Читать книгу: «А впереди была вся жизнь…», страница 9

Вот такие мучили сомнения. К сожалению, в последующие месяцы наши отношения изменились не к лучшему.

* * *

На днях замполит обрадовал меня благой вестью: нам оказана великая честь сдохнуть за счастье соседней страны. Он выдал страшнейший секрет на перекуре (видимо, опасался, что никогда недремлющий враг подслушивает даже под скамейкой):

– Никому не болтай. Скоро, наверное, нашу часть отправят ого-го как далеко.

Я чуть не поперхнулся дымом:

– Кого? Нас? И куда же?

В кошмаре не мог предположить, что меня, как бы подрывавшего советский строй, выпустят в заманчивую заграницу. Неужели будем рубиться с недругами социализма? И точно – Витёк шепчет:

– Ходят слухи, ограниченный контингент советских войск вот-вот введут в Афганистан. Первыми отправят вэдэвэшников, то есть нас.

Вот это фокус-покус! Я оторопел от крутого поворота. Ходят слухи… Тебя ж, наверное, уже предупредили, чтобы помалкивал.

Так что же получается? Я боялся подумать о том, что холодящей змеёй вползало куда-то в кишки. Неужели будет бойня? Такая заграница не сильно прельщала. Вдруг на-те, война из-под кровати! А как же мериться мощью с супостатом, коли мы не выспались?

– И что? Будем по-настоящему шмалять из автоматов?

– Ну, ты сказанул! Думаю, обойдётся без перестрелок. Басмачи и так разбегутся при виде наших вооружённых сил. Поможем дружественному народу созидать такое же развитое, как у нас, общество. А как ты хотел? Нужно исполнять интернациональный долг. Только не вздумай кому-нибудь брякнуть.

– Да что ты… Ей-богу, не проболтаюсь.

Хотя стало неуютно от мысли, что упертые маразматики из заоблачного политбюро могут отправить нас на убой. Они, конечно, назовут нас героями, наградят побрякушками за убийства. Однако… Всякий согласится, что между порванными гандонами и новыми, неупотреблёнными, существует, извините за тавтологию, существенная разница! И меня всегда несколько напрягал принцип равенства, о котором трындели в СССР на каждом углу. На словах – все равны. На деле старые-престарые, заплесневевшие члены КПСС могли тебя послать куда подальше, и ты не вправе был отказываться от указанного пути. Так в чём же мы равны? Я лично ничего не имел против тех же простых америкосов, они мне даже были в чём-то симпатичны, такие ништяковые парни, которые умеют наладить вполне человечную жизнь у себя. А большинство политиков – конченые сволочи; если их пустить в расход, остальные люди лишь вздохнут с облегчением.

Слава богу, что не ядерная война. На уроке по гражданской обороне мы спросили учителя:

– Хорошо, спрячемся по бункерам, если атомный взрыв, а что ПОТОМ? Вы говорите, что всё заразит радиация, и что дальше-то делать?

Учитель пожал плечами. Видно, сам был в ах…е от того, что может случиться. НИЧЕГО НЕ БУДЕТ? Типа вокруг руины, обгорелые стволы, тени от людей на стенах, и над всем дым… Мы тогда переглянулись, и поняли: у нас может быть отнюдь не светлое будущее. Интересно, за «бугром» такой же вопрос задавали школьники, или они нас так люто ненавидят, что готовы сдохнуть вместе с нами? В любом случае, мы ДОЛЖНЫ БЫЛИ ИХ НЕНАВИДЕТЬ. В комиксах «Пионерской правды» тупых фрицев уже заменили тупые америкашки, воюющие против наших братьев-вьетнамцев. Но если мы уничтожим друг друга, ЗАЧЕМ ВСЯ ЭТА ЗАВАРУХА? Непонятно, и не у кого спросить.

Смачно сплюнув, я мрачно обрисовал будущность:

– Где-то читал, кого первым отправляют на войну, редко возвращается домой. Так было и в Отечественную войну.

Замполит спокойно отмахнулся:

– Не говори чепухи.

Тут уж я никак не согласился:

– Мой дед погиб пошёл на войну и погиб под Луганском, провоевав всего месяц.

