Отзывы на книгу «Бледный огонь», страница 2

Набокову, пожалуй, следовало бы писать поэзию, а не прозу. Невероятно красивый авторский слог и тот факт, что писатель отдает предпочтение форме перед содержанием, и делает витиеватость текста и смыслов/аллюзий/метафор более уместной для поэтических произведений. Перевод остается переводом, и Вера Набокова проделала колоссальную работу, в ущерб рифмам сохранив смысл. Однако, даже не узнавая половины слов, английский оригинал поразил меня своей красотой и звучанием.

Вообще, приняв мысль, что форма может быть первичнее содержания, и не пытаясь эту мысль оспаривать, я впервые в жизни смогла действительно насладиться творчеством Набокова. Отбросив стремление найти ТОТ САМЫЙ смысл и саму идею его конечности, я, как мне кажется, наконец-то поняла больше, чем ожидала понять. Рискну сказать, что смысл был понят мной более-менее, хоть, возможно, и не так, как он задумывался автором. Я надеюсь, что он именно хотел множественного толкования этой работы.

У нас есть поэма внутри романа, написанная неким Джоном Шейдом и рассказывающая нам о личной трагедии этого автора. Есть также предисловие и комментарии, написанные к поэме неким профессором Кинботом. Комментарии, однако, предстают не как обычные комментарии, которые помогают нам понять запутанные смыслы в рифмах автора. Они также мало похожи на знаменитые комментарии к Улиссу . Эти комментарии не столько о самой поэме, сколько об их авторе. Они скорее вопреки поэме рассказывают нам две совершенно другие истории: об отношениях Шейда и Кинбота и историю о короле-изгнаннике выдуманной (?) страны Зембля.

Для меня основная линия - это трансформация личности Кинбота. Профессор Кинбот предстал передо мной приятным человеком лет 35-45. О нем ходят разные слухи, но он добродушно отметает их. В ходе комментирования поэмы он плавно меняет личину и становится тем странным типом, чей образ все более соответствует вышеупомянутым слухам, и отношение жены Джона Шейда к нему становится все более оправданным. После он и вовсе приобретает черты помешанного. А конец - он, собственно именно такой, каким вы его увидите, он толкуются так, как сам читатель их истолкует для себя.

Читать рекомендую параллельно и поэму и комментарии, как и советует сам герой Кинбот в предисловии. С бумажной книгой запаситесь двумя закладками, в электронном варианте убедитесь, что перекрестные ссылки рабочие и обеспечивают вам быстрый переход к комментариям и обратно к поэме.

Угрюмый тусклый огнь желанья Ф.И. Тютчев

Давно мечтала, да страшно было подступаться. Роман, признанный вершиной творчества величайшего из писателей, самая странная и загадочная книга Набокова, сложная структура, гипертекст, множественные аллюзии. Решающим фактором явилось то, что есть перевод Сергея Ильина, перед которым благоговею без малого два десятка лет, потому мой вариант книги озаглавлен не "Бледным огнем", а "Бледным пламенем" при всем безмерном уважении к Вере Набоковой, выполнившей первый вариант перевода, Сергей Борисович мое все и коли читать гения, то в переводе гения.

Да, это несколько сложнее по структуре, чем простое линейное повествование. На самом деле, это много сложнее и то. что на поверхности, всего лишь верхушка айсберга девять десятых под водой. Внимательный и неленивый читатель отыщет в книге высоты и глубины, которые подарят море чистой радости и возможность дельфином кувыркаться в гипертексте, протягивая нити ко всему в интеллектуальном пространстве, до чего можно дотянуться, и сознавая при том, насколько Набоков больше него, дерзнувшего в своей малости следовать за изгибами авторской мысли.

Ну и будет умаляться, на поверхности поэма "Бледное пламя", написанная вымышленным американским поэтом Джоном Шейдом, каковую после его смерти приобрел, хм, издал и снабдил собственными комментариями профессор Кинбот (анаграмма к Боткину), эмигрант, преподаватель того же колледжа в Аппалачских горах, где подвизался и Шейд. Небольшое совершенно очаровательное произведение занимает примерно десять процентов от общего объема, остальные девять десятых - комментарии Кимбота.

