеть” себя и свой мир “глазом” своего разума, noos, божественные голоса стали не нужны, по крайней мере, в повседневной жизни. Они были оттеснены в особые места, называемые храмами, или к особым людям, называемым оракулами. И то, что новый единый ум (nous, как его стали называть), вобравший в себя функции других ипостасей, оказался успешным, подтверждается всей последующей литературой, а также реорганизацией поведения и общества» (Jaynes 1976, p. 287-288).

Роберт Сапольски пишет, что свобода воли определяется способностью человека противостоять биологическим порывам (Sapolsky 2017, p. 597). Но откуда берется эта способность? Из двойственной природы человека – как животного и как общественного существа. В «Федре» Платон уподоблял душу соединенной силе крылатой парной упряжки и возничего (Платон 1990-1994, т. 2, с. 155). В «Государстве» же он писал, что человек – это единство трех начал: разумного, аффективного (ярость и стремление к соперничеству) и природного (страсти и вожделения). «Познаем мы посредством одного из имеющихся в нас свойств, а гнев обусловлен другим, третье же свойство заставляет нас стремиться к удовольствию от еды, деторождения и всего того, что этому родственно» (Платон 1990-1994, т. 3, с. 208).

Культурный опыт представляет собой совокупность случайных и запомненных выборов, передаваемых посредством обучения. Индивид способен выбирать потому, что он обладает значимой частью этого опыта. Человек как культурный микрокосм – это слепок с общества как макрокосма. «Сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть ансамбль всех общественных отношений» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 3, с. 3, перевод исправлен). «Общество» и «индивид» – это лишь две крайние точки «человека», взятого как абстракция. «Люди могут выполнять действия, которые традиционно называются “мысль” или “чувство”; однако эти действия можно полноценно рассматривать как формы отношений, выполненные в изолированном пространстве индивидуального человека» (Герген 2016, с. 199).

Индивид накапливает индивидуальный опыт, который позволяет ему делать выбор между новыми, случайными (контр)фактами – постольку, поскольку они находятся на границах его индивидуального опыта. Ярким примером является профессиональный опыт: чем он больше, тем выше способность индивида принимать решения в неопределенных ситуациях, связанных с его профессией. В традиционном аграрном обществе не только общество-культура в целом, но и отдельный индивид способен делать выбор, то есть обладает свободой воли.

Причинная модель (знание) в исходном пункте является средством деятельности, а в конечном пункте – самим субъектом, то есть (со)знанием. Люди эволюционируют посредством обучения, посредством возрастания смыслов, накапливаемых от поколения к поколению в виде культурного опыта – норм, знаний и умений. Повышение сложности смыслов выражается в том числе в усложнении причинной модели, в которой отражаются взаимосвязи целей и результатов действий и которая есть накопленное условие совершения новых действий.

Свобода воли основана на множественности смыслов, на том, что люди способны создавать контрфакты. Свобода воли находится на пересечении необходимостей. Иными словами, переход от отбора к выбору связан не с тем, что на этапе отбора (эволюции ранних гоминид) прото-люди не могли выбирать, а с тем, что им было не из чего выбирать – они не создавали контрфакты. Выбор появился одновременно со способностью создавать контрфакты. Откуда взялись эти контрфакты? Можно предположить, что выбор появился тогда, когда началось тесное общение разных общин, так что члены этих общин смогли познакомиться и сравнить смыслы; тогда, когда накопление культурного опыта предоставило людям выбор вариантов действий.

Свобода воли – это способность индивида создавать случайное на пересечении необходимостей – природных и социально-культурных программ – и способность выбирать из этого случайного. Не имея точных данных о пролетах моста, связывающего между собой приматов и человека, мы не можем сказать, в какой именно момент «голоса» в голове человека превратились в голос его собственного разума. Но можем сказать с некоторой уверенностью, что разум является результатом взаимодействия трех сил: первичных эмоций, смыслов и случайного запомненного выбора. Разум – это не программа, а эволюционный процесс, он не сводим к инстинктам и обучению. «Культуру нельзя приравнять непосредственно к окружающей среде или эко-нише … Человеческий мозг – это отбирающая (selectional), а не нормативная (instructional) система» (Edelman 2006, p. 55). Изменение животного зависит от изменения обстоятельств среды и генетических изменений. Изменение человека зависит не только от среды, но и от его разума и создаваемых им (контр)фактов. Свобода человека состоит в том, что, выбирая между смыслами, он может действовать против шансов собственного выживания и выживания своего рода: «Холостяцкий образ жизни не наследуется генетически» (Докинз 2013, с. 303).

