Реклама
Читать книгу: «Манекенщики», страница 2
– Значит, Элси?
– Да, Элси.
– У меня это имя ассоциируется с какой-то знакомой х**нью, – изрек он.
– Оставь-ка свои фантазии при себе.
908-ой опять опустил веки.
– «У вас ангелу подобно целоваться получается», – шепчет она мне. И мне приходится ее смущено благодарить.
– «Смущено благодарить»? – бросил насмешку Консиллер, – поди, ты думал о том, как бы у тебя трусы не лопнули!
– Возможно, и так, ибо, живые девушки заводят по-настоящему.
Тут-то насмешник обошелся без комментариев.
– «Вы когда-нибудь бывали в баре на 2564-ом километре? – спрашивает она у меня, – там подают текилу из сока настоящей агавы». Я такой: «Это мое второе любимое место после кровати». Ее комментарий: «Сногсшибательно!» И тут из меня само вырывается: «Похоже, я люблю вас!» – а потом, вежливо подозвав к себе бармена, пускаю ему пулю в лоб, как бы в доказательство своих слов. А-хах! Черт возьми! Мы неслись из этого бара как ошпаренные. А потом гуляли по Калискому мосту, прямо под звездами.
Консиллер старался активно принимать участие в ознакомлении с историей «опекаемого» им пациента.
– То есть, ты «вышиб мозги» бармену на глазах у андромеды и постояльцев?
– Да-ааа, черт побери! – развел руками 908-ой и чуть не выронил нож, – не упустил момент сэкономить немного денег. Все равно он был идиотом.
– Что же было дальше, ловелас? – снисходительным тоном напомнил о своем интересе к этой истории Консиллер.
– Я вдохновился писать мудрые статьи. Стал номером один для издательства. Мне даже выделили кабинет. Потом и Элси призналась мне в чувствах. Я предложил попробовать сблизить отношения, и стали мы жить вместе. Ну, не в кабинете, разумеется, а в квартире. Классно мы с ней тогда развлекались: пили, танцевали, выступали в барах с «театром крыс».
– Стоп! – приостановил рассказ санитар, – что еще за «театр крыс»?
– Ну, как же? Актерская труппа из бионических грызунов; Шекспир, все дела.
– Че-еее?! Для чего он вам был нужен?
– Не знаю. Когда мы напивались, она истерически желала пойти в церковь и наловить там крыс. Мы ловили, наряжали их в костюмы, и разыгрывали всякие спектакли.
– Спектакли?
– Это такие постановочные зрелищные выступления: актеры разыгрывают на разные темы сцены, зрители смотрят и аплодируют…
– А на что похожи эти сцены?
– Я думаю, на нашу жизнь, чувак.
– Даже не верится, – помотал головой из стороны в сторону Консиллер.
– Мы, между прочим, неплохие деньги так зарабатывали.
– А как же работа манекенщиком?
– Я уволился. Слишком грязное дело для влюбленного человека – скажу я тебе.
– А дальше вы, вроде, расстались?
– Скорей всего, да. Сказала, что я стал ей даже противен. Мол, я на нее плохо влияю.
– Прямо так и сказала?
– Да. Ты представляешь!…. Но, боги с ней! Выпьем!
908-ой сначала протянул санитару бумажный квадратик с перетертыми таблетками, потом, наполненный до краев стаканчик. Консиллер приподнялся на кровати, потушил сигарету в пепельнице, лежащей подле него, и взял выпивку.
– Ее дальнейшая судьба мне неизвестна, а вот я попал сюда.
– Неплохая история, – выразил похвалу Консиллер, – для романа будет самое то.
– Для какого романа?
– Ну, который ты пишешь.
– Ах, да, точно!
Ребята выпили. Санитар потянулся за закуской.
– Так, ну, мне нужно проведать других пациентов.
