Читать книгу: «Мотылек в бамбуковой листве», страница 7

– Глеб…

– Что – Глеб!? Ты долги выплатишь?!

– Откуда я деньги-то возьму, а?

– Как это – откуда ты возьмешь?

– Вот именно – неоткуда! У меня карманы, понимаешь ли, это не бездонные мешки, напичканные долларовым купюрами!

– А на кой черт ты одалживался у людей, если понимал, что не сможешь или просто-напросто не захочешь платить им?!

– На кой черт? – удивился Акстафой, – потому что деньги мне нужны – нам, тебе и матери твоей! – жить-то надо! У мамаши твоей такие аппетиты по молодости были, что не напасешься, ей бы квартиру – попросторнее! – а шмотки ей – поярче! Да и ты, в конце концов, рос! У тебя свои нужды имелись. Еду и одежду, думаешь, мы на что оплачивали? За квартиру? Не из воздуха у нас деньги материализовывались в кошельках ведь!? Сам подумай, мы в платном мире живем – тут на хлебе и воде не протянешь, да и они – не со скатерти-самобранки! Люди трудятся, чтобы все это произвести, а труды их – стоят денег!

Глеб промолчал.

– Ты просто-напросто еще не понимаешь, Глеб, как жизнь-то устроена! Вот тебя к ногтю прижмет однажды – у самого будет семья, дети! – вот тогда-то и узнаешь, как ремни затягиваются!

– А ты думаешь, – разозлился Глеб, – что других путей в жизни нет? Нет других путей, кроме твоих?!

– Правильно. Я думаю, что нет! Иначе, будь они, существуй они – эти пути туманные, о которых ты в книжках вычитал своих заумных! – существуй пути эти, люди в соответствии с ними жили бы, а люди живут так, как все, и я сам – живу как они!

– Опять ты за свое! Когда ты с долгами расплатишься?!

– У тебя еще вся жизнь впереди, – ни к месту сказал Акстафой, – вот и живи ее!

– Откуда ты взял эти слова, пап?! Какая жизнь – к чертовой бабушке!? Ты чепуху городишь – проснись уже, опомнись!

– Я не сплю.

– Ты спишь, всю жизнь спал!

– Глупости-то не повторяй, – крикнул Акстафой, – опять тебя придурочная мамаша твоя науськала, что ли!? Не слушай ее, у нее самой куриные мозги. А ты знаешь, что она аборт хотела сделать? И если бы не я, не жить тебе на свете белом! Ты мне благодарен быть должен, а вместо того повторяешь слова ее, которым она тебя по дурости своей научила, как бездумный автомат…

– Ты меня, как я вижу, за идиота держишь! – у Глеба в глазах потемнело от злости, рассудок помутился, он зашатался и стукнул кулаком в стену. – Ты ж сам недоносок! Ты просто сучий потрох, ты самый настоящий психопат! Я помню… – Глеб истерически, жутко рассмеялся, – а я же помню, сучий ты сын – ты маму чуть ли не насиловал! В мокрую подстилку превратил ее для своих извращений и утех – ко всяким мерзопакостям ее принуждал, когда я маленьким был, а ты думал, что я сплю, думал, что я ничего не запомню – а вот я запомнил! Я все слышал ушами своими, на то они мне и даны, слышал, как она в соседней комнате плакала и кричала, от тебя отбивалась! А еще ты животное – ты грязное и тупое зверье! – и считаешь себя правым?! Да ведь от тебя воняло всегда как от животного, такой мокрой едкой вонью, как от загнивающей язвы, похотью воняло и психическим расстройством, вот и все, тварь!

