Читать книгу: «Хвост фюрера. Криминальный роман», страница 3

К СВОБОДЕ НЕ ПРИВЫКАЮТ – ЕЁ ЛЮБЯТ

За год свободной жизни Глеб полностью адаптировался к воле. Отрастил себе длинные волосы, как у попа и без всякого стеснения ходил по городу, опираясь на искусно вырезанную трость. Этой тростью он не только гордился, но и дорожил ей. Так как вырезана она была в местах заключения известным народным умельцем Фёдором Оболенским, по кличке Цезарь.

Это был высокий красавец, чуть старше Глеба из Рязанской области. Его золотые руки всегда были востребованы у воров. Он имел несколько судимостей за изготовление печатей и безукоризненную подделку документов. Цезаря уважали все авторитетные зеки за его волшебные руки, и хорошая молва о нём как о рукотворном кудеснике распростиралась по всем зонам и тюрьмам. Он имел большую любовь к дереву и к тому, из чего можно выточить стоящую вещь. Из любой щепки или отвалившего каблука от кирзового сапога, он мог сотворить настоящее произведение искусства. Своим умением он поделился и с Глебом, но Глебу трудно давалось это можно сказать ювелирное ремесло. Так как отец с детства его приучил к топору и рубанку, но всё равно, вырезать из дерева затейливую шкатулку Глеб научился, а вот из куска резины сотворить печать высшего качества ему было не под силу. Пальцы были непослушные, и зрение прилично подсело в местах заключения, но пока он обходился без очков. Трость Глеб носил не для форса, – она помогала ему волочить за собой протез, хотя он мог обходиться и без неё.

Опираясь на палку ему было легче тянуть свою «эрзац – ногу» изготовленную из липы. Этот протез был похож на гигантскую рюмку, с утончённой ножкой и при ходьбе он приятно поскрипывал. Соседи поговаривали, что этот протез он изготовил сам, находясь в заключении, где потерял и ногу. Но они ошибались, морёный, местами с потрескивающим лаком протез, – изготавливал тоже Цезарь, но не без участия самого Глеба. Он тоже свои руки приложил к его созданию. Глеб никогда протез не прятал от чужих глаз, а наоборот, как бы всем напоказ в ложе протеза закладывал штанину и закреплял его ремнями. Некоторые взрослые ребята шутили:

«Дядя Глеб вам бы ещё на глаз чёрную повязку нацепить, то вылитым пиратом будете…»

Глеб понимал шутки и в ответ улыбаясь, отвечал:

– И хохлатого попугая посадить на плечо!

У Глеба были очень сильные руки, которым не мало пришлось в своей жизни поработать топором, а также волевое с правильными чертами лицо.

Шрам, проходивший от виска к скуле, нисколько не портил его лицо, а наоборот придавал ему своеобразный шарм, делая его внешность мужественной и даже привлекательной, как у некоторых киногероев. Эту пожизненную метку он получил во времена сучьих войн в лагерях. Обыватели побаивались Глеба, и старались при встрече обходить его стороной. И Глеб чувствовал эту неприязнь к своей персоне. К счастью, их тогда на их улице мало было. Надо сказать, что, отбыв в заключение большой срок, – блатного оттенка в его речи и поведении не усматривалось. Остальные же соседи были к нему расположены вполне нормально, так как помнили его с довоенных времён добрым весёлым и покладистым парнем. И конечно не забыли, когда с войны он пришёл увешанный орденами и медалями. При встрече все мужики считали своим долгом подойти к нему и всунуть свою руку в его огрубевшую широкую ладонь и не редко угощали пивом или водочкой. И он не отказывался от угощений хороших людей. С ними он мог неплохо забыться о плохих временах и поверить, что та двадцатилетняя арестантская жизнь, которая у него проходила в тайге и бетонных стенах с крепкими решётками была плохим сном.

