Читать книгу: «Первый Тест На Божественность», страница 6

– «Да, но бессвязно, так что не боись. Тем не менее, ты себя явно не контролировал, – успокоил напарника Толик. – Так вот, тут не слова, тут вещество, которое должно напитываться. Правда, с жидкостями, в целом, проще работать, но тогда нужно под конкретного клиента подгонять, а он ничего такого не мог успеть. Короче, просто химик какой так не сможет. Даже прошаренный.»

– Ты бы смог?

– «Я бы смог,..» – призадумался Анатолий. – «Если бы знал, как.»

– Думаешь, то, что ищем?

– «Как минимум, с этим связано. Может, ну его, этого Ермолая? Заманим хозяина на второй этаж, пообщаемся с ним обстоятельно, а там, глядишь, и сами разберёмся?»

– Тебе бы, Толик, только выпотрошить кого! Это мы всегда успеем. Нечего врагов множить. Да и вообще, он может быть не в теме – просто дистрибьютор. Сначала отработаем план «А».

– «А когда всё полетит к чертям, как всегда, перейдём к моему плану «Б» и только время потеряем. Спорим?»

– Молчаливым ты мне нравился больше.

– «Ты мне вообще никогда не нравился.»

– Толик! Не говори так. Ты ведь самое дорогое, что у меня есть! – шепот Ивана сочился сарказмом.

– «Ничего-ничего. Вот помру, тогда посмотрим.»

– Ты только обещаешь.

Собачиться так они могли бы до бесконечности, но тут вернулся Хозяин Зелёного Дома. «Старик имени его не назвал. Надо бы спросить. И кстати, интересно, неужели старый хрыч не знал про водяру? Его-то «слеза» такого эффекта не давала, хотя по вкусу была идентичной. Не знал или решил, что так натуральнее будет выглядеть? По-любому знал, – с лёгкой обидой размышлял Иван. – Нет, с профессиональной точки зрения он поступил правильно – так эффект натуральнее выглядит. Но всё равно кидалово. Припомню.»

Всё это Ясеневу думалось, пока хозяин выставлял на стойку тарелку с жареной картошкой вперемешку с каким-то мясом и жареным же яйцом с зеленью; за ними появились глиняная миска с квашеной капустой и пара ломтей домашнего хлеба. Аромат от всего этого шёл сумасшедший, несмотря на простоту блюд. Оно и понятно: в городе мясо было бы хорошо если охлаждённым, яйцо – блёкло-жёлтым, а не оранжевым, как тут, капуста с химией, а о хлебе и говорить нечего. Небо и земля. Тем более, что в городе пять жрален на каждые сто метров, а тут, на природе, организм воспринимает пищу как добычу. Возможно, последнюю на неопределённо долгий срок. Так что с едой Ясенев справился за несколько минут.

– На здоровье, – с улыбкой сказал хозяин, глядя как Иван хлебом соскребает с тарелки остатки масла. – Ещё?

– Нет. В самый раз, спасибо. Тебя как величают-то?

– Никита я. Местные все Хозяином дразнят.

– Почему дразнят? Не твоё, что ли, заведение?

– Заведение-то моё. – поморщился Никита. – Но хозяин я только тут. Да и тут, честно говоря, так… Хозяева в Городе одни.

– Это эти, что ли… которые выпивку гонят. Тереневские?

– Терентьевы. Ты… – Никита сделал вопросительную паузу.

– Ваня – протянул руку Ясенев.

– Ты, Иван, только особо не шути про них, – продолжил Хозяин, крепко пожав руку. – Не стоит. Они шуток не понимают, а в Городке слова быстро расходятся. И перевираются.

– Понял. Не тупой. Есть люди, с которыми лучше быть предельно вежливыми. Мне не привыкать. Я таких обидчивых часто вожу.

– Шофёр?

– Да не. На охоту вожу. Им иногда надоедает людей гнобить, в офисах да на заводах. Вот они и платят нам, чтоб из какого-нибудь медвежонка душу вынуть. Правда, когда до дела доходит, они больше бухать предпочитают. Слушай! А у этой вашей самогонки противопоказаний нет? А то я бы взял пару ящиков.

