Читать книгу: «Повесть об Анне», страница 3

Глава 3

Наступило утро. Дверь палаты открылась, Паша суетливо вышел, смотря себе под ноги и одновременно вместе с тем рассматривая ручку двери, которую он закрывал. Рот его был напряженно сжат, в глазах засела сосредоточенность, во всех действиях была поспешность.

Он закрыл дверь, затем зажмурил глава и стукнул себя по затылку:

– Черт! Ну я и дурак! – пробормотал он, открыл только что запертую дверь, очутился опять в палате, подошел к окну и, лихорадочно осмотрев свое отражение в стекле, стал приглаживать волосы и оценивать самого себя.

Дернул слегка губами, попытался кратковременно улыбнуться, вновь застенчиво взглянул в свое отражение, махнул рукой и сделав несколько коротких и быстрых шагов взад-вперед, направился к двери и снова вышел. Он спешил, потому как переживал, что опаздывает. Взгляд его стеснительно скользнул к двери в палату Анны и его дыхание участилось.

– Однажды я скажу, что тебя, – пробормотал нервно он, – однажды, я, что тебя!..

Звенящую тишину в голове Паши внезапно заполнил старческий голос:

– Чего ты там бормочешь?

Это был Леонид, он стоял в проходе своей палаты, держал загадочно корпус от шариковой ручки и представлял себе, что курит длинную сигарету.

Паша испугался, словно пожилой сосед мог услышать его потаенные мысли. Леонид держал свою «сигарету», надменно смотрел на парня, посмеиваясь с его нервозности.

– Я спешу, я очень спешу, – пролепетал Паша и, смотря в пол, быстрыми и короткими шагами направился по коридору.

Леонид затянулся шариковой ручкой, сочувственно покачал головой, обернулся и посмотрел на свою кровать.

– Этот парень… Как его? – произнес он, исполняя широкий жест рукой. – Да-да, Павлик… Он сумасшедший. Считаешь, я должен продолжать наблюдать за ним?

Леонид удивленно смотрел на свою кровать. Внезапно он произнес:

– Какой смысл мне в этих наблюдениях? Что ты улыбаешься? Что я этим дам человечеству? У меня на месте стоят мои исследования по систематематике… а ты хочешь, чтобы я?..

Леонид, резко замолчав, выпучил глава и продолжил смотреть на свое скомканное, белое одеяло. С той же внезапностью, с которой он сам себя прервал, он резко воскликнул:

– Ой горе мне, горе! Ты хочешь от меня так много… Да… Да нет. Да я верю, ну что ты! Ну, все, все… Да, понимаю, что цель моя в этом, но иногда мне просто сложно! Не кричи… Я продолжу наблюдать за всем этим… Я не усомнился, я просто немного устал.

А Паша в это время своими быстрыми шагами дошел до лифта, зашел внутрь кабины, нажал на кнопку и, продолжая приглаживать свои волосы, поехал на нужный ему этаж. Выйдя из лифта, он быстро направился в конец коридора. Ускоряясь с каждым шагом и едва не спотыкаясь, он дошел до кабинета главного врача. Он несколько раз постучал и открыл дверь.

– Здравствуйте! – произнес, он, быстро окинув взглядом Станислава Сергеевича и профессора Охрименко, который сидел напротив главного врача.

Из-за того, что дверь резко распахнулась зашатались оконные рамы. Профессор Охрименко и Станислав вздрогнули. Оба взглянули на беспокойного парня, который стоял в дверях, тяжело дышал и ждал чего-то.

– Здравствуй, – спокойно произнес Станислав Сергеевич, – что-то случилось, Паша?

– Нет-нет, – ответил парень, судорожно подбирая слова и от этого быстро моргая. – Я вроде как не опоздал. Ну, по крайней мере, уж не опоздать… Или не опоздать…

– Что? – нахмурился Станислав Сергеевич. – Паша, из-за чего так нервничаешь?

– Спешил! – выпалил он.

– Понятно. А зачем спешил? Куда спешил?

– К вам.

Станислав Сергеевич взглянул на профессора Охрименко, тот пожав плечами, развернулся в кресле, чтобы видеть Пашу, почесал свой седой, лысеющий, ученый затылок и произнес:

– Паша, голубчик, ты на тестирование спешил?