Одинокие же женщины завидев его, даже в неподходящий момент не ленились перерезать этому мужчине дорогу в любом месте. И помимо дежурного «Здравствуйте!», не гнушались ещё, и справиться о его здоровье или перекинуться несколькими фразами. Некоторые из них не прочь бы с ним пойти под венец.

Они его уважали и открыто вдыхали, не стесняясь его порой пристрельного взгляда. А были и скромницы, которые только из дали наблюдали за ним, но в тайне все мечтали положить, свою голову ему на грудь. Потому что помимо внешних данных у него был серебряный голос, приводивший их в трепет и профессиональные руки, в которых нуждался почти каждый двор, где не было мужчин. Он был хорошим плотником с детства, – этой нужной профессии его обучил отец, беря с собой постоянно на приработки.

– Глеб, – при встрече обращалась к нему одна из соседок, Валентина Шухова. – Ты хоть к свободе то немного привык?

– К свободе не привыкают, – отвечал он, – её просто любят, как свежий воздух, как чистое небо с ярким солнцем и даже горячий хлеб, посыпанный солью.

– Наверное, забыл, когда в руках топор держал? – Дарья говорила, что тебя так строго наказали, что и работать строго-настрого запретили.

– Талант не предаётся забвению, – возразил ей Глеб.

Вскоре он доказал не только Шуховой, но и всем бабам, что способен мастерски орудовать плотницким инструментом. Он своими усилиями залатал всем вдовам дыры по своей части и возвёл на речке «Славка» мостки для полоскания белья, больше похожие на эстакаду, с перилами и лавочками. Первыми испытали мостки местная ребятня.

Они задорно смеялись, когда рыбкой ныряли в проточную воду и с захваченным духом выныривали, показывая всем большой палец руки.

Этому строению радовалась и молодёжь, – для них это был своеобразный «Вечерний красный уголок», где они скопом проводили время с танцами и плясками под гармошку или транзисторный приёмник «Альпинист». Речка Славка протекала рядом с их улицей, которая считалась крайней точкой города и, делая крутой изгиб, впадала в Волгу.

С другой стороны города бежала в похожем русле речка Весёлка. Разделяла эти две реки большая мостовая, выложенная из булыжника, по которой часто ездили рейсовые автобусы, чертыхаясь из стороны в сторону, так, что кишки наизнанку выворачивало. Горожане называли эту мостовую «РВС» в переводе не Революционный Военный Совет, а «Рвотный Волжский створ».

Речка Весёлка была значительно меньше Славки и к концу лета не редко пересыхала до такой степени, что любой мальчишка в некоторых местах мог её перейти вброд. Для мальчишек наступала лафа в это время, так – как рыбу они ловили руками. Славка же была рекой широкой и имела помимо понтонного моста большой деревянный мост с потемневшими от времени массивными перилами. Женщинам эти мосты не нужны были, – им с них бельё не полоскать и на остров, если они и ходили только лишь для того, чтобы нарвать черемши или щавеля. Остров был хорошим утешением в первую очередь для браконьеров и большой радости товаркам не приносил. А вот мостки, сооружённые, Глебом, им пришлись, кстати. Они нарадоваться не могли новому строению. Там, где полоскалось бельё, лился поток информации городских новостей. К этим мосткам Глеб всегда пришвартовывал свою алюминиевую лодку «Каму» и когда выезжал на ней ловить рыбу, то устанавливал на корму небольшой мотор «Стрела» и ехал далеко от дома. Никто не знал, где он ловит рыбу, но возвращался всегда с хорошим уловом. Часть этого улова он оставлял себе, а остальную рыбу раздавал соседям. Не редко он сажал в лодку своих племянников и они, проплывая под деревянным мостом у места, где Славка впадает в Волгу, исчезали в больших водах, где сновали баржи и речные суда. Иногда вслед за ними на небольшом ялике грёб Феликс Нильс. Но за быстроходным мотором ему трудно было угнаться на вёслах и он, так и не узнав, где Таган ловит рыбу с племянниками, бросал свои снасти в воду и довольствовался своим скудным уловом, злясь на самого себя, что опять проворонил место, где Глеб удит рыбу.

