Читать книгу: «Жизнь Горькая… Жестокая…», страница 5
Лишь почти полвека спустя я избрал себе литературный псевдоним «Владлен Анжело», воздав свой долг светлой памяти моей покойной мамы Раисы Яковлевны Анжело…
* * *
9 мая 1945 года я запомнил на всю жизнь! Все годы военного лихолетья я мечтал о победе над фашизмом. Я гордился блистательными победами Советской Армии. Я ненавидел немецко-фашистских захватчиков, принёсших много горя нашей стране…
Утром 9 мая, в среду, я услышал по радио благую весть: Германия капитулировала!!! В школе в тот день занятия были отменены. К 11 часам все ученики должны явиться в школу и организованно, одной колонной, направиться на городскую площадь. С флагами, транспарантами, портретами вождей мы пришли на площадь. Выступало районное начальство. После митинга на площади играл духовой оркестр. Царило приподнятое настроение! Незнакомые люди обнимали друг друга! Слёзы невольно катились из глаз… Этот день навсегда остался в моей памяти…
26 апреля 2011 года, в канун 66-й годовщины со Дня Победы, была опубликована моя статья «Праздник со слезами на глазах…» в газете «Ванкувер Экспресс», в которой я, в частности, писал: «Ныне, спустя 66 лет, мы должны воздать свой долг светлой памяти тем, кто отдал свою жизнь за победу над врагом».
Зимой 1942 года, находясь в эвакуации в Саратовской области, я узнал о подвиге 18-летней московской школьницы Зои Космодемьянской. Поэтесса Маргарита Алигер написала поэму «Зоя», в которой были такие стихотворные строчки:
Стань же нашей любимицей,
Символом веры и правды,
Чтоб была наша верность,
Как гибель твоя, высока.
Мимо твоей, занесённой снегами, могилы
На Запад, на Запад идут, присягая войска…
Поэт-фронтовик Николай Любченко в 1941 году, в свои неполные 18 лет, ушёл добровольцем на фронт. Он прошёл всю войну от первого до последнего дня. Вот одно из его проникновенных стихотворений:
В кромешный ад ворвусь, бывало —
Её любовь от пули берегла.
Мечта о ней погибнуть не давала
И встретить День Победы помогла.
А в День Победы мы уже в Берлине
План нашей жизни строили в мечтах…
Но наступила Наденька на мину
И умирала на моих руках…
С тех пор не ведаю покоя…
Мне не забыть её любви…
Живу лишь в атмосфере боя,
Плывя во вражеской крови…
И мысль одну я не могу оставить,
Ради неё на всё готов:
Хочу я вечный памятник поставить
Из гор пробитых вражьих черепов…
Во сне я вижу облик нежный,
И днём шагает рядышком она.
Мне не забыть тебя, моя Надежда!
Ты навсегда в моей душе одна…
Вы мне напомнили её так ясно,
Воспоминаний вспыхнул рой.
Она, как ты, во всём была прекрасной!
Вот почему мне трудно быть с тобой…
* * *
Другой поэт-фронтовик Булат Окуджава написал много замечательных стихотворений о войне. Вот одно из них:
Ах, война, что ж ты сделала, подлая?!
Стали тихими наши дворы.
Наши мальчики головы подняли —
Повзрослели они до поры.
На пороге едва помаячили
И ушли за солдатом солдат…
До свидания, мальчики! Мальчики,
Постарайтесь вернуться назад…
* * *
Поэт-фронтовик Е. С. Гудзенко в стихотворении «Однополчане» написал о жестоких реалиях страшной Великой Отечественной войны:
Когда на смерть идут – поют,
А перед этим можно плакать…
Ведь самый страшный час в бою —
Час ожидания атаки…
Мне кажется, что я – магнит,
Что я притягиваю мины.
Разрыв – и лейтенант хрипит,
И смерть опять проходит мимо.
Но мы уже не в силах ждать,
И нас ведёт через траншеи
Окоченевшая вражда,
Штыком дырявящая шеи…
Бой был коротким, а потом
Глушили водку ледяную,
И выковыривал ножом
Из-под ногтей я кровь чужую…
* * *
Первые снаряды немецких орудий, взорвавшиеся на советской земле, вызвали к жизни главную тему военных лет:
Вставай, страна огромная!
Вставай на смертный бой!
С фашистской силой тёмною,
С проклятою ордой!
