Читать книгу: «Мозг и разум: физиология мышления», страница 3

Из всех вышеизложенных данных мы убеждаемся, что наибольшая ясность сознания всегда приобретается нами насчет величины его объема. Таким образом, вместе с усилением ясности сознания пределы последнего, без того поразительно тесные, еще более суживаются.

Посмотрим теперь, вследствие чего из огромного числа одновременно действующих на наши органы чувств впечатлений апперципируются или вводятся в сферу ясного сознания лишь определенные представления, иначе говоря, чему обязаны эти последние своим присутствием в нашем сознании?

Наблюдение показывает, что процесс введения представлений в сферу ясного сознания зависит только частью от внешних условий, иначе говоря, от объективных качеств подействовавшего на нас внешнего впечатления, главнейшим же образом – от внутренних условий. Чем сильнее известное впечатление и, следовательно, чем резче те изменения, которые оно вызвало в наших органах чувств, тем очевидно больше шансов оно имеет для введения в сферу ясного сознания. Точно также легко апперципируются впечатления, отличающиеся особенной резкостью и новизною для наших органов чувств.

Относительно зрительных объектов играет известную роль между прочим и случайная фиксация их с помощью глаз, но влияние этого условия очевидно сводится также на вызывание более резких ощущений при фиксировании внешних предметов, нежели при отсутствии фиксации.

Не подлежит однако сомнению, что как объективные качества внешнего впечатления, так и фиксация зрительных объектов играет относительно незначительную роль в деле апперципирования представлений. Доказательством тому служит тот факт, что многие в действительности весьма сильные впечатления мы упускаем из виду только благодаря тому, что мы к ним равнодушны. Напротив того все впечатления, хотя бы и не обладающие большою силою, но возбуждающие в нас движение чувства благодаря ранее выработавшимся ассоциациям, тотчас же вводятся в пункт наиболее ясного сознания.

Для пояснения сказанного мы позволим себе развить здесь тот же пример, которым мы уже однажды воспользовались. Проходя по многолюдной улице, мы пропускаем тысячи разнородных по силе и качеству впечатлений, несомненно подействовавших на наши органы чувств. Но вот на той же улице произошла ссора двух людей, причем один из них стал наносить удары другому. Объективно обсуждая данное впечатление, мы не найдем в нем особенного преимущества ни по силе, ни по качеству сравнительно со множеством других одновременных впечатлений, а между тем данное впечатление тотчас же занимает наш ум и вводится в пункт наиболее ясного сознания или апперципируется.

Зависит это от того, что рассматриваемое впечатление отличается от других силой сопряженного с ним чувствования. Воспринимаемое в этом случае впечатление, благодаря укоренившимся в нашем сознании ассоциациям, тотчас же сопрягается с чувством боли, испытываемой побитым человеком, причем одновременно возникает и представление о жестокости бьющего, вызывая в нас чувство отвращения к нему и так далее. Следовательно, сила чувства, которым, благодаря тем или другим ассоциациям, сопровождается представление, – вот что в данном случае служит причиной, что это представление вводится в пункт наиболее ясного сознания.

Таким образом, из ряда одновременно воспринимаемых впечатлений, независимо от объективных свойств самого впечатления, в сферу ясного сознания с большей вероятностью будет введено то, которое сопряжено с наиболее сильным чувствованием.

С другой стороны, содержание сознания несомненно имеет существенное влияние на апперципирование внешних впечатлений. Так, представления, недавно присутствовавшие в сознании, сравнительно с другими имеют более шансов возбудить наше внимание. Например, тон, недавно нами слышанный, всегда резче выделяется из других при совместном звучании. Точно также впечатления, находящиеся в более или менее тесном соотношении с содержанием сознания в данное время, а также и с укоренившимися в сознании представлениями (в особенности с теми, которые составляют так называемое нравственное ядро) обычно с особенной легкостью вводятся в сферу ясного сознания.

Но особенно благоприятную почву для акта апперцепции составляет особое состояние нашего сознания, которое мы называем ожиданием. В последнем случае, как показывают точные психофизические исследования, нередко апперципируется мнимое впечатление прежде, чем происходит действительное. Так, при измерении психических актов с помощью аппарата Гиппа в опытах с определением так называемой простой сознательной реакции очень нередко случается так, что отметка, долженствующая быть произведенною непосредственно вслед за тем, как услышан удар падающего шарика о деревянную дощечку, в действительности производится или в момент удара шарика о дощечку (а не после, как должно бы быть), или даже прежде, чем шарик упадет на дощечку.

