Читать книгу: «Образ жизни»

НЕМНОГО О СЕБЕ

Писать о себе и легко, и трудно. Потому буду по возможности краток, тем более что подробностей моей биографии достаточно в этой книге избранных стихотворений и поэм.

Я родился 13 октября 1935 года в городе Николаеве, что стоит на берегах двух рек – Южного Буга и Ингула. И совсем рядом – Чёрное море.

Порог наш, у которого росла белая акация, выходил на Привозную улицу, где на шестом году жизни меня и застала Война. От неё мы надеялись спастись в Сталинграде. Нашли место!… Что там было, рассказывать не стоит – это знают все.

Осенью 1942 года нам с мамой чудом удалось вырваться из пекла и добраться до Урала. В 1943 году погиб отец. В Николаев возвратились только в 1949 году.

Окончил Николаевский судостроительный техникум и Одесский государственный университет. Строил корабли, занимался отраслевой наукой. Много ездил по бывшему Союзу Четыре года служил на Балтийском флоте минёром.

Пишу с детства. Первые стихи напечатал в 17 лет. С тех пор печатался в газетах и журналах Москвы, Ленинграда, Киева, Одессы, Николаева и других городов Союза; в многочисленных коллективных поэтических сборниках и антологиях.

Издал три книги стихов: «Каждый день»(1971 г.), «Теплоход» (1979 г.), «Час прилива» (1987 г.). Стихи переводились на украинский, осетинский и другие языки. Дважды был премирован на поэтических конкурсах «Комсомольской правды».

С благодарностью вспоминаю тёплые отзывы о моих стихах Ярослава Смелякова, Сергея Наровчатова, Валентина Катаева и особенно Аделины Адалис.

С 1991 года живу в Израиле, в древнем и молодом городе Ашкелоне, на берегу Средиземного моря. Много путешествовал по странам Европы, побывал в США. Новый этап жизни – новые впечатления, ощущения, мысли.

Но и прошлое, тем не менее не отпускает.

В настоящую книгу вошли избранные стихи последних полутора десятилетий, стихи прошлых лет, включённые и не включённые в ранее изданные книги, и две поэмы, опубликованные на Украине и в Израиле.

Понимая, что стихи, по большей части, – дело личное, надеюсь всё же, что Читателю хоть в какой-то мере будет интересен мой «Образ жизни».

Яков Тублин апрель 2007 г.

ПОСЛЕ ИСХОДА
1991 – 2007 годы

«Тронулась, и отошла навсегда...»

 
Тронулась, и отошла навсегда
Эта земля.
Как душа, отлетела.
Первую родину покидать —
Горькое дело.
 
 
Небезразлично и не всё равно,
Кто его знает —
Где больше покоя?
Небо едино и солнце одно,
Но – другое.
 
 
То ли темнеет, то ли блестит
Море внизу.
И какая-то птица
Встречная обратно летит,
Пересекая без визы границу.
 
 
Туча набухла, до края дойдя,
Небо на две половинки распалось.
Новое солнышко улыбалось
Сквозь слёзы дождя.
 

Мост

Детям и внукам моим

 
Стынет апельсиновая роща,
Небеса февральские темны.
Думаю: «А может, было б проще
Не менять ни жизни, ни страны?»
 
 
Позади российские просторы,
Украины степи и поля.
Годы. Годы счастья и позора,
Ближних предков горькая земля.
 
 
Что ж меня подвигнуло оставить
Эту землю и сюда лететь?
Кто меня осмелится ославить,
Что я выбрал место умереть?
 
 
Только помирать как будто рано
Под таким приветным небом мне,
В этой, для меня пока что странной,
Иудейской вечной стороне.
 
 
Кипяток крикливого иврита
Обжигает слух, но я молчу.
Разве мова ¹ прежняя забыта?
Разве я забыть её хочу?
 
 
Но не запою и не заплачу:
Не за что и некого винить.
Сам решил судьбу переиначить,
Сам решил я жизнь переменить.
 
