Читать книгу: «Ядро и Окрестность», страница 9
Огород
Великая польза от куска земли, думал Максим. Есть он, и ты уже не бездомная собака. Днем человек отправляется на промысел. Да и все куда-то идут, хлопочут. Потому что встали со своих постелей и перешли от сна к жизни. Как быть не имеющему ночлега? Говорят, даже рыбы в положенное время забываются, стоя в воде неподвижно. В поездах метро и электричках бродяги спят в позе мученика. Им не мешают. Однажды Максим наткнулся на свежевыкопанную яму при дороге. Оставалось только накрыть – был бы угол. Но ее неизвестно почему бросили. Может быть, оттого, что сразу за ней начинались могилы старого кладбища. Место было глухое и жутковатое. Заселяют чердаки и подвалы, теплотрассы и бетонные погреба на пустырях, где прежде частники держали захватом огородики. Федя, его Федей звали, он посещал мусорку рядом с домом, где жил Максим. Так вот он принес на плечах балок и жил в нем, соединяя дневное время, принадлежащее в равной мере всем, с ночным, которое велит прятать сложенное на отдых тело в укрытии.
В прежнее время Максим делал не одну попытку приобрести подходящий кусок земли. За Серпуховом набрел на деревеньку. Ручей протекал мимо, неширокий, но полный. Ивы теснились к самой воде, далеко в полях, отмечая русло. Место это напомнило старую Россию на картинах передвижников. Сидела на лавке старуха, смотрела вдаль, чего-то там различая. Максим понял – смотрела в глубину прожитой жизни.
– Дом хочу купить. Не подскажете?
– Дом-то. Да вон у Егора, на том конце, подойди. – И она назвала номер. – Правда, плохонький, да он и просит недорого. — Сколько?
– Слышала, полторы, зато участок.
Дом был из самана в одно окно. К нему примыкал бывший коровник, когда еще держали коров. Хозяин чуть обустроил, получилось две комнаты – жилая и рабочая.
– Полторы, – ответил он на вопрос, приглядываясь к Максиму с сомнением. – Да, что сказать, возьмешь ли, – продолжал он. – Так-то спрашивают.
– Согласен, – сказал Максим. – Огород у тебя хорош.
Хозяин помедлил.
– Вы это… с твердостью или как?
– Мне участок нужен, – повторил он, – дом подниму сам.
Они вышли на улицу.
– С ним не прогадаешь. Тут запахано немерено, скот держали. Везде подзол да супесь, а у меня земля как на Кубани. Я сам оттуда. – Он улыбнулся. – Так-то вот.
Договорились встретиться завтра, уже с задатком и при свидетелях. Всей суммы у Максима еще не было. Спал он ту ночь крепко. Ближе к утру видит сон, а в нем человек-лошадь. Смотрит с недоверием. К чему бы это, подумал Максим. Перебирала копытами. Лицо сложилось в желание. На другой день, как договорились, он подъехал в ту деревню к Егору.
– Сядем, напишешь расписку в получении задатка. Всего полторы – так и укажем, с собой у меня пятьсот, и веди соседей.
– Как то есть полторы? – перебил тот.
Максим опешил:
– Ты же вчера сам называл.
– Две с половиной, а там как хотишь. Я на свою цену покупателя найду.
Он не стал спорить. Перед ним был человек-лошадь. Увидеть лошадь во сне означает ложь. Как же он не догадался сразу, бил сюда ноги, теряя время. Он скосил взгляд от лица вниз. Черные ботинки, каких давно уже никто не носил, слабо пританцовывали от нетерпения.
Живет в тебе душа, размышлял Максим обратной дорогой. Отсюда и ошибки. Окрестные души измеряет собой, другого инструмента ведь нет. Опыт нужен, как нож со многими лезвиями. Большое, поменьше, дальше штопор, консервный нож, пилочка для ногтей. Придумал же кто-то сменные инструменты в одном футляре. Легкая ложь – у человека глаза заволокло туманцем, как малый снег на дороге, пороша. Такой брать широким захватом, усилий почти не делаешь. Человек тут же краснеет. Тяжелая привычная ложь – меняешь узкую лопату на движок с поперечной рукоятью и толкаешь с силой, пока не оголится полотно. Да не полотно – глаза с остатками прикипевшего к сердцу льда.