Нельзя не заметить здесь, что внимание играет существенную роль в акте апперцепции. В самом деле, будет ли данное внешнее впечатление выдаваться своими объективными свойствами или, благодаря особым ассоциациям, будет возбуждать в нас шевеление чувства, или наконец будет находиться в тесном соотношении с присутствующими и в особенности с укоренившимися в нашем сознании представлениями – во всех этих случаях оно вводится в сферу ясного сознания лишь благодаря тому, что на него обращается внимание. С другой стороны, особенно благоприятная почва для апперцепции впечатлений, представляемая актом ожидания, без всякого сомнения, зависит от того, что здесь играет выдающуюся роль чрезмерное напряжение внимания к предстоящему впечатлению.

Значение внимания в деле апперцепции внешних впечатлений видно в особенности из того обстоятельства, что уже отвлечения нашего внимания в известном направлении достаточно для того, чтобы, несмотря на присутствие всех вышеуказанных условий, введение данного представления в сферу ясного сознания не совершилось.

Очевидно, что без участия внимания аперцепция представлений становится совершенно невозможною. Вот – факт, имеющий выдающееся значение в нашем вопросе. Он объясняет нам, почему наше сознание имеет столь тесные пределы. Дело в том, что внимание, необходимое для акта апперцепции, не может одновременно обращаться на множество внешних впечатлений, а лишь на небольшое число последних, которое, благодаря вниманию, и вводится в сферу ясного сознания.

В предыдущем изложении выяснено нами, в каких тесных пределах вращается наше сознание и указано между прочим на тот факт, что вместе с усилением ясности сознания сфера последнего еще более суживается. Спрашивается, как согласовать с этими данными тот факт, что человеку свойственно особенное богатство и разнообразие умственного материала?

Объясняется это главным образом тем обстоятельством, что многие из представлений, раз возникших в нашем сознании и поблекших затем, как известно, не исчезают окончательно из нашей психической сферы, но лишь скрываются на более или менее продолжительное время от нашего умственного взора; они переходят, следовательно, в бессознательную сферу, откуда со временем при случае снова могут всплыть на поверхность сознания в виде так называемых воспроизведенных представлений или воспоминательных образов.

С самого младенчества запас таких, способных в то или другое время всплыть на поверхность сознания, представлений накопляется все более и более, и у взрослого человека все то, что составляет содержание сознания, не столько уже обязано своим происхождением внешним впечатлениям настоящего, сколько впечатлениям прошедшего. Таким образом, бо́льшая часть того, что наполняет наше сознание, возникает из непроницаемых глубин нашей бессознательной сферы. Равным образом и великие творчества мысли обязаны гораздо более бессознательной, нежели сознательной сфере.

Бессознательная сфера, таким образом, является тою сокровищницею нашей души, в которой хранится в скрытом состоянии большинство некогда ярко блиставших в сознании представлений и из которой происходит постоянное обновление сознательной сферы.

В противоположность тому, что объем сознательной сферы представляется, как мы видели, крайне ограниченным, бессознательная сфера ничуть не стеснена столь узкими пределами и объем ее может считаться вообще очень обширным. В сущности мы не знаем точных границ бессознательной сферы, но что и здесь существуют определенные границы, известный объем, дальше которого человек не в состоянии переступить, доказывается тем фактом, что ни один из людей мира не может претендовать на обладание хотя бы значительной долей того огромного запаса знаний, который является результатом многовековой работы человеческой мысли.

Следовательно, бессознательную сферу ничуть нельзя представлять себе как таковую, в которой могло бы поместиться какое угодно количество умственного материала. Не подлежит впрочем сомнению, что с развитием умственной жизни пределы бессознательной сферы до известной степени расширяются. Этим по крайней мере только и можно объяснить способность интеллигентного человека укладывать в своей памяти такой запас сведений, какой для человека малообразованного является совершенно непреодолимым.

Следует заметить, что при том обмене, который происходит между элементами сознательной и бессознательной сферы всегда сохраняется между ними известная преемственная связь. Только существованием такой преемственной связи и можно объяснить себе нашу способность узнавания прошлых представлений. Как известно, мы не только воспроизводим прошлые представления, но и узнаем, что эти представления уже были когда-то в нашей сознательной сфере, а не явились вновь.