Дед был на «броне». И я не стал добавлять его слова, которые приводила бабуля: «Расстреляют всё равно – не свои, так чужие: наши – что не бросил семью, фашисты – что подозрителен для них. Выбора нет». Из двух зол выбираешь гм… Лучшую. И огорошил лейтёху:

– А по телеку наш дорогой Леонид Ильич говорил, вот если кого спросить в Америке, то любой скажет, что не хочет войны, НЕ ХОЧЕТ УМИРАТЬ ЗА ВЛАСТЬ. И у нас также думают, говорит.

Витёк понял, к чему клоню. Артистично развёл руками:

– Что сделаешь! История – политика обмана и глобального насилия, внешнего, даже иногда внутреннего. Здесь иначе не бывает. Сейчас контра поднимает голову в Афганистане, и ей как раз помогают США, которые всюду суют поганый нос. Надо пресечь попытки идеологических врагов на корню! Кто, если не мы? Кстати, наш генеральный секретарь говорил ещё такое: «Хочешь мира? Борись за него». И придётся побороться…

У Марксёныша на всё находился ответ. Не оспоришь! И, помнится, у римлян вычитал, дескать хочешь мира, готовься к войне. Получается, все взаимно врут. Правда. опять не понятно, зачем.

О-о, эта вера Витька в марксизм-ленинизм! На его безусом лице порой отражался кайф, как у того Чапаева, которыйн грезил вместе с закадычным друганом: «Скоро заживём, Петька, просто замечательно. Кругом будут консерватории… Наготовим консервОВ, и жизнь наладится». Он был из тех «честных идиотов», как говорил мой дядька, которые готовы идти куда угодно за обожаемой партией. Точнее, куда она их зашлёт. Рассказывал мне, как они комсомольцами строчили письмо потомкам. Так и написали, прежде чем засунуть в «капсулу времени»: «Не представляете, насколько вы счастливы в своём светлом будущем, где чистое небо над головой не закрывают тучи войны! Мы надеемся, к той поре, наконец, будут найдены останки всех погибших на фронтах, и они поимённо будут названы на могильных плитах. Но вам – увы – не приходилось, как нам, скандировать: «Позор агрессорам Израиля!». Вы уже, наверное, не сразу вспомните, как мы ходили на митинги против преступной войны в Индокитае, как негодовали, читая, что янки опять провоцировали революционную Кубу. Так что, мы по-своему даже счастливее вас».

От откровений Марксёныша даже я терялся: где же лучше очутиться, чтобы стать счастливее – в грядущем или сейчас? Однако можно ли быть счастливым, если намечается очередная заварушка? Тогда лучше бы на коммунистическую Андромеду, где все проблемы были решены, как я понял из романа Еферемова. Правда, там тоже нашлись выскочки типа меня, которые замутили так, что чуть не рухнул весь совершенный мир!⁵³ И, к сожалению, самое прекрасное из обществ опять-таки скрылось в туманной неопределённости. И мне (как понял в очередной раз) нужно сильно поднапрячься, чтобы построить собственное маленькое счастье здесь – где сейчас нахожусь. А тем комсомольцам было полегче: засунули письмецо в капсулу, замуровали, потом – вдох-выдох, и опять вперёд, на баррикады! Они хотели благоденствия для всех в отличие от меня, эгоиста. Они жили ради будущих поколений. А что рядом – то мелочи жизни, недостойные внимания.

Гляжу, как-то несётся лейтюха из библиотеки. Увидел, машет рукой. У меня в печёнках ёкнуло: сейчас начнётся… И точно! Обрадовал.

– Одолел тридцатый том Ленина, – радостно ошарашивает.

Я чуть за сердце не схватился:

– Извини, сколько же написал Ильич всего? Запамятовал что-то.

Уже Витёк смотрит на меня, как на очумелого – в элементарных вещах не разбираюсь! А ещё в институте учился.

– Пятьдесят пять, – отрубил Марксёныш, как на экзамене. – Не считая прочих материалов. Их тоже множество!

Сказать, что я почувствовал себя дебилом, ничего не сказать. Я понял: мой умственный уровень ниже всякого плинтуса. Одно успокаивало – как у большинства. Как тут не посочувствуешь замполитам, радеющим за нас? Ведь никто больше их не одолеет бумажных Монбланов! Да ещё всё нужно усвоить досконально, чтобы не подкопались враги при допросе.