Следует оговориться, что комментатор заинтересован в труде поэта не только в силу дружеской привязанности (откровенная гомосексуальность Кимбота заставляет предположить в его отношении к Шейду род платонической влюбленности), дело в том, что они много раз беседовали о Зембле (родина Кимбота, за словом слышится "земля") и он рассчитывал, что в поэме будет описана история короля-изгнанника. Надеждам не суждено сбыться напрямую, стихи автобиографичны, но за буквой в духе поэмы слышится яростный зуммер плача по потерянному раю, каким для обоих был мир их детства. И это странным образом роднит двух литераторов, которые оба суть альтер-эго Набокова. Человек, знакомый с "Комментариями к "Евгению Онегину", титаническим трудом, которому Владимир Владимирович посвятил четверть века кабинетного подвига, узнает в структуре "Бледного пламени" эту книгу. По сути, роман копирует "Комментарии", добавлена лишь линия короля Карла (ужасного охальника) в одно время трепетно-нежная и площадно глумливая. В его антагонисте Градусе легко читается сараевский убийца Гаврила Принцип, каламбур, которого автор не мог обойти вниманием.

Нет, прозаическая часть не станет моей большой любовью. Но поэму перечитаю.

"Я тень, я свиристель, убитый влет..."

СОЯ: 8+7+8=7,7

Есть в набоковской прозе такое свойство, когда она не отпускает тебя долгое время, звучит в голове словно музыка Наймана из фильма Гринуэя Z00. Щемящее чувство тоски, грусти и беспокойства. "Бледный огонь" - это когда ты проснулся после ночного кошмара, но не понимаешь - всё произошло на самом деле или было сном.

Ошибкой было читать, послушавшись автора предисловия, то есть Предисловие-Комментарий-Поэма-Указатель. Ошибкой было, еще только предугадав личность короля, случайно заглянуть в Указатель. Итого имеем - читайте все в том порядке, в котором напечатан роман. И ради бога, не заглядывайте раньше времени в Указатель имен. Это если об общих рекомендациях.

Несмотря на то, что этот антироман Набокова называют одним из самых спорных в его творчестве, тем не менее написан он все же скорее увлекательно, если ты согласился в самоубийственную партию с писателем. Если учесть, что название взято у Шекспира: "Луна — это наглый вор,/И свой бледный огонь она крадёт у солнца", то тут, конечно, читателю волей-неволей придется решать, кто же тут у кого крадет [вопрос что крадет у меня не возник]. Правда может возникнуть мысль о том, а существовала ли поэма Шейда в принципе, или это тоже выдумки сумасшедшего [сумасшедшего ли] Кинбота [да и вообще кто этот, ваш Кинбот!].

В общем, Набоков хоть и уверяет читателя, что роман прост, как яичная скорлупа, тем не менее иногда из яйца может вылупиться не милый птенец, а настоящая ядовитая змея. Поэтому запрятанные изюминки, как их сам называет Набоков, не всегда видны, а по итогу вообще могут навести на больше вопросов, чем ответов. Однако кто из любителей читать достойную литературу, откажет себе в удовольствии поразгадывать такие текстовые шифры? Тем более умело раскиданные по тексту самим Набоковым.

Так уж случилось, что последнее время мне попалась пара книг, которые я отложил для себя, чтобы вернуться к ним чуть позже и перечитать заново [замечу. что для меня это скорее редкость, чем правило]. Среди них теперь и "Бледный огонь".

Он промчался сквозь эту строку и исчез, но скоро вновь омрачит наши страницы. В. Набоков "Бледный огонь"

Комбинаторика не в силах счесть, сколькими путями можно пройти Pale Fire (в смысле, как интерактивный квест) - и это чистый восторг. Я прочитала этот текст как Набоков придумал персонажа, который придумал другого персонажа, который придумал себе ложную (но такую завлекательную) идентичность и вот она-то как раз ненадёжный рассказчик.))) Это чтение не на один вечер - лучше всего читать Pale Fire так же, как он, видимо, писался - обложившись словарями, тезаурусами, википедиями, биографиями, комментариями к "Евгению Онегину", опытом работы в Американском колледже и списком литературы на 100500 пунктов. Потому что Набоков пишет очень смешно, но, кажется, очень для своих Х)

