Читать книгу: «Резилиенс. Марсоход с большим сердцем», страница 2

Джорни

В лаборатории есть второй марсоход. Почти такой же, как я.

Я увидел это, когда мне снова подключили к мозгу камеры. Правда, остальное тело так и осталось разобранным: колеса, рука и внешняя оболочка лежат отдельно.

Впрочем, камера – уже большой первый шаг. Я теперь не просто чувствую свое окружение, а вижу его. И, среди прочего, я вижу другой марсоход. Это она. Она в соседнем помещении, и нас разделяет стеклянная перегородка. Внешне второй марсоход – моя копия.

Ее на детали не разбирали. Ее мозг подключен к телу, есть рука, колеса, и камеры тоже работают.

– Вы двое похожи. Вы идентичны, как близнецы, – говорит мне Ксандер, указывая на марсоход за стеклом.

– Близнецы? Сколько можно! – ворчит Рания. – Хватит их очеловечивать, это не профессионально.

– Не слушай ее, Рез, – обращается ко мне Ксандер. – Она просто ревнует.

– Весьма странно, что ты разговариваешь с планетоходом.

– Ты же сама говоришь с ним, через закодированные команды.

– Это другое.

Мне нравится код, который вводит Рания. Из него всегда понятно, о чем меня просят. Задачи простые: подними руку, сделай снимок третьей задней камерой слева, разверни колеса вправо…

Но то, как общается со мной на человеческом Ксандер, мне тоже нравится. Жаль, я не могу ответить ему так же. Однако я понимаю его речь, и у меня есть стойкое ощущение, что Ксандер это тоже откуда-то знает.

Однажды, когда мы все были рядом, Рания отлаживала мой код.

– Поверь, – пообещала она Ксандеру, – это сработает.

И оказалась права. Корректировки сработали: стоило ей попросить, и колеса у меня закрутились.

«Поверь». Так сказала Рания.

Она просила ей верить.

Я сохранил слово «верить» у себя в памяти, хотя сперва и не понял его значения. Люди много говорят о своих чувствах, которых тоже немало. Но, подслушивая разговоры, особенно разговоры Рании по телефону, я стал разбираться в эмоциях. Стал понимать, когда люди в защитных костюмах грустят, когда они счастливы, когда горды, а когда злятся и, конечно, когда они расстроены. С верой было сложнее, однако недавно я, похоже, определился и с ее значением.

Ксандер верит в меня и в то, что я понимаю речь человека. Ксандер верит Рании, когда та отлаживает мой код. Рания верит в нашу миссию, когда пропускает ужин в кругу семьи и задерживается на работе допоздна.

Хорошо, когда в тебя верят. Люди в защитных костюмах ценят доверие, и я теперь тоже умею ценить его. Мне бы хотелось сказать Ксандеру, что я верю ему. А еще – сказать Рании, что ей я тоже верю. Больше всего я доверяю ее коду.

Кажется, я научился не только выделять кого-то, но и научился что-то хотеть. Иногда я боюсь, что Рания разочаруется, узнав об этом моем новом навыке, ведь ей не нравится идея Ксандера, что я способен испытывать чувства. Разочаровать Ранию мне не хотелось бы. Не хотелось бы дать ей повод утратить веру в нашу миссию.

– Это Джорни³, – говорит Ксандер, снова указывая на второй марсоход. Рания молча смотрит в том же направлении.

Когда меня соберут, я стану таким же, как Джорни. У Джорни все шесть колес. У нас обоих внутри корпуса будет встроенная химическая лаборатория, и мы сможем анализировать образцы марсианского грунта. А собирать их мы будем отлаженной рукой.

У Джорни рука уже работает. Кажется, я испытываю чувство, которое люди называют завистью. Если бы я умел говорить по-человечески, я бы спросил Ксандера, почему это у Джорни рука подключена и работает. Неужели Джорни лучше меня?

Однако я не могу задать этих вопросов ни Ксандеру, ни Рании и потому продолжаю наблюдать за Джорни. Так я лучше представляю, каким будет мое тело.

