Читать книгу: «Безлюди. Последний хартрум», страница 5
Глава 3
Дом, где торжествует ум
Офелия
Самой бестолковой вещью на свете, которую Офелия встречала, была почта в Хоттоне. Учились здесь местные, писем им никто не присылал. Тем не менее почта существовала. Небольшое строение, напоминавшее скорее будку сторожа, разместили у самой ограды, чтобы принимать письма, не пуская посторонних на закрытую территорию. За безопасностью здесь следили тщательно, и у Офелии нет-нет да закрадывалось подозрение, что Хоттон не учебное заведение, а крепость с заключенными. Школу-пансион основал благотворитель Гилмор Хоттон. Десятилетия спустя управление перешло в руки его внуку – Эдмонду Хоттону. Он изменил порядки и превратил школу в закрытое сообщество для избранных.
Заполучив ярко-синий конверт, Офелия нетерпеливо разорвала его и расположилась на ближайшей скамейке, чтобы прочитать письмо. Шла вторая неделя, как Флори уехала в столицу, но казалось, будто минула целая вечность. В письме сестра была немногословна, по большей мере описывая чудесные пейзажи Делмара, а в конце зарисовала горы, море и парусник. Получилось красиво – как и все, что она создавала.
До начала вечерних занятий оставалась пара часов. Офелия надеялась, что успеет написать ответ и отправить его сегодня же, поэтому поспешила к зданию школы. Белокаменное, украшенное ажурной ковкой из бронзы, оно задумывалось праздничным и нарядным, о чем намекал девиз «Торжество ума, победа знаний», выгравированный на фронтоне, но в действительности возвышалось над всеми, точно заснеженная скала: древняя, грозная, неприступная. Офелия пересекла зеленую лужайку, залитую солнечным светом, и нырнула в тень портика, предваряющего вход. Ее шаги гулким эхом прокатились по длинной галерее с рядом колонн и утонули в общем шуме школы, когда двери распахнулись.
Во время уроков здесь царила такая тишина, что можно было услышать, как на стене в холле работает механизм больших часов. Они не звонили каждый час, как делали все подобные устройства с маятником, а оживали трижды в день, обозначая начало, середину и окончание учебного дня. Второй сигнал извещал о перерыве, и тогда вся территория становилась похожей на пчелиный улей: эхо разносило голоса, и создавалось впечатление, что в школе учится тысяча человек. На самом деле их было в несколько раз меньше, зато все как на подбор дети из уважаемых, знаменитых и богатых семей Пьер-э-Металя. А Офелия случайно оказалась рыбой, заплывшей в чужой пруд. Ей пришлось выдумать легенду о семье: они переехали издалека, как того требовали важные рабочие дела. Отчасти это было правдой, хотя несколько искажало истинное положение вещей. Врать о родителях Офелия не желала, а потому говорила просто «семья», не уточняя, что смысл этого слова отныне заключается в одном человеке. О богатстве она тоже предпочитала умалчивать и всякий раз смущалась, когда приходилось отвечать на каверзные вопросы хоттонцев: «А чем занимаются твои родители? Они землевладельцы или промышленники? Торговцы? Горъюсты? А дом у вас только один? А есть ли судно для водных прогулок?» – и прочие беспокойства от несостоявшихся друзей. Судя по тому, что их интересовало больше всего, они собирались дружить не с самой Офелией, а с имуществом ее воображаемого благородного семейства. Впрочем, их расположение длилось недолго, до тех пор, пока не нашелся повод для насмешек.
В Хоттоне была принята школьная форма, и первую неделю Офелия прилежно носила ее, пока не узнала, что костюм предназначен для торжественных случаев. Этого ей никто не объяснил, зато девочки сразу высмеяли и пустили слух, будто школьная форма – единственная одежда, в которой Офелии не стыдно появиться. В тот же вечер она спрятала костюм подальше в шкаф, с глаз долой. Пришел черед разноцветных льняных платьев – ее любимых, сшитых мамиными заботливыми руками. Из одних она почти выросла, другие словно бы росли вместе с ней, третьи когда-то носила сестра и со временем перекроила для Офелии. Эти вещи были дороже, чем весь гардероб избалованных хоттонских девчонок. Потешаться над ней перестали, хотя и в подруги больше не набивались. Запятнанная насмешками, она уже не представляла для них интереса.