Это был второй роман Набокова, который я купила, начала и не стала читать. Потому что слишком красиво - такому роману нужно время, а не урывки в метро и пограничные состояния между сном и дедлайнами. Разумеется, я взяла его из-за бегущего по лезвию. Но, мне кажется, это не лучшая рекомендация к этому роману: они слишком разные. Сомневаюсь, что у фильма и романа одна и та же аудитория. Но роман всё равно безумно красивый и его совершенно не хочется дочитывать. Конечно, у меня так со всеми книгами Набокова, но пересиливать себя иногда всё-таки стоит. Когда я только рассматривала книгу в магазине, я думала, что комментарии - это комментарии, а не часть романа. Как же я ошибалась. Когда я начинала читать его сейчас, я думала, что это игра в неудавшегося литературоведа, который вкладывает в текст больше, чем вложил автор и ещё больше себя самого. Но нет - это совсем другая история. История Зазеркалья, Зембля же не от земли, как автор комментариев нас просвещает. Для меня было довольно неожиданно, как и когда рассказчик раскрылся, нормально же общались и ничего не предвещало: я начала догадываться буквально за разворот до того, как открылась правда. А мне всегда казалось, что я довольно проницательна в подобных вопросах.

То ощущенье ледяного пыла, которым жив поэт.

В одном месте «Комментариев» Кинбот (выступающий как друг, редактор, издатель и комментатор поэмы) сетует, что будучи хорош с прозой в любых ее проявлениях, совершенно не дружен со стихами. Даже мимолетным скользящим поцелуем не задет стиховно. Как я его понимаю. Не лукавого автора, равно одаренного в стихах и прозе, а незадачливого персонажа. Умею не без изящества выразить любую сложную мысль, но необходимость зарифмовать пару строф неподъемная задача. Тем более обидно оттого что поэзию люблю и понимаю в ней толк, а встречаясь с хорошей, испытываю ту самую дрожь вдоль позвоночника, о которой Владимир Владимирович говорит как о физическом восторге читателя, узнавшего свою книгу. Не стану утверждать, что вся поэма «Бледное пламя», которую Набоков подарил своему герою Джону Шейду, вызвала такую дрожь - оно и к лучшему, это могло бы дурно сказаться на вестибулярном аппарате. Но стихи хороши, местами – необычайно, земной поклон Александру Шарымову, его перевод поэтической части, сколько могу судить, использовали и Вера Набокова, и Сергей Ильин.

Не ставлю целью литературоведческий анализ (я уж и позабыла, что знала об этом в юности) перескажу содержание, выделяя моменты, которые тронули ум и сердце сильнее прочих. Зачем? Ну, во-первых, потому что подозреваю у поэзии еще меньше читателей от общего числа, чем четыре процента, о которых говорит статистика, а поэтическая часть «Бледного пламени» заслуживает, чтобы хоть сюжетная канва была обозначена. Во-вторых, потому что естественно стремиться разделить с другими то, что доставило радость. Итак, поэма Шейда в четырех частях.

Первая – его детские воспоминания. Смерть родителей, оба были орнитологами, отец в одночасье умер от инфаркта, мама чуть позже от рака. Настойчивый интерес поэта к пернатым «расстрелянный их трелями» копирует и пародирует любовь самого Набокова к бабочкам, но меня поразил в самое сердце зачин, позже он еще повторится в поэме, не так часто, чтобы можно было говорить о рефрене, но как лейтмотив: «Я тень, я свиристель, убитый влет». Мальчика воспитывает родственница, старая дева тетушка Мод, с которой он живет без особых потрясений, не слишком популярный среди сверстников, но обретая источники неожиданной радости в простых вещах «всем детским нёбом зная наизусть Златой смолы медвяный рыбий вкус» Время течет неспешно. «песок когда-то времени был мерой», а символом стабильности и неизменности в его жизни иронией судьбы становится предмет по определению нестабильный – птицы: «Лафонтен – тужи. Жующий помер, а поющий жив». С первой и единственной любовью мальчик знакомится в школе, они одноклассники, но долго не замечают друг друга, пока в одном походе он вдруг иными глазами не видит девочку: «и кисть руки, распятую вразброс». «Ты дала мне, оборотясь, глаза мои встречая, наперсток с ярким и жестяным чаем».