– Да, верно. Тестирование!

– Паша, – равнодушно улыбнулся профессор, – во-первых, тестирование у нас в терапевтической. Во-вторых, это в моем отделении, а никак не в кабинете Станислава Сергеевича. Ну, а в-третьих, зачем ты спешил? Я весь день там принимаю, проснулся бы себе, покушал спокойно, позанимался своими делами и не спеша ко мне. Или дождался бы медсестру, она к тебе придет, и сама вызовет.

– Ладно, – растерянно ответил Паша.

Профессор Охрименко встал с кресла, подошел к парню и обнял его за плечи. По сравнению с громадным ученым, Паша казался маленьким подростком. Несчастный вздрогнул и съежился.

– Помнишь, о чем мы с тобой говорили? – улыбнулся профессор. – Никакой спешки. Не спеши… Никогда.

– Хорошо.

– Иди, голубчик, в коридор и подожди меня минут десять на стульчике. Я сейчас выйду. Расслабься, дружок, отдышись.

– Ладно.

Паша вышел из кабинета и уселся на стул. Профессор Охрименко рухнул обратно в кресло.

– Завтра можешь смело идти, куда считаешь нужным, – обратился он к Станиславу Сергеевичу, явно продолжив беседу, которую они вели до вторжения. – Я на конференции тебя прикрою, ну, а здесь… Ты можешь смело с месяц сюда не приходить… Нужно будет больше – значит, не приходи больше. Считай, заболел. Ложи Костю в больницу и сиди возле него. Понял?

– Спасибо, – кивнул главный врач.

– А лучше сейчас поезжай домой. Ты не очень хорошо выглядишь.

– Я не спал ночь.

– Это я понимаю. Потому и говорю.

– Дождусь Свету. Тут, говорят, ночью черт знает что происходило… С обеда поеду домой и сразу с Костей в больницу.

– Правильно, – одобрительно кивнул профессор Охрименко. – По поводу прошлой ночи, то санитар мне уже поведал о ночном приступе нашей Анечки.

– А Маргоша рассказывала тебе? – обеспокоенно спросил Станислав Сергеевич.

– Что рассказывала?

– Она дежурила на третьем этаже сегодня ночью. С ней странное происходило.

– Так, – махнул рукой Охрименко и скривился. – Давай не начинай! Мне хватило рассказа санитара: балбес мне или с ужасом, или с восторгом рассказывал, как она о мертвой его собаке сказала. Я не хочу слушать и слышать все это! И про видения чьи-то и про предсказания! Тьфу!

Станислав Сергеевич невозмутимо улыбнулся.

– Что? – развел руками сердитый профессор Охрименко. – У тебя ребенок кричит каждую ночь от приступов эпилепсии и из-за этого ущемления! Ты да я, дорогой мой, уже полстраны подняли, чтобы решить, как его излечить! Вот этим и занимайся! Мистика тебя пугает? Так нечего вообще обращать внимания и туда смотреть!

– Ты прав, – смиренно кивнул главный врач.

– Знаешь, – продолжал профессор, – от этих вещей только хуже всегда! Внимание рассеивается! Смотришь и обращаешь внимание на то, что чудят наши пациенты? Еще чего себе придумал! В цирк сходи – насмотришься, как акробаты выкручивают себе руки, ноги и летают под потолком вверх-вниз, – Охрименко поднимал и опускал руки, стараясь набрать в свои ветхие легкие побольше воздуха для очередной реплики. – Умеешь сам так?! Как эти акробаты? Нет! Почему, а? Да потому что спины у них, у акробатов этих, более гибкие, чем у нас, да и конечности потренированней, моторика поразвитей нашей будет… Вот так и у пациентов наших – психика более гибкая, мысли более запутанные. И где-то может интуиция чуть ли не до ясновиденья зашкаливает, зато мочатся постель и из дерьма своего шарики крутят, а потом раскладывают их по степени округления, шарики эти!

– Ты прав, – уверенно повторил Станислав Сергеевич, подпирая голову и закрыв глаза. – Ты прав. Мне нечего даже еще сказать, настолько ты прав.