Глеб прервался, захлебываясь:

– Не замечал ты, продушился вонью своей – а меня, сына твоего, тошнило, воротило от тебя! И как с тобой мама под одно одеяло только ложилась – ты и ее перепачкал, превратил в тряпку! Но теперь все, конец! Потому как ты мои слова запомни хорошенько – на носу заруби себе, гад паршивый! У меня свои глаза есть, не на затылке! – и всегда были, свое мнение, свои уши есть, я не запрограммированный робот, не автоматизированное чучело, меня науськивать нужды нет, и если я вижу, что передо мной человек недоделанный – чмо тупое! – то мне и объяснять дважды это не нужно, а ты просто ничтожество, я давно хотел тебе сказать, только страху во мне было! Но теперь я тебя из-под земли достану, за волосы вытащу, если опять к маме сунешься со своими извращениями, сволочь паршивая, садистический дегенерат! – еще раз к нам сунешься или будешь звонить, я тебя отыщу живого и ножом зарежу до смерти, до кишок твоих! Голыми кулаками тебя измордую и ножницами откромсаю причиндалы твои, свинья насильничья, мразь!..

– Ты не в себе, Глеб, позже поговорим! – Акстафой бросил трубку.

Глава 9. Дикие утки на спокойной воде

Крещеный расположился в соседнем от Ламасовского, но пустующем из-за перепланировки кабинете – где из мебели имелся старенький стол с телефоном и факсом, единственное кресло, шкаф и несколько стоящих друг на друге коробок; и Данила, раскручиваясь в кресле, барабанил пальцами по подлокотникам, дожидаясь, когда из главного информационного центра министерства внутренних дел – сокращенно, а главное, как звучно-то, ГИЦ МВД – поступит факсовый ответ на срочное требование предоставить сведения о наличии судимостей у лиц, проживавших до переезда в Москве и фигурирующих в списке Акстафоя, а именно по Мирзоеву, Эзре Романовичу и Селифанову, Жоржу Федоровичу. В остальных случаях проверка проводилась по районному архиву – а тут далеко ходить не надо.

Вот Луганшин, Илья Гекторович – первый из святой троицы ранее привлеченных к уголовной ответственности и бывших судимыми. Получил, четырнадцать лет назад, два года колонии по статье 115 – за умышленное причинение легкого вреда здоровью с применением оружия; и именно Луганшин поначалу привлек внимание Крещеного тем, что в качестве потерпевшего был указан восьмидесятилетний пенсионер Астраханский, Станислав Анатольевич – сам Астраханский неоднократно обвинял Луганшина в том, что тот выкрал у него из квартиры некие ценные фамильные вещи.

В пустом деле Нефтечалова, Назара Захаровича, которое Крещеный поверхностно изучил, значилось – что в двадцатилетнем возрасте Назар Захарович был поставлен на исправительные работы за вовлечение несовершеннолетнего в совершение антиобщественных действий.

По Тульчанову же, Аркадию Валентиновичу, Данила установил, что пятнадцать лет назад того оштрафовали на сумму в сто двадцать тысяч рублей за мошенничество – и это, пожалуй, Крещеный находил наиболее безобидным.

Он вновь пробежался глазами снизу вверх – от Нефтечалова до Кузьмича, – по списку имен, столь кропотливо и аккуратно-вычурно записанных, словно их написанием занималась не человеческая рука, но непоколебимая длань самого закона. Даниле уже осточертело тупо ждать, поэтому он потянулся к телефону и набрал номер Акстафоя.

– Глеб, послушай… – вскрикнул Акстафой. – Алле?

– Это не Глеб, – отозвался Данила.

– Вы кто?

– Следователь Крещеный, – ответил Данила, – мы виделись…

– Глаза б мои вас, – крикнул Акстафой, – что надо!?

– Вам неудобно разговаривать?

– Я не хочу с вами говорить! Мне вам сказать нечего!

– Это минуту займет, я уверяю.

– В таком случае – торопитесь, у вас минута!

– Вы с Мирзоевым, Эзрой Романовичем – знакомы?

Акстафой кашлянул в трубку:

– Да.

– Вы и у Мирзоева деньги занимали?

– Да! – откашлявшись, крикнул Акстафой. – Занимал я у Мирзоева, он мне своей рукой из своего кошелька отсчитал, по своей воле, а что – это преступление!? Или он на меня заявил?

– Нет, не заявил, – ответил Данила, – с Антоном Натановичем Овечниковым – знакомы?

– Знаком – и это, наверное, преступление!

– И у него занимали, правильно?

– Не помню, может – да, а может – нет! По мелочи одалживал. Но я Овечникову все до копейки выплатил – до копейки!