Вторая посвящена рассказу о трагедии супругов. Их дочь не унаследовала привлекательности матери и обаяния отца, родители утешают себя банальностями, вроде «главное, чтобы здоровенькая» и «перерастет», но в душе страшно переживают за девочку: «В школьной пантомиме другие плыли эльфами лесными. А наша дочь была обряжена В Старуху-Время... Я помню, как дурак, рыдал в уборной». На самом деле здоровья не существует вне страховочной сетки туго переплетенных социальных связей – всему свое время: детской дружбе с девочками, первой влюбленности в мальчиков, первому поцелую, первому торопливому сексу на заднем сиденье авто. Когда что-то выпадает, возникают перекосы разной степени болезненности. Меж тем, любые попытки супругов сделать дочь привлекательней разбиваются вдребезги о ее непрошибаемое упрямство, девушка словно бы декларативно игнорирует уловки, способные даже внешне неброскую женщину сделать интересной. В конце концов, согласившись на свидание «с хорошим мальчиком» и пережив унижение после его бегства, она под влиянием момента кончает с собой. То есть, можно предположить, что смерть была результатом нелепой случайности, но очевиден все же суицид.

Третья часть о переживании травмы. Такая невыносимо больная и по-набоковски неожиданно смешливая: «Нужен был им лектор, читать о смерти, Мак-Абер, их ректор, писал ко мне». Жить невыносимо тяжело: «А как изгою старому помочь, в мотеле умирающему. Ночь кромсает вентилятор с жутким стоном». Они, прежде праздно интересовавшиеся потусторонним, теперь гонят от себя даже намек на него. Не спится ночью обоим. – садятся за шахматы. Что это там за странные скрипы и стуки? Просто рассыхается старый дом И такое здравомыслие приносит свои результаты, постепенно рана затягивается, жизнь входит в колею, значение снова обретают простые прекрасные вещи: «Твой вздох из-за иссякших сигарет, То, как ты смотришь на собаку, след Улитки влажный на садовых плитах». Не заботься до поры о вещах, не имеющих до тебя прямого касательства «И как узнать, что вспыхнет в глубине Души, когда нас поведут к стене».

Четвертая часть в мире, почти обретшем былую стабильность, вновь обращает к теме смерти «Ланг сделал твой портрет, потом я умер», сердечный приступ Шейда, едва не окончившийся фатально, проводит его через опыт наблюдения какого-то фонтана сияющей энергии, достоверность которого отвергается людьми науки, но поэт продолжает искать других очевидцев, переживших клиническую смерть. И находит совершенную дурынду, которая тоже талдычит о фонтане. Не пожалев времени едет на встречу с ней, выясняет после долгих разговоров, что видела тетка вовсе даже вулкан, а не фонтан, в газетной заметке о ней опечатка, решает махнуть на потустороннее рукой и жить уже своей жизнью. «Я встану завтра в шесть, двадцать второго июля» - ну, я то в мистику и совпадения крепко верю, иначе с чего бы мне вчера, двадцать второго июля встать именно в шесть? А потом он по-настоящему умирает, по ошибке застреленный цареубийцей Градусом, который охотился за бывшим правителем земблянином Карлом и его покидает наконец то ощущенье ледяного пыла, которым жив поэт.

Книга является рукописью комментированного издания поэмы "Бледный огонь" известного американского поэта Джона Шейда. Предисловие, комментарии и именной указатель подготовил коллега Шейда по Вордсмитовскому колледжу Чарльз Кинбот. Уже в предисловии Кинбот начинает саморазоблачаться: карточки с только что законченной поэмой он де-факто похитил у вдовы Шейда прямо в день его убийства неизвестным и сбежал, чтобы текст последнего произведения поэта не попал больше ни в чьи руки и Кинбот мог всласть его откомментировать.

В поэме Шейд красиво рассказывает о своей жизни как поэта, человека, мужа и отца несчастной уродливой дочери. Казалось бы, что тут можно особенного накомментировать на 200 страниц? У Кинбота такой вопрос не стоит: как выясняется с первых же комментариев, он уверен, что поэт зашифровал в своих строках историю бегства из страны Зембля ее короля Карла-Ксаверия-Всеслава II после произошедшей в этом государстве революции. Этим-то безумный комментатор и занимается 200 страниц подряд – натягивает поэму Шейда на глобус Зембли, о которой Кинбот столько по-приятельски рассказывал поэту, а сквозь его бредовые сравнения теплого с мягким постепенно проступают контуры подлинной истории подлинного главного героя этой книги. А в конце – именной указатель.