Выплюнув несъедобную часть на пол, и, встав с кровати полностью, мистер Зализанная-прическа направился к выходу. Посмотрев ему вслед, 908-ой сосредоточенно начал перебирать в голове числа, и делать пометки в тетради, а чуть позже написал такую статью:
«Никогда еще не было такого чувства как страх перед грядущими мгновениями конца света. Мгновениями, когда все закончится, лишится материальной сущности, сущности бытия; перестанет быть чем-то важным, навсегда потеряет свой цвет для восприятия и утратит всякое значение. Не будет никакого повторения или попытки, запасного варианта или поддерживающего фактора спектра возможностей, попросту говоря, шанса. Мгновение улетучится как облако пара или дыма, развеется по колоссальной площади вселенной и растворится как капля воды в могущественных толщах океана времени.
Перестанет быть.
Мгновение тут же пропадет, как и появилось. Оно пронесется так быстро, что невозможно будет осознать его, почувствовать, и что-либо сделать в этот отрезок времени. Мерцание искры длится дольше. Дольше длится путь мысли по нейронным связям. Дольше длится импульс, побуждение, осознание. Дольше длится момент смерти.
Именно это мгновение в своей абсолютной невесомой позиции времени, абсолютной неуловимости и бесполезности для практических целей невероятно важно для каждого, пусть даже не замечающего их.
Жизнь складывается из гугол миллионов мгновений.
И лишь несколько из них способны задеть наш внутренний мир и оставить свой неизгладимый отпечаток, глубокий след своего пребывания на песке огромной пустыни господних просторов…»
2112 год
14 февраля
– Сегодня 908-ой устроит очередное цирковое представление для нового выпуска нашего журнала. Сделаем подготовительный вариант.
И господин Фыва начал диктовать машинистке:
«Ранним утром четырнадцатого и одна вторая февраля на памятник всеми известного музыканта двадцатого столетия Сида Вишеса залез молодой человек и принялся кричать в громкоговоритель нецензурную брань. Он оскорблял проходящих мимо людей, плевался во все стороны и показывал непристойные жесты. Такое нахальное и возмутительное поведение не могло остаться без внимания наших добропорядочных граждан из двадцать второго века, и вскоре у памятника собралось около пятнадцати человек, в числе которых был и йорклиционер. Они начали потирать кулаки и возмущенно выкрикивать:
– Слезай оттуда!
– Вот уж мы тебе всыплем!
– Да ты сдурел!
Только этот явно нетрезвый лем, несмотря ни на что, продолжал материть мирных граждан на чем свет стоит, а потом вытащил из кармана куртки лист бумаги, и серьезным зрелым голосом оповестил всех о его содержимом…»
Господин Фыва, этот низенький полненький человечек в оранжевой рубашке с белым галстуком, удобнее уселся в своем первоклассном редакторском кресле и приготовился.
– Кхм… – изрек он для начала, и соизволил зачитать:
«В раю своих фантазий, отстреливая потолочных крыс,
Лишившись окончательно всех разума обрубков,
Давно уж мертвые, с истлевшими телами на Земле,
Валялись души грязных и испорченных ублюдков.
Нахваливать богов им времени потратить было жаль:
За всякую "пахабную" и прочую там грязь –
С такой отвратной ерундой из них никто б не пожелал
Ни мысленную и, упаси господь, иметь хоть половую связь.
Барахтаясь на волнах подпитого недавно ими рома,
Убитые мозги их обрастали грандиозными идеями:
Накласть на облака, вздрочнуть на божьих ангелов с парома,
А на десерт жестоко выругать Да Винчи привидение.
И в этой наркотической, позвольте исказить, "дремОте",
Имеется в виду, что под влиянием, ну сами знаете, каких веществ,
Души одной владелец большеротый
речь применил из всех ему подаренных даров…
– Фыва приостановился сделать пометку, – Так… здесь исправить с «даров» на «блаженств». Продолжим:
– За что ты, мой "друган", попал сюда? Чем заслужил? —
спросил соседа он, что райский ром бутылками "глушил",
– чему Священные обязаны тебе на небесах?
Хотя, по виду, рад, что ты, я б не решил.
Паршиво наблюдать мне грусть в твоих глазах…
Сосед задумчивый и странный беседовать желанья не имел,
Но в простоте душевной он мог бы сделать фору всем.