– Ну…

– Нет, ты просто не представляешь себе, как эти жирные уроды меня достают! – не дал ему договорить Иван, не увидев в глазах собеседника должного энтузиазма. – Они же, небожители хреновы, считают себя умнее всех. Причём даже здесь, в тайге! Постоянно чем-то недовольны, постоянно читают мне мораль и указывают, что делать, хотя сами ни хрена не знают!

Веришь, нет: иногда хочется к Топтыгину в гости их привести, а ружья предварительно разрядить. Типа несчастный случай… но я ж потом работы не найду. Тут всё на связях, – Ясенев старался не переигрывать с опьянением и давил больше на сочувствие, ибо Никите тоже, похоже, не нравилось быть на побегушках. – А так налью им вашей чудо-водочки, проваляются они пару дней в отключке, а я пока притащу кого-нить и сварганю на костерке. Проснутся на всё готовое, я им втюхаю историю покруче – и всё в шоколаде. Всё равно никто из них не сознается, что пить не умеет и ни хрена не помнит! Охренеть – не жизнь была бы, а сказка! – Ясенев постарался понатуральнее удивиться собственной изобретательности. – Никита, позарез надо! Продай, а? Любые деньги!

«– Гляди, как глаза заблестели!» – шепнула гарнитура. – «Этот своего интереса не упустит.»

– Договоримся, но мне проверить надо, что у нас по остаткам. – Было практически слышно, как крутятся шестерёнки в мозгах у этого парня. Намечалась какая-то комбинация. Будь Никита попроще, дело, скорее всего, ограничилось бы снятием сливок с совершенной сделки, но рисковать испортить отношения с влиятельными людьми ради небольшой прибыли… Нет. Тут дело было в чем-то более масштабном. Хотелось Никитке подняться немного по социальной лестнице. А значит, подвинуть кого-то… собственно, даже не кого-то, а самих Терентьевых.

«Кажется, у нас могут быть общие интересы,» – подумал Иван.

– Кажется, мы можем помочь друг другу, – проговорил Никита.

«– Кажется, ты ему понравился, милый!» – не упустила своего гарнитура.

Ясенев выдавил из себя улыбку.

И только открыл рот, чтобы продолжить интересующий разговор, как в зале у него за спиной повисла тишина.

Поворачиваться Ивану не пришлось: среди разнообразной кухонной утвари у Хозяина стоял надраенный до зеркальной чистоты самовар. Настоящий, с поддувом. Правда, Никита пожертвовал колоритностью в пользу адекватности, и вместо положенного по всем канонам сапога сверху крепились кузнечные меха. Но это не мешало старинному предмету транслировать довольно сносное отражение задней части заведения. В нём было отчётливо видно только что вошедшего в трактир детину, который навскидку, мог съесть целых двух Ясеневых и ещё добавки попросить. Будь Иван повпечатлительней, его бы слегка напрягло то, что здоровяк направился прямо в сторону стойки, не обращая никакого внимания на звучащее там и тут очень вежливое «Поздорову, Вася1». Но Схимник – он на то и схимник, что смотрит на мир взглядом, не замутнённым страхом или искусом.

– «Один из…», как я понимаю? – шепнул Иван Никите.

– Да, но он не решает, так что смысла тему поднимать нет.

– Хозяин-барин, – невольно подколол Ясенев собеседника.

Василий же тем временем прошествовал через зал и сел за единственный свободный стол. Присмотревшись, Иван понял, что только эта мебель могла выдержать такого гиганта. Персональное, так сказать, место, и во всех смыслах удобное: весь остальной зал был как на ладони, и до барной стойки рукой подать.

Хозяин, не дожидаясь заказа, вытащил на свет божий немалых размеров бутыль с янтарной жидкостью и, прихватив с подноса чистую пивную кружку, отнёс на стол к новоприбывшему.

– Опаздываешь, Вася. Чуть стол твой не заняли.

– Дежурная шутка? – негромко спросил Иван, вернувшегося Никиту.

– Ой, не спрашивай… Но за такие вещи нас, барменов, как раз и любят. За дурацкие, повторяющиеся шутки; за умение, не морщась, смотреть на чужих тараканов; за способность присутствовать в жизни человека в самые дерьмовые её часы и ничего не требовать взамен. Кроме денег, конечно.