– Все, – окончил свой монолог профессор Охрименко. – Я пошел тестировать пациентов. Ты заканчивай дела и поезжай домой за Костей. Обязательно позвони Бергману, он очень хороший невролог. Я ему вчера про Костю рассказывал, он твоего звонка ждет. Со всеми договорено все. После работы я тоже заеду. Постараюсь пораньше освободиться.

– Хорошо. Спасибо огромное еще раз.

Профессор вышел из кабинета главного врача, Паша резко вскочил на ноги. На эмоциях, после разговора с главным врачом, у профессора набухла на лбу вена и Паша, увидев это, впал в замешательство, решив, что все это из-за него.

– Ну чего ты, – произнес Охрименко, положил руку ему на плечо и они вместе, медленным шагом, направились к нему в отделение.

Медсестра Светлана зашла в кабинет Станислава Сергеевича, он сразу с ней поделился своими плохими новостями. Его сыну Косте стало хуже. Транквилизаторы действовали через раз, он всю ночь кричал в приступах. Ближе к утру он лежал, смотрел на отца, улыбался и, широко раскрыв свои усталые, измученные, детские, голубые глаза, сказал: «Привет, папочка».

Сердце Станислава Сергеевича в этот момент его рассказа сжималось от горя, боли и страха. В глазах его маленького мальчика было самое обыкновенное детство. Он улыбался, казалось, как самый счастливый ребенок на свете. Но, спустя минуту, очередной приступ снова обрушился на него, вновь он не узнавал своего отца, а вместе с приступом – невыносимая боль. Бесконечный круговорот переживаний снова и снова рушился на Станислава и его жену.

Рассказывая это Светлане, он делился всем в подробностях, дабы увидеть сочувствие, получить поддержку; это дарило ложное ощущение, что все в порядке. В планах было сегодня же класть сына в больницу. Уже в седьмой раз, но теперь не только в отдельную палату, но и под присмотр лучших специалистов. Во время рассказа, у Светланы иногда на глазах выступали слезы, затем она утвердительно кивала и несколько раз хотела вскочить с кресла, подбежать к своему начальнику, крепко обнять его голову, говорить ему, что Костя непременно выздоровеет. Ее ноги уже напрягались с целью броситься к главному врачу, но она не делала этого, поскольку от этого ему стало бы только хуже.

Профессор Охрименко тоже неоднократно хотел вцепиться в своего коллегу и позволить ему излить душу до дна. Но, нет – именно профессиональное сочувствие, диктуемое спокойствием и выдержанной дистанцией, являлось конструктивным соболезнованием.

Светлана кивала и, смотря на невыносимо измученного главного врача, утверждала, что он на верном пути, так как консилиум неврологов и круглосуточное наблюдение – путь к выздоровлению сына. Глаза Станислава Сергеевича казались очень уставшими, кожа вокруг век стала ярко-розовой от бессонницы.

Затем разговор зашел о прошлой ночи, когда на третьем этаже дежурила Маргарита. Светлана рассказывала сумбурную историю про сон Маргариты, чуть ли не мистические события, а также про укол санитара, который уложил бы спать слона, но на Анну подействовал не сразу.

– Ей поставили новый замок на дверь? – произнес Станислав Сергеевич.

– Нет еще, она пока что спит. После сна, когда она пойдет на тестирование, мы хотим без ее ведома заменить сердцевину замка.

– Думаешь, она где-то раздобыла ключ?

– Либо она раздобыла ключ, либо санитар забыл закрыть дверь снаружи. Но Маргарита сама лично проверяла закрыта ли ее дверь.

– Но Маргоше в ту ночь вообще черт знает что казалось. Может померещилось, что дверь закрыта?

– Не хочу думать, что она помешалась, – вздохнула Светлана. – Но поскольку она сама рассказывала, что ей отчетливо казалось, что Аня стоит возле ее стола… Жуткая история… а потом чудилось, что лифт туда-сюда ездил… Странно это как-то. Не знаю, не производила она впечатление чокнутой.

– Все может быть, – махнул рукой Станислав Сергеевич. – Я слышал, что Леонид полностью раздвоился?

– Да, – печально кивнула Света.

– Сколько мы над ним работали? Год? Полтора?

– Где-то так.