Это стало правдой дня. Тысяча четыреста восемнадцать кровавых дней и ночей продолжали оставаться для страны правдой – главной и очевидной. Песня «Священная война» была знаменем ненависти. Такой яростной силы, такой естественной интонации исполнены разве гимны революций.
…Умолкли 9 мая 1945 года раскалённые под Берлином пушки – вернулось в города и сёла России поредевшее поколение воинов-фронтовиков, которое включилось в ратный труд советских тружеников тыла по восстановлению разрушенных врагом городов и посёлков, заводов и фабрик, электростанций и угольных шахт.
Самое парадоксальное состояло в том, что войны могло бы не быть! Об этом я написал в главе 7 «Война».
* * *
В связи с 70-летием со дня начала Великой Отечественной войны 1941—1945 годов я написал цикл статей, посвящённых минувшей войне. Одна из них, «Поэзия в годы войны», была опубликована 28 июня 2011 года в газете «Ванкувер Экспресс». Предлагаю вниманию читателей фрагменты из этой статьи.
…Самым популярным поэтом в годы Великой Отечественной войны был Константин Симонов. Он без всякого преувеличения был общим любимцем у советских воинов. Его сила была в том, что он в простых словах обращался не к народу вообще, не к солдатам всех фронтов, а к каждому лично. И понятие Родины, главную тему поэтов войны, он сумел к каждому приблизить стороной личной, безусловной:
Если ты не хочешь отдать
Немцу с чёрным его ружьём
Дом, где жил ты, жену и мать,
Всё, что Родиной мы зовём,
Знай – никто её не спасёт,
Если ты её не спасёшь.
Знай – никто его не убьёт,
Если ты его не убьёшь.
* * *
Жестокие реалии фронтовой жизни талантливо изобразил поэт-фронтовик Николай Любченко. Я приведу лишь три стихотворения из его сборника «Раны памяти», который был издан в 2005 году в Ванкувере.
Боям высотка помешала.
Её бы можно обойти,
Да очень выгодно стояла
К звезде Героя на пути.
И были брошены солдаты
В атаку под прямой огонь.
За сутки боя было взято…
Плацдарм величиной с ладонь.
Сначала немцы удивились:
Они в сраженьях знали толк.
Потом серьёзно укрепились
И… перебили целый полк…
Высотку эту всё же взяли
За жизнь полка – такую мзду
Солдатики врагу отдали
За генералову звезду…
* * *
В глазах отвагу вижу вновь,
На белых марлевых повязках —
Ещё дымящуюся кровь…
И трупы, трупы на салазках…
Стоял бессменно, как любил я,
Над спящей ротой на часах
Смотрел, как ИЛов эскадрильи
Стригут просторы в небесах.
На миг тревожно засыпаешь
Под свет мерцающих ракет
И, видя вещий сон, гадаешь:
Убьют сегодня или нет…
Я здесь умру без вдохновенья,
Задушен будничной тоской…
Я жажду битвы упоенья,
Я жажду вихря и смятенья,
И смерть в сраженьи – жребий мой…
На штык мундир грязно-зелёный
Любил в атаке насадить.
Увидеть вид благословлённый:
Ему (не мне) уже не жить!
И насладиться видом мук,
Не выпуская штык из рук.
И ад, и рай в игре видений
В уме пылающем моём,
Где Дьявол с Господом вдвоём
Рвут миллионы поколений
И превращают в толпы теней
Всепожирающим огнём…
* * *
Война окончена. Прошла…
Как ждали этот час!
Как будет жизнь теперь светла
У каждого из нас!
Нам двадцать пять! Зачем грустить?
Ведь жизнь так хороша!
И можно горы своротить,
Когда поёт душа!
Я этот миг годами ждал
В окопах и боях.
Я имя милое шептал
И звал тебя во снах.
Искал в строю среди бойцов
И трупов на полях…
В походах ждал я письмецо
И ждал в госпиталях.
Я знал: к тебе далёкий путь
Идёт через Берлин.
Тебя себе могу вернуть
Сквозь прах его руин.
И вот взвился победный стяг,
Окрашенный в крови…
Фундамент прочный – на костях —
Для жизни и любви…
Страшную и жестокую картину кровопролитной Великой Отечественной войны помогает осмыслить и понять художественная литература.
Глава 11. Кем быть?
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью.
Преодолеть пространство и простор.
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца – пламенный мотор.