Не убирая взгляда ни на миг с полоски горизонта,
В ответ слова он произнес не очень-то охотно:
– Шум моря, под соленый бриз с небрежностью брызг сочетаясь,
Могу послушать я, в мечтах о дальних плаваньях купаясь.
Могу послушать скрипку, пианино, но, предпочтительно, гитару,
Но только голос девушки моей любимой я принимаю за отраду.
Как корабельные поскрипывают снасти, шипенье солнца на закате,
Как в синем море от оргазма стонут дико чайки.
Прости, любезный, что я с тобою буду груб, но друг,
Все ж слышать мне милей твоих речей –
биение живого сердца у изголовья в дни самых депрессивных мук.
– Да ты страдальца корчишь, как новорожденный малый рожи.
Я ж повторяю, ты в "РАЮ", и жаловаться, я не скажу, что грех,
Но все ж негоже…
– Где ты в моих словах нытье-то рассмотрел, болтун,
что счастье лишь в бессмысленном "трепле" находит?
По мне так лучше выпить рому на пути к родному дому,
Коль речь о срамной недостойной жалобе заходит.
Как я попал сюда? Так вот, однажды ночью это было:
Я умер от тоски, когда грустил по самой милой.
Романтиком меня, конечно, непросто обозвать,
Но мне, порой, любимая дороже, чем родная мать…
– Так что ж, теперь, и здесь сердечко ноет,
Которое заколотили в гроб давно?
И в райских кущах спасу не находишь?
И мучаешься, страдаешь все равно?!
Ну, да, дружище, в фортуну шар твой не попал:
Косой удар иль ты был пьян?
Давай-ка, выпьем по текиле и "раскумарим", брат, кальян!
– В твоих речах есть доля правды,
Однако ж, сердцу не прикажешь выть.
А ты, по ходу, парень – славный малый,
И, вдруг, мы можем, в принципе, дружить.
– Я рад дружить, но можно мне нескромно расспросить:
Что для тебя такое быть любимым и любить?
– Вопрос поставил точно, и я бы рад, друг, не солгать.
Могу сказать с уверенным и твердым словом,
Что для меня "любить" а, значит,
Быть готовым ради любви той умирать…
– Хоть каждый день…?
– …Хоть каждый день ее в свои объятья возвращать.
Старуху Смерть – уродину просить и умолять.
– А что ж сейчас? Устал просить прощения?
Ты умер, друг мой – в чем, собственно, и есть твое спасение.
– Я умер?! А-ха-ха! Как мне смешно!
Готов кататься с воплем диким по полу, что и грешно.
– Да зря ты так, ведь, все не так уж плохо, по боку.
Возможность видеть две зари одновременно
С последним издыханьем дня;
Когда дожди стучат по крышам нервно, высасывая реки и моря;
Где ты еще увидишь в океане звезды,
А в небесах эскадры бригов, вставших в якоря;
Холмы Надежд, цветущих яркими цветами,
Любовь и Веру в каждом лепестке храня?!
– Где я увижу? Прости, но не закончился на ЭТОМ мир!
Таких чудес, ты думаешь, я не видал еще живым?!
В душе моей возлюбленной, в очах ее "покруче" лицезрел картин!
Представь, извечно молодую нежность,
Тепло талантливых и милых рук,
Что искренним своим прикосновением старается дарить любовь!
Ох, этот Златовласый Плут…!
С моей красавицы и списана лазурь,
Блеск водных гладей при разнообразных положеньях солнца,
Спираль галактик, севера сиянье;
Сам смысл, за что всегда приходиться бороться.
Задор, игривость, страх, слезы, боль –
Рождались в ее сердечке чистом;
Ум, честность, доброта, ну, может быть,
"Немножечко", наивность.
Не так уж быстро я готов заканчивать… –
Что этим собственно хочу сказать:
Та девочка являлась сингулярностью,
И Бог решил с нее и создавать.
А по весне горячий свет, как тело этой девушки,
И, ветерок, когда она вздыхает, бывает и печально;
Кусты, деревья задумкою природы, к наряду девочки моей
Приглядываются специально.
Ты веришь мне, дружище? Ты веришь,
Что извращенный месяц не взойдет,
Пока не вздумается ей у окошка погрустить одной?