В первые дни Офелия чувствовала себя одинокой: за обедом в общей столовой, в перерыве между занятиями, на вечерних прогулках и даже перед сном, пускай и приходилось делить комнату с тремя соседками. Прежде ее утешали встречи с сестрой, а теперь разлука с ней стала тяжелым испытанием.
Офелия боялась не за себя. Что ей грозит здесь, в этой охраняемой крепости, где даже котам нельзя пробираться на территорию без пропуска? Куда больше она переживала, что в далеком чужом городе с Флори может что-то случиться, как случилось с родителями, когда они уехали. Порой страх становился настолько сильным, что мешал уснуть. Такими ночами она тихонько покидала постель и с книгой забиралась на подоконник, чтобы почитать при свете уличного фонаря. На следующий день занятия давались особенно тяжело. К вечеру Офелия валилась с ног и засыпала, едва голова опускалась на подушку, но спустя пару дней тревожные мысли снова приносили с собой бессонницу. Ночь накануне выдалась беспокойной: Офелия ждала послания от сестры и пыталась сосчитать, когда его доставят в Пьер-э-Металь.
И вот, наконец, заветное письмо лежало перед ней на столе. Чтобы написать ответ, она уединилась в комнате и подготовила все необходимое: перьевую ручку, листы бумаги и зеленый конверт. Соседки коротали перерыв в столовой или в парке, шум коридоров почти не долетал до спального корпуса девочек, и Офелия могла сосредоточиться. Тем не менее долгое время бумага оставалась нетронутой, пока не нашлась идея, с чего начать. «Дорогая Флори! У меня все хорошо», – на том, собственно, могла и закончить, но после первой строчки стала словоохотливее. Мысли напоминали чернила внутри ручки: сухие и бледные, пока не распишешь, они медленно приливали к перу, а излишки оставались на бумаге кляксами.
Она даже рассказала о неприятном инциденте с господином Платтом. Он преподавал биологию, но это не помешало ему проделать путь от строения насекомых до просветительской речи об опасности безлюдей. Он не называл их прямо, а заменял различными нелицеприятными определениями: «проклятые дома», «архитектурный мусор», «уличная оспа» и все в таком духе. Ученики сидели, затаив дыхание и изредка переглядываясь в недоумении, а господин Платт нес такую чушь, что Офелия не выдержала и громко заявила, что он берется рассуждать о вещах, совсем ему неведомых. В кабинете повисла напряженная пауза. Поражены были все: господин Платт, ученики и сама Офелия, не ожидавшая от себя такой дерзости.
– Отнюдь, – проскрипел он, метнув в нее испепеляющий взгляд. – Потрудитесь дослушать, прежде чем перебивать, милочка!
– Вы учитель биологии, – парировала Офелия. – Так рассуждайте о живых существах. Или вы тем самым признаете, что безлюди – тоже живые?
Маленькое остроносое лицо господина Платта побагровело. Несложно было догадаться, что за этим последует: ее попросту выгнали из класса. Обычно в ссылку за дверь отправляли отпетых хулиганов, – но даже те вскоре просились обратно. В отличие от них Офелия ушла с гордо поднятой головой, прихватив с собой вещи, поскольку не собиралась возвращаться на занятия, чтобы слушать глупые россказни под знаменем учительского авторитета.
– Кстати, – сказала она уже в дверях, – наш уважаемый господин Хоттон вскоре породнится с домографом, а он как раз управляет всем этим «архитектурным мусором». Вряд ли он согласится с вашим мнением. Если, конечно, узнает о нем.
Волна перешептываний прокатилась по кабинету, из которого Офелия ушла без сожаления. Шагая по коридору, она ощущала дрожь в коленях и смятение, возникшее после стычки с преподавателем. От былой смелости не осталось и следа.
– Тебя с урока выгнали? – вдруг спросил голос из ниоткуда.