После была еще одна деревенька – называлась Ужи. Местность, что ли, змеиная? Но увидел узкоколейку с кукушкой, которая ходила туда-сюда впритык к домам с огородами. Такая ходила в детстве. Однажды его бабка пересекала рельсы, поезд ее напугал, она не смогла обойти лужу. А шла в валенках и долго потом вспоминала эту кукушку.
Рисовалась ему картина далекая, но четкая, величиной с окуляр подзорной трубы. Обхаживают они всей семьей собственный свежий садик. Жена на грядках. Он мастерит летний стол с широкими скамейками под взрослой яблоней, чтобы собираться им вечерами за чаем с непокупным пирогом. Город уже не сжимал бы их до хруста костей, позволяя свободно дышать два дня в неделю. Рассказал он жене о своих поездках с грустью, а та отвечала:
– Знаешь, есть одно местечко неподалеку. Люди копаются, давай и мы тоже. Таких денег у нас нет и никогда не будет – занимай не занимай. Твои двести да мои сто – капля в море. Настоящая дача стоит великие тыщи, вот и думай.
Она привела его на окраину их поселка. Это был огромный пустырь, который обтекала Москва своими стройками. Он лежал на склоне. Снизу его подпирала река, а поверху проходило шоссе, за ним невдалеке сверкали озера. Люди копали крошечные огородики. По углам росли самодельные будки с навесом – укрыться от дождя. По границам – плотный колючий шиповник.
– Как ты набрела на это место?
– Гуляла с ребенком. Шла, и шла, и увидела.
Жена его выросла в деревне, огород для нее не был пустым звуком.
– Как-то все это по-собачьи, – сказал он. – Что мы детям оставим?
На всех углах вколачивали в голову – самая большая в мире, а клочка земли для него не нашлось. Они воткнули в землю четыре колышка – дескать, наше, обменялись парой слов с будочниками и вернулись домой.
В понедельник из райкома спустили разнарядку. Максиму было указано отъехать на неделю в подшефную деревню вместе с такими же, как он, крайними. Стоял он в стороне от начальства, его всегда и назначали. Утром пригнали громадный «Икарус», командированных оказалось всего двое: он да еще парень из соседнего отдела – тоже, видно, не свой. Подскочил инструктор:
– Где остальные?
Остальных не было.
– Ладно, поехали, ждать не будем.
Такая же он в своем райкоме пешка, понял Максим, как они в конторе.
Добирались часа полтора, уйма бензина. Выяснилось: работа женская. Перебирали группкой свеклу с картошкой. Огляделся Максим и решил свалить. Был небольшой страшок, дознаются. Недельный прогул – нешуточное дело. Поначалу он хотел зажилить у своей конторы хотя бы два дня, но быстро понял: откроется – отвечать придется за все пять. Давним опытом он твердо усвоил: жить по правилам нельзя – сам себя заездишь, и люди не поймут. Постоянно нарушать тоже не годится. Тем же людям не понравится. А надо каждый раз применяться к обстановке. Чуять ее, как собака след. Где-то можно рискнуть, где-то притормозить. Это и есть самое трудное – делать выбор. Был у них в школе Рассолов, хулиган. Где он сейчас, куда запятили? Ходил всегда с риском, а надо бы через раз. Тишкой мышкой не отсидишься. Судьба – существо живое. Любит, когда ее месят, как тесто. Своему старшему после очередной неудачи он так объяснил:
– Не говори, что не сложилось. Ты сам складываешь свою жизнь, камень на камень, ряд за рядом. Когда же начнет получаться, к тебе придут.
– Зачем? – спросил тот удивленно.
– Примазаться к результату. Урвать ведь проще, чем придумать самому и построить. Будут вставлять палки в колеса – обычная история. Ведь если ты умный, остальные, выходит, нет. Кто же с этим согласится. Делай свое дело хорошо и будь готов поделиться, чтобы не отняли всё.
– Но это же несправедливо!
– Откуда ты знаешь. Ты не взвешиваешь, кто чего стоит. Не смог от себя оторвать, хотя, если честно, давно бы надо, значит, вор или насильник тебе помог, избавив от лишнего. Учти, за нами следят.
– Кто? – насторожился сын.