ДЕРЖАТЕЛЬ ВОРОВСКОЙ КАЗНЫ

Свадьбу первому сыграли Руслану. Через два месяца женился и Корней на поварихе Капе из ремесленного училища, которое раньше оканчивали оба брата. Только называлось оно сейчас уже ПТУ. Жили все молодые в одном доме. Тесно было, но Глеб твёрдо решил, сделать весной братьям по пристройке с отдельным входом. Таган, хоть и был инвалидом и мог бы смело не работать, чтобы не докучать своим бездельем правоохранительным органам. А надзор за ним был ежедневный не только от милиции, но и дружинники не редко подходили к дому Чашкиных.

И он, чтобы как-то избавится от чрезмерного внимания к себе со стороны милиции, по собственному желанию устроился на небольшое трубное металлургическое предприятие ночным сторожем, что претило его звания вора в законе. На сходке воров он объяснил причину своего трудоустройства и ему возражать никто не стал, а наоборот сочли его поступок за мудрость. Всё дело было в термопарах, которые использовали на заводе. В каждой термопаре обязательно находилось незначительное количество платины или серебра. Небольшие ниточки драгоценной проволоки переплавлялись в слитки, которые с лёгкостью превращались в деньги. Эти термопары не совсем разумно, а скорее расточительно применяли на заводе, бросая не только использованные остатки в отходы, но и к целым бережно не относились, оставляя их у каждой печи ящиками без всякого надзора.

В конце смены Таган заходил в цех и под печами собирал обгоревшие остатки и отдавал это племянникам, которые на острове занимались тигельной плавкой, извлекая оттуда платину. Процесс этот был хоть и трудоёмкий, но он доставлял им много радости и надежд на будущее. Додумался до этого Корней. В армии он служил с одним подручным сталевара из Магнитогорска, который поделился с ним чудным секретом получения платины.

Корней тогда с нетерпением стал ждать демобилизации, чтобы устроиться на свой завод в сталеплавильный или чугунолитейный цех.

Но, к его сожалению, тогда в такие цеха даже специалистам было трудно устроиться, и тогда он пошёл работать сборщиком в кроватный цех, где работал брат Руслан. Тогда – то он и раскрыл брату свой план, как добывать платину. Они ходили по ночам на завод и собирали незаметно термопары под печами и в ящиках для отходов. Первую удачную плавку братья сделали за год до освобождения Глеба. Но за исходный материал они взяли хрущёвские полтинники. С десяти монет они отделили от остальной шихты маленькое зёрнышко, которое еле было видно. Тогда им пришлось сесть за математику и подсчитать, что заниматься выплавкой драгметалла из монет, обойдётся им в два раза дороже. А за пятьдесят копеек можно было не дурно покушать в столовой или выпить две кружки пива.

За время своей подпольной деятельности им удалось добыть пятьдесят граммов платины, но сбывать её боялись. Они ждали Глеба, который мог помочь им в этом нелёгком и опасном деле. Глеб понял, что братья надумали хоть и рискованное, но полезное дело, и без промедления охотно включился в помощь подпольным «кашеварам». На сходке воров эту затею не только поддержали, но и доверили Тагану хранить воровской общак. Хоть там и не было его лучшего друга Барса, так как он полгода находился в туберкулёзной больнице, воры всё равно дали ему безупречную рекомендацию. Многие его знали по крытой тюрьме и зонам, как честного и справедливого вора. К тому же он был в меру грамотен и начитанный человек. Прочитал в местах лишения свободы почти всех русских и иностранных классиков.

«Работающий вор, отвечающий за общак, будет вне подозрения у милиции», – так сказал самый авторитетный вор, – безногий Часовщик.