– Очень важную вещь почерпнул о борьбе трудящихся, – сказал Витёк. – Это относится к американскому пролетариату, и нам пригодится на политинформации.

Он достал из кармана кителя свёрнутый клочок бумаги, процитировал:

– «Угнетённый класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами». Понял? В США бедняки позволяют буржуям помыкать собой до сих пор. А их – миллионы. Чего молчат-то?! Их угнетают беспощадно, а они терпят, как бараны. Всё-таки зря у нас перестали говорить о мировой революции.

Во мне опять вылез, уже подзаглохший внутренний глас: «И будет прекрасно, как в СССР, где нет рабства». Помнится, младшеклассниками, искали макулатуру, чтобы победить в соревновании. А здесь на-те, ещё собрания сочинений из троицы святых – Маркса-Энгельса-Ленина. Каждый том по кило-полтора! Это не старые газеты из сараев тащить. И это вам не фантастика, а жизнь натуральная, без шуток.

* * *

Марксёныш верил, что всем надо помогать, даже на другом конце света. За это он был готов умереть. И я, кстати, тоже верил, что людям надо помогать. Только ТЕМ, КТО ПОБЛИЖЕ.

Помню, в пятом классе согнали на митинг в поддержку Анджелы Дэвис. Отъявленные пионеры с удовольствием орали: «Свободу Анджеле!», «Позор США!». Правда, за что эту негритянку хотели упрятать за решётку, было не совсем ясно – неужели только за то, что она чёрная? Дядь Коля, послушав меня после школы, загыгыкал: «Ну-ну, они, бл…дь, ералаш устроили в суде, кого-то пристрелили, вот и вся недолга. Она тоже прицепом в деле шла».

Дэвис – бандитка? Не может быть! Это попахивало антисоветчиной.

А дядька, оказывается, по ночам всякие запрещённые радиоволны ловил. И просветил слегка насчёт советской действительности. Хотя я, как долбанный утёнок, впёрся в него тупым взглядом. Красный галстук сдавливал горло удавкой правды, и я твёрдо сказал, что он врёт. Тем не менее, просвещение в полит-вопросах несколько возвысило Дэвис в моём рейтинге: «Она ещё та оторва!..». Впрочем, это вовсе не значило, что теперь я готов был переться за тридевять земель, чтобы освобождать хоть её, хоть афганцев, хоть папуасов. В конце концов, у Дэвис дружков с оружием должно хватать. Уже в институте вообще засомневался: «Какого фига наши комуняки поддерживают чёрных бандюганов? Что-то здесь не чисто…».

Теперь, значит, насилком афганцев учить уму-разуму? Так ведь в школе учили на примерах освободительных войн, что народ не победить! Из-за того и мерикосы проиграли во Вьетнаме. Вроде тоже с благими намерениями рвались оцивилизовать аборигенов. Помнится, в пионерлагере мы горланили про американского аса: «Мой «Фантом» стрелою белой быстро набирает высоту», а потом, в конце концов, его сбил вьетнамец с подозрительной фамилией ВА-НЮ-ШИ – «Катапульта – вот спасенье, и на стропах на деревьях…». Довоевался-таки. Но, получается, наши долбоё…ы теперь ровня их милитаристам? Нет-нет! У нас ВСЕГДА ИНОЕ.

А замполит продолжал учить уму-разуму, найдя свободные уши:

– Меня даже отец Виуленом хотел назвать, чтобы продолжить правое дело коммунистов.

– Ке-ем?.. – вытянулась моя физия.

– Виуленом! Не улавливаешь? – личный наставник был поражён моей дремучестью после наставительных бесед. Объяснил салаге:

– Это имя расшифровывается просто: Владимир Ильич Ульянов.

Лейтюху даже раздражение взяло, что не понял, о каком персонаже речь:

– Господи! Что же вам азбучные истины приходится разжёвывать?

И вдарился в новую, краткую политбеседу:

– Отца звали Виуленом. Меня тоже так хотел назвать, да мать заартачилась: «Что-о?! Сын будет Виулен Виуленовичем? Мозг включи!». Отец взял тайм-аут на неделю. Поразмыслил о судьбах человечества и остановился на имени, означающем победу. А как ещё?! Победа прогрессивного человечества на всём белом свете неизбежна.

– Угу… – слегка скривился я, – Виулен в квадрате – оригинально.