От испуга она едва не выронила книги. Оглядевшись по сторонам, Офелия заметила мальчишку, который сидел на подоконнике, болтая ногами. Он был немногим старше ее самой и одет в школьную форму, только потерял пиджак и развязал атласный галстук, и тот расхлябанно висел на плечах, как шарф. Раньше этого мальчишку Офелия не встречала, но для новенького он казался слишком самоуверенным, даже нагловатым. Впрочем, среди воспитанников элитной школы находились и не такие экземпляры.
– Тебя выгнали? – повторил он и спрыгнул с подоконника. Звук от его ботинок эхом прокатился в пустом коридоре.
– Я и сама рада уйти. Не люблю кабинет биологии. Там скелет кролика под стеклом. – Она сморщила нос, выражая протест вопиющей жестокости. – А тебя откуда выгнали?
– Да я просто прогуливаю, – небрежно бросил он. – У вас есть что-нибудь скучнее истории города?
– Рассказы госпожи Уилкинсон о ее кошках. – Офелии иногда казалось, что вместо картографии в Хоттоне преподают разведение и дрессировку домашних питомцев.
Мальчишка засмеялся и решил, что теперь можно и познакомиться.
– Нильсон.
Имя звучало точь-в-точь как гудок автомобиля. Офелия тоже представилась, и в ответ он протянул ей руку, скрепив знакомство деловым пожатием, будто воображал себя солидным человеком.
– Ты не местный, – с подозрительным прищуром заметила Офелия. Признаться, ей очень хотелось встретить в школе приезжего; такого же, как она сама.
– Ты это по ладони прочитала? Гадалка?
– Никто из местных не признается, что история города – скукотища.
– Вон оно что, – усмехнулся Нильсон и растерянно почесал затылок. – Спасибо, я учту.
Офелия помнила их разговор дословно, но пересказывать его в письме не стала, ограничившись радостной новостью, что в Хоттоне у нее появился друг. Он тоже был новеньким, но пришел немного раньше. Они могли обсудить жителей Пьер-э-Металя, пошутить над их странными традициями и суевериями или засесть в библиотеке (Нильсон, на удивление, оказался увлеченным читателем, не найдя в Хоттоне развлечения интереснее).
Обретя одного друга, Офелия нажила немало завистниц. Среди ее ровесниц заводить дружбу с мальчишками было не принято, чтобы не превратиться в мишень для колкостей и сплетен. Мальчишки сторонились девчонок, сбиваясь в стаи пугливых рыбешек; а девчонки стремились общаться только с теми мальчишками, чьи портреты хранили под подушкой. Ну а им, двум новичкам в Хоттоне, куда важнее было держаться друг за друга без оглядки на глупых сверстников, высмеивавших то, к чему втайне стремились. Поэтому всякий раз, видя надменные лица завистниц, Офелия представляла, как бы их перекосило, расскажи она, что Дарт и Дес тоже были ее друзьями, а не посыльными на службе, как думали одноклассницы. Сами «посыльные» охотно поддерживали легенду: звали ее «госпожой Офелией» и на прощание отвешивали низкий поклон. Их шутки обернулись растущей завистью среди хоттонских девчонок, проигрывающих Офелии даже в сравнении посыльных. Их прислужники не задерживались надолго, не приносили сладостей и не позволяли себе шуток. В общем, были недостаточно хороши, чтобы утереть нос выскочке Гордер. Поэтому девчонки старательно выискивали вещи, в которых преуспели больше. Нашли. И стали глумиться над ее одеждой.
О таком, знала Офелия, писать нельзя. И все же, склонившись над исчерканным листом, она снова задумалась, не рассказать ли сестре о том, что ее беспокоило.