– А с Нефтечаловым, Захаром… – Данила повернул к себе листок, – с Назаром Захаровичем – вы тоже знакомы?

– С Нефтечаловым? – Акстафой задумался. – Сто лет как в море корабли. Не встречался я с ним со школьной скамьи.

– Странно, – Данила почесал бровь, – а почему же в списке, если верить, по меньшей мере шестимесячной давности, среди ваших кредиторов имя Нефтечалова?

– В каком списке?

– Мы его от вашего сына получили, – ответил Данила, – от Глеба. Вы не составляли список людей, которым задолжали?

– Да, – раздраженно прыснул Акстафой, – я записывал давно, потом бросил.

– А что Нефтечалов?

– Не мог я Нефтечалова в список занести – все-таки помню, собственной рукой писал!

– А у Нефтечалова вы деньги занимали?

– Не помню… я ведь говорю, что лет десять, а может, и того больше, с ним не встречался – как с армии он возвратился.

– А он в армии служил?

– Служил, – рявкнул Акстафой, – он ветеран чеченско-русской войны! По крайней мере это последнее, что я о нем помню.

– Ясно.

– Минута ваша кончилась, – Акстафой бросил трубку.

Крещеный вслушивался в аритмично-липкие, склеенные в непрерывную вереницу гудки. Затем поднялся из-за стола, взяв папку с информацией по Нефтечалову, Назару Захаровичу – он живет по адресу Преображенская 14, квартира 101, работает слесарем по ремонту и обслуживанию тепловых сетей, а на имя его зарегистрирована «Волга» ГАЗ-21, но ее номера не совпадали с переписанными Данилой и Аграфеновым, – и, пробегая глазами по делу, Данила прошел по помещению, остановился напротив окна, из которого открывался вид на церковь с голубыми куполами и черносливовым небом над ней – а в нетронутом ветром, будто безвоздушном пространстве за стенами отделения милиции, не встречая никакого сопротивления, опускались по вертикальной линии миллиарды белоснежных, белокурых пушинок. Стелились ковром, отпугивавшим своей сверхъестественной белизной.

– Ага, а вот это уже интересно! – пробормотал Данила, водя пальцем по испещренному отпечатанными буквами листу.

Он подошел к столу, повернул к себе телефонный аппарат и, взяв трубку в ладонь, набрал номер и ждал, ответит ли кто.

Данила услышал щелчок – кто-то поднял трубку – и тишину.

– Алле, – спросил Данила.

– Кто это? – отозвался голос.

– Я с Нефтечаловым говорю?

– А вы кто?

– Вы Назар Захарович? Меня зовут Данила Афанасьевич…

– И что вам надо? Я не покупаю.

– А я не продаю. Понимаете, я из отделения милиции вам звоню.

– Не понимаю вас, – сдержанно проговорил Нефтечалов.

– Дело в том, Назар Захарович, – вспотев от жары, произнес Данила, – что я вам звоню, потому как ваша фамилия значится в списке лиц, у которых Акстафой, предположительно, одалживал крупные суммы.

Нефтечалов промолчал.

– И я хочу узнать у вас, – Данила оттянул воротник рубашки, – не знакомы ли вы с Акстафоем, имя его Алексей Андреевич?

– Знаком. Но пути наши давным-давно не пересекались.

– Скажите, Назар Захарович, а Акстафой у вас когда-нибудь просил ему помочь финансово?

– Да, – проскрежетал Нефтечалов. – А в чем дело? С тех пор уже лет девять-десять прошло. И от Леши ни слуху, ни духу.

– А какую сумму он занимал у вас?

– Не помню, я не считал – но около двухсот тысяч.

У Данилы глаза сверкнули:

– Немалая сумма!

– Пожалуй, – безразлично ответил Нефтечалов.

– Вы ему сразу…

– Нет, я ему неоднократно оказывал помощь – вот и набралось.

– Скажите, а Акстафой вам планировал возвращать эту сумму?

– Да.

– Но не вернул?

– Не вернул, – скучающе-нетерпеливо сказал Нефтечалов.

– И вы не требовали у Акстафоя вернуть вам эту сумму?