И добавил про себя: «Хорошо, что в семье хотя бы маманя в адеквате».

Впрочем, при беседах с Витьком меня уже начинали одолевать сомнения насчёт вещей, мимо которых проходил раньше вполне беспечно. Хер его знает! Глядишь, больше было бы ИСТИННЫХ комуняк в стране, до молочных рек с кисельными берегами шустрее добрались! А так получалось, как у знакомого до армии дворового поэта: «Народ и партия едины! Но почему же врозь едим мы?».

Той порой Витёк вновь загрустил о родном папане, который для него оставался идеалом:

– Он, между прочим, работал управляющим трестом, но никогда специально не пользовался служебным положением. Представляешь, когда умер, к нам в квартиру пришёл его заместитель, глянул на облупившийся потолок и матюкнулся: «Ё… твою мать! Это так живёт начальство?!». И вправду, у нас потолок протекал на пятом этаже, но батяня не осмеливался просить работников для ремонта крыши. Вот какой был честный!

Замполит говорил о далёком событии с гордостью. А я просто хренел от его восторженности: «У него внутри не стержень по идеологии, а, как минимум, ломик чугуниевый!».

* * *

Из тех же воспоминаний Марксёныша:

– У бати ещё имелась служебная машина ЗИС. Так он ей также не пользовался в корыстных целях, представляешь? У меня тоже такого в понятиях нет. Позже очень удивился, узнав, что водитель, дядя Митя, мотался на его машине к себе на дачу. И ничего ему за это не было! Терпеть не могу приспособленцов. А они повсюду прячутся.

Мой внутренний голосок хотел вставить шпильку в связи с выводами лейтёхи, но я его вмиг осёк. Ведь достижения замполита в непоколебимой вере звучали почти как откровение божье. И, коли таких – как их? – страстотерпцев новой религии развелось бы достаточно, возможно, рай в отдельно взятой стране сумели создать. И тогда – страшно подумать! – отказались бы даже от фарцы. Жили бы без неё не хуже американцев. Да где же ещё найти фанатиков с горящими глазами? Павки Корчагины уже извелись от тубика. Несколько десятков и даже сотен семей Виуленов благоприятной погоды в стране точняк не делали.

Насчёт же скорых перспектив… Что-то в моём умишке не складывалось. Одно дело умирать за родину, другое подыхать за кого-то где-то. Пусть сами разбираются со своими претензиями! Ведь хотелось познать ещё столько утех в беспутной жизни: пошляться по иным местам-краям, пошпилиться с девчонками, раскупорить не одну бутылочку. Какого хрена убивать друг дружку, коли лучше братски посидеть за столом? Я даже подумывал сочинить что-нибудь эпохальное. Не зря же ещё в четвёртом классе преподавательница по литературе подарила «Бременских музыкантов» с греющей душу надписью: «Лучшему чтецу класса». А на выпускном экзамене покорил всех оригинальным – не будем скромничать! – сочинением. Кстати, на вольняшке осталась пылиться пишущая машинка, которую достал по случаю. Помнится, загорелся идеей стать писателем после того, как в момент проглотил полюбившегося сразу «Мартина Идена». Автор сумел стать селф-мейд-мэном? Почему бы мне не дерзнуть так же? Мою неуёмную фантазию было не удержать! Я грезил наваять пудовую «нетленку», как Шолохов (на худой конец, Эптон Синклер или Марио Варгас Льоса). Конечно, не Ленин, но какую-нибудь беллетристику не на три листика, а на том-другой. Может быть, моя повестушка изменит судьбы людей в стране больше, чем сама Конституция! Потом буду без забот возлежать, благосклонно принимая почести, звания и премии, типа Нобелевской. Правда, тогда же сделал удручающий вывод: большинству пох…й твоя фантазийность, пусть ты даже суперзае…ательский автор. Им приделана макитра лишь для жрача, или чтобы по ней било начальство, ежели не туда поворотишь оглобли. Мозги, вроде, даны всем, да пользуются ими только некоторые. Парадокс! Кто читает, тот лишь пользуется разумом ПО-НАСТОЯЩЕМУ. Да-да, именно так. Ведь тупизна не лечится. И для прочих врата литературы закрыты. Точнее, они сидят возле (только руку протяни!), но не стучаться в те врата; многих вполне устраивает, если есть в зубах лишний кусок. А «дюже вумных», как бурчала истово верующая соседка, нужно на сковородку, да к бесам на обед отправлять.

