Цитаты из книги «Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения», страница 3

Брак, как его с давних пор понимал Лев Николаевич, брак, как деторождение, не только не был осужден религиозной философией Толстого, наоборот, она придала ему метафизическое обоснование.

«Деторождение в браке не есть блуд… Законна пища для тела такая, при которой человек может служить другим людям, и законно плотское общение такое, при котором продолжается род человеческий… Это не грех, а воля Божия… Недаром Христос хвалил детей, говорил, что их царство небесное, что то, что скрыто от мудрых, открыто им. Мы и сами это знаем: не было бы детей, не рожались бы вновь дети, не было бы и надежды на царство Божие на земле. Только на них вся надежда. Мы уже изгажены, и трудно нам очиститься, а вот с каждым поколением в каждой семье новые невинные чистые души, которые могут остаться такими. Мутна и грязна река, да ключей много чистых вливаются в нее, и есть надежда, что вода очистится».

<…>

Взгляд этот сохранился до конца 1888 года. Но приблизительно с ноября месяца Лев Николаевич стал много думать о брачной жизни и следующие два три года посвятил вопросам пола. Он пишет «Крейцерову сонату», «Дьявола», начинает «Отца Сергия» и «Воскресение».

Отношение его к браку резко изменилось. Теперь Толстой утверждает: брак не есть одна из форм служения Богу, брак всегда есть падение, удаление от Бога. В основе половой любви лежит чувственность, и слепой инстинкт, унижая человека, не оправдывается даже необходимостью продолжения рода. Еще в годы юности Толстой осуждал всякое проявление чувственности, усматривая в возвышенной любви к женщине надежное убежище от нее. В период женатой жизни перед ним не вставало вопроса об унизительности половых отношений в нормальной семье. А теперь одна только мысль о физической стороне любви приводит его в ужас, и Толстой провозглашает целомудрие, призывает к упорной борьбе за него. Он не уговаривает больше вступать в брак, холостому советует держаться до конца, женатому – добиваться целомудрия вместе с женой. Нет облагораживающей любви, есть лишь «половая похоть».

<…>

«Духовное сродство! Единство идеалов!.. Но в таком случае незачем спать вместе (простите за грубость). А то вследствие единства идеалов люди ложатся спать вместе».

Софья Андреевна: «Левочка, ты мне не пишешь, что у тебя на душе и о чем ты думаешь, и что тебе хорошо, и что дурно, что скучно и что радостно? Только о практических вещах мне пишешь: или ты думаешь, что я совсем одеревенела? Ведь не одни же паркеты и клозеты меня интересуют. Хотела я тебе из Сенеки выписать целое место, в котором ты мог бы поучиться, как относиться к тому, что противно душе, как тебе, например, город; да длинно, времени не хватает; надо еще посмотреть, как уложили Илье вещи. Бог даст, скоро увидимся, тогда покажу».

«Анну Каренину» должно рассматривать как величественную трагедию, в которой перед лицом бесстрастного судьи ведут спор две человеческие силы: любовь как средство и любовь как цель.

Величавым эпиграфом предсказан суровый приговор, но автор в защиту обвиняемой привел все смягчающие обстоятельства. Действующие лица: Долли, Анна и Кити. Долли давно отжила свою счастливую весну, ее личная жизнь безотрадна, но она перенесла центр влечения на детей, ушла к ним и вся растворилась в семье. В этом было ее счастье. Наоборот; Анна никогда не знала любви. Ее замужество было нелепым в самой основе, но она гордо смирялась, спрятав глубоко тоску до тех пор, пока не появился он, не пробудил ее к жизни, и эта жизнь стихийно расцвела. Как будто судьба решила исправить свою жестокую ошибку. Любовь была красивой, сильной. Анна была хорошей подругой новому мужу. Она жила его интересами, умело помогала ему. Анна, казалось, имела право на счастье, и никто не мог обвинять ее. Сам автор взял ее сторону, показав ничтожность и лицемерность протестов лживого света.

Но вышло не так. Первое движение сердца было первым шагом к пропасти. Анна нарушила закон. Она перенесла центр тяжести в область личную, личные чувства сделала целью, вместо того чтобы пользоваться ими только как средством. Она оставила служение роду, она оставила семью и, встав на этот порочный путь, в новых условиях уже не сумела создать новой семьи. Рождение девочки было случайным эпизодом, оно не играло главной роли, и такая бесплодная любовь только женщины, а не матери, превратилась в любовь эгоистическую, чувственную, «мрачную, тяжелую любовь».

Анна захотела счастья, но она не знала, где его найти. Оно не в личных радостях, а в радостях семьи. Если путь к ним тернист, то его надо смиренно пройти, – ведь это только путь. Но нельзя принимать его за цель, искать красивого пути, прельститься им и остаться на нем. Этим смысл искажен, корни обрезаны, жизнь неизбежно прекращается. Так было с Карениной. Своеволие погубило ее.

Анна нарушила основной закон жизни. Призванная быть матерью, она, в поисках радости, отказалась от единственной истинной радости, она отказалась от жизни. Ее дальнейшее существование бессмысленно. И, выполняя приговор верховного судьи, она в последние минуты поняла свою ошибку. Она вспомнила о сыне, о любви к нему. Вспомнила свою последнюю любовь. И это последнее воспоминание вызвало в ней отвращение. Но было поздно – она была отравлена.

На мрачном фоне бодро звучит финальная мелодия. Если Анна была обреченной, а Долли и счастливой и несчастной, то Кити была счастлива вполне. Путь ее светлый, и дом радостный. Будущее в ней.

Они встретились в последний раз: Анна, жалкая, мешающая, смиренно радостная Долли и торжествующая Кити. Анна погибала, Кити училась у Долли кормить. Эта молодая женщина, от избытка счастья все прощающая, сливалась с природой, и в ней ликовала вечная жизнь.