Ты веришь, что на самом деле шелест,
Шепот травы и листьев или как затухает свеч огонь –
Прощальный поцелуй моей родной?
А время останавливается, чтоб сон ее сберечь,
И ток бежит по проводам, когда ей нужно свет зажечь.
– Позволь спросить, что делаешь ты здесь,
Раз где-то на Земле такая есть ОНА?
– Я постоянно умираю от ее великолепия,
Но постоянно возвращаюсь к жизни,
Ни Люциферу этому, ни смерти не под силу бросить ниже…
Бывал в аду я, сидел в чистилище годами; в раю я в первый раз…
И то за что?! Ведь ангелы все мрази, и Бог наш – как не наш!
– Гнилья куски, какой отвратный сказ!
Конечно, тоже я плевал на Бога, но оскорблять его не стал бы щас …
Понятно, как умеешь ты любить. А каково любимым просто быть?
– Могу ли принимать любовь? Не мне об этом друг судить.
Той девочке, которой сердце я отдал, придется мненье выразить.
А что по поводу как я хочу, чтобы меня любили:
Ждать вместе несуществующих огней,
Когда про НАС уже забыли;
Быть нужным Ей, и быть Единственным
Среди всех остальных людей…
Уж солнце догорало, как драгоценный изумруд переливаясь;
А к небу швартовались с душами баркасы;
В аду стонали грешники, от боли чувств иных лишаясь.
Сидели наш герой и ангел с ним, натачивая лясы.
Харон кричал там что-то им с парома,
А Боженька с улыбкой до ушей опустошал бутылку рома,
Бесились ангелы другие с барабаном револьвера черта;
А тот, что мочи надрывался с проституткой с порта;
Двенадцать раз апостолы Иуде проиграли в карты;
Иисус сидел, считал до воскрешения куранты,
На озера поверхности, в костер, кидая крабов жариться.
Кусок свинца застыл в пространстве у головы его избранницы…
В раю своих фантазий, отстреливая потолочных крыс,
Лишившись окончательно всех разума обрубков
Давно уж мертвые, с истлевшими телами на Земле,
Валялись души грязных и испорченных ублюдков.
Мораль всей басни внутри "башки" с свинцом,
Но больше в самом моем СЕРДЦЕ!
Что к черту рай не нужен мне совсем,
Когда с Тобою мы опять не вместе....
После этого на глазах изумленной публики, статуя Вишеса закурила и, вместе с лемом, пошла в бар».
– Черт возьми! Нет, последнее предложение не пиши, – прервал девушку редактор Фыва, – пиши так:
«Вы что не умеете читать? Простите мне мое любопытство, но как же вы тогда умудрились стать журналисткой?».
Нет. Нет. Нет.
«Ни одна овца не смеет упрекнуть меня в том, что я баран».
Опять нет! Совершенно не так!
«Сначала мы избавляемся от стереотипов, потом будем их возвращать».
Черт! Щенг! Ще-еее-енг!!!
В редакцию вбежал уродливый мальчуган лет двенадцати.
– Вы звали меня, лем?
– Да, Щенг-прощелыга. Срочно найди 908-ого и спроси у него, когда он собирается лезть на памятник Вишеса. Гони во весь дух, хулиган!
– Да, лем! – сказал парень, и, проглотив таблетку с «синтезатором воздуха», умчался, как если бы его сдул «36-708».
Это был весенний солнечный полдень с элементами «72-33». Оператор погоды решил убрать «72-33», и это стал обычный солнечный полдень.
– Эй, Шек, переведи часы на 231 минуту вперед. Пусть вечер наступит немного пораньше. Я сегодня хочу выпить.
– «Алкашня»… – пробурчал Шек, и перевел часы на 231 минуту вперед.
– Черт! Уже четвертый час, – заметил редактор, – где носит этого несчастного?!
Эти незаметно пролетевшие четыре часа 908-ой проводил в баре на Чертовом проспекте. Компанию ему составляли какие-то сексапильные барышни.
– Здравствуйте, господин.
– Господь один… – пробурчал хриплым назидательным голосом парень, – что тебе нужно от меня, Щенг-прощелыга?