«Марш энтузиастов»
Седьмой класс я закончил на отлично по всем предметам. В начале июля 1945 года, после демобилизации, вернулся из армии дядя Арон – обладатель нескольких медалей, включая самую Престижную, «За отвагу».
Приспело мне время задуматься о своём будущем. Ещё до войны моё воображение поразила авиация. До сих пор помню фамилии отважных советских лётчиков, совершивших беспосадочные перелёты через Северный полюс в Америку. Это экипажи в составе Чкалова, Байдукова и Белякова, а также Громова, Юмашева и Данилина. Навсегда запомнил имена и фамилии замечательных советских лётчиц – Валентины Гризодубовой, Полины Осипенко и Марины Расковой, совершивших сверхдальний перелёт через всю территорию Советского Союза. В годы Великой Отечественной войны отличились герои Советского Союза Николай Гастелло, Иван Кожедуб, Александр Покрышкин.
Я зачитывался биографиями известных советских авиаконструкторов. В их числе был Александр Яковлев.
Я конструировал простейшие модели планеров. По окончании девятого класса я купил в газетном киоске «Справочник для поступающих в вузы». Стать студентом самолётостроительного факультета стало моим самым сокровенным желанием! Я написал запросы в авиационные институты Москвы, Харькова и Уфы. Вскоре пришли ответы: общежития предоставляются лишь участникам и инвалидам Великой Отечественной войны…
Спустя год, весной 1948 года, я снова написал в вышеупомянутые вузы, однако ситуация с общежитиями не изменилась… Поэтому мне пришлось действовать по второму варианту: подать свои документы на электроэнергетический факультет Московского энергетического института. Как раз в то время было обнародовано постановление ЦК партии и советского правительства о сооружении на реке Волге каскада гидроэлектростанций, которые впоследствии были названы великими стройками сталинской эпохи. Работать на одной из этих станций стало моим намерением.
* * *
В феврале 1948 года к нам в десятый класс поступил новый ученик – Юрий Иванов, который был старше меня на четыре года. Перед войной Юрий окончил восемь классов. Когда немцы оккупировали наш город, Юрий стал работать в немецкой комендатуре переводчиком.
Осенью 1943 года, после освобождения Новгорода-Северского от фашистов, Юрий был призван в армию и принимал участие в боях с немцами. После окончания войны Юрий служил в оккупационных войсках в Австрии.
За годы службы в армии Юрий самостоятельно изучил все предметы за девятый и десятый классы. Чтобы получить аттестат, он поступил к нам на учёбу, намереваясь последовать примеру своих родителей, врачей-хирургов. Забегая вперёд, скажу: Юрий действительно поступил в Киевский мединститут.
Юрий сразу заявил о себе как о претенденте на золотую медаль. Другим претендентом был Соломон Левин, сын известного в городе адвоката. Соломон был моложе меня на один год, рос в интеллигентной еврейской семье. Его старший брат до войны учился в Московском институте философии, литературы, истории (МИФЛИ), ушёл добровольцем на фронт и погиб смертью героя…
Таким образом, в нашем классе определилась лидирующая тройка претендентов на золотые медали: Юрий, Соломон и я.
3 июля 1948 года мы сдали последний, тринадцатый, экзамен по немецкому языку. Решением педсовета школы вся наша «святая троица» была представлена к награждению золотыми медалями. Ситуация сложилась тяжелейшая… Дело в том, что «золото» обычно доставалось отпрыскам партийно-государственной номенклатуры областного центра – города Чернигова.
За год до этого, летом 1947 года, две девушки-еврейки, Белла Сагалевич и Берта Рошаль, были представлены к награждению золотыми медалями. Однако в облоно выделили лишь одну медаль, серебряную, которой наградили Беллу – единственную дочь известных в городе врачей.
Мой отец был в хороших отношениях с новым директором школы Василием Руденко. Будучи членом родительского комитета школы, он организовал в школе буфет, и ученики обеспечивались горячими завтраками.
Отец решил взять ситуацию под свой контроль. Он не хотел, чтобы по городу ходили слухи о том, что я получил медаль по знакомству отца с директором школы.
В понедельник, 5 июля 1948 года, отец оформил себе командировку в Чернигов и выехал вместе с директором школы. Отец договорился с ним, что будет ждать его вместе с заведующим облоно в одном из фешенебельных ресторанов Чернигова. Отец заказал в отдельном кабинете ресторана столик на три персоны. Он был мастером устраивать подобные «деловые встречи».