Взаимный эволюционный отбор субъектов и смыслов происходит, когда люди выбирают между стратегиями, причем выбор означает не только принятие решения, но и способность его реализовать. Таким образом, конкуренция смыслов происходит при выборе между ними, а конкуренция между людьми – в ходе деятельности, то есть реализации выбранных стратегий. В «зефирном эксперименте» детям предлагали выбор: съесть одну конфету немедленно или две конфеты после 15-минутного ожидания. Ребенок выбирал стратегию – съесть одну конфету сразу или дождаться двух – а стратегии выбирали детей. Обследование спустя 20-30 лет показало: те, кто в детстве был способен дождаться второй конфеты, были более успешны в зрелом возрасте.

В то же время, как мы видели выше, судьба экспедиции Франклина показывает всю ограниченность разума людей промышленной эпохи в сравнении с культурным опытом охотников и собирателей, накопленным многими поколениями людей и смыслов. Рациональные стратегии индивидов проигрывают простым алгоритмам самовоспроизводства общества-культуры, основанным на обучении. Алгоритмы самовоспроизводства общества-культуры построены на разделении, умножении и сложении, росте сложности и возрастании смыслов. Возрастание смыслов – то есть деятельности, норм деятельности и самой деятельной силы – направлено на преодоление неопределенности.

3. Разделение, умножение и сложение смыслов

Деятельность и эффективность

Одно и то же действие может произвести два разных продукта в зависимости от того, в каких обстоятельствах оно совершается, на какие природные или культурные явления оно полагается. Одно и то же зерно, будучи брошено на скалу или на плодородную почву, может дать два разных эффекта. Но сложность продукта в обоих случаях будет одинаковой. Эффект может быть результатом случайности (как у Робинзона Крузо, бросившего зерно в удачное место) или необходимости, раскрытой в знаниях, то есть причинной модели:

«Архетип причинного исследования выглядит следующим образом: где и как я должен вмешаться для того, чтобы отклонить течение событий от пути, по которому оно бы продолжалось без моего вмешательства, в сторону, более соответствующую моим желаниям? Именно в этом смысле человек ставит вопрос: кто или что лежит в основе вещей? Он ищет регулярность и “закон” потому, что хочет вмешаться» (Мизес 2005, с. 25).

Знания раскрывают причины явлений и позволяют людям осваивать явления, превращать их в эффекты. На превращении природных и культурных явлений в эффекты основана любая технология:

«Базовая концепция технологии, которая заставляет технологию вообще работать, всегда заключается в использовании некоторого основного эффекта или эффектов. По сути, технология состоит из определенных явлений, запрограммированных для определенной цели. Я использую слово “запрограммированный” здесь намеренно, чтобы обозначить, что явления, которые заставляют технологию работать, организованы запланированным образом; они настроены для использования. Это дает нам еще один способ изложить суть технологии. Технология – это программирование явлений под наши цели» (Arthur 2011, p. 51).

Программирование явлений происходит посредством построения причинных моделей – моделей событий и программ действий. В модели события причина связывается с явлением, в программе действия деятельность связывается с эффектом.

Материальные технологии основаны на материальных явлениях. Например, эффективность водяной мельницы зависит от того, как в ней используется падение воды под действием силы тяжести. Нижнебойное колесо размещается прямо в потоке воды, что упрощает строительство мельницы, но повышает вероятность поломок. Верхнебойное колесо требует строительства дамбы и канала для подвода воды к верней части колеса. Исторически нижнебойные колеса предшествовали верхнебойным и длительное время считались более эффективными, пока в 1759 году Джон Смитон не показал, что эффективность верхнебойных колес составляет 52-76% по сравнению с 32% для лучших нижнебойных (см. Смил 2020, с. 151). Социальные технологии основаны на социальных явлениях – например, дальше мы покажем, что деньги основаны на потребительной и меновой ценности. Абстрактные технологии основаны на абстрактных явлениях. Антикитерский механизм с его шестеренками и алгоритмами основан на явлениях небесной механики. Этот механизм, созданный во II веке до н. э. и поднятый с утонувшего судна в 1900 году, позволял рассчитать даты 42 астрономических событий, включая даты будущих солнечных и лунных затмений.

Для одного и того же уровня сложности может быть характерна разная эффективность: есть более и менее эффективные работники при равных квалификации и орудиях. Более высокая эффективность не всегда требует более высокой сложности. Однако для повышения уровня сложности всегда необходима более высокая эффективность: исходя из принципа наименьшего действия люди повышают сложность своей деятельности только тогда, когда это требуется для повышения эффективности. Сложность смыслов возрастает ровно настолько, насколько этого требуется для повышения их эффективности, то есть для овладения явлениями.