И милиции и в голову бы не пришло, что богатство воров хранится у героя войны, бывшего преступника, вставшего на путь исправления, и жившего в заштатном городишке. С воровской сходки он приехал с небольшим чемоданчиком, в котором была касса воров. Вместе с племянниками Таган перевёз металлический ящик на остров, где стоял у них балок за дубками, впритык с домом Егора. Под одним из дубов он и закопал воровскую кассу. – Куда именно не видел никто, даже племянники. Они в это время занимались своими делами в балке. Хотя на самом деле на охотничий домик балок был похож только снаружи, а внутри там была самая настоящая лаборатория. В нём они и плавили металл, в свободное от работы время. Зимой они по льду переходили речку и шли по заячьим тропам, проверяя петли и вытаскивая оттуда попавших зайцев. Мать знала, что сыновья ходят туда, но не догадывалась, чем они занимаются, думая, что они там добывают зайца или помогают Егору по хозяйству.

Как – то Карп Нильс в обеденное время, глотая слюну в раздевалке увидев, что братья раздирают отварного зайца, подсел к ним и сказал:

– Братишки, хоть разочек возьмите меня на зайца? Так давно его не ел. Мясо то у него диетическое. А мне врачи рекомендуют диету.

– Ты что Карп, только народился? – засмеялся Руслан и отломил тому кусок зайчатины, – надевай валенки и через речку на остров шуруй. Там зайца видимо-невидимо. Только наши петли не трогай иначе по рогам получишь.

Карп начал рвать зайца с жадностью зубами и расхваливать его вкус:

– Хорош косой, я бы его целого смог одолеть. Я думал, вы в лесу его стреляете, а через реку я не пойду. Я один раз провалился там. Сейчас опасно, и к тому же поговаривают, что на острове лихие охотники шалят. Ну, его на хрен этот остров, – пристрелят ещё. Я лучше, чушку буду трескать, – безопасней будет.

– Ерунду не говори, никто там не бывает, – сказал Корней, – а зайцев будешь ловить, тебе за это дядя Егор спасибо скажет, их там развелось как тараканов. Капусте расти, совсем не дают. А вот утку стрелять он не разрешит, хоть её тоже там много на озёрах.

– Вы же стреляете? – захлопал глазами Карп.

– Ты чего Кабан базаришь не по делу, – прикрикнул на него Руслан, – у нас и ружья – то нет. Так иногда пару штук сетью накроем вот и вся наша охота.

Карп доел зайца и, вытерев руки об ветошь, сказал:

– Я лучше дождусь ледохода и на новой лодке сгоняю с вами. Собака у меня есть быстрая, возможно, и без петель обойдусь. А про дядьку я вашего Глеба знаю всё. Я тут за пивом в воскресение пошёл на Кубик с бидончиком. Там с одним мужиком познакомился у него голос такой неприятный, как у сифилитика. В гости к вашему дядьке приезжал, но его дома не было. Этот мужик напросился ко мне в гости, чтобы дожидаться дядю Глеба в тепле. Взял две бутылки водки и консервов. Вот мы с ним за водкой и разговорились. Он мне сказал, что Таган самый богатый из воров во всём Советском Союзе. Вот поэтому вы и зажили хорошо.

– Дурак ты Карп, – бросил ему Руслан, – он тебе говорил о духовном богатстве, а не о материальном, как тебе померещилось. А в гостях у тебя был вор в законе Мозговой. Он в тот день парился у нас в бане. Да и врёшь ты всё. Не будет он с тобой откровенные разговоры вести. За это ему свои сразу горло перережут, так что и ты оставь свои выводы при себе и не вздумай дяде Глебу про это рассказать. Непременно рассердится!

ОТГОЛОСКИ СУЧЬИХ ВОЙН

С приходом тепла Глеб с племянниками начали делать пристройки к дому. Им охотно помогали все соседи, особенно старался Карп. Ему доверили оббивать дранкой стены и утеплять чердак. Первым жильё построили Руслану. Оно получилось хоть и небольшое, но уютное, – из двух небольших комнат и маленькой кухни. К середине лета Руслан уже с Любашей перебрался жить туда. Строительство Корнея немного затормозилось из-за нехватки леса.