– Следят, и все. Как ты стоишь над муравьиным домом, суетятся, бегают крошечные создания, так и над нами стоят и смотрят. Сделанное тобой заносится в книгу.
– Отнятое тоже заносится?
– В особый список, но при условии.
– Каком?
– Таким потерям вслед не гляди с печалью.
– Сложно все это, – сказал сын.
– А ты попробуй, получится.
– Не придумал ли ты все это от себя? Ведь то существо никто не видел, да и ты тоже. Это только в тюрьмах смотрящие. А ты говоришь о другом. Разве небо похоже на землю?
– Ничуть, но закон везде один. Тебе что больше нравится – небо или земля?
– Небо красивее, но не так густо населено.
– Как же, а звезды?
– Звезды высыпают ночью, когда мы спим и их не видим. Вечером все небо в облаках и дымах. Тебе повезло, ты уже старый, успел насмотреться на них, когда небо было чистым.
– Говоришь, никто не видит, – продолжал Максим. – И муравьи нас не видят, но они дети, а мы с тобой люди и должны верить в присутствие невидимого.
– Если ты о Боге, – сказал сын упрямо, – то Его нет.
– Забудь о глазах, которые смотрят. Глаза твои смотрят, но не видят. Тех, которые видят, у тебя еще нет. Будешь слушаться, вырастут.
– Но, по крайней мере, зародыши будущих глаз у меня есть?
– Чем чаще будешь смотреть на небо, тем быстрее появятся.
– Откуда зло? – спросил сын. Видно, вопрос давно его мучил. – И зачем оно?
– Не коснутся люди зла, как же о нем узнают? Узнав плохое, полюбят хорошее. Иначе не смогут.
– Я иногда так и думаю, но мысли не в фокусе, – признался сын. – Линза у меня никудышная, не собирает, а рассеивает.
– Потому что молод. Молодость в отношении истины близорука. Линзу шлифуют добрые дела, вот и шлифуй.
Вернувшись домой, Максим подхватил лопату и снова отправился к участку Прежде всего нужен колодец. Без воды растут деревья и кусты, овощи, зелень – нет. Еще в прошлый раз, знакомясь с местом, заметил он невдалеке свалку битых машин, а между ними пять-шесть ржавых и худых мусорных жэковских баков. За пару часов он доставил три штуки к будущему огороду перекатом через стенки. Развел костерок и на нем выжег заразу.
Сначала снял слой почвы – тонковатый – на штык лопаты, за ним пошла глина, сухая и твердая. Чем глубже он уходил в землю, тем больше жевала его работа. Погрузившись до пояса, почувствовал, как стенки колодца зажимают его. Лопата много роняла по дороге вверх. Пришлось искать ведро на той же свалке. С ним дело пошло быстрее. Было жарко. Солнце малым, но раскаленным диском лежало на голове и плечах. Он прикладывался к бутылке с теплой водой. Вода смешивалась с потом. Удивительно, ногам на глубине в рост человека было даже прохладно. Он присел на корточки, ощутив бодрость, исходящую от земли. Было так, словно он отдавал ей усталость, получая взамен силу. На кровати он бы размяк и заснул. Здесь в колодце ему хватило пяти минут, чтобы вновь стать свежим.
Сухая глина сменилась влажной и мягкой. Лопата легко ее резала. Ведро он высыпал, поднимая руки над головой. Еще углубился на полштыка, и вдруг сбоку заструилась вода. Через пару минут она превратилась в поток и залила все дно. Он ошалело смотрел, не зная, что делать. Пришлось спешно вылезать наружу. Рыл на слабом косогоре – вся озерная вода давила в сторону склона. Снаружи периметр колодца был завален глиной. Все-таки их роют не в одиночку, подумал он. Мусорный ящик стоял вверх дном. Тут же и приступил к нему, пока вода не размыла стенки. Рука нашарила в боковом кармане рюкзака зубило и молоток. Удар по днищу вызвал звук, просверливший тишину округи. Ржавчина проела железо в центре. На стыке со стенками это все еще были полноценные три миллиметра. Зубило двигалось медленно, пока он не нашел наивыгодный угол резки. Каждый удар бил не только по железу, но и нервам. Он казался самому себе наглым нарушителем здешнего покоя. Вороны и галки кружились в ближних березах, пока не отвалилось дно. Птицы напоминали поднятую ветром копирку. Раньше ее много выбрасывали на мусорку, Максим не мог пройти мимо глянцево-черного цвета. Он сравнивал его с цветом ночи, антрацита, волос желтокожей цыганки и, конечно, воронова крыла.