 
Это всё – нелёгкая наука,
Это – нешутейная игра:
Мост построить для детей и внуков —
Гешер ² в этот Богом данный край.
 
 
Да хранят их здесь, под светлым флагом
Доброта, любовь и красота —
Даже пусть костьми навечно лягу
При постройке этого моста.
 

«Голубое рассветно-холодное пламя...»

 
Голубое рассветно-холодное пламя
Так сияет, что нет ни мелодий, ни слов.
Изумрудно-отчётливо смотрится пальма
Здесь – на фоне высоких и белых домов.
 
 
Постою, помолчу, но недолго, немного,
На рассвет полюбуюсь из-под руки.
Просыпается старая синагога,
Муэдзину крикливому вопреки.
 
 
Я стою, ошарашенный и потрясённый,
Посреди апельсиновой ворожбы,
Где на древнем иврите картавят вороны
И на идиш чирикают воробьи.
 
 
Чайки смело взлетают с высокого мола
И сливаются с облаком вдалеке.
А волна Средиземного тёплого моря
Не стесняется петь на родном языке.
 

«Нет, душа не виновата...»

 
Нет, душа не виновата
В том, что на сердце слеза.
В эту ночь перед Шабатом
Отпустило тормоза.
 
 
Напустил я в комнату озона —
Хватит мне теперь на целый день.
Сердца моего штрафная зона
На душу отбрасывает тень.
 
 
И пусть катится слеза —
Отпустило тормоза.
 
 
Нет, душа не виновата
В эту ночь перед Шабатом,
Что не спит она, не спит,
А телегою скрипит.
 
 
Отпустило тормоза —
И пусть катится слеза…
 

В Иудейской пустыне

 
Как долго и трудно
Я шёл к Иудейской пустыне.
Мой след затерялся,
И здесь к рассвету простынет.
 
 
Карельские сосны, озёра,
Украинский тополь…
Я вдоволь и всласть
Насмотрелся, испил и протопал.
 
 
Дышал вашим воздухом,
Жил вашей болью и верой —
И вот я на склоне стою,
Перед рыжей пещерой.
 
 
А в Мёртвое море, как соль,
Оседает и эта минута.
Я не виноват,
Что родился в долине Галута.
 
 
За всё заплатил я сполна,
И не требую сдачи.
Я в центре пустыни стою,
Не молюсь и не плачу.
 
 
О чём попросить,
Если я не умею молиться?
Оазис внизу —
Там, в тени, подадут мне напиться.
 
 
Чего ещё надо,
Чтоб выйти опять на дорогу!
У Бога не просят,
А благодарят только Бога.
 
 
За серо-зелёное море
Под куполом синим,
За то, что стою
Посреди Иудейской пустыни.
 
 
За то, что Исход —
Хоть и поздно – всё же случился;
Что жив до сих пор,
Не разбился, не спился.
 
 
Особо за то,
Что, ни слова молитвы не зная,
Уже я, по сути, допущен
В приёмную Рая.
 
 
Мне так на душе
Не бывало спокойно доныне,
Как в этих невзрачных горах
Иудейской пустыни.
 

Слияние

 
Уже и смех, и слёзы
Остались позади —
Сибирские морозы,
Балтийские дожди.
 
 
И местные евреи
Нам говорят: «Смотри,
Как медленно светлеет
Израиль изнутри.»
 
 
Движенье и слиянье —
Великий «никайон» ³.
Уже его сиянье
Видать со всех сторон.
 
 
Мы «пашем» с интересом
С утра и до утра.
Совсем другая пьеса
Здесь шла ещё вчера.
 
 
Мы стали выше ростом —
Совсем иной полёт.
А завтра на подмостках
Другой спектакль пойдёт.
 

Ашкелону

 
Путь земной закончить дай мне силы,
На последний выдох и поклон,
Скромный, незатейливый и милый,
Иудейский город Ашкелон.
 
 
Мой просторный, молодой и древний,
Дай мне ничего и дай всего,
Ты – моя родимая деревня,
И столица сердца моего.
 