– Ничего Корней, – успокаивал его Глеб, – к концу лета и у тебя будет своя хата. Гнаться не будем со стройкой, добротней сделаем. Главное народ нам помогает, а это я вам скажу ценить надо! Поэтому надо соорудить во дворе большой стол и пригласить всех, кто нам помогал в строительстве. Надо их угостить по-барски!

– Каждый день поили всех, – сказала Дарья, – разве на такую прорву денег наберёшься? Не забывай, что нам ещё один дом ставить надо?

– Да что ты считаешь мои деньги Дарья, – бросил он на сестру колючий взгляд, – как я сказал, так и будет. Скобарей в нашем доме не должно быть. Поэтому праздник людям устроим!

Новоселье Руслана праздновали все ближайшие соседи, не было одного Феликса Нильса. Он старался не встречаться с Глебом в последнее время, но зато за столом сидел Карп и безмерно пил водку, закусывая её бараниной и копчёным сомом.

– Когда меня за такой рыбиной возьмёте? – спросил он у Корнея, жуя жирного сома, – я коптить его могу, а вот где ловить не знаю.

Глеб, прислушавшись к разговору пьяного Карпа, сказал ему:

– Карп в нашу реку сом не заходит, то есть выезжай на Волгу или Оку там его и лови, – у нас нет определённого места на него. Сегодня у Окского моста ловим, а завтра у Волжского. Где зацепим там и ловим.

– А отец мой сколько раз за вами следил, и не мог усмотреть, куда вы ездите ловить, – сорвалось у Карпа с языка, – говорит, вы исчезаете, что даже точки не видать. Наловит у деревянного моста сороги да окуней. Что это за ловля? – Он осёкся и, икнув, вытер губы и подбородок от жира, взял с тарелки ещё один увесистый кусок. – А вот это рыба я понимаю. Наловил на зиму кабанчиков пять, закоптил и мама не горюй. Лучше любой селёдочки будет!

Глеб вывел Карпа из-за стола и, отведя его к плетню, посадив на большую плаху, сказал:

– Ты Карп я смотрю, парень не злой и отзывчивый, совсем не в отца растёшь. Молодец! Таким и будь всегда. Сына своего правильно тоже воспитай. Вижу, подвижный мальчишка он у тебя, живой. За ним уже сейчас глаз, да глаз нужен.

– Сыном больше тёща занимается, – сказал Карп, – я же в примаках живу.

– Это я знаю, не за горами живём, – промолвил Глеб. – А отцу скажи, что, если ещё увижу, что он следит за мной, утоплю вместе с лодкой. Сам понимаешь, ни один рыбак не будет делиться своим прикормленным местом. Тем более с ним, я никогда на рыбалку не поеду.

Карп икнул ещё раз и, уставившись пьяным взором Тагану в глаза, спросил:

– Дядя Глеб, а вы, почему так отца ненавидите? – Он мужик на все сто!

Глеб и не думал на эту тему вести разговор с сыном Нильса, только одобрительно взглянул на добродушного молодого человека и сказал:

– Тебе этого Карп не понять, да и объяснять я тебе не хочу. Если так интересно, то он тебе сам всё расскажет, если конечно сочтёт, что ты созрел для таких разговоров.

– А он мне рассказывал, что спас вас от расстрела, когда у вас бунт был с суками. Отец видел, как вы двоим с другом, глотки перерезали и одному, кишки на нож намотали. Он в это время на печке сидел, укрывшись бушлатом. Его после несколько раз вызывали на допрос. Он вас не продал.

– Даже так? – задумался Глеб, – я, почему – то был уверен, что там никого не было рядом.

Он присел на опрокинутое ведро и, вытянув протез, закурил Памир, угостив сигаретой и Карпа. И у него сразу всплыли события того дня.