Для любителя внимательного чтения "Бледный огонь" выглядит как триллер с регулярными скримерами. Кинбот вроде бы тухло бухтит об очередном эпизоде из жизни бегущего на запад короля Карла, и вдруг – раз! – и проскакивает какая-то подозрительная деталь, которая явно тут неспроста и что-то значит. Для любителя книжной паранойи текст вообще идеален, ведь Кинбот постоянно выдает себя по частям, причем концы с концами в его рассказах не сходятся не один раз, а прямо-таки слоями. Набоков заставляет рассказчика проговариваться о том, о чем читатель уже начал догадываться (Кинбот – Чарльз, а король – Карл, оба высокие красавцы и оба убежденные геи-мизогины, оба эмигрировали в США, хммм), но на деле только углубляет загадочность истории, пряча под одним двойным дном второе, третье и, вероятно, четвертое.

Таким образом Владимир Набоков создает из романа-комментария текст, идеально подходящий для комментариев, буквально требующий, чтобы трудолюбивый читатель его прокомментировал. Была ли на самом деле Зембля или она полностью выдумана Кинботом? Могут ли комментарии быть написаны Шейдом? Могла ли поэма быть написана Кинботом? Если Шейд и Кинбот – два разных человека, тогда, например, кто на самом деле убил Шейда и почему? Откуда в комментариях Кинбота так много неявных перекличек с поэмой? Если Зембля выдумана, на основе каких реальных людей Кинбот создавал весь ворох действующих лиц? Более мелкие вопросы: какую форму имеет Зембля и почему? К кому или чему отсылает тот или иной персонаж? Как на самом деле выглядит Кинбот? Что означают странные места в именном указателе? Где спрятаны сокровища Зембли? Ну и центральный вопрос книги: зачем рассказчик сочинил все эти псевдо-комментарии поверх поэмы "Бледный огонь"?

Сила романа, на мой взгляд, в том, что его нельзя прокомментировать на 100%, всегда останется что-то незамеченное или недорасшифрованное. Ответы на базовые вопросы об авторстве и Зембле создают фундаменты для совершенно разных трактовок текста. От потаенного литературоведа Михаила Монастырева я знаю полную разгадку вопроса об авторстве, и она, надо сказать, весьма непростая, но и она не позволяет раскрыть самую глубокую историю "Бледного огня" о подлинной биографии и мотивах рассказчика-комментатора. Набоков добивается этого довольно простым путем – делает значимым и на что-то намекающим почти каждое слово в книге и уж тем более каждую сцену в комментариях и предисловии. Раскручивать смыслы и отсылки любого эпизода можно очень долго, и самое большое удовольствием в том, что на все вопросы тут явно есть ответы, надо только хорошо и внимательно искать.

Если выкупать юмор Набокова, то "Бледный огонь" – еще и очень смешная книга, от тонкой иронии до откровенного стеба, как в случае земблянской традиции переводов Шекспира. Этот очень короткий и на поверхности вроде бы странный, но неяркий роман (шизик комментит чужие стихи, как будто они написаны лично про него – узковато как-то) способен дать читателю редкое по продолжительности удовольствие, если в него вникать, перечитывать и еще лучше обсуждать с другими. Иной раз идешь по улице, никого не трогаешь, "Бледный огонь" прочитан полгода назад, и вдруг как щелкнет что-то и еще один кусочек мозаики встанет на место – "так вот почему актрису звали Ирис Ахт! И вот, значит, как solus rex смог сбежать из замка!".

Солнце — вор: оно завлекает море и грабит его. Месяц — вор: Он крадет у солнца свой серебристый свет. Море — вор: оно растворяет месяц.

Мне нравятся книги, в которых события подразумевают неоднозначную трактовку. Мне нравятся книги, в которых сюжет нелинеен и построен таким образом, что при прочтении необходимо их читать то ли отрывками, то ли кусками, которые пересекаются между собой и возвращение к определённому месту во второй или третий раз расширяет картину твоего понимания с учётом прочитанного. Такова, например, была "Игра в классики" Кортасара, в которой часть "С других сторон" кажется наиболее необходимой - прочтение только тех глав, что были включены в "По ту сторону" и "По эту сторону", делает роман довольно плоским.

"Бледный огонь" привёл меня в восторг. Про основные интерпретации

1. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, рассказав правду, — маловероятно.

2. Шейд написал поэму, Кинбот её прокомментировал, исковеркав правду, — достоверно, это наиболее популярная трактовка.

3. Шейд написал поэму и придумал Кинбота, якобы сочинившего комментарий, — возможно, хотя в тексте для таких выводов мало оснований.