– И все к черту…

– Не совсем. Он снова взялся за свое, но тенденция уже другая. Йосиповна говорит, что можно будет достичь тех же результатов, главное не прекращать давать нейролептики.

– Ясно.

Мыслями Станислав Сергеевич уже был не здесь, он уже вез сына в больницу и перебирал в голове последовательности, с которыми он будет рассказывать докторам детали симптомов Кости, стараясь ничего не упустить. Света это заметила и не стала далее спутывать его мысли странностями Анны. Да в этом и не было необходимости. Она кивнула, попрощалась и пошла назад на третий этаж дожидаться, когда Анна, наконец, проснется.

Паша ответил на последний вопрос, поставил на листке бумаги окончательную галочку и отдал этот лист профессору Охрименко. Профессор скрепил листы скобой, уложил их в прозрачную папку с бумагами и, сложа руки перед собой, посмотрел на парня, который, озабоченно постукивая пальцами о стол, смотрел на доктора. Паша кивнул в сторону папки с бумагами и произнес:

– Так что? Вы не будете читать? Не будете читать мои ответы?..

– Буду, – улыбнулся профессор Охрименко. – Но чуть позже.

– Ладно, – огорченно ответил Паша. – Просто я думал, вы мне сразу скажете, что там правильно, а что неправильно.

– Это вопросы не на «правильно-неправильно», они скорее направлены на то, чтобы увидеть твои реакции и ход мыслей.

– Понятно, – напряженно произнес Паша и стукнул себя по затылку, – тогда все пропало!

– Что значит пропало?

– Я отвечал иначе. Не как вы говорите для «реакций и хода мыслей»! Ну, в смысле… Ну, в общем, вы решите, что я псих… Это теперь уж точно.

– Тсс! – скривился Охрименко. – Это еще что такое? Ничего я не решу и решать не собираюсь. Ответил так, как ответил. Уж уверен, что прошел тест ты точно получше остальных.

Парень вздохнул и немного успокоился.

– Как у нас с головными болями? – строго произнес профессор.

– Не часто, но бывает.

– Головокружения?

– Реже.

– Со сном как дела обстоят? Часто просыпаешься?

– По утрам, после сна, мысли какие-то…

– Спутанные?

– Угу… А этой ночью я плохо спал… Дождь был, – с отвращением сказал Паша.

– Из-за дождя не спал?

– Дождь всегда плохо влияет, вы и сами знаете. Но сегодня еще просто Аня хотела о чем-то поговорить…

После этих слов у Паши на лице выступил небольшой румянец и в мыслях он стал путаться и смущаться. Очевидно было, что эта девушка пробуждала в нем чувства. Хотя все врачи и так это знали.

– Она хотела «поговорить о чем-то»? – нахмурился Охрименко, он терпеть не мог, когда между пациентами образовывались связи, ему приятнее было думать, что все они одного пола. Интрижки, эта их так называемая больничная любовь, что-то наподобие служебных романов, всегда лишь портили и затрудняли лечение. – Она приходила к тебе в комнату?

– Она приходила?

Парень смутился совсем. От одной мысли, что Анна ночью окажется у его кровати, по его коже пробежала приятная морозная дрожь и кровь сильнее прильнула к обеим щекам.

– Приходила? – справляясь с желанными мыслями, произнес Паша. – Нет. Она не приходила.

– Как же тогда?.. Она говорила с тобой через дверь?

– Нет, – нервно покачал головой Паша.

– А с чего ты тогда решил, что она хотела поговорить с тобой?

– Иногда, – ответил равнодушно Паша, ткнув пальцем себе в лоб, – она говорит здесь.

– В твоей голове?

– Да.

Профессор Охрименко внимательно впился глазами во взгляд парня.

– Значит, – ледяным тоном произнес он, – по результатам теста, как ты считаешь, я могу определить, что ты псих? А по вот таким вот, дружок, утверждениям я этого определить не могу? Какие еще голоса в голове? У тебя, голубчик, совсем другой диагноз был. У кого ты здесь этого уже нахватался?

– Черт! – схватился руками за голову Паша. – Что вы теперь будете делать?

– Прекрати, – скривился профессор. – К чему это? Ты не Макмерфи, а я не мисс Гнусен.

Паша смотрел на него и не понимал, о чем он. Охрименко почесал висок, и без того ясно было, что это парень не читал книг и не смотрел фильмов.