Под экономикой, или хозяйством, мы понимаем отношения между людьми по поводу технологий и ту деятельность, которая вытекает из этих отношений. Экономика – это процесс, посредством которого люди накапливают, выбирают и применяют технологии. Экономика является результатом длительного процесса разделения деятельности, или, как говорили раньше, разделения труда. Здесь нужно уточнить, что разделение деятельности состоит в появлении новых ее особенностей, в умножении материальных, социальных и абстрактных технологий. Разделение и сложение деятельности не сводится к специализации и кооперации: новые особенности той или иной деятельности появляются ежедневно, но не все из них закрепляются в социально-культурном порядке как обособленные виды деятельности. Экономическая деятельность не сводится к производству, она включает в себя также потребление и обращение – постольку, поскольку они вытекают из отношений по поводу технологий и их продуктов.

Производство не может быть основано на случайности, оно требует повторяющегося результата и основывается на культурном опыте и социально-культурном порядке. Исторически для определения отношения между потребностями и продуктами деятельности складывалось представление о норме деятельности. Норма представляет собой общественно обусловленное действие, которое необходимо выполнить, чтобы воспроизвести смысл. План нормы связывает между собой план содержания и план выражения и включает в себя как фигуры содержания, так и фигуры выражения. Возникает соблазн отождествить минимальное действие со смыслом как таковым. Однако отдельный смысл s не сводится к минимальному действию s*, он всегда включает в себя «избыточные» фигуры выражения и содержания – остатки прошлого и зачатки будущего, ошибки и успехи обучения или творчества.

Количество фигур в отдельном смысле, то есть длину строки L(s), взятую с учетом «избыточных» фигур, мы называем массой смысла. С одной стороны, масса смысла зависит от индивидуальных особенностей субъекта действия. С другой стороны, необходимая масса смысла зависит от некоторого общего стандарта действия. Общественно необходимой массе смысла соответствует представление о некоторой «нормальной» производительности, определяемой как отношение между сложностью, эффективностью и интенсивностью смысла, где интенсивность – это количество повторений действия за единицу времени.

Производительность – это отношение результата деятельности к субъекту, процессу и средствам деятельности. То есть производительность – это сопоставление смысла с самим собой, сопоставление действия и его результата. Природа смысла как такового и состоит в некотором противоречии, соответствии или несоответствии, между действием и его результатом. Можно сказать, что производительность есть показатель осмысленности – постольку, поскольку смысл можно свести к результату.

Повышение производительности может требовать увеличения затрат деятельности, на что люди идут неохотно. Принцип наименьшего действия – один из основных законов человеческой истории:

«Как только отдельная сельскохозяйственная система достигает пределов продуктивности, люди могут решить мигрировать, остаться и стабилизировать свою численность, остаться и позволить численности уменьшиться… или освоить более эффективный способ ведения хозяйства. Последняя опция не обязательно более привлекательная или более вероятная, чем другие, и переход к ней часто откладывается или совершается неохотно, поскольку такой сдвиг почти неизбежно требует высоких затрат энергии – в большинстве случаев как труда человека, так и животных. Увеличенная продуктивность позволит прокормить большее население при обработке той же самой (или даже меньшей) территории, но возврат полезной энергии может не то что не вырасти, а даже уменьшиться. Нежелание расширять постоянно обрабатываемые земли (выбор, который влечет за собой более высокие энергетические вложения для вырубки девственного леса, осушения болот или создания террасированных полей) ведет к тому, что неудобные пространства остаются невостребованными очень долго. Деревни в Европе эпохи Каролингов были перенаселены, и зерна постоянно не хватало, однако новые поля, к примеру, в Германии и Фландрии создавались редко и только там, где их легко обрабатывать» (Смил 2020, с. 53-54).

Хотя любая технология связана с затратами энергии, изменения в ее сложности не зависят от изменений в количестве используемой энергии. Само по себе овладение все большим количеством энергии не ведет к приращению смыслов – технологий, организаций и психологий. «Детерминистическая связь между уровнем использования энергии и культурными достижениями – в значительной степени спорная идея» (Смил 2020, с. 10). Дело в том, что усложнение смыслов в значительной степени основано на социальных и абстрактных технологиях, развитие которых не требует больших энергетических затрат:

«Даже в намного более простых обществах, чем наше, значительную часть труда составляет умственный – принятие решений о том, как подступиться к задаче, как выполнить ее при имеющихся ресурсах, как снизить энергетические издержки. Метаболические затраты на размышления, даже очень напряженные, невелики по сравнению с постоянным мускульным напряжением. С другой стороны, умственное развитие требует многих лет, знакомства с языком, социализации и обучения как прямого, так и посредством накопления опыта, и по мере того, как общество усложняется, этот процесс становится все более сложным и долгим, обзаводится собственными социальными институтами вроде школ и университетов» (Смил 2020, с. 25).

