Цитаты из аудиокниги «Время жить и время умирать», страница 30
Но благоразумие и логика плохо вяжутся с утратами и страданием.
— И вовсе русские не арийцы, — вдруг заявил человек, похожий на мышь... Они — ублюдки, большевистские ублюдки. А вовсе не арийцы. Это установлено.
— Ошибаешься. Поляки, чехи и французы — вот те ублюдки. А русских мы освобождаем от коммунистов. И они арийцы. Конечно, исключая коммунистов. Ну, разумеется, не господствующие арийцы. Просто рабочие арийцы. Но их не истребляют.
Они сидели, ловили шей и давили их. У Гребера не было насекомых в голове. Площицы и платяные вши не переходят на голову. Это уж закон. Вши уважают чужую территорию; у них не бывает войн.
— Эсэсовцы! — презрительно ответил Фрезенбург. — Только за них мы еще и сражаемся. За СС, за гестапо, за лжецов и спекулянтов, за фанатиков, убийц и сумасшедших — чтобы они еще год продержались у власти. Только за это — и больше ни за что! Война давно проиграна.
— Иной раз, поглядишь, сколько мы тут в России всего поразрушили — просто страшно становится. Как думаешь, что они сделали бы с нами, если бы подошли к нашей границе?
Эта смерть была сухая, в песке, под солнцем и ветром. В России же смерть была липкая и зловонная.
Смерть пахла в России иначе, чем в Африке. В Африке под непрерывным огнем англичан трупам тоже случалось подолгу лежать на ничейной земле непогребенными; но солнце работало быстрее.
- Я нарочно не говорил Биндингу, чтоб он не навязался нам в свидетели, - сказал он. - Не хотелось, чтоб рядом с нашими фамилиями стояла фамилия крейслейтера. И вот вместо него мы заполучили обер-штурмбаннфюрера СС. Такова судьба всех добрых намерений.
Элизабет рассмеялась.
- Зато ты променял библию национал-социализма на колбасу. Одно другого стоит.
Если не предъявлять к жизни особых претензий, то всё, что ни получаешь, будет прекрасным даром.
Бытие всей своей силой обрушилось на него, все в себе растворило, оно было как ответ без слов, по ту сторону всех мыслей и вопросов — ответ, который он слышал еще в те дни и ночи, когда смерть касалась его своим крылом и когда после судорог, оцепенения и конца всему жизнь вдруг снова горячо врывалась в него, как спасительный инстинкт, и заливала мозг своей нарастающей волной.