 
Дай ещё мне дюжину апрелей,
И хотя бы столько октябрей.
Вряд ли так тебя ещё воспели
Бескорыстнее или добрей.
 
 
Поклоняюсь якорю и флагу
Здесь, где волны ласково поют.
В землю я твою, наверно, лягу,
Мой причал последний и приют.
 
 
Научился смерти не бояться
Я у этой голубой воды.
На твоём песке запечатлятся
Пусть мои последние следы.
 
 
Я грустить не буду о разлуке,
Потому как подавать мне весть,
Я надеюсь, будут внуки —
Внуки, народившиеся здесь.
 

«Какой сегодня вечер пряный!..»

 
Какой сегодня вечер пряный!
Ещё тепло, ещё светло.
Спасибо осени за праздник,
Спасибо лету, что прошло.
 
 
И птице завтрашней спасибо,
Спасибо – дожил до утра.
Я небесам шепчу: «Спасите
От боли, что была вчера».
 
 
И да хранит нас всех от горя
И голубой, и белый цвет.
Как элегично дышит море,
Какой простой даёт совет:
 
 
«Живи покуда, наслаждайся.
Как я дышу, так ты дыши.
Не суетись, не зарывайся,
А можешь, так стихи пиши.»
 
 
И всё вокруг полно доверья,
Что раньше и не снилось нам.
Здесь ритмы скачут по волнам,
И рифмы падают с деревьев.
 

Осенний эскиз

 
Жёлтый клён на зелёной поляне стоит,
И такой удивительно ласковый вид —
Левитану, наверно, не снилось.
Левитан, главный русский художник, Исаак,
Ну признайся – слабо намалярить вот так?
Вы смогли бы, скажите на милость?
 
 
Одинокое облако вдалеке,
Куст зелёный на жёлтом песке,
Кошка рыжая с голубем в паре.
Ну, ответь мне, пожалуйста, Веня Ван-Гог,
Ты б такое на трезвую голову смог
Там – на юге, в провинции Арля?
 
 
В том и радость, и грусть, и успех, и беда:
Ни за что и нигде, никому, никогда…
Вам такое вовек не приснится —
То, что утром сегодня открылося мне
В Иудейской моей стороне:
Лист, летящий под небом из ситца.
 
 
Жаль, конечно, что в этом отрезке пути
Ваших красок карминовых не развести,
Будь хоть дважды, хоть трижды поэтом
В апельсиновых этих осенних лесах.
…Если завтра мы встретимся на небесах,
Расскажу я вам лично об этом.
 

На своём берегу

 
Ласковый вечер спустился
В эти святые края.
Вот наконец и прибился
К милому берегу я.
 
 
Воина внук и раввина,
Бывший российский моряк,
Как тебе эта равнина
И левантийский маяк?
 
 
Как тебе этот гортанный,
Этот горячий язык,
Запах фалафельных пряный?
Да, понемногу привык.
 
 
Кончилась пьяная свадьба —
Что же о том горевать!
Вот на могилу слетать бы
К маме.
А после опять
Буду вдыхать у порога
Вечер тягучий, как мёд.
 
 
Ну, а отсюда дорога
Лишь вертикально идёт…
 

За гранью

 
Ни днём, ни чёрной ночью,
Мне кажется опять,
Уж никогда воочью
Тех мест не увидать.
 
 
За гранью и за кругом
Живу я неспеша.
Между Днепром и Бугом
Ещё моя душа.
 
 
Где мокрым листопадом
Засыпаны года.
И я твержу: «Не надо,
Не надо мне туда!»
 
 
Я хуже или лучше
На свете жил досель,
Но вот родился внучек
В Эрец Исраэль ⁴.
 
 
Он не чужак приезжий
Из русских палестин,
А этих побережий
Законный гражданин.
 
 
Он станет новой вехой,
Он станет новым днём.
И только дальним эхом
Россия будет в нём.
 
 
Какой-то далью серой
И дымкой голубой,
Какой-то прежней верой
И дедовой судьбой.
 