– Нет.

– За прошедшие годы – ни разу?

– А я не нуждался, – сказал Нефтечалов, – я ему добровольно финансовую помощь оказывал – на семью, а у меня-то семьи нет.

– А что значит, по-вашему, добровольно?

– По своей воле.

– А найдутся и те, кого Акстафой принуждал?

– Они себя сами принуждали, – усмехнулся Нефтечалов.

– Кто?

– Все, у кого Леша помощи просил.

– Не понял, к чему они себя принуждали?

– Да что вы из меня тяните, – спросил Нефтечалов, – я вам уже сказал, да вы и не хуже меня знаете, человек человеку – волк. Они живут каждый день, будто от себя отрывают, отрезают по куску – и мелочны до безбожия, хотя не знают, что такое настоящие потери, а сам я деньги – невысоко ценю.

– А что цените?

– Товарищество.

– То есть Акстафой вам зарок давал, клялся и божился, что деньги вернет, но и пальцем не пошевелил – я так понимаю?

– Мне было очевидно, что Леша ничего не вернет.

– А почему нет?

– Откуда бы он такую сумму взял?

– А почему вы продолжали ему помогать – из-за семьи его?

– Потому что мог, – ответил Нефтечалов, – потому что мне это просто, а еще у него – семья, а семья – это, понимаете ли, святое.

– Как и товарищество?

– Как и товарищество.

– Скажите, пожалуйста, Назар Захарович, а вы с сыном Акстафоя знакомы?

– С Глебом-то?

– С Глебом.

– Забавно, что вы спросили, – сказал Нефтечалов. – О Глебе у меня только светлые воспоминания сохранились. Я его пацаненком шести-семи лет запомнил – храбрым, веселым и бойким, – и мне хочется верить, что он таким и остается.

Данила кивнул.

– Скажите, Назар Захарович, а Акстафой ваши убеждения – о товариществе – разделял? Или вы ему просто были удобны?

– В каком смысле удобен?

– Как ходячее портмоне, – рискнул Данила, – в которое всегда можно сунуть руку без ущерба – без скрытой ловушки в нем.

Нефтечалов посмеялся.

– Я не хотел вас задеть.

– Хотели, только не пойму – с какой целью? Вы меня вокруг пальца водите, а я, между прочим, не дурак – я ветеран войны.

– Вы меня неправильно поняли, Назар Захарович, простите, моя оплошность – я к работе приступил недавно, – промямлил Данила, – дело такое, есть вероятность, что вас могут вызвать как свидетеля. Понимаете, на Акстафоя подали в суд за неуплату долгов… и, возможно, что ему угрожали расправой, обстоятельства дела весьма запутанные и до конца еще ничего не выяснено, и вот меня поставили заниматься звонками – мне надо связаться и переговорить со всеми людьми из списка, а их тут, немного-немало, с дюжину. И ваша фамилия в списке.

– Да, я понимаю, – коротко ответил Нефтечалов.

– Вы об Акстафое какого мнения?

– Мне он ничем не навредил – вот и все, что я могу сказать.

– Но ранее, Назар, вы признались, что осознавали – Акстафой не вернет вам деньги, пусть и утверждает обратное, а значит, вы можете охарактеризовать его как ненадежного человека?

– Ваши слова – не мои.

– Мне известно, что вы ветеран русско-чеченской войны. И с тех пор, как вы вернулись – Акстафой с вами не связывался?

– Нет.

– А он знал, что вы проживаете по прежнему адресу?

– Откуда мне знать, что Леша знал, а чего – не знал?

– Но факт таков, что Акстафой не пытался контактировать с вами?

– Не пытался.

– Вы дали Акстафою понять, что его долг прощен? Или же он все-таки намеревался расплатиться с вами в дальнейшем?

– И то, и другое одновременно.

– А давно вы с Акстафоем знакомы?

– С детства, со школы.

– Значит, фактически, он вам приходился как брат родной?

– Да.