В Хоттоне Офелия чувствовала себя самозванкой. Ей хотелось быть честной и на жалящий вопрос о родителях с гордостью ответить, что ее отец – архитектор, а мама – мастерица, каких поискать. Но хоттонцы не поняли бы ничего. Все тут были детьми крупных дельцов, промышленников, начальников и золотых карманов…
Нет, не стоило сообщать сестре о неприятностях, иначе Флори, и без того переживая, что оставила ее в Хоттоне, точно сорвется и приедет. Офелия не хотела тревожить сестру понапрасну. А потому в ее письме, как в доброй сказке, все было хорошо. Главное, вовремя поставить точку, завершив повествование на самом счастливом моменте. Ведь так обычно поступают сказочники? Не врут о судьбе героев, а лишь удачно выбирают начало и финал истории.
На последних строчках Офелия уместила два сердечка с буквами «О» и «Ф». Потом просушила чернила, свернула листы и сложила их в зеленый почтовый конверт. Свободного времени оставалось не так много, поэтому, собираясь в почтовую каморку, она сразу прихватила сменную одежду для танцев.
В Хоттоне все дисциплины разделялись на утренние и вечерние. С утра, пока их разум был свеж и терпелив, им преподавали основные предметы: арифметику, языкознание, историю, градообразование, биологию с монологами о проклятых домах и картографию, где слово «кошки» звучало чаще, чем все географические названия, вместе взятые. Потом следовал долгий перерыв на обед, предваряющий вечерние занятия: танцы, рисование, пение, стрельбу из лука и прочее. Хоттон пугал многообразием предметов. Доска с общим расписанием едва помещалась на стене, а надписи на ней были такими мелкими, что их стоило разглядывать под лупой.
Выйдя из почтовой каморки, Офелия с удивлением обнаружила, что на улице непривычно тихо. Тихо и безлюдно, потому что все уже разбрелись по кабинетам. Понимая, что безнадежно опаздывает, Офелия бросилась бежать со всех ног. Стрелой пролетев по коридору, она ворвалась в раздевалку, пытаясь убедить себя, что переживать незачем. Музыки из танцевального зала слышно не было. Значит, занятие еще не началось. Едва она подумала об этом, как в раздевалку юркнули три тени – девочки в черных платьях.
– А вот и наша важная персона! – взвизгнула Беатрис. Большой нос, расплющенный на круглом румяном личике, делал ее похожей на поросенка.
– Где же вы задержались, ваша светлость? – сложив руки на груди, спросила Джинджер, явно не интересуясь ответом. От ее голоса и внешнего вида сквозило холодом. Бледная, белокурая, с острыми чертами лица, она будто бы была скроена из колотых кусков льда.
– Мы не можем начать без тебя, нужно разбиться по двое, – пояснила Алисия. Среди всей этой компании она была самой дружелюбной. Судя по ее грустным глазам с поволокой, именно она и осталась без пары.
– Ох, простите, – промямлила Офелия, чувствуя неловкость из-за того, что стала причиной неприятностей. Она бы могла все объяснить, если бы ее только выслушали.
Беатрис и Джинджер решительно наступали. Офелия пятилась назад, пока не врезалась спиной в шкафчик, который загромыхал, как жестяная банка.
– Думаешь, раз тебя взяли сюда по знакомству, ты можешь творить, что вздумается? – ехидно спросила Джинджер.
– Это Бет все рассказала. Про вас с сестрой, – вмешалась Алисия, маячившая за их спинами.
Офелия остолбенела. С Элизабет, чье имя дозволялось укорачивать только подругам, она познакомилась на празднике у Эверрайнов, где ее представили как племянницу Рэйлин.
– Теперь все знают, что ты врунья и богатой семьи у тебя нет, – презрительно фыркнула Беатрис.
– Я такого не говорила.
– Но ты притворяешься одной из нас, – продолжала Беатрис. – Заявилась сюда, в школу для богатых.
– А девиз Хоттона говорит о торжестве ума, но вы тут почему-то учитесь, – огрызнулась Офелия.
Лица Беатрис и Джинджер исказила злоба, разговор грозился перерасти в настоящий скандал, но в этот момент в раздевалку вошла госпожа Оллин, учительница по танцам. Улыбку на ее плоском, похожем на фарфоровую тарелку лице можно было увидеть только в моменты, когда она выступала. Тогда напускная строгость сменялась застывшей маской: большой рот растягивался от уха до уха, а яркий грим придавал ей какую-то пугающую неестественность.