Левины – это Толстые. Автор воспел свое счастье. Он показал добро и зло. Описывая добро, рассказал о себе. Но в жизни были перебои, они оставили след. Его жена также порою восставала против закона. Хотя бы на словах только, но восставала. И возможно, что эта страшная дилемма подсказала художнику тему его романа. Он вывел себя победителем. И был таким в эти годы. Но откроется новая книга жизни, все пойдет по иному, скрепы ослабнут, дилемма снова возникнет. Она обострит другие вопросы и сама станет болезненнее благодаря им.

На первый взгляд счастье было своеобразным. Все произошло так спешно суетливо, без логических обоснований, без согласования с общим душевным строем. Таким же мало понятным счастье это может показаться и дальше. Сфера отношений между мужем и женой слишком ограничена. Духовные ресурсы слишком различны. Участие жены в духовной жизни мужа очень скромно. Иногда оно идет ему в помощь, иногда мешает. Даже в ограниченной семейной области влияние Софьи Андреевны порою не могло не быть тяжело мужу. Особенно в последнее время: Софья Андреевна придавала заботам о семье часто слишком шаблонный, наивный характер, и все эти «скелетцы», обновки, домашние маленькие радости – все это на фоне полного непонимания душевного состояния мужа, который был на границе отчаяния, звучало резким диссонансом и не могло не тяготить его.

Так кажется на первый взгляд. Рассуждая, можно прийти к тому же заключению. А Толстой, вопреки всем доводам, был счастлив и бесспорно счастлив. И сфера влияния семьи в действительности не была ограниченной. Так называемая сублимация была огромна, и все творчество Толстого шло под знаком семьи.

Этот яркий жизненный опыт может служить прекрасным примером для изучения законов сексуальной жизни. Своею колоритностью он ставит резкий вопрос и дает на него точный ответ. Он подтверждает полную иррациональность жизненной силы, имеющей свои специальные законы, свою мерку, свое назначение. Это – сила рода, а не сила индивидуума. Благодаря этой особенности, присущей половому влечению, оно вступает порою в конфликт с оформленными склонностями индивидуума или, – что еще парадоксальнее, – создавая условия для неизбежного столкновения, в действительности служит интересам того же индивидуума. Так было у Толстого – с его буйной плодовитостью и великим творчеством.

Этот пример помогает уяснить искусственность различных теорий с общественным или романтическим уклоном, когда мечтают о жене единомышленнице или расценивают любовь, как особое блаженное состояние человека, в котором потребность размножения играет второстепенную роль. Это не так. Сочетание удачно лишь в том случае, когда оно отвечает мало известным нам родовым законам, когда оно их осуществляет.

Жизненный опыт Толстого подтверждает будничную теорию, а для исследователя с «сексуальным» уклоном он дает богатый материал для многих частных заключений. Взять хотя бы искания вневременной, бесконечной жизни и упорное стремление к продолжению рода, что есть не что иное, как осуществление бесконечности материи. Но мы не будем останавливаться на этих вопросах. Здесь существенно было выяснить взгляд Толстого на брак, взгляд, который существовал у него в эти годы, и установить совпадение его с самой жизнью. И выше было показано, что душевные склонности Толстого, несмотря на отдельные более или менее серьезные отклонения, реализовались вполне.

Метафизика любви очень проста. В ней нет ничего расплывчатого, никаких увлекательных надстроек, романтических иллюзий, красивых фраз. Все тревоги нашего сердца, все его победы, весь запас эмоциональных сил – все это только орудия, которые могут быть использованы и на добро и на зло. А добру они служат тогда, когда выполняют волю трезвого божества, имя которого – размножение.

Не столько мужчина, сколько женщина призвана на это служение, и горе той, которая осмелится нарушить закон, приняв средство за цель или подменив свой долг выдуманной фикцией. Гибель ее предрешена.

Вот в кратких словах тот взгляд Толстого на брак, который существовал у него в эти годы. Этот взгляд не оставался отвлеченным убеждением спокойного исследователя. Толстой не столько рассуждал, сколько жил так. Не от теоретических положений он шел к практике, наоборот, общие утверждения являлись результатом его жизненного опыта. Он всем существом своим требовал этих норм. Он не представлял для себя иного положения. И Софья Андреевна, на долю которой выпало проведение в жизнь природных склонностей мужа, в достаточной мере отвечала его запросам. Это и было семейным счастьем Толстого.

Софья Андреевна пишет: «Мои все ресурсы, орудия, чтоб стать с ними наравне – это дети, энергия, молодость и здоровая хорошая жена».

Софья Андреевна была совершенно права. Именно таким путем, откинув все постороннее, отвлекающее, сделавшись только женою и матерью, она ответила запросам мужа, и здесь ее огромное значение. В первое время семья вдохновляла Толстого к творчеству, в последующие годы спасла его от отчаяния. И эту роль сыграла не столько жена, сколько мать. Семья тем была дорога Толстому, что он находил в ней жену мать и детей, а не только жену любовницу.

Чувственные проявления личной близости супругов должны быть допущены только как средство и никогда, как цель. Это было одно из самых твердых, незыблемых убеждений Льва Николаевича. Когда Софья Андреевна, физически измученная родами, пыталась протестовать, мы видели, какой гнев это вызывало. Нет никаких причин для отступлений, никаких смягчающих обстоятельств.

Льву Николаевичу: «Таня кому то в Москве сказала: «Как я устала быть дочерью знаменитого отца». А уж я то как устала быть женой знаменитого мужа».

Как Лев Николаевич ни в чем не помогает Софье Андреевне в дорогой ей жизни, так и Софья Андреевна, в свою очередь, остается совершенно равнодушной к его интересам.