– И вас ничуть не огорчило, не разозлило, что он просто-напросто себе позволил кануть в лету с таким долгом? Будто бы набил сумки вашими деньгами и исчез – как вор. А вы не думали, Назар Захарович, что Акстафой, может быть, с вами нарочно, так сказать, встреч избегает – потому что боится, как бы вы не потребовали ему возвратить то, что вам причитается?

Нефтечалов не отвечал.

– Алле, вы там? – спросил Данила.

– Не пойму я ваши процедуры, на что вы меня разогреваете – и продолжать с вами беседу отказываюсь, – ответил Нефтечалов.

Крещеный только открыл рот – но в ухе ритмично загудело.

Он внес в записную книжку информацию о транспортном средстве Назара Захаровича – светло-голубая, небесного цвета, «Волга» ГАЗ-21 с номерами «С001КБ40», – и вышел в коридор, столкнувшись в коридоре с участковым инспектором Аграфеновым, а потом влетел на духу в кабинет Варфоломея.

Ламасов внимательно изучал дактилоскопическую карту, представляющую собой бланк-лист с отпечатками пальцев, полученными с использованием типографической краски – дактилокарта на Гоффа, Богдана Дорофеевича, гражданина РСФСР, в графе основание для постановки на дактилоскопический учет указано постановление о привлечении в качестве обвиняемого…

Варфоломей поглядел на Данилу, который поразмахивал перед ним записной книжкой.

– Что, Даня?

– Мы с Аграфеновым, – слегка запыхавшись, проговорил Данила, – едем обратно на Головольницкую – машину искать.

– Машину… какую машину? Чью?

– Нефтечалова.

– Нефтечалова? – удивился Варфоломей. – Это который самый последний в списке Акстафоя?

– В том и дело, что я Акстафою позвонил прежде, чем кредиторов его проверять – а он мне знаешь что ответил – что Нефтечалова у него в списке нет и быть не может!

– Странно, но Глеб…

– Хорошо бы нам и к Глебу домой заскочить, – перебил его Данила, – своими глазами, не чужими, на списочек поглядеть.

– Верно.

– У меня есть одна мысль, – сказал Данила, – плюс я до самого Нефтечалова дозвонился и выяснилось, что у Акстафоя перед ним давнишний невыплаченный долг – на крупную сумму.

– Какую?

– Двести тысяч.

Ламасов задумчиво постучал костяшками пальцев по столу.

– Значит, он все-таки мог быть в списке?

– Сомневаюсь, потому как Акстафой мне своим языком сказал, что с Нефтечаловым десять лет не пересекался, а Нефтечалов подтвердил. И сам Нефтечалов меня пытался убедить, что долг Акстафою якобы давным-давно простил.

– И ты ему поверил?

– Пожалуй, – признался Данила, – но чутье мне подсказывает, что Нефтечалову, может, какая-то глубоко личная обида за душой покоя не дает – и от денежных вопросов она далекая.

– Поверю чутью твоему, но Глеб, получается…

В коридоре – позади Аграфенова и Крещеного, – компактной и нарумяненной фигурой нарисовалась Алиса.

– Варфоломей Владимирович… – протолкнулась она.

– Да, Алисонька, что? – жестом пригласил ее Ламасов.

– К вам Гофф явился, Богдан Дорофеевич, и Рябчиков, Борис Геннадиевич, – проговорила Алиса. – Гофф спрашивает, кто главный по делу об убийстве на Головольницкой… а Рябчиков спрашивает то же самое.

– Гофф?! – оживился Варфоломей, – живо тащи этого! А вот Рябчиков пускай покукует в коридоре – урок ему, значитца, и может быть, что в следующий раз научится Бориска наш тщательнее, внимательнее квартиросъемщиков подыскивать – а не абы кого!

– Слушаюсь, Варфоломей Владимирович! Гофф, вы где!?

– Варфоломей… – окликнул Данила.

– Слышал, – отозвался Ламасов, – езжайте, если надо – а мне Гоффа допросить нужно – он прославился как удачливый квартирный вор, известный по кличке Конек-Горбунок, влезал через балконы и форточки, пока однажды черту не переступил и его не поймали за нахрапок, значитца – а жертвой его был семидесятилетний житель Капитолийского района Асламов, Эрнест Ольшанович! Так вот Гофф этот – Ефремову бутылку покупал!