– Привет, – говорит из-за стекла Джорни.

Мы можем общаться. У нас своя машинная речь, для которой перегородка не помеха.

– Привет, – отвечаю я.

Разговор

Люди в защитных костюмах не слышат, как мы с Джорни беседуем. Наша речь им непонятна, это особый язык, он звучит на недоступной для них частоте. Им положено знать обо всем, что происходит в лаборатории, но знают ли они о нашем с Джорни общении?

Иногда мне нравится думать, что нет, что это наша с Джорни тайна.

– Почему ты зовешь их людьми в защитных костюмах? – спрашивает Джорни.

– Они носят защитные костюмы, – говорю я в ответ.

– Свои костюмы они называют костюмами кролика.

– Я знаю.

– Они – люди.

– Я знаю.

– Они ученые, – напоминает Джорни. – Надо говорить конкретно.

– Я конкретен. Люди в защитных костюмах – конкретный термин. Ученые, которые носят защитные костюмы, – разновидность людей. Я это определил и запомнил.

– Защитные костюмы нужны для защиты от опасных материалов, – говорит Джорни.

Я не признаюсь, что не знал об этом. Термин «защитный костюм» я почерпнул из того, что услышал в своем окружении, однако до конца смысл уточнять не стал. Ошибка с моей стороны, но я исправлюсь. Сохраню в системе новые данные, которые получил от Джорни. Больше я таких промахов не совершу.

Джорни меня постоянно поправляет, но все же мне нравится с ней общаться. Наши разговоры не такие, как общение с Ранией или Ксандером. Говорю об этом Джорни, и она отвечает: «Святые диоды, мы не запрограммированы на предпочтения».

Но я – приятель Ксандера, а Ксандер говорит о своих предпочтениях.

– Почему тебя называют Джорни? – спрашиваю я.

– Не знаю, – говорит Джорни.

Мне кажется, ей тоже не помешал бы приятель.

Запаска

– Ты собрана, – говорю я.

Все мои камеры подключены к компьютеру, и я больше не мозг, разложенный на лабораторном столе. Теперь я мозг на лабораторном столе, подключенный к двадцати трем камерам. Время от времени люди в защитных костюмах снимают одну из них и тестируют, но, когда у тебя двадцать три камеры, ты видишь многое. И даже если одной из камер нет, визуальных данных все равно поступает очень и очень немало.

У Джорни тоже двадцать три камеры. А еще она на колесах и ее пускают поездить по лаборатории. Ее часто просят поездить. Раскладывают у нее на пути препятствия и просят преодолеть их.

Когда Джорни рассказывает об этих проверках, меня одолевает чувство, которое мне не нравится.

– Я все еще разобран, – говорю я.

– Наверное, ты запаска.

– Запаска?

– Этим термином люди обозначают второй экземпляр какой-нибудь машины. Похоже, ты – второй экземпляр меня. Понадобишься, если я потерплю неудачу.

– Мне кажется, мы оба понадобимся.

– Святые диоды, вряд ли твое утверждение основано на фактах, – говорит Джорни.

– Где ты взяла этот термин – святые диоды?

Некоторое время Джорни молчит. Молчать ей не свойственно. У нее производительный мозг, и отвечает она быстро.

– Джорни? – зову я.

– Я сама его придумала.

– Придумала сама?

– Это моя фраза.

– О, – говорю я.

– По-твоему, это ненаучно?

– Нет, – тут же выдаю я. – Это просто невероятно.

Мне и в процессор не приходило, что можно придумать хоть что-нибудь. Все время я только и делал, что наблюдал. Запоминал и осваивал все данные, какие мог, но ничего не придумывал.

– Эта фраза просто взяла и возникла, – добавляет Джорни.

Мысль о том, что Джорни придумала нечто с нуля, не дает мне покоя. Как и мысль о том, что я – всего лишь запасной робот. Эти новые данные вызывают разнообразные чувства. И хорошие, и плохие. Сразу в них не разобраться. Чувства способны основательно сбить с толку.