 
Над этим вечным морем,
Где властвует иврит,
Он прикоснётся к Торе,
Молитву сотворит.
 
 
О том тысячелетье,
Неведомом ему.
О прадеде и деде,
Что канули во тьму.
 

Утренняя молитва

 
Хочу я у внучки на свадьбе гульнуть,
На сына её хоть разочек взглянуть.
Чтоб в будущем веке хотя бы денёк,
Хотя бы часок
Быть счастливым я мог.
 
 
Я очень устал здесь,
Но тихо молю:
Господь, дай мне времени,
Я потерплю.
 
 
Дай тыщи восходов и тыщи дождей
На долгие годы для наших детей.
Дай песню одну, но без всяких оков,
Тогда и зови —
Я к дороге готов.
 
 
Но прежде хочу, чтоб сгорело в огне
Всё, что я и сам ненавижу во мне.
Чтоб сдохли враги,
Чтоб воскресли друзья.
Мне лучшей молитвы придумать нельзя.
Особая нация
Русская эмиграция:
Русский, еврей,
Это особая нация,
Это – крутой рассол.
 
 
В этом рассоле квасятся
Столько десятков лет
Гении, воры, классики —
Бывшей России цвет.
 
 
Мы, как степные лошади
С крепкою головой —
На Тель-Авивской площади, —
Бруклинской мостовой.
 
 
Слава за нами тянется
Памятного греха:
Мы мировые пьяницы
И мастера стиха.
Родины горькой отпрыски,
Бывшей страны народ,
Словно в бессрочном отпуске,
Здесь, «за бугром», живёт.
 

Сон перед Песахом

 
Сон тяжёлый мне голову мнёт.
Это ж надо такому присниться!
…В мокрой просеке серая птица
Всё никак не сорвётся в полёт.
Перья встрепаны, ноги в крови,
Переломаны крылья большие.
Далеко до пределов России,
Как от чёрного зла до любви.
Ветер чёрный гуляет в лесу,
И плывет в небе месяц библейский.
Профиль птицы такой иудейский…
 
 
Я проснулся в четвёртом часу,
Голубое окно растворил.
 
 
Лёгкий бриз Средиземного моря
Долетал из-за ближнего мола
И в рассветные трубы трубил.
Но стоял этот сон в голове,
Как сюжет из шекспировской пьесы.
 
 
…Скоро праздник, подумалось, – Песах.
Это видно по яркой траве.
 

Иудейский верлибр

 
Я – воздух на конце огня,
Я – камень на конце дождя,
Я – синее на грани красного,
Я – белое на грани чёрного.
Я – корень дерева,
Что тысячи тысяч лет
Питалось сточными водами
Чёрно-багрового мегаполиса,
Дерева тысячи лет
Дышащего удушливым дымом,
Высокого дерева
Весной выстреливающего в небо
Миллионы миллионов
Зеленых моих внучат,
Печально умирающих осенью
И уносимых жёлтыми ветрами
В серую пустыню.
Я – верхний слой живой земли
Под постаментом чёрного памятника тьмы.
Я – трава, ломающая железный асфальт.
Я – ствол пушки,
Нацеленной чугунным ядром
В самое сердце добра.
Я – голубая вода
Для закалки стали будущего меча,
Что снесёт с чёрного памятника
Смрадную голову зла и ненависти.
Я – острие этого меча.
Я – крик
На грани рыдания и песни.
Я – расстояние
От родильного крика
До смертного вздоха.
Вот поэтому
Я – синее на грани красного,
Я – белое на грани чёрного,
Камень на конце дождя,
Воздух на острие огня.
 

Возле синагоги

 
Возле белой синагоги
Дева смуглая стоит,
И младенец тихо дремлет
На её крутом плече.
Возле белой синагоги
Я стою – российский жид,
И войти я не решаюсь
Под ее высокий свод.
 