Мне не хотелось быть в стаде серых писак, которых пруд пруди в Советском Союзе. Не о них ли попалось однажды у знаменитости: «Среди них был известный писатель. Правда, никто не читал его…». А если стану таким же? Тогда возьму и повешусь.

«Мартина Идена» посоветовал мне прочесть отчим. И я, потрясённый, ходил несколько дней в размышлении: «Как быть в этом бренном и страшном мире?». Тогда и подумал: «Едва появляешься на свет, судьба швыряет тебя в бурные воды и кричит: «Плыви!». Тебя накрывает волной, ты захлёбываешься, кашляешь, машешь бестолково ручонками. Если пойдёшь ко дну, это лишь твои проблемы. Нет, такой выход не по мне. Буду всегда бороться, во чтобы то ни стало». Мой принцип был непримирим: всё или ничего.

Принялся за самообразование, как тот литературный бунтарь. Правда, уже до того – в 11–12 лет – пытался всунуть в старую общую тетрадь всё занимательное. На жёлтой обложке изобразил нечто вроде личного герба со щитом из четырёх секции, где были запечатлены парусник, микроскоп, ракета и орёл. Рядом подписал: «Это то, что очень интересно». И, действительно, записывал в тетрадь всё самое привлекательное, также клеил в неё вырезки из газет и журналов: загадки Вселенной и расположение созвездий, трюки иллюзионистов и практики йогов, анатомия человека и животных, виды насекомых и динозавров, культура древних индейцев и разрезы механизмов, приёмы с ножом и химические опыты, виды пламени и типы людей, причины летаргии и морские термины. Почему-то весьма привлекла заковыристая рыба минога, ей посвятил аж три страницы с текстом и строением её внутри. Уделил даже внимание юморку (вдруг где-то нужно будет блеснуть, знаете ли). В конце разместил полное содержание тетради, которое завершалось простенько: «Мудрость» (туда впихнул умности «великих» и не очень). О! Ещё всобачил разбитной гимн флибустьеров (как же без духа свободы!). Фух, кажется, почти ничего не забыл …

Став постарше, я уже увлёкся книгами посерьёзнее – по психологии и философии. Читал всю художку подряд. Сокровенные мысли, ощущения, чувства и надежды доверял только дневнику, который вёл со школы. Ещё пытался слушать симфонические сюиты, чтобы разнообразить музыкальный вкус, которого, впрочем, не было (зато мне на ухо медведь точно не наступил, ибо угадывал мелодии совершенно разных жанров по первым же тактам). Пытался слушать – через силу! – и всякую классику. Но не моё это. Всё равно, что жевать стирательную резинку, а не жувачку. Хотя моему упорству способствовали те же рокеры с их симфоническими композициями (уж им-то я доверял!): Дип Пёпл с «Апрелем», Квин с «Богемской рапсодией» или Лед Зепплин с «Хоул лотта лов», уж не говоря об иных композициях Юрайе Хипа.

Ещё помешался на психологических тестах, собранных в неимоверном количестве. Руководствовался главным принципом: познай себя! Заодно делал зарядку. Кстати, тут получилось по принципу: нет худа без добра. Однажды поссорился с соседом по парте. Решили выяснить отношения после урока. Я-то думал, отойдём за угол школы да подерёмся. А он неожиданно, исподтишка, ка-ак врежет мне под дых. Я тут и сел, не мог никак отдышаться… Гадёныш злорадно засмеялся и убежал. Но я ему позже врезал в отместку, и заодно сделал соответствующие выводы. И через несколько месяцев гордо любовался в зеркало на квадратики мышечного пресса.

Внезапно липкую духоту разорвал вопль:

– Всем строиться!

Пришибленный сержант! Чего вопишь так, что сердце захолонуло? Спокойнее, мы не глухие.

Краткие минуты отдыха с охренительной политбеседой и воспоминаниями о повышении личной эрудиции закончились.

* * *

– Типа, нравится, не нравится, терпи, моя красавица… – уныло произнёс Роман, затянувшись сигаретой. Я как раз посетовал на тутошнюю военщину. Бляблин сделал затяжку и передал бычок мне.