– Ты не в концлагере, – уточнил профессор, – не нужно хвататься за голову и кричать: «Что же сейчас будет?» Ладно… И что она говорит тебе в твоей голове?

– Аня?

– Ага.

– Просто говорит, что проснулась, – смущенно ответил Паша, – говорит, что на ней одето, спрашивает, что на мне одето… Ничего толкового, ничего существенного…

– Паш… – спокойно произнес профессор Охрименко. – Ты помнишь, как ты к нам попал?

– Да…

– После травмы головы, помнишь?

– Да.

– У тебя постоянно болела и кружилась голова, ты боялся звуков, раздражался всего на свете и часто плакал.

– Не напоминайте. Я помню.

– А помнишь ты кричал и ругался на медсестер, на врачей, на меня? Потом плакал и извинялся.

– Помню, помню, – мучительно закрыв глаза, прошептал парень.

– У тебя была травма, в итоге внутричерепная гематома, дела были плохи, Паша. Дела были очень плохи. Но после операции тебе стало лучше.

– Стало.

– Голова почти не болит, настроение не скачет так сильно. Многое, конечно, ушло… Но и что-то еще осталось. Как я понимаю, ты ведь осознаешь все, что с тобой происходит? Память в порядке.

– Да.

– Это, – серьезным голосом сказал профессор Охрименко, подняв кверху указательный палец, – это очень важно! Чтобы ты осознавал, что слишком порой суетлив, чрезмерно эмоционален не совсем там, где нужно, что сознание немного спутано. Но в твоей голове все чисто и уж, поверь мне, все твои проблемы имеют остаточный характер.

– Ну, если что, я все осознаю.

– А это значит, что ты, парень, в намного, более лучшем положении, чем большинство других пациентов. Но никогда с момента как ты сюда попал, никогда, у тебя не было голосов в голове.

– Не было.

– Ну и что же тогда это ты мне такое рассказываешь, что Анна якобы беседует с тобой в твоем рассудке?

– Нет-нет, – обеспокоенно закивал головой Паша, – это не голоса в голове. Это другое. Это как бы…

Профессор спокойно смотрел на парня, давая ему возможность максимально точно описать свои ощущения.

– Ну, это она говорит… Не голоса, понимаете? То есть… Как бы это вам так объяснить… Это не я слышу, это она говорит.

– Значит, – вздохнул Охрименко, понимая, что ничего путного парень не скажет, – она рассказывает тебе в чем одета?

– Иногда и такое.

– И в чем же? Что она рассказывает?

– Она говорит мне… Ну, я не хочу вам об этом рассказывать.

– Хотя бы пример? Совсем уж подробности мне не нужны.

– Она рассказывала мне, что у нее есть голубое белье…

– Голубое белье?

– Да.

– Ясно. Может это просто твои фантазии?

– Нет! – вскрикнул чуть ли не в слезах Паша. – Мои фантазии тут ни при чем. С чего взяли, что у меня есть фантазии на этот счет?

– Ладно, Паша, – приподняв ладонь, произнес профессор, призывая жестом к спокойствию. – Я хочу тебе прописать дополнительно препарат один. Для сна. На всякий случай как говорится.

– Зачем? – испуганно воскликнул Паша.

– На вся-кий слу-чай, – медленно по слогам повторил Охрименко. – У тебя быстрая утомляемость. Но это все чушь… Как по мне, ты просто не высыпаешься. Хороший сон, – улыбнулся профессор, – пойдет только на пользу.

– Ладно.

– Вот и отлично. Можешь идти обратно в палату. И помни: меньше суетись, не спеши никуда и не ищи поводов для переживаний.

– Хорошо.

Паша вышел из терапевтической, профессор поднял трубку телефона и позвонил Свете.

– Светочка, Анна наша еще не проснулась?

– Нет еще. Пока что спит. Санитар мне сообщит, как только она откроет дверь палаты.

– Хорошо. Сообщи ей, когда проснется, что я жду ее на тестировании.

– Хорошо.

– Светочка, – стараясь подобрать слова, произнес профессор Охрименко, – а вы часто осматриваете палату Анны?

– Почти каждый день. Постель меняю, прибираю, за волосами на расческе слежу.