4. Кинбот придумал Шейда, написавшего поэму, и сочинил к ней комментарий — изящная трактовка, очень похожая на Набоковскую манеру закручивать произведение.

5. Есть некий Боткин, выдающий себя за Кинбота, уверенного в том, что он король, поэтому в комментарии изложена ложь в квадрате, но Шейд, тем не менее, реален, а на истинное положение вещей текст намекает множество раз — наиболее вероятная из трактовок, поскольку глубина и проработанность идеи больше всего соответствует Набоковской эстетике.

я знал и до этого, и, пожалуй, тот вариант, что Кинбот придумал Шейда, мне кажется наименее вероятным. Всё-таки изящную поэму со столь изящной биографией её предполагаемого автора вряд ли мог придумать человек неспокойный, чересчур эмоциональный и чрезвычайно эгоцентричный. Одно то, как он бравирует, например, своими сексуальными предпочтениями или вегетарианством, вызывает слишком много сомнений. По сути, первое же, что бросается в глаза, - необходимость Кинбота ещё раз выговориться (или же рассказать свою историю, если она всё-таки правдива): любое слово он так или иначе ассоциирует с собой, причём такие аналогии нередко стоят друг от друга слишком далеко, напоминая притягивание за уши. И отдельно, естественно, стоит комментарий к 1000-й строке, в котором комментатор, прочитав поэму Шейда, обнаруживает совсем не то, что ожидал.

С учётом того, что Кинбот, пожалуй, вызывает к себе по-настоящему сочувствие всего лишь один раз - когда пишет о своих мучительных снах о королеве Дизе (притом, разворачивается всё таким образом, что он её любовь не заметил/не оценил, но и свою к ней любовь (а эти сны - больший признак любви, чем весь его напыщенный однополый пафос) он тоже проглядел) - и, наверное, единственный раз говорит правду (версия о том, что его комментарии - правда, увы, чересчур смехотворна), более вероятным мне кажется вариант с Шейдом, придумавшим Кинбота, который, в свою очередь, вообразил Градуса. Однако в таком случае Шейд отнёсся к своему герою, составленному как его полная антитеза (и внешне, и внутренне) с чрезвычайно большим сочувствием, тогда как Кинбот, при описании Градуса, брызжет лишь издёвками, довольно дешёвым подтруниванием и неумелыми сарказмами, и на выходе мы имеем всегда лишь одну трактовку Градуса, если Градус - действительно Градус. Не будем забывать, что Градус, есть такая вероятность, не возможно, а действительно Джек Грей, сбежавший из психиатрической больницы и перепутавший Шейда с Гольдсвортом, который его туда и засадил. А о самом Кинботе мы в наибольшей степени узнаём как раз при описании снов о королеве - они идеально соответствует тем, после которых вместо воспоминаний остаётся лишь мутный, но оттого ещё более мучительный осадок; следовательно, здесь он честен, по крайней мере, с самим собой. В остальных ситуациях он гримасничает (а своим паясничаньем в какой-то момент вызывает уже лишь перманентной раздражение), или лжёт, или выдаёт желаемое за действительное. В конце концов, она предлагала ему остаться (т.е., принимала его таким, какой он есть), предлагала приехать к нему в Америку (т.е., хотела быть рядом), тогда как Кинбот её не слышит - он слышит или себя, или то, что хочет слышать от других.

И, наконец, вариант, при котором ложь Кинбота - двойная ложь, потому что его тоска по Зембле - на самом деле, тоска, в т.ч. набоковская, по России эмигранта Боткина, который придумал Земблю в качестве замещения и поверил в это, выглядит наиболее закрученным, наиболее законченным и, наверное, близким к истине. Если бы Боткин не играл роли в сюжете (а он, в общем-то, упоминается только в сцене обеда, при этом он при ней не присутствует), он бы точно не упоминался в "Алфавитном указателе", этом последнем штрихе кинботовского эгоцентризма - он весь вращается вокруг его действий и мыслей, даже если речь идёт, например, о Шейде. Каким бы идиотичным не казался "Указатель", именно по нему можно ранжировать героев с точки зрения комментатора, потому что кое-кто из действующих лиц в нём никак не фигурирует, а некоторые, упоминающиеся уже внутри него, также никак не выделены отдельной подстатьёй. Притом Боткин, кроме того, что является персонажем, является, например, датским стилетом - bodkin из "Гамлета". Или гигантским доисторическим оводом. Или производителем ботиков. От такого количества скрытых внутри одного термина значений брови в любом случае уверенно ползут вверх и возникают закономерные сомнения.