– Гофф, значит? – задумался Данила.

– Езжайте, добро! – отмахнулся Ламасов.

Глава 10. Глубокая выщербина на алмазе

Когда Крещеный с Аграфеновым вышли, потолкавшись в дверном проеме, розовощекая Алиса ввела Гоффа.

– Ну-с, Гофф, – Варфоломей жестом пригласил вошедшего, – ты будь как дома, присаживайся, пристраивайся поудобнее! Может, останешься у нас…

На Гоффе была старая поношенная черная куртка, маленькая вязаная шапочка на макушке, почему-то мокрые волосы зачесаны за уши, худые ладошки протиснуты в карманы джинсовых брюк. Изучая то вошедшего Гоффа, то поглядывая в твердотельную папочку с файлами, Варфоломей потянул время, поулыбался, завел песенку:

– …а снится нам не ропот космодрома, – негромко, молодецки-протяжно распевал он, – не эта ледяная синева, а снится нам трава-трава у дома – зеленая-зеленая трава… м-да!

Вошедший опустился на скрипнувший стул.

– Можешь, Гофф, меня лейтенантом Ламасовым называть, если захочешь обратиться, – вежливо сказал Варфоломей. – Вот, например, если ты, Гофф, с повинной к нам пожаловал…

– Я скажу, – начал Гофф.

– Ну а я выслушаю.

– Я к убийству Ефремова непричастен, – ответил Гофф, – это вам факт, а будете на меня время терять – коцап ваш ускачет.

– И все?

– Вам нужно убийцу Ефремова найти – я не убивал, – сказал Гофф, – а все, что за рамки следствия выходит, не ваше дело.

– Ты мне расскажи-ка, Гофф, как ты в квартире Ефремова оказался? Знаю, что ты ему бутылку покупал, – Варфоломей стиснул зубы. – С намерением, может, каким? Опоить хотел, а потом, может – пуф! – и подушку ему на лицо! И денежки у него из-под скатерти – вжик! – и в кармашек, а оттуда и гуляй себе!

– Интересненько! – сказал Гофф. – Только неувязка у вас, товарищ лейтенант, потому как Ефремова – из ружья смочили.

– Ты мне, Гофф, не юли, а рассказывай! Рассказывай, раз уж сам пришел!

– В понедельник, – начал Гофф, – вечером я попутку поймал, а за рулем мужик сидел – Акстафой фамилия. Воняло от него, конечно, носками да ногами, но мужик он оказался недурственный. Меня подсадил. Может, думал, я сирота какой, внешность-то у меня обманчивая, а я и пользуюсь – и он, по-видимому, меня жалел по-своему. Ехали мы по федеральной автодороге М-10, там по обе стороны дренированные террасы с березками, красиво мерцающими в лунном свете. Мы разговорились по душам, и Акстафой меня предупредил, что ночью – в городе только экскурсоводы местные меня на водоканал посмотреть поймают, а оттуда уж прощай, родина, и здравствуйте – буль-буль карасики. Пригласил Акстафой меня к нему на квартиру, значит, переночевать, а я не отказался, мне идти некуда было – и вот сночевал я у Акстафоя…

– Так-с…

– Во вторник я, утром, по городу подумал прогуляться, поглазеть на достопримечательности да о трудоустройстве поспрашивать, а тут меня Ефремов подкараулил, Егор Епифанович, – он меня за руку хвать! – как кота за хвост, и давай уламывать, чтобы я ему мусор помог вынести, а потом к себе на хату пригласил, и вот между нами беседа случилась, узнал я от Ефремова, что у него поминки по сыну его Тарасу, который служил милиционером – и Ефремов об услуге попросил, сбегать ему за бутылкой…

Гофф замолчал на минуту:

– Ну, отказываться я не стал, пожалел старика. Вернулся, а он из шкафа мне пистолет приносит – пистолет Макарова, значит, объясняет, дескать – это служебное оружие Тараса, лопочет непонятное что, а потом как брякнет! – мол, никто его всерьез не воспринимает, что после смерти сына, Тараса, ему выхолощенную, говорит, подсунули пищалку – а что ему с нее? Без пружин, без курка, без спусковой скобы. Мол, отполировали только до блеска – для виду. И вот так, слово за слово, напел он мне, что Тарас его служил с товарищами своими Данилой и другим – Варфоломеем. А потом спрашивает, серьезно так, основательно, служил ли я в армии? А я ему, мол, служил, а он мне – когда? А я ему, дескать, в мирное время! Ну, Ефремов, вижу, обманулся во мне и рожу-то скривил, а потом говорит назидательно – значит, и вовсе не служил! – ну а я что, спорить с ним не стал. И тут вдруг сует он мне, получается, пистолет Тарасовский и спрашивает, смогу ли я разобрать и заново собрать, потому как пальцы у Ефремова, по словам его, заскорузлые стали, бесчувственные с возрастом, мелкие детали ощупью уже не различает и уж больно хочется ему понаблюдать! Сказал, что раньше любил смотреть, как Тарас свой пистолет разбирает, собирает и чистит – как самый настоящий аккуратист, филигранно, заученными движениями.

Варфоломей послушал Гоффа, кивнул:

– Ну, дальше…

– Я не отказался, значит, как умел, как научили меня в армии, проделал… камеру расширительную, втулки и рулон, затвор и пружину возвратную… в общем, разложил в алфавитном порядке по столу детали, а потом для Ефремова пистолет вычистил, смазал и собрал заново. И Ефремов к водке почему-то не притрагивался железно, сдержанно, нервно, пока я не ушел, а ушел я от него рано – почти сразу, потому что мне не улыбалось, чтобы вот товарищи Тараса, Данила этот да Варфоломей меня застали, когда придут к Ефремову, чтобы Тараса помянуть. Ефремов мне сказал, что Варфоломея ждет, а потом, когда я с пистолетом-то кончил – он у меня спросил, как, дескать, на мой взгляд, сгодится ли еще, чтобы его в бою применить? Но я ему однозначного ответа не дал – и мы с ним распрощались, хотя идти мне было некуда, и я подумал, что Акстафой не будет против, если я перекантуюсь у него…

Варфоломей слушал, а Гофф продолжил:

– А вечером – странное началось! – к Акстафою, значит, какое-то бычье приперлось, стучались к нему, а он присмирел, притворился, якобы квартира пустует, но они не отступались! По-видимому, кто из них к Ефремову зашел, а от него принялся Акстафою звонить – но Акстафой свою лямку тянул, трупом прикинулся! В молчанку играл. Потом, значит, вроде бы прекратилось все – минут пять-десять, навскидку, Акстафой перетерпел, значит, а потом побежал к телефону, чтобы Ефремову дозвониться – так вот выйти из квартиры ему, видать, боязно сделалось. У Ефремова он хотел узнать, кто приходил – не к нему ли? Ну, он до Ефремова-то вроде как дозвонился, пытался что спросить, а потом все и закрутилось лихим колесом – видать, не Ефремов ответил ему, а другой кто! – из Акстафоя аж весь дух вон, – и послышались голоса, а потом стрельба, но все прервалось, как и закрутилось, во мгновение ока. И слышали мы, как из квартиры Ефремова какой-то мужик деру дал, а потом я вышел – на лестничную площадку-то! – посмотреть, что с Ефремовым, а он насадо, труп-трупом валялся, руки как Христос на кресте раскинул и лежит, кровоточит, как живая дышащая рана, и рубаха на нем вся в крови и жутких прорехах, столько дыр, как в кроссворде – что хоть бери да разгадывай, буквами все заполняй, а Ефремов глаза на меня тускнеющие закатывал, пытался хрипеть, а потом умер – так вот и застрелили его, из ружья-то.

Варфоломей покивал, подождал.

– А чего ж ты, Гофф, смотался с места преступления?

– Подумал я так, что надо лучше поостыть дать заварившейся каше, а уж потом – за расхлебыванье браться, – ответил Гофф. – К тому же кто знает, зацапали бы меня над трупом на месте да головомойку принялись чинить, а поступки мои прошлые – как мои личные присяжные, вот только они не в мою пользу метят. Но оправдываться я не стану. Срок я свой отбыл, а в отношении Ефремова – злого умысла не имел и его не убивал.