Иван понял намёк и полез за бумажником.

– Короче, бармен – это эмоциональная проститутка. Некоторые сравнивают с психологом, и да, я могу дать совет, но платят мне не за это. Платят мне за то, что я даю поиметь свой мозг чужими проблемами. Так что… да, проститутка ближе.

– Самокритично. Но я тебя понимаю, брателло. Тоже хочу сменить «вид деятельности», – и, оставив на столе крупную купюру, потребовал: – Номер на ночь, и я хочу уехать отсюда завтра, с ящиком твоего пойла.

– Я поговорю с Васиным братом, он тут недалеко будет, чуть позже. Устрою встречу на девять.

Глава 8 – Кривая русская судьба

Великий Новгород. Старый город.

– Хорошо. Эта часть Ордена мне понятна и симпатична. Люди будут улыбаться, читая об этом в газете, и мне будет приятно, что я могу подарить им надежду в лице Каливы. Но если вы хотите, чтобы я начал верить, то у меня будут вопросы и о менее приятных вещах.

– Смелее, – Инок ждал от Фабера его коронной непредвзятости и желания описать обе стороны медали.

– Не буду даже спрашивать про экзархат и то, как вы умудряетесь сохранять статус-кво с остальной Патриархальной Церковью. Думаю, у нас для этого будет отдельный разговор, учитывая, что именно ради этого меня сюда и пригласили. Для меня сейчас важнее понять, как работает «тёмная» сторона вашего Ордена. Невозможно просто так качать права сильным мира сего. У вас должно быть «силовое крыло» и что-то вроде контрразведки, иначе вас давно бы «съели». И возникает вопрос: как это вписывается в систему христианских ценностей? Или вы делегируете грязные дела вашему таинственному меценату? Ну, так, знаете – «с глаз долой из сердца вон».

– Слово-то какое пакостное – «делегирую», – Инок скривился. – По Руси испокон веков воины-монахи ходили. Правду несли, кривду били. Вот и я у себя таких привечаю. Или, думаете, перевелись?

Репортёр неопределённо дернул головой, как бы требуя пояснения.

– Честно говоря, на эту тему вам лучше пообщаться с Константином Романовичем Волконским, но давайте я опишу вкратце. Вы знаете, в чём заключается смысл фильма «Рэмбо»?

– Посттравматический синдром? – неуверенно протянул москвич.

– Правильно! – одобрительно и с лёгким удивлением подтвердил Инок. – Большинство в «обновлённой» России 90-х воспринимало его поверхностно, просто как очередной боевик. Плохой перевод тоже не помогал, но да, фильм был про парня, вернувшегося с войны и разучившегося жить на гражданке. У нас та же проблема была с воевавшими в Афгане… потом в Чечне. Так вот, Константин Романович, будучи бывшим военным медиком, а далее психотерапевтом, выдвинул интересную теорию о первопричинах посттравматического синдрома и на её основе разработал программу реабилитации. Собственно, так мы с ним и познакомились…

Санкт-Петербург, угол проспекта Энгельса и Гданьской, начало нулевых.

– Да ты совсем охренел?! Ты видишь, что он с моей тачкой сделал?

– Базар фильтруйте, гражданин Савушкин, – старший лейтенант не был новичком и умел абстрагироваться от эмоций. Знал, когда нужно оскорбляться, а когда не стоит реагировать на необдуманные слова, брошенные в пылу ссоры. Поэтому просьба была произнесена спокойно, но веско. Чтоб проняло.

До Савушкина сразу дошло, что из потерпевшего (автомобиль с покорёженным корпусом стоял на обочине) он может быстро переквалифицироваться в задержанного «за оскорбление при исполнении», так что он тут же переобулся:

– Виноват, товарищ милиционер, но вы поймите, эээ… что я страховщикам скажу? Они меня на смех поднимут!

– Со страховщиками я поговорю, – выделил «я» полицейский, – ремонт будет оплачен, но вот заявление писать не надо. – Старший лейтенант поднял взгляд от протокола с показаниями свидетелей, который просматривал уже второй раз, и взглянул на потерпевшего. – По-человечески прошу.