Вечерело. Устал. Хотелось есть, но и бросить было нельзя. Ящик с вырезанным дном должен был крепить стенки колодца, хотя он копал не песок, а глину. Ящиков было два – первый брал на себя самое трудное, держал низ. Его надлежало ставить насухо и потом только пробиваться к водоносному слою. Следовало спешить, пока дно не затянуло мокрой глиной. Максим заглянул внутрь. Вода струилась со всех четырех сторон. Осторожно кантуя, он подвел готовую опалубку к яме и сбросил угол в угол с небольшим перекосом, который тут же выправил лопатой, как рычагом. Второй ящик пошел легче. Вырезал его за полчаса и легко надвинул на первый. Его край возвышался над землей всего на ладонь. Горловину обложил доской, сколотил крышку – мало ли кто забредет да провалится, отвечать все равно ему. Вода стояла высоко. Он удивился: ключ нашел выход или с боков проточило?
На очереди была бытовка. Бросовый материал валялся всюду – тут доска, там кусок фанеры. Земля была сплошь покрыта строительными отходами. В самых неожиданных местах встречались глыбы застывшего бетона: заказали машину – не успели выработать, бросили. Валялся битый кирпич, остатки рубероида, ржавая колючая проволока. Про горбыль нечего и говорить. Все костры, у которых грелись зимой работяги, из него. Но бытовка должна стоять на крепком основании. Лучше всего бревно или брус. Метров за двести длинной шеренгой стояли столбы с опорой. Когда-то несли на себе электричество. На них еще белели фарфоровые изоляторы, к которым карабкались на кошках районные электрики. Теперь, отступив, возвышались бетонные мачты, уходящие в небо. Старые им были по пояс. Максим выбрал покосившийся столб. Ножовка легко перегрызла потерявшую крепость древесину. Огромный двуногий циркуль рухнул наземь.
Больше всего времени ушло на поиски материала. Он не столько работал, сколько вел разведку на местности, пока не обнаружил покинутую стройку, обнесенную забором, но без собаки и сторожа. Штабеля досок, стянутые шестеркой, лежали еще не тронутые. Их-то он осторожно потаскивал, волоча к себе за веревку.
К субботе на его участке стояла опрятная хибарка, в колодце светилась вода. Правильно говорил человек-лошадь, огород без навоза ничто. В старину поле могло голодать, как часто и бывало. Если у хозяина всего корова да лошадь, где же ему взять назему. Почему и урожаев не хватало до весны. Об этом много писалось в сочинениях о русской деревне. Во главе всего стояли нива и хлеб, выпасы для скота, отдельно лес строевой и разный. Тут тебе и дрова, и грибы с ягодами, и лекарственные травы. Об огородной земле речь не шла, как будто она сама собой удобрялась и наполняла стол. А ведь все эти огурцы с помидорами, свекла и капуста, репа с редькой, морковь, редиска, лук и чеснок, не обходя стороной всякую пахучую зелень, – без них одиноко и пусто пришлось бы голому хлебу с картошкой. Разобраться – они даже более требовательны к почве, быстрей ее истощают. Разрешалось же просто. Огород примыкает к усадьбе. Стойло, свинарник, козы, овцы и домашняя птица – все в одной черте. Вот откуда назем и перепревшая подстилка свозились на зады под перекопку, утучняя гряды.
Максим на пробу перевернул слой земли глубиной в штык в разных точках своего участка. Всюду был бедный суглинок. По-хорошему следовало привезти со стороны и насыпать заново плодородный слой.
Он оглянулся, никто из огородников не работал рядом, кроме мужчины в годах за двумя или тремя заборами. Тот что-то втолковывал грузной своей напарнице. Максим слышал голос, но расстояние съедало смысл. С трудом пробираясь сквозь переходы и калитки, подошел ближе. Они смотрели на него с любопытством, разогнувшись от земли и опираясь на древко лопаты.
– Тоже к нам, в соседи? – спросил мужчина.
– Да, решил попробовать, чем ходить в магазин.
– Раньше занимались?