В назначенное время отец встретил в ресторане гостей. Блюда подавались самые изысканные, вино лилось рекой… Отец внушал заведующему: «Надо помочь ребятам». «Но я же не могу всем троим дать золотые медали», – возражал заведующий облоно. «А вы дайте им серебряные медали», – сказал отец. «Ну, это совсем другое дело», – согласился заведующий.
Вот так был разрешён сложный вопрос с награждением меня и моих одноклассников – Юрия и Соломона. Хочу заметить: в те послевоенные годы серебряные медали имели ту же силу, что и золотые медали. Обладатели обеих видов медалей принимались в вузы без вступительных экзаменов.
* * *
7 июля 1948 года в школе состоялся выпускной вечер, а спустя два дня я и дядя Арон выехали в Москву. Мы заехали к брату отца, дяде Грише, жившему с женой и годовалым сыном в посёлке Апрелевка Московско-Киевской железной дороги.
12 июля я с двумя дядями приехал в МЭИ, сдал свои документы в приёмную комиссию, а спустя три дня мне сообщили: я принят на первый курс электроэнергетического факультета МЭИ! Мы тут же дали телеграмму тёте Циле о моём зачислении в МЭИ.
На обратном пути в Новгород-Северский я чуть… не погиб! Вот как это произошло. В первые послевоенные годы железнодорожные пути были одноколейными. Наш поезд остановился на одной из промежуточных станций, не доезжая Брянска, в ожидании встречного поезда. Многие пассажиры, в их числе был и я, сошли с поезда и направились к зданию вокзала, в буфет.
Вскоре показался встречный поезд, который двигался по путям, расположенным ближе к вокзалу. Когда этот поезд стал замедлять свой ход, я вскочил на ступеньки и взобрался на площадку между вагонами. В этот момент какая-то женщина обратилась ко мне с просьбой взять её ребёнка на руки. Я взял у неё малыша и хотел пробраться между двумя поручнями, где был достаточно большой просвет. Когда я оказался между этими поручнями, произошло торможение, поручни сблизились и сжали меня в области живота. Я закричал от нестерпимой боли! Ребёнка тут же взяли у меня, а я с огромным трудом вырвался из клещей, образованных поручнями… Я был в шоке… Болела спина в области выше поясницы… Добравшись до вагона, я залез на полку и несколько часов лежал неподвижно, находясь под впечатлением пережитого…
С тех пор прошло свыше… семи десятилетий, но я до сих пор помню тот кошмарный случай…
* * *
Спустя месяц, 15 августа 1948 года, из института пришло официальное уведомление о моём зачислении в МЭИ. 27 августа я уехал в Апрелевку, а спустя два дня я приехал в Москву, в институт. Поселился я в Лефортовском студенческом городке, в нескольких минутах ходьбы от института, в первом корпусе. Всего в студгородке было двенадцать корпусов. Более половины из них были здания панельного типа.
Комната, куда меня определили, находилась на шестом этаже, без лифта! В небольшой комнате стояли четыре кровати (в два яруса) и ещё одна кровать возле окна. В этой комнате стоял стол и несколько стульев. Вот и всё убранство… Койки на верхнем ярусе были уже заняты, так что мне пришлось довольствоваться койкой на нижнем ярусе.
Накануне 1 сентября состоялась встреча первокурсников с деканом нашего факультета, профессором Иваном Ивановичем Соловьёвым. Он, кстати, был доктором технических наук и возглавлял кафедру релейной защиты и автоматизации энергосистем.
День первого сентября 1948 года стал началом моей студенческой жизни.
Глава 12. «Тяжела ты, шапка Мономаха…»
Первые лекции ошеломили меня! Во-первых, я ничего не мог разобрать на доске, на которой писал лектор. Во-вторых, я не в состоянии был осмыслить уравнения, формулы, геометрические построения, которые излагались в процессе лекции…
Когда я обратился к окулисту в студенческой поликлинике, выяснилось: я страдаю близорукостью… Мне выписали очки. Так что первая проблема была разрешена.
Гораздо хуже обстояло дело с усвоением материала. Осмыслить сказанное лектором, понять ход его рассуждений я был… не в состоянии! (Спустя полтора с лишним десятилетия врач-психиатр в поликлинике Института ядерной физики, где я в то время работал, поставит страшный диагноз: я страдаю… заторможенностью мышления!) Вот они, «плоды» врождённой психопатии и отравленного детства, бесчисленных болезней и ужасов минувшей войны с фашизмом…
Хочу подчеркнуть: темп лекционных занятий был неимоверный! Записать материал лекций было невозможно!