– Простите, что отвлекаю вас, лем, от душевного времяпрепровождения, однако, к вам меня послал господин Фыва. У него весьма неотложный вопрос, характер немедленного разрешения которого, он передал в своем визжащем крикливом тоне. Вопрос касательно той сфабрикованной истории с памятником Вишеса для издательской статьи…
– Кто просит? Господин Фыва? А-ха-ха-ха-ха-ха! До чего смешное имя! Кто это такой?
– Это ваш издатель, лем.
– Ах да, точно! – и его очередной приступ смеха подхватили сидящие с ним девицы.
– Лем 908-ой, господин Фыва намерен получить ответ в ближайшее время.
– Но я еще недостаточно «набрался» для этого … – усмехнулся лем 908-ой, – иди, а то я пошлю тебя к черту, если ты будешь продолжать мешать мне пьянствовать.
– Но, лем…?
– Скажи Фыве, что мне нужно дойти до кондиции.
Щенга опять как «36-708» сдул.
– Что этот бездарь решил напиться до беспамятства? Так он сорвет все наше мероприятие! – отводил душу на бедном подростке господин Фыва, – живо доставь этого псевдописателя ко мне!
– Господин Фыва, …
– Я слышать ничего не хочу! Скажи этому «соплежую», что употреблять алкоголь я ему разрешаю только после выполнения своих обязательств перед издательством!
– Да, лем!
От такой беготни пришлось съесть еще одну таблетку с «синтезатором воздуха». И Щенг вновь умчался, сдутый «29-90» катастрофической силы.
Но в баре на Чертовом проспекте 908-ого не оказалось. Барышни, недавно составлявшие ему компанию, сообщили мальчугану о соседнем заведении, прямо на перекрестке Сида Вишеса и Чертового проспекта. Щенг помчался туда, как сдутый «36-708». А-хах!
– Лем 908-ой? Лем 908-ой?
– Малыш Щенг, присаживайся, угощайся.
– Что вы, лем? Я весь в трудах.
– Тебя опять послал ко мне господин Фыва?
– Да, лем 908-ой. Он разрешает вам употреблять алкоголь только после выполнения своих обязательств перед издательством.
– Вот так и сказал?
– Слово в слово.
– Вот ведь черт, а! Сдается мне, что я уже переборщил с выпивкой…
– Помилуйте, лем…
– Скажи, что я, наверное, собираюсь сначала выспаться.
И сила «36-708» вновь используется в качестве сравнения скорости Щенга.
– Да что этот бездарь о себе возомнил?!
И вдруг все услышали с площади Сида Вишеса брань через громкоговоритель.
908-ой зачитывал стихотворение, с максимальными удобствами водрузившись на памятнике экс-басиста:
«Посвящается Лейле Элси Айслэй:
Пожалуйста, срывайся на мне,
Избегай, бей посуду, ругайся!
Пожалуйста, срывайся на мне.
Старайся!
Пожалуйста, прошу, проклинай,
Шантажируй, с петель сорви дверь.
Пожалуйста, прошу, проклинай,
Убей!
Пожалуйста, душу терзай мне, реви,
Рви волосы, режь, ударь по лицу.
Пожалуйста, душу терзай мне, реви.
Не к концу!
Пожалуйста, навсегда уйти обещай,
Выбрасывай вещи из дома, сожги.
Пожалуйста, навсегда уйти обещай,
Но люби!»
И потом сладко уснул.
2113 год
12 июня
Вы когда-нибудь бывали в «Доме Наоборот», где все наоборот? Настолько наоборот, что здравый смысл граничит с абсурдностью, а невиданные глупости приравниваются к проявлениям гениальности. Место, где правит полная деградация, как наивысшая степень совершенства и расцвета человеческого индивида. Психбольница, где из лекарств, прописывают табак и алкоголь. «Выкидоны» врачей, а вернее бесшабашных медиков, которые: то залезут на столбы линий электропередач и примутся гоготать, изображая киберптиц; то обвешаются оголенными проводами и пустят по ним ток; либо изобьют до смерти какого-нибудь пациента. Здесь все было наоборот: вместо нормальной еды подавали порошки, которые надо было заливать кипятком; вместо душа – отправляли ополаскиваться специальным химическим раствором, отталкивающим грязь. А на ночь стены обливали высокооктановым бензином, чтобы поджечь в случае бунта или побега.