Эта присущая нам способность узнавания прошлых представлений играет вообще огромную роль в нашей психической жизни. Без такой способности представления, роившиеся в нашем сознании в прежнее время, мы бы уже не могли относить к нам самим и, следовательно, не могло бы быть и так называемого единства сознания личности, а вместе с тем и той непрерывности сознания, которая устанавливается с известного возраста в жизни каждого человека. Без такой способности мы не могли бы иметь и понятия о времени, так как все воспоминаемые нами прошлые события казались бы нам лишь игрой нашего воображения в настоящем.

С другой стороны, преемственностью между процессами сознательными и бессознательными объясняется между прочим тот поразительный с виду факт, что процессы, совершающиеся в бессознательной сфере человека, служат нередко руководством его сознательных действий. В самом деле, как часто мы приходим к тем или другим решениям, не сознавая ясно или даже и вовсе тех мотивов, которые привели нас к подобным решениям. Впоследствии однако, по принятии определенных решений, часто измышляются и мотивы последних, хотя они уже не имеют для нас того практического значения, как сознательные мотивы pro и contra до принятия известного решения.

Еще более поразительный пример влияния бессознательной психической сферы на действия, совершаемые сознательно, представляют так называемые внушенные идеи гипнотиков. Мы знаем, что эти идеи, будучи восприняты в гипнотическом состоянии, впоследствии всплывают на поверхность сознания и принуждают человека к поступкам и действиям, стоящим в прямом противоречии со всеми его нравственными убеждениями. И в самом деле, не насилие ли это бессознательной сферы над волей человека, когда последнему в состоянии гипноза внушают идею украсть или убить, и этот человек по возвращении своего сознания выполняет деяние, противное всем его нравственным воззрениям?

Мы не будем углубляться далее во взаимные отношения сознательной и бессознательной сферы. Заметим лишь, что сознание, в свою очередь, обнаруживает ничуть не меньшее, если не большее влияние на бессознательную сферу. Сознание не только открывает человеку его внутренний мир, иначе говоря, дает ему возможность чувствовать приятное и неприятное, испытывать радость и горе, понимать пользу и вред, но оно воздействует и на все те, часто необъяснимые для самого лица, стремления и влечения, которые, зарождаясь в бессознательной сфере и овладевая человеком нередко еще с раннего возраста, влекут его к действиям и поступкам, противным чувству долга и нравственности. Правда, это воздействие не всегда приводит к победе нравственных мотивов, но во всяком случае высоконравственные поступки и великие жертвы на пользу человечества возможны лишь благодаря сознанию.

С рассматриваемой точки зрения сознание может быть уподоблено яркому светильнику, который, озаряя собою глубокие тайники нашей психической сферы, в то же время позволяет нам заблаговременно предвидеть последствия своих деяний и дает возможность находить средства для противодействия тем или другим пагубным для нас влечениям.

(Из научного труда «Сознание и его границы». Казань: Типография Императорского университета, 1888.)

Манипуляции с мозгом: о психическом влиянии одних лиц на других

В этой статье автор полагает, что внушение, в отличие от убеждения, проникает в психическую сферу помимо личного сознания, входя без особой переработки непосредственно в сферу общего сознания и укрепляясь здесь, как предмет пассивного восприятия. Так, приказ действует прежде всего силой страха за возможные последствия непослушания через сознание необходимости выполнения в силу разумности подчинения вообще и т. п. В этом отношении приказание действует совершенно подобно убеждению. Один из прекрасных примеров внушения, проникающего в сознание после известной борьбы, представляет внушение со стороны Яго на Отелло, который первоначально встречает это внушение сильным сопротивлением, но затем постепенно поддается ему, когда «яд ревности» начинает совершать в душе Отелло свою губительную работу.

Точно так же и пример, с одной стороны, действует, несомненно, на разум путем убеждения в полезности того, что человек видит и слышит; с другой стороны, пример может действовать и наподобие психической заразы, иначе говоря, путем прямого внушения как совершенно невольное и безотчетное подражание. В этом отношении автор напоминает о заразительном влиянии публичных казней, о самоубийствах из подражания, о передаче путем подражания судорожных болезненных форм и т. п.