Вот память у меня была превосходной! Прошло свыше семи десятилетий после начала учёбы в институте, но я до сих пор помню, что в первом семестре нам читали лекции по следующим предметам: математический анализ, аналитическая геометрия, начертательная геометрия и теоретическая механика. По этим предметам предстояло сдавать экзамены в зимнюю сессию. Кроме того, нам преподавали основы марксизма-ленинизма, техническое черчение, технологию металлов: теория и практические занятия в мастерских на металлообрабатывающих станках, сварочных аппаратах и т. д.
Чем больше проходило времени, тем настроение моё становилось всё хуже и хуже… Я сник, пал духом… Я часто вспоминал тётю Цилю, её материнскую заботу обо мне. Мне так хорошо было дома! У меня был свой небольшой письменный стол, полка с книгами, портрет мамы над моей кроватью… Спустя много лет я писал:
…И рябина, и берёза, куст сирени под окном,
Всё в душе моей, а слёзы тихо катят ручейком…
* * *
Не радовали меня и студенческие песни, одну из которых я помню до сих пор:
С первой же минуты Бог создал институты, и Адам студентом первым был.
Адам был парень смелый, ухаживал за Евой, и Бог его стипендии лишил…
От Евы и Адама пошёл народ упрямый, такой неунывающий народ.
Студент бывает весел в период между сессий, а сессии всего два раза в год.
День мы прогуляем, два мы проболтаем, а потом не знаем ни бум-бум!
Выпьем за гулявших, выпьем за несдавших, сессию сдававших наобум.
Без вина и водки сохнут наши глотки, но тому мы скажем наперёд:
«С наше поучите, с наше позубрите, с наше посдавайте хоть бы год…»
А вот ещё одна шуточка-прибауточка:
Коперник много лет трудился, чтоб доказать земли вращенье.
Дурак! Зачем он не напился? Тогда бы не было сомненья!
Так наливай, брат, наливай! И всё до капли выпивай!
Вино! Прекрасное вино! Оно на радость нам дано!
* * *
Заканчивалась вторая неделя моей жизни в Москве. Наступила осень, зарядили дожди… Я простудился, поднялась температура… Болело горло… Мне страстно захотелось бросить всё и как можно скорее бежать из Москвы! Я тут же написал письмо тёте Циле о том, что мне здесь очень плохо, что я хочу поскорее вернуться домой!..
Ответ на моё письмо пришёл очень быстро. Оно было коротким, резким и обидным… «Какими глазами ты будешь смотреть на учителей, которые дали тебе такие прекрасные знания? – писала тётя Циля. – Ты, конечно, можешь приехать, но тебе придётся наниматься в пастухи, так как ни на что другое ты не способен!» Это письмо, как удар хлыста, отрезвило меня… Я хорошо осознал: обратного пути у меня… нет! Но что же мне делать?
После долгих и мучительных раздумий я пришёл к выводу: лекционный материал, излагаемый студентам, не является личным изобретением того или иного лектора. Наверняка об этом написано в специальных учебниках.
Когда я поправился, я сразу же пошёл в институтскую библиотеку. Моё предположение оправдалось: в толстых фолиантах учебников я нашёл абсолютно всё, о чём нам говорилось на лекциях. Подобно тому как альпинист, взбираясь на крутую гору, карабкаясь по скалам, цепляется за каждый выступ, так и я, читая одно предложение за другим, пытался уяснить его смысл, и лишь после этого, шаг за шагом, двигался дальше. Медленно, постепенно я стал хорошо ориентироваться в материалах лекций. Моя тренированная память сослужила мне верную службу.
Вот так, постепенно, с большим трудом, я начал своё восхождение к вершинам знаний. Одновременно я взялся за черчение. Купил себе готовальню – набор принадлежностей для черчения. Наконец к концу сентября 1948 года я полностью «акклиматизировался»!
* * *
В начале декабря 1948 года началась зачётная сессия, которую я успешно сдал. На 30 декабря был назначен первый экзамен по начертательной геометрии. Не теряя ни минуты, я стал интенсивно готовиться к экзамену. В библиотеке я взял специальный атлас, содержащий решения сложнейших задач. Я разбирал эти решения, переходя от более простых задач к более сложным.