– Нет, у меня жена из деревни.
Мужчина, несмотря на возраст, имел острый глаз, тело сухое и по виду твердое, как полено. Жену его, она оказалась женой, наоборот, разнесло по-бабьи, и оттого смотрелась доброй.
– Я вот о чем, – начал Максим. – По такой земле вырастет ли что?
– А у нас привозная. Здесь раньше свалка была. Сколько набралось семей между нами, сбросились по червонцу, наняли трактор с КрАЗом, они почистили.
– А мой кусок тоже лежал под мусором?
– Нет, он на склоне. А мы все первые заняли ровное место.
– Вот оно как, – протянул Максим.
– Насчет земли, – прибавила женщина, – вам пройти к реке, отсюда с полкилометра. Там вся ихняя техника. Чего-то все делают с самой весны.
Он кивнул и тут же, не откладывая, двинулся в указанном направлении. Дорога медленно спускалась вниз мимо гаражей и мелких садиков с ягодными кустами, рябиной, вишней и черноплодкой, как он определил издалека. Ближе к берегу стоял «Ивановен;» с двумя самосвалами. Шофера сидели по кабинам, обедая. Он подошел к экскаватору и, задрав голову, произнес в окно:
– Есть работа. Договоримся?
Мужчина держал в руке бутерброд, запивая из термоса.
– Объем? – бросил он, не переставая жевать.
– Я вас всего на час оторву. Мне и надо-то с пяток машин грунта. Тут рядом.
И он показал рукой в сторону своего участка.
– Сколько даешь?
– По таксе. – Он смотрел на мужчину, выжидая.
Тот медлил, прицеливаясь, сколько взять.
– Пять рэ за машину.
– Так ведь рукой подать, – сопротивлялся Максим. – И за что? Не перегной с аэрации, а грунт.
Перегной возил зеленхоз на газоны. Он был черный, как уголь. Трава поднималась на нем густым зеленым мехом.
– Дорого, ищи дешевле, – отрезал шофер. – Я лишнего не беру.
И он повернул голову к лобовому стеклу.
– Ладно, – сдался Максим, – только черпни сверху погуще, у меня одна глина.
– Вон болотце, перестоявшее, оттуда и возьму.
Он указал на пятно сочной травы невдалеке. Она отсвечивала на солнце широкими перьями.
– Федор, – крикнул он хозяину экскаватора, – давай на погрузку.
Молодой парень готовно кивнул из соседней кабины. Ковш легко вошел в землю. Стрела, описав дугу, зависла точно над кузовом. Грунт был темный и влажный. Под его тяжестью колеса заметно сплющились. Самосвал на секунду стал живым существом, принимающим с покорностью свою ношу. У Максима мелькнуло: не только люди страдают от перегруза, но и техника. Всякий труд чем ближе к земле, тем больше каторга. Каково же тем, кто роется в чреве земли, добывая сырую материю. Город вышел из деревни. Рабочий из крепостного. Земледел, оставленный в прошлом, живет на поверхности Шара, видит небо и слышит пение птиц, хотя труд его не легок. А этот парень, проломивший время, вбит в землю, разгребая ее нутро.
– Садись в кабину, – позвал шофер, – покажешь, куда ехать.
Самосвал, поднявшись к шоссе по бетонным плитам, пошел быстрее и легче.
– Здесь, – сказал Максим. – Разверни задом и свали пониже у колодца.
Шофер выглянул в окошко:
– Мне бы туда не лезть. Что под колесами? Сяду, придется вызывать трактор.
– Материк. Одолеешь. И уклон невелик. А мне в такую даль грунт не перекинуть.
Машина съехала к подошве участка. Поршень гидравлики медленно вытолкнул край кузова. Грунт скользнул лавиной через щель между дном и отвалившейся крышкой заднего борта.
– Заходи на вторую ездку, – сказал Максим. – Мне с тобой или как?
– Сиди, не мешаешь.
Четвертая машина была последней. Уже догружая ее ковшом, экскаватор вдруг замер. Из его шланга хлестнула струя масла, заливая песок черной лужей. Максим стоял озадаченно.
– Поехали, чего глядеть, – толкнул его молодой. – В крайнем случае обойдешься без пятой. Он тебе насыпал с хорошим верхом.