Вопрос о том, что такое внушение, есть один из важнейших вопросов новейшей психологии и общественной жизни, получивший в последнее время огромное практическое значение благодаря в особенности изучению гипнотизма; тем не менее ныне твердо установлено, что внушение является актом гораздо более широким, нежели собственно гипнотическое внушение, так как первое проявляется в бодрственном состоянии и притом наблюдается в общественной жизни везде и всюду при весьма разнообразных условиях. Несмотря, однако, на огромную практическую важность внушения, его психологическая природа до сих пор еще представляется в такой степени мало изученной, что этому понятию различные авторы придавали и придают весьма различное значение. Уже в своей работе «Роль внушения в общественной жизни» я обратил внимание на разноречия авторов по этому поводу и на ту путаницу, которая от этого происходит. «Еще недавно этот термин, – говорю я, – не имел особого научного значения и употреблялся в просторечии главным образом для обозначения наущений, с той или другой целью производимых лицами другим. Лишь в новейшее время этот термин получил совершенно специальное научное значение вместе с расширением наших знаний о психическом влиянии одних лиц на других. Но этим термином стали уже злоупотреблять, прилагая его к тем явлениям, к которым он не относится, и нередко прикрывая им факты, остающиеся еще недостаточно выясненными. Несомненно, что от такого злоупотребления научным термином происходит немало путаницы в освещении тех психологических явлений, которые относятся к области внушения». Если мы обратимся к литературе предмета, то мы встретимся с самыми разнообразными определениями внушения. По определению Л. Лефеврa, книга которого только что появилась, явления внушения и самовнушения состоят в ассимиляции мыслей, вообще каких-либо идей, допущенных без мотива и случайно, и в их быстром превращении в движения, в ощущения или в акт задержки.

А.О. Льебо под внушением признает вызывание словом или жестами в гипнотике представления, следствием которого возникает то или иное физическое или психическое явление. По И. Бернхеймy, внушение есть такое воздействие, при посредстве которого представление вводится в мозг и им принимается. Л. Лоуэнфельд под внушением понимает представление психического или психофизического характера, которое своим осуществлением проявляет необыкновенное действие вследствие ограничения или прекращения ассоциационной деятельности.

Тот же автор в своей книге приводит целый ряд определений внушения, сделанных другими авторами. Из многочисленных определений внушения мы приведем лишь наиболее существенные. А. Форель под внушением понимает вызывание такого динамического изменения нервной системы, когда возникает представление, что это изменение наступило, наступает или наступит. А. Молль дает сходственное этому определение. По нему, внушением называется тот случай, когда результат обусловливается тем, что вызывают представление об его наступлении. По В. Вундтy, внушение есть ассоциация с сопутствующим ей сужением сознания по отношению к представлениям, которые, возникая, не дают противоположным связям проявиться. По А. фон Шренк-Нотцингу, внушение выражается ограничением ассоциаций в отношении определенного содержания сознания. Винсент говорит, что «под внушением мы понимаем обыкновенно совет или приказание, в состоянии же гипноза внушение есть произведенное на психику впечатление, которое вызывает за собою непосредственное приспособление мозга и всего от него зависящего».

По Хиршлаффу, под внушением следует понимать со стороны гипнотизера утверждение, немотивированное и не соответствующее действительности, со стороны же гипнотизируемого – реализацию этого утверждения. Л. Лоуэнфельд справедливо восстает против этого крайне узкого определения, так как, согласно этому определению, пришлось бы исключить не только все терапевтические внушения, которые, по Хиршлаффу, должны быть рассматриваемы не как внушения, а как советы, надежды и пр., но и целый ряд явлений, известных под названием противовнушений, также должен быть исключен из области внушения, так как они стоят в соответствии с действительностью. Да и сколько неопределенного в самом понятии «не соответствующий действительности»! Например, дается спящему внушение: проснувшись, взять со стола папироску и закурить, и он выполняет это по внушению. Спрашивается, много ли тут не соответствующего действительности, а между тем бесспорно, что мы здесь также имеем дело с внушением, как и в других случаях. Приведение других определений внушения излишне и бесполезно, так как и вышеизложенного вполне достаточно, чтобы видеть, как много путаницы, неясного и неопределенного вводится в понятие о внушении.