Усложнение смыслов не вытекает с необходимостью из использования большего количества энергии, но верно обратное: изменения в использовании энергии зависят от изменений в сложности смыслов. Возрастание сложности требует более эффективного использования энергии (см. Смил 2020, с. 401-402).

Повышение производительности направлено на увеличение эффективности деятельности и на уменьшение количества деятельности, необходимого для удовлетворения потребностей. Повышение производительности может происходить двумя путями:

(1) как исключение избыточных фигур, то есть приведение массы действия как можно ближе к минимальной;

(2) как такое усложнение смысла, которое позволяет повысить его эффективность и (или) сократить интенсивность.

Таким образом, рост производительности направлен как на повышение эффективности, так и на экономию действия, в том числе посредством окольных способов производства – домашних животных, машин и механизмов и т. д.

Средства деятельности являются необходимыми условиями минимального действия: металл, печь, молот и наковальня являются необходимыми условиями кузнечного дела; шерсть и веретено (или прялка) – необходимыми условиями прядения. Средства деятельности обеспечивают данную сложность действия, в их отсутствие необходимо сначала затратить деятельность на их создание. Иными словами, в сложность минимального производительного действия (кузнечного или прядильного) включена сложность действий по созданию соответствующих средств производства. Равным образом в сложность минимального потребительского действия включена сложность предмета потребления – прежде, чем потреблять, необходимо произвести предмет потребления.

Все развитие технологий, начиная с перехода от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию, означало снижение интенсивности деятельности за счет ее усложнения. Аграрная эволюция выразилась в изменениях в скелете человека, поскольку она означала резкое снижение интенсивности человеческой деятельности:

«Традиционное хозяйство по большей части требовало напряженной работы, но периоды тяжелого труда обычно сменялись периодами, когда активность резко снижалась – паттерн существования, совершенно отличный от постоянной нагрузки охотников и собирателей. Переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству оставил четкие физические свидетельства в наших костях. Оценка скелетов примерно 2000 человек в Европе, живших на протяжении 33 тысяч лет, от верхнего палеолита до XX века, показала уменьшение сопротивления на изгиб у костей ног по мере того, как наши предки переходили ко все более оседлому образу жизни. Процесс завершился примерно два тысячелетия назад, и с тех пор данный параметр не менялся, несмотря на то что производство еды стало куда более механизированным. Это доказывает, что переход от охоты и собирательства к сельскому хозяйству, от кочевого образа жизни к оседлости был на самом деле эпохальным в человеческой эволюции» (Смил 2020, с. 57).

Более крупные общины земледельцев требовали более сложной организации деятельности, но позволяли распределить энергозатраты и снизить интенсивность индивидуального труда. Рост производительности в традиционном аграрном производстве был основан и на более интенсивном использовании земли, и на усложнении труда за счет тягловых животных, за счет полива и удобрения, повышения разнообразия возделываемых культур:

«Попытка добиться более высоких урожаев не имела шансов на успех без трех важных шагов вперед. Первый сводился к частичной замене человеческого труда на труд животных. При выращивании риса только самые изнурительные работы вроде обработки поля мотыгой заменялись глубокой вспашкой с помощью буйволов. В растениеводстве на сухих землях труд животных заменил человеческий и ускорил выполнение значительно большего количества полевых и не только полевых работ, освободив тем самым людей для иных, более продуктивных видов деятельности или для отдыха. Подобная смена первичных движителей сделала куда больше, чем ускорила и облегчила работу, она улучшила ее качество, во вспашке ли, в посеве или обмолоте зерна. Второй шаг – ирригация и использование удобрений, и он если не совсем убрал, то ослабил два серьезных ограничения продуктивности сельского хозяйства – нехватку воды и питательных веществ. Третий – выращивание большего разнообразия культур, с помощью севооборота или параллельно, – сделал традиционное сельское хозяйство одновременно более надежным и более продуктивным» (Смил 2020, с. 68-69).

При использовании тяглового животного, при ирригации и удобрении полей происходит усложнение деятельности – требуется выращивать корм для животного, сооружать каналы, собирать навоз и т. д., так что величина минимального действия возрастает. С другой стороны, интенсивность самого крестьянского труда в этом случае может снижаться.