Бывшие воры в законе, – это отошедшие суки, Спица, Салют и им подобные, решили подмять под себя других преданных закону воров. Они хотели, чтобы им было разрешено быть нарядчиками и буграми, чтобы с большими сроками уйти на свободу пораньше. Воры понимали, что этот положняк, даёт сукам возможность закабалить всех мужиков, которые на лесоповале будут им добывать свободу. И поэтому прежде суки решили порезать всех воров в законе, которых они больше всех опасались, а на это им был дан зелёный свет администрацией лагеря, а именно хозяином и кумом. Но это не касалось Глеба, хотя он и считался самым авторитетным вором. Администрация знала, кто такой Таган и что он имел награды в Великую Отечественную войну. Мало того Таган уже был активным участником сучьей войны в Мордовии, откуда его привезли в этот лесной посёлок. Но администрация в лице начальника колонии, решила, что после этой резни он один будет бессилен предпринять, что – то против отошедших воров и поэтому на его ликвидацию был наложен запрет. Ему одному заочно была дарована жизнь. Об этом Глеб впервые узнал в день бунта от молодого парня по кличке Лунатик.

Когда Таган лежал в тюремной больнице, к нему пришёл старый следователь в пенсне по фамилии Сурков. Тогда-то и он подтвердил Глебу, что на него смерть не распространялась:

– Им ты не нужен был, – сказал следователь, – охота велась, в первую очередь за смутьянами Барсом и Пилой. Не будь их на зоне, не было бы столько крови. Но мне – то известно, что главной фигурой у воров являлся ты. Барс и Пила были пушечным мясом, как и другие воры. Молоды они, чтобы среди таких воров, как ты правилу качать.

– Неверно вы говорите, гражданин начальник, – ответил ему Глеб, – не было бы этого противного казаха Джамбула, – отчаянного вояки и орденоносца, которого упрятали в тюрьму, за кражу утят из аула, а также Салюта, Спицы, Гвоздя и Кочубея, все бы живыми остались, и моя нога была бы цела.

– Вот относительно вашей ноги я и хочу снять с вас показания, – сказал следователь, – мне нужно кто и при каких обстоятельствах решился «отгрызть» вам ногу?

У Глеба на этот вопрос давно был готов ответ, и он не задумываясь, произнёс:

– Хирурги суки, кто же ещё? Они пидоры вместо того, чтобы заняться правильным лечением, – ржавой ножовкой и отпилили мне конечность.

– Вы, что не понимаете, какие показания я хочу с вас снять? – въедливо спросил следователь.

– Вы прямо говорите, как великий налётчик, будто у меня на плечах сидит соболья шуба, которую вы намерены снять, – засмеялся Глеб, – и какие показания начальник? Я то, что помню из того дня, только как в столовой крикнули:

– «Режь воров», – тут такая круговерть началась. Столами начали и скамейками кидаться. Я тоже, конечно, запустил в кого – то своей шлюмкой. И тут мне рубанули чем – то по голове, а потом по ноге, что я память потерял. Помню, только Пётр Рябинин склонился надо мной и всё.

– Ты мне левака заправляешь Кузьмин, – сверкал он своими стёклами очков. – Рябинин – Барс был замечен в третьем отряде, где были зарезаны четыре отошедших вора, и в столовой за ужином его не видал никто.

– Как же он не был в столовой, если сидел около меня, – сбивал с толку следователя Глеб. – А ногу он мне поварским халатом перебинтовывал или повара? Спросите у них, они – то точно знают. И сами подумайте, как он четверых прирежет. Тем более, таких, как Кочубей. Этот сам сделает с десяток как Пётр. Вы же ни у одного вора не нашли ножей, зато у сук, два ведра набрали. Они готовились к этому делу. Вот с них и спрашивайте, – весомо заявил Глеб.

– К сожалению, не с кого спрашивать, – сказал следователь, – всех порешили, а кто под шумок копыта из зоны нарезал. Один только Чуваш живым остался, но ему язык отрезали и руки отрубили. Превратили в кусок мяса бывшего авторитетного вора.