Госпожа Оллин вначале опешила, застав неприятную картину, а потом обвела их строгим, укоряющим взглядом.
– А ну-ка бегом в зал! – сказала она, и все четверо послушно засеменили к ней.
Когда Офелия проходила мимо, госпожа Оллин придержала ее за локоть.
– Детка, ты в порядке? – обеспокоенно шепнула она.
Офелия кивнула и выдала притворную сценическую улыбку, одну из тех, каким ее научили. Возможно, до этого все было в порядке. Но теперь Офелия явственно чувствовала приближение чего-то скверного. Оно надвигалось как грозовая туча, готовая разразиться молниями, громом и дождем.
Глава 4
Безумный дом
Флориана
Дождь лил не переставая. Резкие порывы ветра превращали его в хлесткие пощечины, которые звучно били по стеклам – капли катились по ним, словно слезы. Небо затянули многослойные всклокоченные тучи без единого просвета.
Флори отпрянула от окна, мысленно поблагодарив дождь, что из всех дней для появления он выбрал ее единственный выходной. Минувшую неделю она была загружена работой с утра до вечера: переезжала от безлюдя к безлюдю, записывала за домографами какие-то странные цифры и координаты, потом садилась разбирать заметки, обложившись пояснительными бумагами, а по ночам корпела над списком личных заданий.
Дни слились в сплошную путаницу. Подготовить безлюдей к транспортировке оказалось непросто. Следовало учесть состояние домов, их габариты и то, в каких условиях они привыкли жить. После Ризердайну предстояло найти способ перевезти безлюдей, а Рину – подготовить для них новое место. Все это сопровождалось строжайшей секретностью: Ризердайн боялся, что те, от кого он спасал самые ценные экземпляры, прознают о его планах и нанесут удар прежде, чем безлюди покинут столицу.
За неделю Флори так привыкла к работе, что сегодняшнее безделье в четырех стенах угнетало. Она слонялась по дому, пытаясь придумать себе занятие. У камина в гостиной обосновался Рин, изучающий городские карты. Судя по его хмурому лицу, головоломка с перемещением безлюдей никак не решалась. Не желая мешать, Флори выскользнула из комнаты. Следующая дверь вела в столовую, где Саймон протирал тарелки, недовольно бурча под нос.
– Надеюсь, хотя бы вы согласитесь на обед? – спросил он, завидев ее на пороге. – Или домографы сыты тем, что пожирают взглядом чертежи?
Теперь стало понятным, что так возмутило его. Как заботливая матушка, Саймон переживал, что обитатели, увлеченные работой, пренебрегают едой. Ризердайн сегодня не покидал кабинет: не спустился к завтраку, не явился на чаепитие в гостиной, чтобы обсудить плохую погоду, и на обед, кажется, не спешил. Возможно, их одолела какая-нибудь домографная лихорадка, или просто стряпня мажордома не вызывала аппетита.
В тарелке, торжественно поданной к столу, плескалась бурая жижа рыбного бульона с овощами, а вместо хлеба были пшеничные галеты – их следовало размачивать, чтобы сохранить зубы целыми. Флори честно, самоотверженно попыталась постичь это блюдо, но на третьей ложке сдалась и решила, что не так уж и голодна. Пока она в задумчивости грызла галету, Саймон успел наведаться в кабинет к Ризердайну и вернуться с тем же, с чем уходил. Водрузив полный поднос на стол, мажордом сварливо пробормотал:
– Уж, конечно, кухарку я не заменю…
– А почему не нанять помощницу? – спросила Флори.
– Нам хватило последней. Риз больше не хочет впускать в дом посторонних, – отозвался Саймон и смолк. Его седые усы нервно задергались, точно у кота. – Была у нас одна, возмущалась, что мы ее к безлюдю работать привели и не предупредили. До сих пор болтает всякое.
Он ждал еще одного неудобного вопроса, а Флори больше ни о чем не спрашивала. Сплетни не стоят того, чтобы их обсуждать.