МАЗ уехал. Максим смотрел ему вслед. Неуклюжее искусственное животное на колесах дохнуло темным выхлопом, взбираясь на полотно. Он украдкой обласкал взглядом свой участок. На нем высились четыре высоких холма растительного грунта, в меру черные, с шоколадными подпалинами. Грядки из него, конечно, не насыплешь. Так делали раньше в горных районах Средней Азии – таскали на спине корзины с землей вверх по склону, выбирая защищенное и ровное место. Сизифов труд, но там камни, уходящие в мантию, здесь слой песка и глины. Разработать, смешав с шоколадом, получится почва. Размышляя, он достал лопату из зева колодца.
Часы показывали пять. Можно было идти домой, хотелось есть, но не потому, что пришло время обеда. Он вдруг почувствовал в себе свежее желание хлеба с кружкой молока, как в детстве.
Ширина грядки не больше метра, в длину пятнадцать, надо попробовать. Лопата врезалась на полштыка, дальше не шла. Он с силой нажимал ногой на железную полку. Приходилось отступать совсем немного, чтобы не погнуть лист. Если жадничал, отмеряя пласт помощнее, то лезвие не могло его отвалить. Раскачивал рукоять, стараясь разрыхлить ком, теряя время. Попадалась трава не стеблем вверх, а ползучей сеткой. Он не знал ее имени. Мать не научила природе, бабушка тоже. Все они родились и выросли в большом городе, покрытом булыгой и асфальтом.
Мальчишкой его каждое лето отправляли в пионерлагерь. Там вожатая кое-что показывала и называла. Это вот ландыш, а то фиалка. Он легко отличал пустырник с граненым стеблем и чистотел, дающий желтый сок на изломе. Тогда попадались часто, теперь пропали. Землю наполняют сотни цветов и трав. Как-то он забрел на выставку букетов. Оказывается, это высокое искусство, не уступающее музыке и письму картин, в его стране почти неизвестно. Женщинам здесь скупо дарят цветы. Если несут их в руках, то те, что купили сами себе, не в силах забыть свой пол. Мужчины дарят лишь на Восьмое марта.
Цветы распускаются весной. Он слышал, что в Испании очень много жаркого лета. Женщины там не мыслят себя без роз и жасмина. В России обилие снега и льда. Но кроме годовых колебаний Землю обволакивают капсулы времени, сравнимые с жизнью целого поколения людей. Они тоже делятся на сезоны – холодные и теплые, со своими днями и ночами.
Максиму выпало появиться на свет в Большую зиму, в первую ее треть. Только уже повзрослев, после двадцати, он начал смутно догадываться, в какое время Года живет. И стал ждать Весны, потому что весной набухают почки и раскрываются цветы. Из них составляют букеты и дарят женщинам.
Своими надеждами на Большое тепло ни с кем не делился. В молодости был наивен, его высмеивали. Спор всегда шел о наклоне земной оси – в нашу ли сторону гнется. «В нашу, – говорили ему, – как навалились в семнадцатом, так и не отпускаем. Такую войну одолели, чего не ясно! Главное, люди, пусть не отлынивают, рано или поздно весь громадный Шар развернем к себе».
Не стало вождя, и надо же, через пару-тройку лет повеяло свежестью. На улицах и во дворах чуялось добро перемен. Город оделся в привозной ширпотреб. Молодые ребята ходили в ботинках на высоченной микропорке, носили пиджаки в клетку. Максим понял, как выглядит заграница. Однако погода стояла недолго. Позже ее назвали оттепелью. С тех пор Земля ни на один градус не отклонилась к России. Видно, кто-то другой посильнее взял ось на себя, как берут рычаг, отвечающий за перемену передач в автомобильной коробке.
И все-таки весна пришла, хотя он ее не узнал, потому что никогда не видел раньше. Было много сырого промозглого ветра и слякоти. Реки посинели ото льда, но не могли его сбросить. Люди, болея простудой, ворчали, что такие март и апрель хуже привычных рождественских снежно-звездных стуж.
Лопата шла неровно. То застревала, натыкаясь на гальку или кирпичный обломок, то врезалась до половины.