И вот наконец-то настал день экзамена. В экзаменационном билете были три задачи. Требовалось на отдельных форматах выполнить все построения (эпюры), обвести цветной тушью все линии. С этим заданием у меня проблем не возникло. А затем ассистент, его фамилия была Хенкин, стал задавать мне задачи на сообразительность. Это были так называемые задачи-блошки. Одна задача, вторая, третья… С каждой задачей возрастала её сложность. И когда число этих блошек достигло семи, экзамен был закончен, а в моей зачётной книжке появилась желанная оценка – «отлично»! Радость моя была безгранична!
7 января 1949 года я сдал с таким же результатом аналитическую геометрию. Третий экзамен, математический анализ, состоялся 14 января. И вот здесь я потерпел сокрушительное фиаско! Теорию я знал превосходно. Однако навыков в применении этой теории к решению задач, к сожалению, не имел… В итоге – «удовлетворительно»…
Хочу заметить: в начале сентября 1948 года во всех вузах страны было введено положение, согласно которому студенты, получившие хотя бы одну оценку «удовлетворительно», лишались стипендии на весь следующий семестр.
Экзамен по матанализу я сдавал ассистенту кафедры математики. Лекции у нас на курсе читал доцент. Я подошёл к нему с просьбой о пересдаче экзамена. Лектор с пониманием отнёсся к моей просьбе. Он, по-видимому, заприметил меня, когда я, сидя в первом ряду, ловил каждое его слово, конспектируя лекции.
«16 января я буду принимать экзамены в другой группе вашего курса, так что приходите с утра пораньше», – сказал мне доцент. Оставшиеся полтора дня я занимался до умопомрачения, в совершенстве овладев приёмами решения самых сложных задач. Я готовился к отчаянной схватке за место под солнцем. В назначенный день я пришёл в институт раньше всех студентов, но мне разрешили взять билет лишь после того, как первая группа студентов, сдав свои зачётные книжки, взяла билеты. Наконец дошла моя очередь. Взяв билет, я демонстративно сел впереди, прямо перед столом экзаменатора. На большом листе я подробно изложил первые два вопроса по теории матанализа. Третьим было дифференциальное уравнение, с которым я легко справился. Хотя билет я взял последним, но работу закончил первым. Я подал доценту свой труд, сел рядом с ним, ожидая, что он будет гонять меня по всему курсу матанализа. Но этого… не произошло! Не обнаружив у меня ни одной ошибки, лектор поставил мне оценку «хорошо». У меня хватило выдержки не просить его задать мне дополнительные вопросы. Я понимал: ему, еврею, не очень удобно было награждать меня высшей оценкой, если я за два дня до этого получил оценку «удовлетворительно». После сдачи этого экзамена я сходил в деканат и взял направление на пересдачу.
Четвёртый экзамен по теоретической механике я сдал на отлично и с радостью победителя уехал домой в Новгород-Северский на зимние каникулы. В городе моей юности меня ожидал сюрприз: я был приглашён на традиционный вечер встречи выпускников школы со старшеклассниками. 31 января 1949 года на этом вечере мне и моим «коллегам» – Юрию Иванову и Соломону Левину – были вручены серебряные медали.
6 февраля 1949 года я возвратился в Москву. Второй семестр (в психологическом плане) для меня оказался намного легче, хотя в весеннюю сессию мне пришлось сдавать шесть предметов. По четырём из них я получил отличные оценки. Остальные два предмета были сданы на хорошо.
* * *
Когда в конце июня 1949 года я приехал домой на летние каникулы, меня до глубины души поразила новость: в апреле 1949 года на имя директора школы пришло из института письмо, подписанное нашим деканом, профессором И. И. Соловьёвым и комсоргом факультета Азарием Цейтлиным. В этом письме мне была дана блестящая характеристика. Одновременно с письмом был прислан проспект о факультетах МЭИ и высказано пожелание, чтобы среди выпускников школы были желающие поступить в наш институт.
Летние каникулы я использовал, чтобы укрепить своё здоровье. После завтрака уходил на реку Десна, купался, плавал, загорал. А по вечерам я ходил в Дом отдыха, танцевал с девушками, прибывшими из разных мест. К сожалению, отношения с девушкой, которую я любил многие годы, не сложились… О ней мой следующий рассказ.