Мы только что вышли из душной кухни, больше напоминающей баню. Зашабили «Голубые купола», которые, видимо, и вызвали у меня соответствующие ассоциации⁵⁴. Местное курево больше напоминали вонючие веники, чем ароматные болгарские «Родопи». Впрочем, и такой табачок был за счастье в не столь уютных условиях. Потому курили сигарету на па̀ру, экономили. Истекли первые часы нашей каторги на кухне. Мы передыхали перед следующим морским сражением в посудомойке с бачками, котлами и половниками.

Кто-то высоко вверху уже полностью натянул такое же тёмно-синее, как солдатское, одеяло. Небо на сей раз не разнообразилось из-за туч звёздами. Небось, сослуживцы уже дрыхнут без задних ног, если не случилась очередная полуночная экзекуция. Что же касается нас двоих, то жаркая в прямом смысле слова битва могла затянуться до утра.

Моего товарища по несчастью прозвали «Синеглазкой» из-за постоянных фингалов под глазами. Правда, сам я называл его попроще: «Типа».

Этому тщедушному созданию доставалось по полной программе. Все просто рухнули от смеха, когда впервые на спортплощадке Каримов заставил Романа подтянуться. Дистрофик повис унылой глистой на перекладине. Как он вообще попал в армию?! Ефрейтор заставил его ещё отжиматься. Увы, нос Романа никак не отклеивался от плаца.

Взбешённый Каримов отвесил бедолаге очередную порцию мандюлей. И теперь под глазом у Романа засветилась очередная «фара». Позже ефрейтор доложил Мухоедову, дескать, никак не может привести «эту дохлятину» к нужной кондиции: стараюсь сделать из таких слизняков настоящих бойцов, а они, болваны…

Капитан без особых изысков решил вопрос физподготовки по-своему. Собрал всех мало подготовленных доходяг в количестве пяти человек, заставил вырядиться в химзащиту и бегать вокруг столовки. В жару под тридцать градусов в прорезиненном комбинезоне и с противогазом на морде? Этих бы огородных пугал на какой-нибудь карнавал, так народ в момент разбежался с криком «Спасайся – ядерная война!».

Остальные ребята наблюдали за происходящим со спортплощадки. Было понятно: представление показывали в назидание прочим.

«Синеглазка» сломался на третьем круге. Он появился из-за кустов на повороте, еле двигаясь. Прямо-таки инопланетянин с круглыми зенками и хоботом гармошкой. Его качало из стороны в сторону, будто никак не адаптируется на чужой планете, в такт качался его хобот. Стёкла очков запотели, и Роман с трудом ориентировался в пространстве. Представляю, как он тяжко втягивал через шланг горячий воздух, как отвратительно с него струится пот под комбезом. Сзади ему весело орал Каримов:

– Якши! Давай, козла! Война атомна будет, сдохниш без противогазу.

Роман проплёлся ещё с десяток шагов, замотал нелепо руками в резиновых перчатках и рухнул на траву у бордюра. Ефрейтор приказал помочь несчастному «инопланетянину». Я быстренько подскочил и содрал с Романа противогаз. Тот жадно хватал свежий воздух, выброшенной на берег рыбой. Белкѝ Бляблина были дико вытаращены. Я не удивился бы, если бы он через пару минут загнулся.

Видимо, труханул и Каримов. Он приказал быстро отнести Синеглазку в лазарет. Но с тех пор ефрейтор тихо возненавидел парня и при каждом случае старался сделать ему гадость. Роман залетал на хозработы по поводу и без. Не исключением стал и нынешний наряд с кухней.

Бляблину вхреначили наряд вне очереди за то, что не успел подшить чистый воротничок к гимнастёрке. Получилось так, что и я заодно залетел с этой грёбанной тряпочкой. Белый лоскуток нужно было стирать и пришивать ежедневно, чтобы издали казалось, будто носим приличные рубашки. Кому казалось, не понятно: девчонок тут не наблюдалось. Скорее всего, тупая показуха перед начальством.

Бл…дские воротнички имели свойство пачкаться от вездесущей пыли почти сразу, как их пришивали. Это напоминало идиотскую дореволюционную манишку: снимешь с джентльмена приличный фрак, под ним огрызок ткани вместо белой сорочки. В конце концов, все научились довольно быстро орудовать иголкой. Но обломы всё-таки случались! Вот так нас с Романом – после двух предупреждений – отправили исправляться на кухню.