– Хм. Знакомый, что ли? – водитель понял, что денежных потерь не намечается, и заметно расслабился. В голосе теперь звучал скорее интерес, чем негодование. Тем более, что сегодня ты выручишь ГАИшника, а завтра, глядишь, он тебя…

– Первый раз вижу. Но бьюсь об заклад, что парень служил и только что вернулся из командировки.

– Ну и что?

– А ты вспомни новости и прикинь, кто и откуда у нас недавно вернулся, – всё так же спокойно разъяснял полицейский.

– Ааааа… – лицо водителя застыло. В новостях показывали только отрывки. Показывать всё не решились. И не только из-за детей. – Мля…

– Вот именно…

Они не сговариваясь обернулись и посмотрели на закованного в наручники зачинщика, сидящего рядом со служебным автомобилем. Парень как парень. Ничего особенного. Только взгляд застывший, как у наркомана, и мешки под глазами, словно не спал неделю.

– Хрен с ними, со страховщиками, – хрипло прошептал водитель. – Скажу: ветка с дерева упала, лады?

– Угу.

– Ну, вот… – водитель помялся и, отведя взгляд от задержанного, повторил. – Мля…

– Угу, – грустно согласился лейтенант. А что тут ещё было добавить?

Через полчаса, когда представителю страховой компании были даны исчерпывающе-нелепое объяснения водителя и недвусмысленное напутствие старлея, последний сел в служебный автомобиль, на заднем сидении которого уже обосновался зачинщик. Лейтенант направил машину к своему участку и первым нарушил затянувшееся молчание:

– У меня брат афганец,.. – три слова не могли сделать милиционера «своим» для молодого ветерана с выгоревшими глазами, но могли сузить пропасть, которая между ними пролегала. Вроде как «я не могу знать, каково это – бороться с такими демонами, но я помогал с ними драться другому». Иногда это не так уж мало. – Спать-то получается?

Несколько секунд парень не реагировал, но потом его взгляд всё же сконцентрировался на отражении в зеркале заднего вида.

– Сны – это не самое страшное. Сны – это всего лишь плод воображения. Люди спят в безопасности. Сложнее со звуками и с запахами. Знаете, как бродячая собака реагирует на склонившегося человека? Она убегает, потому что думает, что тот поднимает камень, чтобы в неё бросить. Так и я… слышу грохот упавшей кастрюли – и ожидаю удара взрывной волны… слышу запах горелого – и жду криков бьющегося в агонии заживо сгорающего человека… Я не могу это отключить, понимаете? Не знаю, как! Пытаюсь, но не могу! – голос молодого человека задрожал и сорвался.

Старший лейтенант передёрнул плечами, когда мурашки пробежали по спине. Жить в страхе – это почти что не жить.

– Отвезу тебя в камеру. Ты не подумай, дело я замял. Просто брат однажды признался, что в камере, куда мне пару раз приходилось его сажать, он высыпался лучше, чем где-либо на гражданке. Говорил, там не то чтобы спокойно, но… – лейтенант попытался подобрать правильное слово.

– Порядок есть.

– Точно. Сказал, у нас хоть и вяленые все, но хоть устав и инструкция есть.

– В училище это с первого дня вдалбливают, но пока в бою не побываешь, всё равно не поймёшь. И я не понимал. На секунду растерялся – ты труп. На минуту дисциплина отряда пропала – отряду хана, будь ты хоть трижды мастер спорта и обвешан оружием. Война – это командная игра. А тут… тут я один.

– Тут не война.

– Уверен?

– Иногда не уверен. Но тех, кто так не считает, мы как раз ловим и сажаем.

– Ну, вот и сажай.

Санкт-Петербург, Военно-медицинская академия им. С.М. Кирова, начало нулевых.

– Да пойми ты, Константин Романович, дорогой! Ну, нет у нас средствОв на такое, просто нет! Ты же сам видишь, что вокруг творится! Эти грёбаные реформаторы взялись за армию всерьёз, и пока они не наиграются, я не могу тратить средствА не по существу. Не имею права! Последний раз, когда у нас такое затевалось, был сороковой год, и я молюсь всем святым, чтобы в этот раз никакая Германия не решила воспользоваться ситуацией!