– Это понятно. Ты мне скажи, у нее среди вещей есть белье синего цвета?

– Что?

– У нее есть синее белье? Или как его… Голубое?

– Эм… – запнулась медсестра.

– Хе-хе, не подумай ничего, – засмеялся профессор, – мне Паша наш, с постконтузионным, только что поведал, мол, Анна ему телепатическим способом сообщила, что на ней было голубое белье.

– Ясно, – произнесла Светлана, – телепатическим значит… Ну, в общем, у нее я видела один синий комплект. Когда она у нас только поселилась, привезла его с собой. Из дома. Это часть ее личных вещей.

– Не знаешь случайно, а каким образом Паша может знать это?

– Не знаю. А как насчет самого простого варианта? Может она ему просто об этом сказала? Или показала? Хотя… Мне показалось, что у них довольно сдержанное общение.

– Ясно. Ну, в общем, сообщаю тебе: Паша знает какого цвета белье у Анны. Может он конечно себе нафантазировал, но я что-то не сомневался, когда тебя спросил, что цвет совпадет. Хотя может он и угадал. В любом случае решение нашего Станислава Сергеевича о том, что нужно незначительно ослабить общение пациентов с Анной, я поддерживаю.

– Хорошо. Я вчера еще проинструктировала санитаров.

– Отлично.

Профессор Охрименко положил трубку и внезапно дверь в его кабинет распахнулась. Вернулся Паша и с обеспокоенностью и тревогой на лице сел опять на стул. Профессор, не скрывая удивления, так и замер, не убирая руку с телефонной трубки.

– Ну что? – произнес Паша.

Профессор поправил очки и уставился сердито на парня.

– Проверили тесты? – тихо спросил Паша.

– Паша, ты только что был здесь! Ты ушел, теперь вернулся. Какие тесты? Тебя не было минуту.

– Да, простите. Просто я… Думал, что вы уже…

В дверь кабинета тихо постучали и зашел Леонид. Спрятав в карман свой корпус от шариковой ручки, вежливо улыбнувшись, он робко наклонил голову и произнес:

– Добрый день, профессор.

– Добрый, – кивнул Охрименко, – Паша, тесты я еще не проверил. Результаты скажу не сегодня, даже не завтра.

Паша встал из-за стола и направился к выходу, Леонид прижался к дверному проему, пропуская его. При этом пожилой пациент настолько надменно на него взглянул, что парень помрачнел. Высокомерие Леонида не ускользнуло от глаз профессора, но он не подал виду, что ему это не нравится. Паша, столкнувшись с презрением Леонида, стал еще суетливее. С трясущимися руками, быстрыми шагами, споткнувшись, по крайней мере, дважды, парень покинул кабинет.

Леонид сел перед профессором и его лицо снова стало застенчиво-робким, а поведение и манера разговора едва не раболепной. Охрименко диву давался: диагноз молодого Паши был в разы легче, нежели у Леонида. Парень заработал свою навязчивую тревожность и постконтузию из-за травмы головы, перенес операцию и был на пути к излечению. Леонид же страдал более тяжелым недугом – его вялотекущая шизофрения, в отличие от болезни Паши, родилась у него внутри и активно развивалась в различных направлениях его сознания на протяжении долгих лет. И если для излечения Паши следовало применять отработанный психиатрами план действий, то для работы с Леонидом нужны были ухищрения, уловки и множество непроверенных методик, которые с большой вероятностью могли провалиться в один прекрасный день. И при всем при этом Леонид доминировал над Пашей, пользовался своим совершенно непонятным авторитетом, подавлял его. Паша преклонял голову и переживал, из-за чего и тормозил свое выздоровление. Законы, по которым строились связи между пациентами в этом, их собственном, маленьком обществе казались профессору Охрименко такими же нелепо жестокими, как и в обществе здоровых людей, живущих по ту сторону стен клиники. Основы этих законов строились не на очевидных достоинствах каждого человека, а на каких-то сомнительных качествах – наглости, горделивой, ничем не обоснованной безнравственности, желаниях главенствовать, пусть даже главенствовать на этих двух квадратных метрах больничного линолеума. И именно те, кто этими качествами был наделен сполна, те умудрялись иллюзорно подминать под себя других.