Желтовато-коричневая пыль достаёт в Чирчике повсюду. Она осаждается на деревья, столы на улице, машины, за шиворот, проникает в помещения, заставляя дежурных вновь и вновь драить полы. И мы ждём очередной субботы, как благодати. Тогда начинается великий поход в баню. Повзводно рота выползает из ворот: ать-два, ать-два…

Маршируем по кочкам городка, пытаясь держать строй. Из-под ботинок пыль столбом! Юные аборигенчики вылезают из дувалов, таращат свои шары, ржут и показывают на бравых вояк пальцем. Важные аксакалы, похожие на сухие саксаулы, дуют чай на деревянных дастарханах, что на метр от земли, и будто не обращают на нас внимания. Мы тоже делаем вид, что заняты серьёзным делом, и нам не до восточной хрени. Впрочем, надо действительно смотреть в оба, иначе запросто ногу вывихнешь на дороге.

Достигаем конечного пункта. Раздеваемся, заходим в полутёмный помывочный зал. Я набираю воды в таз и сажусь на длинную каменную скамью. Всего минуту-другую пребываю в спокойствии, превратившись в обычного человека. Синеглазка так совсем упёрся отсутствующим взором за окно. После вздохнул и начал мыться.

Я смотрю на него и никак не могу поверить, как этот доходяга попал в армию? Это не ему надо защищать родину, а ей его. Я, конечно, тоже не атлет, но уже сызмальства в пацанской среде понял: друзья-товарищи – это хорошо, но часто самому за себя надо выстоять в одиночку.

Отворачиваюсь и приступаю к помывке. Хотя не так усиленно, как раньше. Это мы в самый первый раз думали, что будем в казарме, как свежие огурчики! Теперь учитываем, что ждёт впереди… Тем не менее, баня – единственное местечко, где можно обдаться прохладной водичкой и чуть взгрустнуть о цивилизации. Однако краткое расслабление иссыхает быстро, как ручей в пустыне.

– Выходым! – орёт Каримов. – И так слишкам беляи.

Это он нас таковыми видит в сравнении со своей роднёй. Хотя наши шеи и руки мало отличаются от его врождённой черноты.

Выскакиваем, одеваемся, строимся. Возвращаемся обратно. Почти сразу из-под ног поднимается клубы пыли. Осаждается на панамы, плечи, въедается в недавно пришитый воротничок. Помылись, так сказать, в баньке…

* * *

Роман задумчиво добавляет:

– На кухне, вообще-то, ништяк, хотя работы хватает. Хаваешь хлеба и масла сколько хошь. Банку со сгущёнкой стыришь на складе, пока прапор отвернётся. Вернёмся в часть – там лафы не будет. Ещё перед тем как попасть в ВШП, старослужащий в части чётко пояснил, как «очко» драить до блеска зубной щёткой. Типа провинишься, и в атаку на унитаз со щёткой и лезвием наперевес!

– Каким лезвием?

– От бритвы! Чтобы к утру «очко» блестело как новенькое.

– Загибаешь! Разве отдраишь его после многолетнего сранья?

– Кого это волнует? Попробуй не сделать. Старики заведут в «ленинку» и так отдубасят, что потом за час отчистишь.

Ни хрена себе. Значит, будут «метелить» под красным знаменем и портретом дедушки Ленина, взирающему спокойно на беспредел, и даже деться некуда. А ведь вождь мирового пролетариата обещал всем по полфунта доброты! Вырисовывались перспективы не из блестящих.

– Что, если пожаловаться самому начальнику штаба? Вот так пойти и всё выложить начистоту.