Склон, на котором он работал, упирался в высокий и крутой откос. Дальше начиналась ровная терраса, переходящая в улицу. Крайний дом фасадом смотрел на штакетник. Просторный двор опоясывал забор. Таких Максиму не доводилось видеть – смахивал на крепость. Его столбы высотой до четырех метров несли кровельное железо, ржавое, прибитое гвоздями под разными углами в виде заплат. Поверху шли куски случайной фанеры. По ее краю струилась колючая проволока. Хозяин никого не стеснялся. Он, насколько хватало сил, тянул рычаг на себя. Перед домом стояла богатырская липа, усыпанная белым цветом. Узнал ее по запаху. Надо было задирать голову, чтобы досягнуть глазом до макушки. Настоящий храм листвы и цветения. Максим задержался, любуясь. Рядом оказалась женщина средних лет.
– Сила, – сказал он, обращаясь.
– Сила в руках. Бывало, не присядешь, сейчас полегче. Не хотят работать, завидуют.
– Всем бы по такому куску земли, – уклонился Максим.
– Ничего не будет, народ опустился, водка дешевая, через нее и вся неустроица.
– Я так понимаю, один-два алконавта на всех – значит, пьют, а вот когда трезвых из всего народа пересчитать по пальцам, то спаивают.
– Силком в рот не льют. Нет страсти, к стакану не садись.
– А в бригаде? Не вложился, не будешь свой. Она все равно согнет.
– Скажись больным, мол, язвенник.
Максим так и делал, но его подловили: «Говоришь, язва, а сам ешь жареную рыбу».
Он и верно частенько приносил на обед – жена готовила. Не с руки ему было бегать в перерыв за пачкой творога с хлебом. К магазину да назад, время сквозь, а тянуло вместо того прикорнуть на теплой лежанке поверх наброшенных курток под галдеж доминошников. Вставал он рано, на половине смены дрема склеивала глаза. Проваливался до полного забытья, до отключки, пока не сотрясал звонкий удар костяшки об стол. «Вот она, – кричал Соловей, – рыба!» Максим видел его голос, поднятый, как молоток, над игрой. В углу бытовки сидел Урюк за всегдашним своим занятием. Вынимал веревочной петлей пробки из винных бутылок.
Дверь отворилась, вошли двое.
– Слышь, Соловей!
Максим, не открывая глаз, узнал Мотю. Тот приглядывался к нему недобро, отгадав чужого. Мотя был могучий мужик. За смену выпивал литр, слоняясь по стройке. Водка выходила перегаром, как пар на морозе. Такие попадались один на сто. Максим по опыту знал: стальные мышцы оплетают безотказное нутро. Сила не сочетается с больными легкими или глухим сердцем. Ее печень держит градус, как гиревик многопудовое железо.
– Слышь, говорю. Зачем Герку обидел?
Герка стоял рядом, жаля глазами обидчика.
– А ну, мужики, раздвиньсь, не люблю масалить.
Удар прилетел вскользь. Соловей его сторожил, дернув плечом, бабы прыснули в стороны. Мотя бил одной рукой. Вторая то ли не умела, то ли Мотя подвернул в падении по пьянке, зато работающая рука вращалась по кругу. Ватное плечо куртки нисколько ее не ослабляло. Помещенье наполнилось бушующим дыханием. Соловей закрывался локтем. На игровом столе Мотя увидел пивную кружку. Бьющая рука, облапив ее, прочертила Дугу.
– Эй, – крикнул Урюк, – вот этого не надо. Проломишь башку, затаскают.
Соловей зажимал кровь в носу, изо рта торчал сломанный зубной протез. Зубы он потерял на отсидке, как и три четверти своего желудка.
Максим провел рукой по губам, убеждаясь, что он не Соловей, перед ним будущий огород, нога давит на лопату. На краю откоса стоял мужчина. Это был хозяин забора вокруг усадьбы. Поймав взгляд, стал спускаться вниз. Максим видел его выходящим к автобусу из калитки штакетника. Теперь был вдет в рабочую робу. Рубаха в клетку спускалась в штаны. Максим никогда не видел такого. Родного материала в штанах не осталось, все покрывали крупные цветастые заплаты. Но даже и на них налезали третьим слоем совсем свежие. Перед глазами встал забор из бывшей кровли, фанеры и досок. Хозяин умел делать дело из мусора.
– Наблюдал твою копку, без воды нельзя. Здесь под песком в глубину на метр зарыт водовод. Вам бы всем пришлым подключиться – и никакой колодец.