Отдельно хотелось бы остановиться на самоубийстве дочери Шейда, Хэйзель, помеченная в указателе в т.ч. как "домашнее привидение" и "заколдованный амбар" (конечно же. это сцены с её участием... а что, если это немного не так?) О нём мы узнаём из текста, подразумевающем неизбежное поражение в борьбе с жизнью - умная и некрасивая, она отчаивается, когда, едва её завидев, со свидания/совместной прогулки от неё, как считает Джон Шейд, сбегает брат её подруги. И лишь во второй половине комментариев, когда мы неоднократно возвращаемся к впечатлениям и мнениям Кинбота, мы узнаем в его пересказе слов этой подруги, что у парня-то было неотложное дело, из-за чего всё так некрасиво и получилось. В "Указателе" Хэйзель помечена как "заслуживает глубокое уважение за то, что предпочла красоту смерти уродству жизни", но ведь Кинбот соглашается с рассказом её подруги, что это была нелепая и оттого ещё более обидная случайность! И здесь-то, без каких-либо психоаналитических вывертов, можно сказать наверняка, что подобный исход был если не предопределён, то прогнозируем: ей, чтобы покончить с болью этой жизни, требовался лишь внешний толчок, которым могло послужить что угодно. Особенно незадавшееся свидание - такая себе развлекалочка, знаете ли.

Следовательно, одностороннюю трактовку мы можем дать только тому, что в тексте не получает освещения "с другой стороны", всё же остальное, при внимательном чтении, остаётся на усмотрение читателя. Набоков не только предлагает ему сыграть, но и даёт ему разные подсказки для того, чтобы радость самостоятельного открытия и удовольствие от происходящего не затмевались излишним присутствием автора в тексте. Эта игра (ставшая, конечно, прообразом и для "классиков" Кортасара) оставляет приятное послевкусие, после неё хочется ещё раз перечитать поэму, вернуться к каким-то из комментариев вне зависимости от того, был ли правдив Кинбот/Боткин, и знаете почему?

…Солнце — Первейший вор, и океан безбрежный Обкрадывает силой притяженья. Луна — нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца. И океан ворует: растворяя Луну в потоке слез своих соленых, Он жидкостью питается ее.

А об этом, как и о "переводе" на зембляндский "Тимона Афинского", в другой раз в другом месте.

Есть писатели-мыслители, такие как Герман Гессе или Томас Манн, основная цель творчества которых - донести свои оригинальные мысли до читалеля. А есть писатели-визуалы, как Владимир Набоков, которые в основе своего творчества ставят форму, которая и раскрывает сам смысл повествования. Ярким же примером в его творчестве можно назвать антироман "Бледный огонь".

И хотя понятие антиромана, как произведения с нелинейным сюжетом без арки развития персонажей, было известно и до Набокова, сам автор пошел дальше и сделал основой "Бледного огня" комментарии к "основной" части - поэме.

Стоит упомянуть, что комментарии занимали важную роль в творчестве Набокова, поскольку помимо сочинительства он также активно занимался адаптациями и переводами. Часто такие переводы сопровождал собственными критическими комментариями, которые были не менее интересными, нежели само произведение.

На написание же "Бледного огня" Набокова вдохновил его перевод "Евгения Онегина", а также попытка переработать свой старый роман "Solus Rex".

Одним из характерных приемов, характеризующих почерк автора, использованных в антиромане, можно назвать метод "ненадежного повествователя", когда читатель знакомится с произведением через призму восприятия конкретного персонажа, которая впоследствии оказывается ложной.

Автор часто наделял своих персонажей собственными чертами характера, что позволяло ему анализировать личные взгляды и переживания. Исключением не стал и "Бледный огонь".

При первом же прочтении антиромана может показаться, что он не имеет смысла, ведь согласно Набокову смысл произведения познается через его многократное прочтение, и каждый раз этот смысл раскрывается заново, все сильнее погружая читателя.

Влияние писателя и в частности "Бледного огня" на современное искусство сложно переоценить - мы постоянно видим в нем отсылки на антироман. Один из примеров - "Бегущий по лезвию 2049".

Так что если вы получаете удовольствие от самого процесса чтения, а также его анализа и формы, то не откажите себе в удовольствии ознакомиться с этим произведением.