Ни у кого не было особой охоты попасть сюда, особенно у 908-ого, начитавшегося романов Рэя Бредбери и, преисполненному красно-розовыми представлениями о жизни. И первое, с чем он столкнулся, став постояльцем этого места – с невозможностью выделиться своей эксцентричностью в «лиге первостатейных психов». Эти сорвиголовы целыми днями только и делали, что «ставили на уши» весь персонал: играли в шахматы, пили текилу, обсуждали назначение морей и океанов и разгадывали кроссворды. И, если делать как они, то отличиться не получится. А, ведь, для 908-ого главным критерием являлось быть не похожим на остальных.
Однажды ночью, проживая еще в Звериной Клетке, пристрелив тридцать шестого за свою жизнь человека, он уныло побрел домой, осознавая всю обыкновенность этих преступлений. Людей в Звериной Клетке убивали чаще, чем они обзаводились автолоджиями. Лицензии на убийства имели многие: йорклиционеры, манекенщики, межконтинентальные бизнесмены, аппаратчики…
Законы стали такими изощренными и гибкими, что, как ни старайся, лишение жизни имело все шансы приравниваться к благодетели. Сначала все шло хорошо, у 908-ого в кармане был пистолет, а точнее револьвер, которым он и сносил «башни» обитателям своего района – неплохой образец превосходства над человеческой жизнью, так сказать, подаренный ему однажды сестрой, постоянно напоминающий о наличии спасительного метода. А потом он разочаровался.
Поэтому, в «Доме Наоборот» парень решил проводить свое время за такими исключительными занятиями, вроде распития текилы, повествования своей жизни и написания статей.
Вот, кстати, еще одна из них:
«Все свои самые лучшие вещи я создал под действием алкоголя. Мало кто знает, но это так. Алкоголь был и остается моей музой на протяжении самой мать ее бесконечности, самой мать ее гордого величества вечности и прочей е*отни, что подразумевает бытие. Наша жизнь это дерзкая су*а, выпрашивающая жертвы для подпитки своего сволочного эго. Вот ты рад сейчас, а плата будет потом. Платят все. И платят в этой жизни, в этой форме своего жалкого плачевного существования. Как только отказался платить, жизнь тут же бросает карты и покидает стол. Это жизнь не умеет бороться, а не ты.
Жизнь боится дерзких.
Алкоголь помогал мне сочинять стихи, он помогал придумывать статьи, и он согревал меня, когда никого рядом не было. Почему я кому-то должен в этой жизни быть обязан? Я должен быть обязан "чему-то". Стеклянные и жестяные "подруги" заботливо несли мой творческий порыв в дикое поле фантастических заготовок, и вот тут-то папа разгуливался и чувствовал себя как дома. Именно алкоголь давал воплощение моему духу написания, именно он повлек за собой драйв потрясений, испытываемых от красочности и эстетической пошлости слога. Именно он и был причиной этого, и как безмолвная бабочка, несущаяся на потоках андеграунда, придавала вкус и смысл нечленораздельным крикам побитой души.
Когда боги просили, а порой и вымаливали энергию для своего тщеславия, воздух сотрясался от конвульсий моего мозга, и рука просто порхала на бумаге, как крылья колибри, незаметные даже временем и его сопутствующей заразе знаменовать достославный конец всему, что не начиналось бы.
Именно алкоголь помогает писать эти строки и стирать согласно геометрической прогрессии чувства ответственности за вопиющую наглость при надругательстве над собственной совестью, и растлевать попытки разума одержать высоту.
И кому же я пою оду? Алкоголю и его волшебной способности превращать сумбурную гамму эмоций в упорядоченный поток созерцательных мыслей и "креатива". Бедный мой друг, мне нечем тебе отплатить кроме слепой верности, кроме искренних побуждений угождать твоей силе и надежде на справедливый итог от череды нелепых действий под влиянием твоего присутствия и твоей поддержки.