Глупым, безмерно глупым можно было считать такое подчинение, если бы как раз не добровольное склонение более слабодушных голов, которые и делают эту вымышленную власть реальной. «И вот даже сейчас, – думал профессор, – Леонид старается быть вежливым со мной и заглядывает мне в глаза, но лишь потому, что убежден – окончательная власть у меня в руках». Те, кто любят кого-то преклонять, заставляют и себя преклоняться. Профессор Охрименко словил себя на мысли, что зашел в думах слишком далеко. Про себя он улыбнулся, представив себе, как его самого определяют в палату за созданную им теорию современного общества, основанную на наблюдениях за сумасшедшими.

– Как у вас дела? – улыбнулся профессор.

– Превосходно! – уверенно и сдержанно ответил Леонид, деловито улыбнувшись.

– Ух, – задрав подбородок, произнес профессор, – вот это я понимаю уверенность и настрой!

– Да!

– Я с вами вот о чем хотел поговорить…

– О чем же?

– О ваших воспоминаниях.

– Ой, ой, – прищурился Леонид, ностальгически покачав головой и усмехнувшись, – не так богат был испанский король, как богато мое прошлое…

– Испанский король? – изумился профессор.

– Ну да, – небрежно махнул рукой Леонид, – высказывание такое…

– Ну, это я понял, – нахмурился профессор.

– Сравнение такое.

– Иллюстрация, – кивнул Охрименко.

– Верно.

– И все же, – сложив руки перед собой и перебирая пальцами, сказал профессор, – какой такой испанский король?

– В смысле?

– Какого короля вы имели в виду?

– Короля Испании. Да неважно. Это я так… – замешкался Леонид.

– Погодите, – заботливо улыбнулся профессор, – об этом отчасти я поговорить и хотел. Я вот серьезно пребываю в сомнениях, думал их как раз развеять в обществе такого специалиста как вы…

Леонид немного смутился, но внимательно слушал. Профессор продолжал:

– Испанский король. В раннем Средневековье. Кастильский король. Вот пишут в летописях, что он был мудр и умен, хитер и проворен. Но читаю и понимаю, что он вроде как откровенно глупо вступил в битву, объявив войну. Этим… Ну как их?.. Напомните, Леонид?

Леонид сидел молча, правая его рука застыла в невнятном жесте, а левая осталась лежать на колене. Он отупевшим, невыразительным лицом смотрел на профессора и молчал.

– Ну? – ожидая ответ, произнес профессор, слегка опустив очки, дабы лучше видеть своего собеседника.

– Ну… – медленно включался Леонид.

– Итак, – хлопнув ладонью по столу, сказал Охрименко, приподняв брови. – Историк вы ни-ка-кой.

– Минуточку!

– Да хоть целых десять! Вы не историк, Леонид. Мы с вами это уже один раз признали, но вы снова…

– Стоп, – скрутив свои руки и сжавшись от глубокой обиды, простонал Леонид, – я не утверждал, что я историк!

– Ну как же… Вы именно это и утверждаете уже несколько лет.

– Я физик вообще-то! – крикнул решительным тоном Леонид, после чего его выражение лица и взгляд изменились настолько, что казалось, будто перед профессором сидит совершенно иной человек.

– Замечательно, – вздохнул профессор, – это вы нам тоже рассказываете, в то время как не желаете быть историком.

– Хех, – ухмыльнулся лукаво Леонид, – ну уж нет. Тут вы меня не проведете! Здесь я вам отвечу на любой ваш вопрос! Только глядите, как бы я не ответил слишком сложно, это порой мне свойственно… Как профессионалу, разумеется.

– Не буду томить вас. При падении тела с балкона его потенциальная энергия превращается в… Какую?

– Ну, – задумался Леонид, – электромагнетизм, знаете, предполагает… Хочу сказать лишь, что в интегральных кривых конечно… Здесь, по крайней мере… Ладно, уж, не буду тянуть кота за хвост… Три! Три целочисленных решения!

– Какие решения Леонид? Какой еще электромагнетизм?

– Что вы хотите?

– Чтобы вы вспомнили, как усиленно мы с вами работали! Как я с вами трудился!

– Да помню я все.

