Ничего — это тоже что-то, верно?
— Гимнастику? Гимнастику человек делает, только когда он в отчаянии.
— Правда? Мне это никогда не пришло бы в голову.
— Вот именно, — ответила Элизабет. — Гнуться, пока не разломит спину; бегать, пока не устанешь до смерти, десять раз на дню убирать комнату, расчесывать щеткой волосы, пока голова не разболится, и еще многое другое.
— И это помогает?
— Только при предпоследнем отчаянии, когда уже ни о чем не хочется думать. Но если предел достигнут — ничего не помогает, остается только свалиться.
А я-то в первый вечер вообразил, что ты беспомощна и беззащитна.
- Я такая и есть.
- Мы все такие. И все же обходимся без помощи и без защиты.
— Постричь. А вы и это умеете?
— Господи боже мой! Да уж я так хорошо научилась стричь, что скоро забывать начну.
Мир не поделен на полки с этикетками. А человек – тем более.
- Теперь у нас есть всё. Луна, сад, мы сыты, а впереди целый вечер. Это так замечательно, что даже трудно выдержать.
- Так жили люди раньше. И не находили в этом ничего особенного.
Оказывается, все очень просто, если относиться к жизни просто.
— Ты хочешь жениться на мне, — бормотала она. — А любишь ли ты меня — не знаешь.
— Как мы можем знать? Разве для этого не нужно гораздо больше времени и больше быть вместе?
— Возможно. Но почему же ты тогда решил жениться на мне?
— Оттого, что я уже не могу представить себе жизнь без тебя.
Элизабет некоторое время молчала.
— А ты не думаешь, что то же самое могло бы произойти у тебя и с другой? — спросила она наконец.
Гребер продолжал смотреть на серый зыбкий ковер, который ткали за окном дождевые струи.
— Может быть, это и могло бы случиться у меня с другой, — сказал он. — Откуда я знаю? Но теперь, после того, как это у нас случилось, я не могу представить себе, что вместо тебя могла быть другая.
Кусок жизни может иногда быть чертовски коротким, правда? А потом начинается другой, о котором не имеешь ни малейшего представления.
<...> захватить не значит убедить.