– А сечение?
– Полтора дюйма, не больше.
– Я про трубу.
– Толстая. – Хозяин развел руки, показывая.
– Кто ж позволит. Надо перекрывать, а так просто не вваришь.
– Не видал, как отводят слесаря?
– Нет. А что?
– Приваривают резьбу с краном, потом рассверливают магистраль, и все дела. У тебя участок покатый, на дальний конец нужна емкость, придется нанашивать. Или вдоль тягуна поставь бочки.
– Опять ведрами снизу вверх?
– По-другому никак. Что сажать, сеять, расплановал?
– Огурцы, помидоры, зелень.
– То-то! Огурец любит зной, где его тут взять. На помидор садится роса по утрам. Река рядом прохватывает туманом. – Максим чесал затылок. – Я у себя на дворе много менял, прилаживался к земле. Смородина была, клубника, малина – выручка с них не та, пока не развел цветы. У меня пионы. Жена вынесет к метро охапку под марлевой накидкой, раскупают враз.
– Здесь разворуют, – сказал Максим.
– Разворуют. Такой забор, как у меня, не поставишь. А вот ромашки садовые – самое оно. Спробуй. Через два огорода от тебя дед с бабкой копаются. Подсказал – не хотят. У них клубника. В ночь выходят сторожить под налив ягоды, а место на отшибе, глухое. Ромашку ж не сорвут, так что соображай.
Утром Максим был на свалке. Самосвалы подъезжали со строительным мусором, но попадались и дельные вещи. Задумал он поставить водокачку над колодцем – два столба с площадкой и воротом. Столбов не нашел. Вместо них приспособил две доски-сороковки. Долго пришлось искать посудину с патрубком для слива. Меж битых плит лежал резиновый шланг. Максим волок его за собой, как дохлую змею. Подходя к участку, увидел Водяного. Тот до пенсии работал водолазом, потому так и прозвали. Землю раскопал ближе к реке и навещал ради выпивки на приволье.
– Насчет ворота, есть у меня колесо вместе с желобом на подшипнике из прежних запасов – тебе в аккурат. Больше пузыря не возьму. А еще, слышь, насос ручной за тридцатник. Годится? – Водяной напал на жилу, в лице его стоял интерес.
– Не потяну, для меня это деньги.
– Лады. Колесо завтра, про пузырь не забудь.
Доски он вкапывать не стал, укрепив каждую костылями, а поверху пустил перекладину. Мойку – это была просторная емкость для мытья посуды в рабочей столовой – подвесил проволокой между опорами. Шланг натянул на выступ патрубка и, чтобы не сваливался, связал хомутом.
Свалка принимала все, что угодно. Он прикатил на участок пять бочек из-под бензина. Они гремели по дороге, подгоняемые пинком, встречные отводили глаза. Отдельно принес пластмассовое ведро на сорок литров. Дома такие не делали. Видно, самосвалы вывозили мусор от сдатки, на которой работали югославы или турки. Рядом с одной из бочек валялись кожаные рукавицы с раструбами. Говорят: куплено – найдено, а он нашел, как купил.
Через неделю по его соткам шли ровные грядки поперек уклона. Старика, хозяина дома наверху, он не послушал. Что за огород без помидоров. В километре отсюда начинались земли совхоза. Кое-кто держал коров, выпасая на травяной пойме. Он шел с ведром по коровьему следу, подбирая сухие плоские лепешки. Парень с девушкой гуляли вдоль берега.
– Добро, – сказал он, кивая на Максима.
В ответ раздался смущенный смех. Зачем, спросил он себя, здесь случайно такое милое девичье лицо. Будь оно обыкновенным, не ощутил бы неловкости.
В самом низу огорода, ближе к колодцу, выкопал полтора десятка широких лунок. Размоченные лепешки пополам с грунтом дали род горшка. Жена купила рассаду загодя. Соседнюю грядку обратил в парник. Кольца шестерки лежали у гаражей. Бери, сказали шофера. Стояли ремонтники, нам ни к чему. Затылком молотка перебил проволоку на камне в нужный размер. Концы дуг утопил в землю. Толстую пленку насобирали в походе на свалку вместе с сыном. Муть растворилась в бочке с водой, листы сделались прозрачными, как стекло.