Очень характерно по этому поводу начинает свою книгу Б. Сидис: «Психологи употребляют термин “внушение” так беспорядочно, что читатель часто не уясняет себе его настоящего значения. Иногда этим названием пользуются для означения тех случаев, когда одна идея ведет за собой другую, и таким образом отождествляют внушение с ассоциацией. Некоторые настолько расширяют область внушения, что включают в нее всякое влияние человека на своих собратий. Другие суживают внушение и внушаемость до простых симптомов истерического невроза. Так поступают сторонники Сальпетриерской школы. Нансийская же школа называет внушением причину, вызывающую то особое состояние духа, при котором явления внушаемости чрезвычайно выступают вперед». Само собою разумеется, что столь неясное положение вопроса о внушении приводит, по Б. Сидису, к большой путанице в психологических исследованиях, относящихся до внушения, с чем нельзя не согласиться. Сам Б. Сидис, поясняя внушение на нескольких примерах, останавливается на определении Больдвина, по которому «под внушением понимается большой класс явлений, типическим представителем которых служит внезапное вторжение в сознание извне идеи или образа, становящихся частью потока мысли и стремящихся вызвать мышечные и волевые усилия – свои обычные последствия». Б. Сидис справедливо считает его недостаточным, он находит во внушении еще другие важные черты, которые состоят в том, что внушение воспринимается субъектом без критики и выполняется им почти автоматически.

Но независимо от того во внушении имеется еще элемент, без которого определение является неполным. «Этот элемент или фактор составляет преодоление или обход противодействия субъекта. Внушенная идея насильно вводится в поток сознания, она нечто чуждое, нежеланный гость, паразит, от которого сознание субъекта стремится избавиться. Поток сознания индивидуума борется с внушаемыми идеями, как организм с бактериями, стремящимися разрушить устойчивость равновесия». Этот элемент противодействия имел в виду д-р И. Гроссман, определяя внушение как «процесс, в котором какое-нибудь представление пытается навязаться мозгу».

В конце концов, Б. Сидис останавливается на таком определении внушения: «Под внушением понимается вторжение в ум какой-либо идеи; встреченная бо́льшим или меньшим сопротивлением личности, она наконец принимается без критики и выполняется без обсуждения, почти автоматично». Определение это, выраженное в таком виде, стоит довольно близко к сделанному мною ранее определению внушения, но тем не менее оно не может быть признано вполне достаточным. (См.: Бехтерев В. Роль внушения в общественной жизни. СПб., 1898. С. 2.) Прежде всего далеко не всегда внушение встречается тем или другим сопротивлением со стороны личности внушаемого лица. Это наблюдается чаще всего в тех гипнотических внушениях, которые касаются нравственной сферы внушаемого лица или же противоречат установившимся отношениям данного лица к тем явлениям, которые служат предметом внушения. В большинстве же других случаев внушение входит без всякого сопротивления со стороны лица, которому производится внушение, нередко оно проникает в его психическую сферу совершенно незаметно, несмотря даже на то, что действует в бодрственном состоянии.

Что это так, доказывает пример, заимствованный из книги Охоровича «О мысленном внушении», приводимый самим Б. Сидисом: «Мой друг П., человек столь же рассеянный, сколь и остроумный, играл в шахматы в соседней комнате, а мы, остальные, разговаривали около двери. Я заметил, что мой друг, когда совсем погружался в игру, имел обыкновение насвистывать арию из “Мадам Анго”¹. Я уже собрался ему в аккомпанемент отбивать ритм на столе; но в этот раз он стал насвистывать марш из “Пророка”.

“Послушайте, – сказал я товарищам, – мы сделаем с П. штуку: мы прикажем ему (мысленно) перейти с “Пророка” на “Дочь мадам Анго”. Сначала я стал отбивать марш, потом, воспользовавшись несколькими нотами, общими обеим пьесам, немедленно перешел на более быстрый темп любимой арии моего приятеля. П., со своей стороны, внезапно переменил мотив и начал насвистывать “Мадам Анго”. Все рассмеялись. Мой друг был слишком занят шахом королевы, чтобы заметить что-нибудь. “Начнем опять, – сказал я, – и вернемся к “Пророку”. Немедленно мы опять услышали замечательную фугу Мейербера. Все, что мой друг знал, было только то, что он что-то насвистывал».

Нет надобности пояснять, что здесь не было мысленного внушения, а было внушение слуховое, которое проникало в психическую сферу совершенно незаметно для внушаемого лица и без всякого с его стороны сопротивления. То же самое мы имеем и в других случаях. Возьмем еще пример из Б. Сидиса: «У меня в руках газета, и я начинаю ее свертывать; вскоре я замечаю, что мой друг, сидящий против меня, свернул свою таким же образом. Мы говорим, что это случай внушения».