– Ты типа с дуба рухнул? Жаловаться полкану! Забыл о наших бдениях после отбоя с Мухоедом? – с отчаянием проронил Роман. Он передал мне догорающий «бычок». – Думаешь, никто не знает? Одного в соседней роте так долго х…ярили, что он потерял сознание! Жаловался после, что у него живот болит, а ему не верили. И крякнул в санчасти. Матери, говорят, написал, что погиб при исполнении служебного долга… Кто там будет разбираться? Офицерам выгодно, чтобы нас долбили. На том здесь порядок держится. Иногда переводят в другую часть, если предки по письму приедут и начнут жаловаться. Только это редко бывает. Большинство терпят и молчат. Если слухи пойдут, что «вкозлил», тебе же будет хуже…

Я был наслышан об этой душевыворачивающей традиции – «терпеть и молчать». Все ждут, когда кончится первый год службы, и ты из «духа» превратишься в «черпака», после – в «деда». Тогда уже отрываешься с превеликим удовольствием на салагах! Разве тут возразишь? Хотя вопросы оставались. Что за армия, где издеваются больше, чем учат, как защищать Родину? Все эти парады, бодрые физиономии с автоматами на плакатах, повороты-развороты, которые не пригодятся в бою… Замполит Виктор не знает о неуставщине? Чёрта-с-два! Делает вид, что ничего особенного не происходит. Дать бы ему за это кирпича по заветам Ильича.

Как ни странно, у меня возникали ассоциация… с Луной. Подростком заметил её с изумлением днём: «Откуда она взялась?!». Её не могло быть, но Луна, как ни в чём не бывало, плыла средь облаков. То есть неуставняка не должно быть, но он был.

Ещё сопляком я маршировал в тюбетейке и с палкой вместо ружья по двору, представлял, как буду заступаться за родину, отстреливаясь от её врагов. Розовая наивность! Оказывается в реальности всё почти наоборот. Впереди маячили ещё почти два года службы. И потом вновь наступит нормальная жизнь? Если вернусь из Афганистана.

Размышляя под ночным небом, ты начинаешь ощущать себя полностью беззащитным и ничтожным. Будто в тисках неумолимой, крепко сколоченной гвоздями-сотками, системы. И гвоздями в ней были люди. Они нужны системе крепкими, хорошо накачанными дурмашинами в тельняшках, не задающих лишних вопросов, роботами для убийств. Правда, после службы эти полосатики выходят на любимый праздник, плещутся зачем-то в фонтанах, бьют морды «чуркам» на рынках и рассказывают друг другу, как красиво выполняли СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ. Хотя с некоторыми из этих же «чурок» вместе служили. И чем «эти» отличаются от «тех», ради которых отправимся в чужие края?

В общем, от тебя практически ничего не зависело. Все эти «деды», офицерьё и прочее еб…чее начальство будут над тобой издеваться, сколько влезет. А захотят, пошлют на убой, как овцу. Попробуй покочевряжиться, покажи свою гордость! Оттого каждый здесь приспосабливается по-своему.

Конечно, со сроком ты накачаешься, заматереешь, с кем-то задружишь, чтобы отбиться от недругов. Но не очень хочется окунаться в подобное дерьмо, чтобы после выглядеть «крутым». Почему процветает дедовщина, когда все, казалось бы, обязаны друг друга поддерживать, став единым кулаком для защиты страны? Череп раскалывался от противоречий. С такими размышлениями стало понятно одно: я не умнее других, и мне придётся страдать, как прочим.

– Если окажемся в Афгане, – процедил мой приятель поневоле, – при первой же возможности замочу Мухоеда.

– Недурная идейка, – одобрил я чисто народное правосудие. – Заодно можно Каримова пришить. Читал в «Иностранке»⁵⁵, такая же фигня случалась у мерикосов во Вьетнаме. Не понравился солдатам командир, они его пристрелят в джунглях. Война всё списывыает. Только есть маленькая оговорочка – если…

Синеглазка чего-то мялся, пыхтел. Потом выдавил через силу:

– Почему мне так не везёт? Вот ты у нас борзый. А меня в школе гнобили. Училка, тварь, подначивала других: «Дайте ему взбучку, чтобы лучше учился, из-за него наш класс в отстающих. Муза Аполинарьевна, бл…дь! Меня перевстренут после школы и давай лупить. А я виноват, что арифметика не давалась? Сука она! На литературе сказочки рассказывала, будто люди должны любить друг друга. Однажды высказала: «Не сидишь нормально за партой, как все. На пшеничном поле только пустой колос выше остальных». Типа русская пословица такая, и я придурок. Вначале был весёлым, потом… В стенгазете песочили: «Рот до ушей, хоть завязочки пришей! С её подачи, кстати. И не знаю, что-то сломалось. Ненавижу до сих пор эту Аполинарьевну. И всех, кто меня бил. Был бы автомат, всадил бы в каждого по рожку!