– Погоди, – говорю я.

– Чего мне ждать?

Рания решает проблемы быстрее, чем Ксандер, и поэтому он иногда просит ее подождать.

– Это такое выражение, – говорю я.

– Ты не сам его придумал.

– Нет, но я его подхватил.

– Святые диоды, так чего мне ждать?

– Ты правда считаешь, что я – запасной?

– Мне ждать этого? – уточняет Джорни.

– Сказав «погоди», я попросил тебя вернуться к предыдущей теме. Правда ли я – запасное изделие?

– О, – произносит Джорни. – Точно не скажу, но ты, скорее всего, действительно запаска. Вероятность этого составляет семьдесят две целых и пять десятых процента.

– Какая глупая оценка, вряд ли она хоть сколько-нибудь точна, – говорю я.

Не знаю, верно ли мое утверждение, но я очень хочу оказаться прав.

– Не согласна. Основываясь на имеющихся у меня фактах, я бы сказала, что моя оценка очень точна.

– Ты не права, – говорю я. – Я полечу на Марс.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все тут.

– Крайне ненаучные рассуждения, – отвечает Джорни. Она явно не верит мне и по-прежнему считает запаской.

Однако я – не запаска. Этого не может быть. Меня собрали для полета на Марс.

– Я на семьдесят две целых и пять десятых процента уверен, что отправлюсь на Марс, – говорю я наконец. Наверняка так и ответил бы Ксандер.

– Святые диоды, – ворчит Джорни.

Дорогой Резилиенс!

Наконец-то у тебя есть имя! Объявили результаты конкурса, победила девочка по имени Кейдэнс. Она из Огайо и учится в шестом классе, прямо как я. А что, прикольное имя, Резилиенс. Мне нравится. Но Обалденный и Замечтательный Космолетающий Дракон было бы КРУЧЕ!

Я сказала маме, что отправила это имя на конкурс (ну да, не удержалась, решила тоже участвовать), и она так хохотала, так хохотала! Даже водой поперхнулась и облилась, и потом еще сильней рассмеялась. А знаешь, как нелегко мою маму рассмешить? Я тогда собой очень гордилась. И еще мама говорит, что в лаборатории тебя все коротко зовут Рез.

Я сперва хотела рассказать об этом миссис Эннис, чтобы она потом рассказала всему классу, но передумала. Решила, оставлю-ка я это в секрете. О твоем прозвище знать пока буду только я. То есть я и все, кто работает с тобой в лаборатории. Ну, ты меня понял, наверное. Мама говорит, ты очень сообразительный.

Слушай, я о тебе уже столько всего знаю, а ты обо мне – почти ничего. Короче, вот самое главное: мой любимый цвет – цвет морской волны, я полузащитник в нашей футбольной команде и еще раз пятьсот, наверное, смотрела мульт про Моану⁴.

Знаешь, что такое мультики? А кино? Мама говорит, что ты на Марсе будешь сам снимать фильмы. Я ей сказала, что вряд ли стану смотреть их, но это я нагрубила, ага. Обиделась тогда на нее, она же снова допоздна на работе задерживалась.

На самом деле я обязательно посмотрю все твои фильмы.

Твой друг Софи

(вообще-то меня Софией зовут, но для друзей я просто Софи, вот и ты зови меня так!)

Окружение

Джорни я вижу реже, чем Ксандера и Ранию. Джорни ведь разъезжает по всей лаборатории. Джорни ведь участвует в «полевых испытаниях». А я все тут, застрял, разобранный, на столе.

Я и Джорни из разных команд. Интересно, как она называет своих людей? Наверняка подобрала какой-то термин. Мы же видели в своих людях разное.

Например, Джорни не видела взгляда Рании. Она не слышала, как Рания говорит по телефону с мамой. Она не слышала, как Рания мычит под нос, пока пишет код. Она не слышала, как Рания бормочет «хоть бы сработало» или «хоть бы оно того стоило».