– Я думала, у делмарцев нет предрассудков, – сказала она чуть погодя, мизинцем сметая крошки. Из них, лежащих песочной горкой, получилось бы собрать половинку галеты. Но Саймон смахнул их тряпкой и смыл в раковину.
– Предрассудки, моя милая, рождаются не в городах, а в головах, – хмыкнул он, усаживаясь. – Непременно найдутся те, кто назовет безлюдей демонами, а Риза – их прислужником. Громче всего кричат о тех, кто молчит мудрее всех. Так-то.
Саймон словно бы поставил точку в разговоре. Захлопнул дверь, ведущую к мутной истории и въедливым предубеждениям, бытующим в человеческих умах. А чтобы Флори не вернулась к той двери, принялся спешно запирать замки новым потоком слов:
– Работать с безлюдями все равно что приручать дикого зверя. Дрессировщик его не боится. Для богачей редкий питомец – способ подчеркнуть статус. Простой люд из любопытства готов посмотреть на животное, пока оно в клетке. Но мало кто решится заглянуть к нему в пасть, особенно если видел клыки. Сколько их ни приручай, безлюди – своенравные создания. Я на службе многих повидал…
– На службе? – эхом повторила она.
– Привычка. – Саймон пожал плечами. – Бывших лютенов не бывает, мы своему делу преданны. Поэтому я остался с безлюдями, даже когда власти освободили меня от Протокола и сожгли мой дом. А после… – Он прервался на полуслове, заметив, как она поражена услышанным. – Что, в газетах такого не писали? Да кто ж вам расскажет, как столичных безлюдей уничтожали во время реформы. В отместку. Чтоб Ризу не досталось ничего, кроме горстки пепла. А он и тогда не сдался. Упертый, весь в мать. – Взгляд Саймона стал мягче, в седых усах мелькнула осторожная улыбка.
– И как долго шла реформа?
– Ну… – Мажордом поскреб пальцем подбородок. – Она ведь до сих пор идет, все никак не перебродит. – Не успело его лицо расслабиться и подобреть, как вновь стало мрачным. – Делмар соседствует с городами, где старые уклады по-прежнему живы. В Хафне лютенов держат под замком, а в рыбацких деревнях травят местные байки о домах-убийцах. Повсюду верующие и фанатики, отрицающие все, что им неведомо. Дальше, к западу – Марбр, где лютенов отлавливают и клеймят. И Пьер-э-Металь, на чьих землях по сей день вместе уживаются башни Хранителя и виселицы для лютенов… – Тяжелый вздох, будто в память о ком-то. – Люди видят все это и доверяют толпе. Но истина не меряется большинством голосов, которые о ней кричат.
Флори не знала, что ответить, и рассеянно крутила в руках кусочек галеты. Новая порция крошек сыпалась с ее пальцев. Наверное, поэтому Саймон и глядел так сурово из-под черных кустистых бровей.
– Вы, молодые, верите, что способны разрушить скрепы, изменить мир и пройти этот путь в белом, незапятнанном костюме. А так не бывает. Без пыли, грязи и пота дом не снесешь и не построишь. Так-то.
И снова это твердое «так-то», похожее на удар молотка, вбивающего гвоздь. Не точка, а восклицательный знак, после которого и говорить-то неловко.
Саймон вернулся к кухонным хлопотам, а Флори, погруженная в мрачные мысли, заперлась в спальне, чтобы все обдумать. Она чувствовала себя совершенно разбитой и потерянной. Так бывает, когда окружаешь себя иллюзиями, а потом со всего размаху врезаешься лбом в суровую реальность.
Не выдержав и получаса наедине с переживаниями, Флори решила выбраться из дома, хотя ливень не утихал, а Саймон поглядел на нее как на безумную, когда она попросила у него зонт. Однако после первого порыва ветра, швырнувшего ей в лицо дождевые капли, прогулка уже не казалась хорошей затеей.