– «Не по существу»?

– Вот только не надо этого, полковник. Ты знаешь, что я имел в виду. В отличие от кабинетных крыс, я не считаю вышедших в запас и на пенсию мусором и помогаю, чем могу, но пойми, тут мои руки связаны. Для этого есть специальные отчисления и фонды.

– Я туда обращался, и не раз, это вам прекрасно известно, как и тот факт, что деньги из этих фондов расходятся по карманам упомянутых вами кабинетных крыс.

– А как насчёт Министерства образования или здравоохранения? Это, скорее, по их профилю.

Волконский поднялся со стула и, вытянувшись по струнке, отдал генералу честь.

– Разрешите идти, товарищ генерал? – голос полковника был предельно нейтрален. Он не позволил себе и тени неуважения к старшему по званию.

– Не разрешаю, мля! Сядь, полковник! – показная отстранённость медика взбесила генерала намного сильнее, чем высказанная ранее наболевшая просьба, с которой он и хотел бы, но никак не мог помочь.

– Как ребёнок, ей-богу.

– Я вёл себя как взрослый весь последний год, и мой запрос остаётся без внимания, а между тем люди калечат себя и своих близких. Не говоря уже о репутации армии…

– Ты по поводу репутации армии депутатам заливай, ладушки? – прервал говорившего генерал. – Хотя кто тебя к ним пустит, такого, мля, тактичного.

Покопавшись в столе, он выудил пачку «Беломорканала».

– Слушай сюда, полковник, – хозяин кабинета вытащил одну папироску и с энтузиазмом озарения ткнул ею в сидевшего. – Был у меня не так давно один интересный разговор с капелланом нашим. Рассказывал, что один его земляк, новгородец, не из того, который Нижний, а рядом, на Волхове, так вот, вроде как земляк этот там большой человек, с серьёзными связями. Ещё говорил, что он как раз налаживал между его отделом, или что у них там, и армией более тесный контакт и капеллана нашего к себе звал. Уж не знаю, что именно имелось в виду под «тесным контактом». Ну, так вот, ты поговори с ним, да и узнай. Глядишь, и средствА на программу твою даст.

– Не думаю, товарищ генерал, что мы найдём с этим человеком общий язык. Нашего капеллана я уважаю, из одного котелка ели, по одним горам бегали. Но он, скорее, исключение, чем правило. Я человек науки, а не религии.

– Людям помочь хочешь? – генерал дождался дежурного «так точно» на риторический вопрос. – Тогда найдёшь общий язык, – он щёлкнул настольной зажигалкой и раскурил едкую папиросу. – Вот теперь, полковник, – струя дыма угрожающе понеслась в лицо некурящему Волконскому, – можешь проваливать.

Санкт-Петербург, пышечная на Невском проспекте, начало нулевых.

– Честно говоря, странно, что это вы ко мне приехали, а не наоборот.

– У меня здесь были дела.

– Вы моложе, чем я думал. – Волконский без стеснения рассматривал сидевшего перед ним человека: волнистые волосы, косматая борода, свободный балахон. Они были полной противоположностью друг другу буквально во всём, вплоть до собственно отношения к этой встрече. Медик был предельно серьёзен, а монах слегка улыбался, будто знал наперёд, чем закончится разговор. Те десять-пятнадцать лет, на которые Константин Романович был старше, почему-то совсем не ощущались преимуществом, и это ещё больше его раздражало. Он изо всех сил старался задушить свою предвзятость, раз за разом напоминая себе, ради кого он здесь. Как мантру, повторял, что очереди из желающих ему помочь не существует. Получалось плохо.

– Едва ли это главная причина, по которой я вам так не нравлюсь.

– Заметно, да?

– Уверен, если бы вы не были таким уставшим и чаще тренировались лгать, лицемерие давалось бы вам легче.

– Как вам, например? – «Ну, вот зачем я назвал лжецом человека, у которого собираюсь попросить кучу денег?»