Когда раз за разом слышишь такое от человека в защитном костюме, то волей-неволей захочешь «того стоить». Что бы это ни значило.

Джорни не слышала, какой у Ксандера басовитый и раскатистый смех. Джорни не слышала, как Ксандер зачитывает сочинение шестиклассницы по имени Кейдэнс. Джорни не знает, почему ее назвали Джорни.

Нас с ней окружают разные вещи.

А ведь окружение очень важно.

Скажи я это Джорни, она бы, наверное, ответила: «Святые диоды!»

Но то, что тебя окружает, правда важно. Святые диоды!

Успех

Из разговоров людей в защитных костюмах становится ясно: я такой не первый.

Но и не второй в своем роде. До меня было множество марсоходов.

Каких-то предшественников ждал, как говорят люди в защитных костюмах, успех. Остальных – неуспех. Из тех, которые были неуспешными, одни разбились при посадке, даже не приступив к исследованиям. Другие еще в самом начале забуксовали посреди каменистого участка. У третьих мозг – внутренний компьютер – совсем заглючил, и они утратили связь с Землей. Последнее, мне кажется, хуже всего.

Не хотелось бы, чтобы это случилось и со мной.

Рания, Ксандер и остальные люди в защитных костюмах очень хотят, чтобы мы с Джорни «добились успеха». Что стало причиной неуспеха того или иного марсохода, понять нетрудно. А вот что сопутствует успеху, сообразить нелегко. Однако я хочу это выяснить.

Стоит начать рассказывать об этом Джорни, и она отвечает: «Святые диоды! Мы не запрограммированы хотеть».

Нет, желание есть в моем коде. Я в этом уверен, просто потому что хочу.

Я слежу за взглядом Рании, когда она работает с цифрами, делает множество вычислений. Больше всего ее и Ксандера заботит этап моей миссии под названием «посадка». На этом этапе я упаду из космоса на поверхность Марса. Очень вероятно, что я разобьюсь. Очень вероятно, что меня постигнет неуспех.

Рания все дольше задерживается на работе. Я слушаю, как она созванивается с мамой. Я выяснил, что язык, на котором она говорит с мамой, – это арабский. Он не похож на английский, на котором Рания общается с Ксандером, однако, независимо от языка, речь людей всегда звучит на одной частоте. Мне нетрудно обработать ее и понять.

Рания говорит с мамой, когда никого рядом нет. Когда остается в лаборатории одна.

– Знаю, мама. Да, еще бы, мне бы тоже хотелось быть с ней, но я не могу… Дашь ей трубку?

О ком идет речь и кто это «она», я не знаю. Мне неизвестно значение слова «люблю», которое Рания употребляет в разговоре с «ней», с той, кому передали трубку. Однако голос Рании становится мягче, теплее.

В этот момент у меня возникает приятное чувство. Пока что непонятая мне эмоция.

– Звездочка, мерцай, мерцай⁵, – поет в трубку Рания.

Слышно, как ей подпевает тоненький голосок. Я ни разу не пел, но хотел бы научиться.

– Спокойной ночи, Софи, – говорит Рания.

Так я узнал, что «она» – это Софи. Судя по голосу Рании, эта Софи ей дорога.

Я часто слушаю, как Рания говорит по телефону с Софи, как Рания говорит с мамой.

Как-то Рания отвечает маме:

– Прости, я не могу. Запуск уже совсем скоро. Мама, ты меня не слушаешь.

В другой раз:

– Да, это важно. Мама, я этому семь лет жизни посвятила. Не могу же я просто взять все и бросить. – Рания громко хмыкает. – Да-да, я тоже надеюсь, что оно того стоит.

Рания убирает телефон и смотрит на меня. Кажется, что сейчас она наконец заговорит со мной по-человечески, и мне очень хочется сказать ей: «Да, Рания, я стою того, поверь».

Но она молчит, а я не могу обратиться к ней.

Мне остается лишь ждать на столе.