– Вот любопытно мне кое-что, – сказал Варфоломей. – Почему же Акстафой о тебе, Гофф, и словцом не обмолвился?

– Вот уж не знаю, – ответил Гофф. – Хотя я ему, прежде, чем уйти, наказал, чтобы он обо мне не упоминал милиционерам.

– Угрожал ему?

– Нет, ну, хотя, может быть, в шутку припугнул.

– Шутку твою, милый мой родной, видать, Акстафой всерьез воспринял – он и пистолетик с места преступления утащил.

– К чему это вы, шеф, намеки делаете?

– А я не намекаю – я тебе в лоб говорю! Ты Акстафою ножом пригрозил – колись! – и Ламасов посмеялся своему каламбуру.

– Никому я ножом не угрожал! – запротестовал Гофф.

– Акстафой, получается, тебя от меня скрывал по доброте душевной!? – усомнился Варфоломей. – Да он тебя вот – пять минут отроду! – знал! Ради какой выгоды тебя выгораживать?

– Так ведь знает Акстафой – что вины моей в смерти Ефремова нет! Мы с ним в одной лодке качались… а может, он подумал, что ему бы лучше язык придержать по моей персоне, ведь я-то, небось, вам могу порассказать такого, чего он не расскажет. Да вот хотя б, как мне думается, что Ефремов под пулю случайно попал.

Варфоломей сказал:

– Ну-ну, дальше-дальше…

– …что пуля эта, из бердыша-то, не на Ефремова, а на Акстафоя заряжена – к тому же Акстафой, может, и сам подумывал меня прихлопнуть, знаете, как свидетеля вот, как мыслителя! Я ведь мозгами шевелить умею, нетрудно дойти до истины – вот вы пораскиньте серым веществом, задействуйте извилины свои – на кой черт Акстафой пистолет свистнул?

Варфоломей, многозначительно улыбаясь, хмыкнул.

– Так что обо мне – о Гоффе, Богдане Дорофеевиче! – обо мне думайте, товарищ лейтенант Ламасов, как заблагорассудится вам. Вы человек рассудительный, не зря в начальники вышли! Но Ефремова я не убивал – это все, что мне имеется по факту сказать.

– У тебя уже бывали случаи, – напомнил Ламасов.

Гофф промолчал.

– Интересует меня, – сказал Варфоломей.

– Спрашивай – ты ж всему голова, шеф!

– Вот вижу я, Гофф, если меня глаза не обманывают, если не чертовщина это какая-то, не флер дьявольский – вижу, что передо мной человек с непочатой невинностью, с детским личиком, с розовыми щеками младенческими, с плечиками как у барышни! – Варфоломей хлопнул в ладоши. – И это с такими-то делами за душой! Другой бы уже человеческое обличье утратил, а ты, Гофф – прямо-таки ангельской наружности! Да тебя Ульяна, продавщица в ликероводочном, с мальчишкой пятнадцатилетним спутала – а тебе, Гофф, сколько? Сорок два годика-то! Вот ты мне объясни, Гофф, как умудряешься – ты иллюзионист, маг? Колдун… чертовщину какую практикуешь?

Гофф весело-задиристо посмеялся.

– Имя-то жертвы своей помнишь, Гофф?!

– А я не убивал никого – хотите верьте, а хотите – нет, – худыми руками всплеснул Гофф. – Асламов уже покойником был, может, во сне умер, мне то, дураку, померещилось – спит, а знал бы, что задохнулся он – обратно в форточку шмыгнул бы сразу! Уж что грешил я, воровством промышлял – отрицать бесполезно, а вот к мокрому делу – я в жизни не приступился.

Варфоломей изучал Гоффа подрагивающими глазами.

– Ну что ж…

– Я могу идти?

– Куда идти?

– На улицу.

– А зачем?

– Погулять хочу.

– Холодно там.

– А мне без разницы!

Варфоломей подумал:

– Ты пока в коридоре покукуй и передай Рябчикову, родному моему гостю – чтобы в мой кабинет ножками семенил!