Стена ливня превратила малознакомые улицы в размытую картину. Флори старалась держаться курса, чтобы не заблудиться, и никуда не сворачивала, пока не добралась до пересечения Корабельной и Штормящей улиц, где начиналась цепочка лавок, магазинчиков и торговых павильонов; она тянулась вдоль дороги и плавно перетекала в рыночную площадь. Каждый день они проезжали это место по пути из города к окраинам, где стояло большинство безлюдей. Даже в такую непогоду среди торговых рядов было много народу. Продавали здесь на каждом шагу, всё и вся без разбору, и Флори надеялась отыскать подарок сестре, до встречи с которой оставалась еще неделя.
Она укрылась от дождя под сводами крытой галереи с торговыми лавками. Яркие вывески, пестрые витрины и раскатистые крики зазывал сбили ее с толку. Это было совсем непохоже на рыночные ряды в Пьер-э-Метале и уютные магазинчики в Лиме. Столичный размах поражал ее воображение провинциалки, и первое время Флори глазела вокруг, пока не заметила в толпе знакомое лицо с темными, будто испачканными черничным соком, губами.
Илайн двигалась по другой стороне рядов, выделяясь на фоне праздно гуляющих покупателей своей быстрой и решительной походкой. Одетая в привычный рабочий комбинезон, она несла на плече вместительный кожаный саквояж и выглядела как человек, спешащий по делам.
Случайная встреча казалась исключительной удачей. Вот уже несколько дней она ломала голову над заданиями из списка и не решалась попросить помощи у домтер. Теперь же им представился шанс поговорить с глазу на глаз, и Флори не желала его упускать. Не раздумывая больше ни секунды, она бросилась следом, стараясь не отставать и не терять ее из виду. Только когда Илайн свернула к неприметной лавке и скрылась за дверью, Флори смогла выдохнуть.
Заведение вполне справедливо носило вывеску «Головокружение», предупреждающую о последствиях. Зайдя внутрь, Флори окунулась в море запахов: крепкий аромат хвои, бодрящий цитрусовый, сладкая ваниль, терпкий багульник, а дальше – только невообразимая смесь, дурманящая сознание. Было темно, громко играла шарманка, полки, заполнявшие небольшое пространство, напоминали соты. В них хранились флаконы и пузырьки, бутылки и склянки, мешки с травами, ящики с мылом, колбы и мензурки, словно из химической лаборатории. Хозяин всего этого богатства возился за прилавком, а Илайн со скучающим видом ждала свой заказ.
Звук дверной погремушки заставил обоих отвлечься и посмотреть на того, кто пришел.
– О, госпожа помощница, – Илайн ничуть не удивилась ее появлению, – какими судьбами?
– Ищу подарок для сестры, – быстро нашлась она.
В ответ губы, накрашенные темно-сливовой помадой, дрогнули в ухмылке. Неужели Илайн так быстро вычислила, что ее пытаются обмануть? Сердце Флори тревожно заколотилось. Дождавшись, когда лавочник скроется в подсобке, она, пытаясь придать голосу непринужденность, осмелилась спросить:
– Ты используешь в работе химикаты?
– А еще мозги. Рекомендую взять на вооружение, – Илайн издевательски подмигнула, одной фразой давая понять, что не настроена на мирную беседу.
– Видела, как ты успокаивала безлюдя микстурой, – невозмутимо продолжила Флори. – Мы используем сандаловые благовония, а ты?
– И на какого домографа ты хочешь произвести впечатление? – внезапно спросила Илайн, не оборачиваясь, как будто обращалась к стеллажам.
– Ни на одного.
– Ну-ну.
Они стояли у прилавка: Илайн – устало завалившись на него, Флори – скромно держась в сторонке. Хриплая шарманка издевательски отыгрывала какую-то задорную мелодию, а когда прерывалась или затихала, становилось слышно шум из подсобки. Лавочник что-то бормотал себе под нос, двигал коробки, гремел мерными емкостями, шуршал пакетами. Но как бы окружающие звуки ни пытались сгладить напряженную атмосферу, молчание все равно нависло над ними грозовым облаком.
– Я тебя не знаю, Флориана, – после затянувшейся паузы сказала Илайн. Оказывается, ей было известно ее имя. – Может, ты милая девушка, а может, хитрая змея. Мне, в общем-то, плевать. Я не доверюсь ни той ни другой.