 
Мимо – в чёрных лапсердаках,
В шляпах чёрных и в пенсне.
Вот проходит сын Хабада,
Смотрит странно на меня.
Мимо – в чёрных лапсердаках…
А душа моя – во сне.
Не решаюсь, не решаюсь
Я переступить порог.
 
 
Я молюсь звезде заката,
Первой вспыхнувшей звезде.
И мои воспоминанья
Никому не увидать.
Я молюсь звезде заката
Одинаковой везде —
То ли в Иерусалиме,
То ли в Ялте, на горе.
Есть о чём мне помолиться.
Что у Бога попросить.
Сколько смуты накопилось
 
 
За прошедшие года.
Подойти к свече вечерней
И поклоны долго бить.
…Только я Его не вижу,
И не видит Он меня.
 

Кадиш ⁵

 
В зените солнце так палило,
Как палит здесь во все века.
Мы стали на краю могилы —
У кромки рыжего песка.
 
 
Вот здесь тебе досталось выпить
Последний приторный стакан,
Где Иордан впадает в Припять.
А, может, Припять – в Иордан.
 
 
Нет места для зелёной злобы.
Есть только горечь и печаль.
Как далеко достал Чернобыль!
В какую докатился даль!
 
 
Кадиш короткий кончен чинно,
Холодный камешек в руке.
А иудейская долина
На русском плачет языке.
 

Мой иврит

 
Вы только превратно меня не поймите —
Не врун я, не лжец, не нахал —
Я с нежного детства болтал на иврите,
Но сам я себя не слыхал.
 
 
В зелёные годы и в спелые годы
Лежал я в развалинах школ
Отрезанной веткой большого народа,
Зарытой в российский подзол.
 
 
А соки ее пробивались так редко
Сквозь стыд, и сквозь страх, и сквозь грех.
И что я сегодня —
Та самая ветка,
А, может зелёный побег?
Так кто я сегодня,
Так кто я, скажите?
Я стар и настолько же мал.
 
 
…Я с детства еще говорил на иврите,
Но только об этом не знал.
 

Привыкаю

 
Я так привык быть несчастливым,
Тянуть суровой жизни нить,
Что нынче как-то некрасиво
Мне жаловаться или ныть.
 
 
Ведь, слава Богу, жив я вроде,
И слава Богу, вроде сыт.
И в окружающей природе
Ничто мне вроде не грозит.
 
 
И море тёплое игриво,
И свет горит в моём дому.
Я привыкаю быть счастливым —
Привыкнуть можно ко всему.
 

«Мы с внуком в шахматы сыграем...»

 
Мы с внуком в шахматы сыграем,
Потом из лука постреляем,
Затем еще чего начнём —
К примеру – бицепсы качнём.
 
 
Мой внучек Филька,
Нет причины
Бездействовать —
Ведь мы – мужчины.
Давай, не кисни и не ной!
Вперед! И повторяй за мной!
 
 
Наверно, Богу так угодно,
Что б ты был сильным и свободным.
Осваивай борьбу и бег,
Другого века человек.
Берись за кисть и за смычок,
Мой внук, мой птенчик, мой бычок!
 
 
Но только чтобы не война…
Твоя вина – моя вина.
Народы, расы – всё враньё!
Земля – Отечество твоё!
Стихи пиши, долби гранит —
Трудолюбивых Бог хранит.
 
 
Он слушает меня пока,
Но всё же морщится слегка,
И мне даёт такой ответ:
– Не доставай! Сам знаю, дед…
 

«Стала речь моя исповедальной...»

 
Стала речь моя исповедальной —
Здесь, где я поднялся и упал,
Где, не только территориально,
Ближе к Богу я сегодня стал.
 
 
Восемь лет хожу по новой тверди,
Восемь лет тропу к Нему ищу.
Но за мною следом бродят черти,
Хлопают, кривляясь, по плечу.
 
 
Боже мой, я знаю не по слухам
(Потому как это сам прошёл),
Что крутая русская сивуха
Делает с еврейскою душой.
 
 
Но моя душа не виновата,
Столько лет блуждавшая в лесу.
Ангелы мои – мои внучата,
Только лишь они меня спасут.
 
