Жизнь и литература (1913)

Народ может потерять свой лик, если, борясь с темными сторонами его духа, мы не увидим светлых, если дух угаснет весь. В злостную обывательщину можно проваливаться не только из интеллигенции, а также из народа в узком смысле слова. Для интеллигенции обывательщина – просто небытие, подчас даже мирное; для идущих снизу – «озорство», гиблое пьянство, неслыханное обесчеловечение, все плоды нигилизма, не сдерживаемого хотя бы внешней культурностью. Об этом «озорстве», о начинающихся страшных формах небытия под знаком нигилизма говорит, в той же книжке «Русского Богатства», Ф. Крюков. Робко, несмело, спутанно, без ответов, почти без вопросов, и язык-то у него неопределенный – не то беллетристика, не то публицистика… Однако, говорит.

«Деревня теперь ни в чох, ни в мох, ни в птичий грай не верует». «Была дикость и раньше, это так… Но не было дикости ради дикости, озорства – как это по-ученому? – квалифицированного, кажется». «Обрезать у коровы уши, остричь хвост у лошади по самую репицу – только из-за того, что хозяин ее не поставил угощенья ребятам, – раз плюнуть, как говорится… Девки за ленту или за пряник отдаются любому проходимцу, явно гнилому. А поножовщина?.. Где ярмарка – два-три трупа считай!.. Злоба и смута пошла такая, что задохнется в ней деревня, непременно задохнется!..» (Крюков «Без огня», «Р‹усское› Бог‹атство›», «Дек‹абрь›», 12).

Такое «усиление деревенского хулиганства» рассказчик (и, ведь, не черносотенник, не Родионов какой-нибудь) объясняет «полупрезрением этим самым и отчаянием…». «Усвоились не новые понятия, новые слова… великолепные слова, благородные, возвышенные…» Результат же такого усвоения – «пущее сквернословие», описанное озорство, отчаяние…

Не нужно преувеличивать. Где так, где иначе. Есть деревни более благообразные. Но что же закрывать глаза, отрицать существование и этого нового, именно нового, неблагообразия… безобразия, несчастия, – зовите, как угодно.

«Не верит ни в чох, ни в грай…» Г. Тан рассказывает нам («Речь»), что есть мужики, читающие Авенариуса, Маха и Гольцапфеля, ибо желают «проникнуть в корень вещей». Желание это ясно, но ясно тоже, что Гольцапфель не поможет, Гольцапфель – слова, чуждые самому духу народному, гасящие его огонь. А «без огня» – нигилизм, хулиганство, народная форма «обывательщины».

Я не только отдаю г. Петрищеву весь «ладан», – я сам отрицаю его с последней ненавистью. Это темный враг, вплетенный в глубины души народной. Но как отсечь душу, не попробовав расплести узлов? Не согласится ли г. Петрищев оставить все-таки народу «совесть»? Не приглядится ли он пристальнее к этому слову, не прислушается ли, как оно, незаменимое слово «честь», звучит в устах народных?

Спасем пока хоть «совесть». Может быть, придется и еще кое-что спасать, но думаю, что уж одно воскресение общественной совести принесло бы нам серьезное и широкое благо.