От ее испепеляющего взгляда Флори спас лавочник, вернувшийся с целым ящиком бутылок, пузырьков и свертков. Он обратился к Илайн, назвав внушительную сумму за заказ, который она оплатила увесистым мешочком с монетами. Пока учтивый торговец складывал все в саквояж, домтер похлопала по карманам комбинезона и извлекла из одного маленький пузырек. Внутри плескалась маслянистая жидкость янтарного цвета.
– Вот, держи, – сказала она, обращаясь к Флориане. – У меня как раз завалялся. Делай с ним что хочешь. Исследуй, вынюхивай, пытайся разложить запах на составляющие… А лучше выпей и внимательно изучи ощущения. Удачи!
Илайн подхватила заполненный саквояж и ушла, громко хлопнув дверью. Погремушка, закрепленная над притолокой, упала и с треском разбилась, выплюнув на пол мелкие круглые камешки, издающие характерный звук.
– Госпожа, – подал голос лавочник. – Не советую вам это пить.
– Спасибо за беспокойство, – сконфуженно пробормотала Флори и поспешила прочь.
Под ногами захрустели рассыпанные бусины.
Если у нее было скверное настроение, она готовила. Стряпня успокаивала, отвлекала и давала ей ощущение домашнего уюта. Поэтому, вернувшись после прогулки, Флори известила Саймона, читающего газету, что займется ужином. Тот с радостью уступил ей место на кухне, и вскоре соблазняющий аромат выпечки распространился на весь дом, приманив его обитателей. Никого приглашать к столу не пришлось, они расселись сами: Рин, Ризердайн и Саймон.
Раньше Флори думала, что мажордом ест отдельно, как положено слугам, но теперь у нее закралось подозрение, что он по доброй воле отказывался от совместных трапез, испытывая неловкость за собственные кулинарные творения. Сегодняшний ужин стал для него приятным исключением. О полезных блюдах, вроде желе из водорослей, он уже позабыл. Хорошо, если бы навсегда.
Разговор за ужином пришел к обсуждению гастрономических различий между югом и западом, а свелся к лестным словам в адрес Флори.
– Мне было совсем несложно, – смутившись, ответила она. – К тому же на кухне я быстрее согрелась после прогулки.
– Прогулки? По такой погоде? – удивился Ризердайн. Просидев в кабинете весь день, он даже не заметил ее отсутствия.
– Говоришь так, будто ты бумажный и можешь утонуть в ближайшей луже, – поддел приятеля Рин. Он снова был нетрезв и весел, не думая о том, что говорит. С таким домографом Десмонд наверняка нашел бы общий язык. Или все-таки подрался бы.
– Я ходила по делам. И в парфюмерной лавке…
Рин прервал ее громким смешком.
– Дела в парфюмерной лавке! Этот серьезный женский подход!
С трудом Флори заставила себя не отвечать на колкость, хотя заметила, как Ризердайн бросил в приятеля предупреждающий взгляд.
– Хотела занять себя одной загадкой, – невозмутимо продолжала она. – Меня заинтересовала микстура, которой Илайн успокаивает дома.
Рин тут же поменялся в лице. Как Флори и подозревала, шутник-домограф напрягся, что его маленький секрет раскроется. Он дал ей список экзаменационных заданий, и среди них было нечто похожее: «Предложить и обосновать десять способов усмирения безлюдей». Одна случайная фраза могла все испортить. Конечно, Флори не собиралась этого делать, но не упустила шанса подразнить домографа.
– Вы можете спросить формулу у нее, – сказал Ризердайн, словно говорил о какой-то другой Илайн.
Флори не стала спорить. С ним домтер вела себя иначе – пусть дерзко, упрямо, но всегда сохраняя уважение. Возможно, Ризердайн видел ее отзывчивой и дружелюбной, однако на саму Флори эта благосклонность не распространялась.
– Разгадать головоломку интереснее, чем сразу получить ответ, – ответила она в итоге. – Разве не так?
– Тогда можете воспользоваться моими записями и вывести свою формулу, если хотите.