– Я о вас поспрашивал и даже пролистал некоторые ваши труды. – По лицу монаха было непонятно, обиделся он или нет. – Естественно, это не даёт мне права считать, что я вас знаю, но я примерно представляю себе, как и почему вы сейчас сидите напротив меня. По вашему вопросу я понимаю, что похвастать тем же вы не можете.

Иноку нравилось работать с людьми, не разделявшими его взгляды. Ещё больше ему нравилось смотреть, как люди постепенно начинали понимать, кто он есть на самом деле. Но больше всего ему нравилось, когда эти люди вставали под его знамёна. Не из страха, не по обману, а потому что начинали верить. Душевная трансформация.

– Мне известно, что вы новоиспечённый религиозный гуру, резво поднимающийся по карьерной лестнице. Вы на слуху, часто светитесь на телевидении, даже на центральных каналах. У вас есть высокопоставленные друзья в самых разных сферах и железобетонная «крыша». Несколько ваших затей не могли не стоить кое-кому очень больших денег, но пулевых отверстий в вас не наблюдается, что говорит само за себя. – Волконский откинулся на спинку дешёвого пластикового стула и, убедившись, что поблизости никого нет, решил перейти к делу. – Вы как кандидат на предвыборных гонках, творящий добро ради высоких рейтингов. И я пришёл продать вам голоса своих пациентов вместе с собственной душой, чтобы получить взамен финансирование, которое необходимо моей программе реабилитации ветеранов Вооружённых Сил РФ. Помогите мне, и все отставники Северо-Западного округа будут пить за ваше здоровье.

– Вы же не верите в Бога, если я не ошибаюсь?

– Нет.

– Но вы только что предложили мне купить вашу душу?

– Это была фигура речи.

– Замечательно. То есть вы не будете против того, чтобы продать мне свою душу?

– Я вас не совсем понимаю.

– Да и понимать нечего, я предлагаю продать мне вашу душу, что тут может быть непонятного? Вы человек неверующий, так что для вас это не имеет значения. Я же, напротив, человек глубоко духовный, и для меня это важно. – Сильвестр достал салфетку из стоящего на столе стаканчика и непонятно откуда взявшимся в руке огрызком карандаша написал на ней пару строчек. – Вот, контракт на покупку вашей души за один миллион рублей. Это не финансирование, конечно, но на то, чтобы помочь паре пациентов, хватит. Заключим эту сделку, а затем поговорим о финансировании.

– Вы шутите?

– Не в этот раз. Всё серьёзно. Подпишите – и в течение часа на счёт вашего благотворительного фонда поступит перевод.

Волконский пробежал взглядом по бумажке. «Я, Волконский Константин Романович, продаю свою бессмертную душу Иноку Сильвестру за один миллион (1000000 руб. 00 коп.) рублей.»

– Что вас смущает? – Инок по-прежнему протягивал Волконскому карандашик.

– Не знаю. Не имею ни малейшего понятия что именно, но подписывать не стану.

– Миллион рублей?

– Перебьюсь.

– Вы же понимаете, что ничего не теряете в случае отсутствия Бога и души? А приобретаете миллион рублей. Просто так.

– Если она есть, она стоит существенно больше. Если нет, тогда это тоже неравноценный обмен. Терпеть не могу, когда меня пытаются обмануть, и не имею привычки делать это сам.

Инок аккуратно взял салфетку за краешек и поднёс к зипповской зажигалке, зажатой в руке, в которой пару секунд назад был карандаш. Откуда она взялась, Волконский опять не заметил: рук со стола Инок не убирал. Чиркнул кремень, и дьявольская сделка исчезла в пламени, осыпавшись пеплом на пластиковую тарелку.

– Драматично.

– Издержки профессии, – развёл руками монах. Зажигалки в них уже не было.

– Значит, мы не договоримся…

– «Просите, и дано будет вам». Как я уже сказал, я знаком с вашей работой и буду только рад помочь. Но прежде, чем я выделю деньги и обеспечу необходимую поддержку, я должен увидеть своими глазами, что именно вы умеете.

Волконский ожидал такого поворота событий.

– Вы можете поприсутствовать на одном из собраний, или же я могу попросить кого-то из своих подопечных разрешить вам присутствовать на их персональных сессиях.

– Честно говоря, я думал о чём-нибудь более… спонтанном. Прокатимся?