 
Иерусалим – моя столица.
Здесь и оплачу свои долги.
Господи! Евреем дал родиться —
Умереть евреем помоги.
 

Молитва

…еврей – это святое существо.

Л. Толстой, 1891 год

 
Всемилостивый Бог,
Я – русский иудей —
Молюсь не за себя,
А за своих детей.
 
 
Пока я в мир иной
Неспешно ухожу,
На внуков и детей
Всё пристальней гляжу.
 
 
Молитвою моей
Пусть будет русский стих —
О том, что никогда
Ты не оставишь их.
 
 
На Волге, на Днепре,
На Иордан-реке —
Прости, что я молюсь
На русском языке.
 

Нью-Вавилон

 
А что привёз с собой, —
Сумей сберечь,
Как ту святую воду из колодца.
…В Израиле – украинская речь
(Я вздрогнул даже)
Громко раздаётся.
 
 
Как без вести давно пропавший брат,
Является утраченное слово.
Как будто тыщи лет тому назад,
Нью-Вавилон здесь создаётся снова.
 
 
Ещё мне часто снятся те края,
Где обитают ангелы и черти.
Язык мой русский – родина моя,
Отречься от тебя – мне равно смерти,
 
 
На этом языке душа болит
И радуется новою судьбою.
Мой русский родич,
Изучай иврит:
Ведь мы – от Бога одного с тобою.
 

Изменения

 
Приобретают новые значенья
События, и мысли, и слова.
Уже за мной – иное поколенье;
Точнее быть – так даже целых два.
 
 
Мои – неужто вправду? – эти дети,
И внуки эти?
Кто 6 подумать мог!
Хочу увидеть поколенье третье,
Но это, если мне позволит Бог.
 
 
Я возраст свой порою забываю.
И вот, покуда длится этот миг,
Волна накатывает молодая
На слово неизбежное – «старик».
 
 
И ничего не изменилось будто,
За исключеньем мелочи одной:
Где в слове «Бог» писал строчную букву,
Уже не обойтись без прописной.
 

***

 
Серьёзные сроки приспели,
Раздумья толпятся гурьбой.
Что делать мне с этим апрелем
И с этой весной голубой?
 
 
Что делать мне с этим рассветом,
С заботой грядущего дня?
Устала душа от диеты,
И в странствия манит меня.
 
 
И запах костра горьковатый
Я чувствую как-то острей.
 
 
…Что делать мне с этим закатом,
С апрелем,
И с жизнью моей?
 

ПАРИЖ – ЛОНДОН

Перелёт

 
Я не на «Боинге» летел —
На крыльях сказки.
А справа небосвод алел
Невиданной раскраски.
 
 
Я полстолетья ожидал
Такого рейса.
А рядышком Тору читал
Попутчик в пейсах.
 
 
Носители подагр и грыж
И прочих болей
Летят из Эреца ⁶ в Париж —
Не менее, не более.
 
 
И даже те, кто встать не мог
Вчера с постели,
Переступили свой порог —
Летели!…
 
 
Не то что стонов —
Вздоха нет,
И даже шутки кстати.
 
 
Аэропорт. Париж. Рассвет.
…На самом на закате.
 

Поздние прогулки

 
Как белый человек,
Вхожу в «Гранд Опера»,
Фотографируюсь на Эйфелевой башне.
На авеню Дэ Итали с утра
Пью кофе.
В полдень сувенир пустяшный
Куплю над Сеной,
Франками звеня.
И как когда-то Хэм,
По Монпарнасу
Пройду вразвалку —
Весь Париж в огнях —
И возвращусь в отель
К ночному часу.
Опухли ноги,
Пухнет голова
От этих слишком поздних впечатлений
И скошенная майская трава
Молочно пахнет,
Словно в День Творенья.
Минутку посижу – саднит в боку,
Но я ещё тащусь в кафе «Ротонда».
Стою, припав к дверному косяку,
Без всякой позы и без всякой фронды.
Бульвар Распай, уж ты меня прости —
Свернул бы влево, но устал серьёзно.
Пора передохнуть. Ловлю такси.
…Как поздно всё же,
Как, однако, поздно!
 