– Помните! Конечно помните! Но при удобном случае предпочитаете забывать. Не физик вы и не историк. Я загрузил вашу палату, Леонид, самыми интересными книгами по истории, помните?

– Помню.

– И что было?

– Я не смог читать. Мне было неинтересно.

– Да. А почему я загрузил вам в палату все эти книги?

– Не знаю! – мучительно взвыл Леонид, обхватив руками свою голову.

– Чтобы вы стали тем, кем себя воображаете! И ничего не вышло. А книги и учебники по физике вы помните? Помните, как вы плакать стали, увидев все эти формулы?!

– Да!

– Зачем же тогда вы продолжаете? Зачем, если помните?

Леонид тяжело дышал, вздыхал и молчал.

– Я не хочу выписывать вам нейролептики, – произнес профессор. – Я не хочу приглушать вас препаратами. Вы просто должны, вы обязаны помнить, как мы с вами работали. И тогда основой для вас станет реальный мир, где вы не иллюзия, Леонид, а реальный человек. Договорились?

– Да.щ

– Что у вас в кармане?

Леонид судорожно вцепился в карман:

– Сигарета!

Он кричал так, словно ставил ставки в казино. Именно с таким отчаянным криком люди, собравшиеся около рулетки, кричат: "Красное!" или "Черное! Ах, нет, красное! Красное!"

– Что у вас в кармане? – медленно повторил профессор.

– Шариковая ручка.

– Хорошо.

На несколько секунд в кабинете наступила тишина. Снаружи, за окном, на козырьке сидел голубь. Приподняв свои крылья, он замер, просушивая перья в солнечных лучах. Леонид и профессор смотрели на голубя. Каждый думал о своем.

– Сегодня ночью был дождь, – произнес Охрименко.

– Да, был.

– Как спали?

– Хорошо.

– Что-то необычное происходило?

– Например? – задумался Леонид.

– Например, Анна заходила ночью в вашу палату?

– Да, было такое.

– И что? Зачем заходила?

– Она разбудила меня и рассказывала о том, как древний философ обманул императора. Очень интересно было, хотя… – печально вздохнул Леонид. – Она мне это рассказывала, как историку.

Леонид, казалось, наконец-то пришел в себя и стал самим собой. В эти моменты, когда мужчина осознавал и признавал, что не был ни историком, ни физиком, он становился единой личностью, лицо его казалось посветлевшим, а здоровый румянец на его пожилых щеках придавали коже и характеру заметные оттенки жизни. Охрименко радовался таким моментам, так как именно ему однажды впервые удалось собрать все части рассудка Леонида в целое.

– Она просто пришла и начала рассказывать о философе и императоре?

– Ну не только об этом она говорила… Философ его обманул, а затем предложил рабам с башни разбрызгивать воду, тушить огонь в городе…

– И что?

– Ну, я поблагодарил ее за рассказ, и она ушла.

– Не могу понять, – нахмурился профессор, – почему вы ее просто не прогнали? Она ведь вас разбудила, прогнать было бы нормальным. Да и чем для вас ее рассказ мог оказаться полезен?

– Я не мог уснуть потом. В моей комнате громко начали спорить Федор, который физик, с Левтаном, который историк. Ведь разбрызгивать воду тогда не могли, насос-то еще не был изобретен, верно?

Охрименко уже слыхал от коллег, что Анна не раз провоцировала Леонида на внутренние его споры с самим собой, не раз уже будоражила в нем внутренние конфликты. Теперь профессор окончательно понимал, что она специально подливает масло в огонь его заболевания.

– Да и как же я могу ее прогнать, – развел руками Леонид, – это ведь Анна.

– И что?

– Она очень… Хорошая…

– Вы хотели сказать хорошенькая?

– Нет, господи, вы что! Она в дочери мне годится, я хотел сказать хорошая.

– Вы так считаете?

– Конечно! Она очень мудрая и не по годам образованная!

– Ладно, пусть так и будет. Но то, что я вам говорил по поводу острой необходимости помнить все наши с вами достижения, вы запомнили?

Голубь, который сидел за окном встрепенулся, поправил крылья и взлетел, направившись в сад клиники. И снова оба мужчины смотрели в окно, продолжая размышлять. Но на этот раз в полном согласии друг с другом.