Милый мой друг, твоя эпоха переживет человеческую цивилизацию, и стимул, который ты даешь, пусть и взаймы, оправдает твое назначение и умастит твою скорбь по утерянным душам.
Милый мой друг»…
Потом он отхлебнул немного текилы, расплющил жидкий карандаш об стекло и призадумался.
Постъядерный «72-33» вот уже сто двадцать «объятий» лил не переставая. Мерзкий неприятный «шесть, мать его, один ноль ноль» Что-то среднее между «как из ведра» и мелким «моросящим пакостником». Чертова погода. Небо так и просило плевка в рыло.
– У тебя идиотский смех! – раздраженно выпалил 908-ой и попросил у Консиллера сигаретку.
Санитар с ловкостью фокусника осуществил его желание.
– Так о чем это я рассказывал? Ах да! Недавно тут вспоминал его. Слышал когда-нибудь о Пыльном Иоанне? Его называли Пыльным потому, что он часто сидел в библиотеке, полной грязных и пыльных книг, получая от этого эстетическое наслаждение. Он никому не разрешал прибираться в ней. В поддержании настоящей чистоты, по его мнению, нуждались только сердце и разум. Пыльный Иоанн часто бывал в баре на 2564-ом километре (это был единственный известный мне бар с настоящим камином в зале). Он любил нахлестаться самыми дорогими спиртными напитками и танцевать с глупыми барышнями джайв под музыку из автоматов. У него был заводной джайв. Это такой быстрый танец со свободными движениями. Потом Пыльный Иоанн возвращался домой, набивал свою деревянную трубку табаком и пускал дым за игрой на рояле. Заканчивая вечер электронными коктейлями, он ложился спать, а на следующий день продолжал кутить по новой. Откуда я все это знаю? Я тоже кутил вместе с ним. В наше веселье входило: бегать по крышам припаркованных автолоджий, встречать рассвет на крышах жилых домов, производить впечатление на барышней; а еще я брал у него уроки игры на рояле. Мы разучивали «Битлов», «Титаника», «Девять Дюймов» и еще всяких – чудесное время, что еще сказать… Я мечтал выступить концертом в одном мексиканском баре. Ты никогда не слышал о мексиканских барах? Я очень хотел быть похожим на Брэндона Флауэрса, только вот галстук с жилеткой и с рубашкой на мне плохо смотрелись, а еще чертова борода никак не росла, хотя, это уже не так важно. Все бы шло гладко, не перестань Пыльный Иоанн контролировать себя в употреблении алкоголя, женщин и впечатлений. В таких случаях, приходилось мне брать, арендованный в прокате автолоджий, и везти его до Кактус-сити к одному нашему знакомому инженеру, в редкие разы составлявшему нам компанию. А от бара на 2564-ом километре до Кактус-сити, скажу я тебе, ни х**на не ближний путь. Наш разгульный образ жизни продолжался больше полугода, пока его не застрелили. Конечно, Брэндон Флауэрс из меня не получился, а вот к Пыльному Иоанну я проникнулся симпатией. Он научил меня игре на рояле и джайву. Достойную жизнь он прожил. Позднее я очень гордился знакомству с ним. Разумеется, я спросил его однажды: «Пыльный Иоанн, почему бы тебе не завести семью? Ну, знаешь там остепениться, как говорят?» и, догадайся, что он ответил? «На**ен надо!» – были его слова. «Человек, – говорил он, – вырастает, обзаводится этой так называемой «семьей», детей штампует, ходит на работу – и все дела, по той простой причине, что не знает больше, чем можно занять себя в жизни, либо боится быть не как все. Все, что он делает – притворство, отвлекающий маневр от его подлинных желаний. А самое страшное для человека, вовсе, не одиночество, не горе, не болезни, – говорил он, – самое страшное для него – это прожить фальшивую жизнь»… Про себя он говорил, что знает, чего он хочет, и не бежит от своих желаний, а они у него заключались в том, чтобы не заниматься всякой х**нёй, а быть настоящим человеком и получать от жизни «кайф». Вот такая вот история о Пыльном Иоанне и она подошла к концу. Так что… спасибо за внимание.