***

 
Какой запоздалый подарок
Случился над Сеной-рекой:
Стою под какой-то там аркой —
Неважно совсем под какой.
 
 
Чего и какого я ради
По улицам этим плетусь?
Какая-то горькая радость,
Какая-то сладкая грусть.
 
 
Я выйду к тому переулку,
Под этим пройдусь фонарём.
 
 
…Как пахнет французская булка! —
Как в нищенском детстве моём,
 
 
Как в том огневом и морозном,
Раздетом, голодном, босом.
 
 
Париж! Я ребёнок твой поздний —
Лишь выгляжу старше лицом.
 

***

 
Оторвавшись от милой жены,
Я гулял по ночному Парижу.
И почувствовал, что сожжены
Все мосты. И опор я не вижу.
 
 
Где я был? Где шатался досель?
Где певал хулиганские песни?
Как случилось: бульвар Сен-Мишель
Променял на бандитскую Пресню?
 
 
Я родился не там, не тогда —
Сирый пасынок дикой отчизны.
Вместо жизни случилась беда…
 
 
Всё же я ещё жив – после жизни.
 
 
И помыслить я даже не мог,
Что я буду когда-нибудь старым,
И окажет мне милости Бог:
Пить бордо на долине Луары.
 
 
На Монмартре картину куплю,
К Сене выйду, хмельной спозаранку.
– Мужики, ну ещё по рублю
Соберём! Извиняюсь – по франку.
 
 
Я живой: даже выпить могу,
Но жена разрешает немного.
И перед судьбою в долгу,
«Слава Богу, – шепчу, —
«Слава Богу!…»
 

Сны сбываются

 
Десять франков – не деньги,
Куплю себе «Русскую мысль».
Ноги вытяну, лягу,
Умывшись парижской водой.
Почитаю, хотя для меня
Эти мысли прокисли…
 
 
Сны сбываются значит,
В которых я был молодой.
 
 
Как-никак повезло,
Что родился я русским евреем.
Мне глаза завязали,
Стянув на затылке узлом…
Ветерок прилетел —
И с Монмартра кофейнями веет.
Элегично в душе,
Только горло с чего-то свело.
 
 
Слава Богу ещё,
Что душа не совсем постарела,
Ну а хвори телесные
Как-нибудь перетерплю.
Сил хватило ещё
Приволочь своё грешное тело
К Нотр Дам де Пари —
Эти камни я с детства люблю.
 
 
В Люксембургском саду,
Где когда-то сидел Модильяни,
Майский воздух вдыхаю,
Запивая легчайшим бордо.
Здесь бродил Гумилёв,
Обними Ахматову Аню, —
Десять лет до расстрела
И вечер такой молодой.
 
 
Слишком хрестоматийно —
Я это и сам понимаю…
 
 
Деревянную лавочку
Солнце успело нагреть.
Я присел, развалясь,
И подумал: «Спасибо, Израиль,
Что за чёрным забором
Позволил мне не умереть».
 

***

 
Ничто не отвлекает
От бесполезных дел,
Никто мне не мешает
По Лондону шататься.
И за спиной остался
Рубеж и тот предел,
Где бы следил за мною некто в штатском.
 
 
Ну вот и, наконец,
Язык сгодился мне,
Которым я владел
Уже неплохо в детстве.
Но видеть это мог
Я разве что во сне,
Поскольку был тогда я человек советский…
 
 
Опять я не о том,
И снова – не туда.
Но я не виноват:
Всё не забудешь сразу.
…Вот Тауэр стоит,
Алмазная вода
Вот из фонтана бьёт,
И день, как по заказу.
 
 
Не надо воздыхать,
И подведём итог,
Пока вагон метро проносится со свистом:
Наверно, всё же есть
На этом свете Бог —
Мне снова столько лет,
Как Оливеру Твисту.