– Этот, как вы говорите, вор Чуваш, никогда в авторитете не был, – возмутился Глеб. – Крысой по жизни был, крысой и помрёт. Он в войну карточки у блокадников воровал в Питере. Присосался как пиявка к сукам, думал, они задавят воров, не понимая, что все битвы в истории выигрывали уверенные в себе люди твёрдо решившие одолеть врага. Любая война случайностей не приемлет, – это не рулетка, и воры в этом глубоко убеждены. Разве мало из них кровь проливали за Родину во время войны в штрафных батальонах?

Сурков изобразил, кислую мину на лице, затем достал из кармана носовой платок, и обильно высморкавшись, сказал:

– Нам, откровенно говоря, не жалко ни той, ни другой стороны. Все вы сволочи! Жалко Сталин не дожил до этих времён. Он бы вас всех погрузил на баржу да в Северный ледовитый океан вывез и утопил, как слепых щенков. Как ты Кузьмин снизошёл до законников? Ты ведь Родину защищал, фашиста стрелял. Дважды Кавалер ордена Славы и Красной звезды! Не пойму я тебя, на что ты надеешься, как жить думаешь дальше?

– Да вы за меня не беспокойтесь, – спокойно ответил Глеб, – я и с культей не пропаду. Я человек жгучий и верен своим законам, а вера всегда душу греет. Значит, буду целым и невредимым, до конца срока. А зло вам надо искать не у зэков, а у администрации. Они натравили сук на воров. Хозяина и кума Бойко, – их подлюг надо к стенке ставить, а не нас.

Суров, тяжело вздохнул и, порывшись в карманах, достал оттуда спичечный коробок. Вытащив оттуда не спичку, а большую таблетку, засунул её себе в рот. Было отчётливо видно, что он занервничал, когда услышал их фамилии:

– Бойко тоже попал в эту мясорубку, но заколот был около вахты, – пробурчал следователь, – а начальник отстранён от работы и находится под домашним арестом. Так же пострадали и автоматчики в тот день. Пятерых затоптала до смерти толпа. Им – то, за что такая участь? – сорвался на нервный кашель следователь. – В чём они виноваты?

– Это вы у меня спрашиваете? – перекосил губы, Глеб. – Вы лучше задайте вопрос начальнику, что они делали в зоне с автоматами вечером? Ответ тут сам напрашивается. Автоматчиков вывели, те, кто этот бунт организовал.

– Будь уверен, спросим, – проскрипел зубами Сурков, – и ещё, как спросим! Ну, ничего мы всё равно найдём зачинщиков этой Куликовской битвы. Никита Сергеевич Хрущев лично на контроль взял воровские войны. Скоро на зонах не будет ни одного вора в законе. В каменные мешки вас спрячем, чтобы вы воду не мутили, среди заключённых твёрдо надумавших встать на путь исправления.

Глеб тогда понимал, почему так выразился следователь, фамилия хозяина зоны была Куликов.

Он хитро улыбнулся и сказал следователю:

– Не пойму вас начальник, кому вы преклоняетесь, Хрущёву или Сталину? Или вы не слышали, как Никита Сергеевич на двадцатом съезде прошёлся по его культу личности?

– Я преклоняюсь в первую очередь закону, а не отдельным личностям, – повысил голос следователь. – При Сталине вы бы не творили таких побоищ. Сразу бы к стенке поставили. А Никита Сергеевич распустил вас.

Глеб внимательно посмотрел на Суркова:

– Плохо вы знаете, что было в тюрьмах при Сталине, а то бы не мели так языком. Вы, наверное, и Лаврентия Павловича Берия жалеете начальник? Пенсне не от него случайно унаследовали? – с издёвкой процедил сквозь губы Глеб, после чего заразительно засмеялся.

У следователя от, брошенной Таганом фразы выступила испарина на лбу. Он попытался, что – то сказать ему, но у него вместо слов из груди вырвался хрип. Выплюнув таблетку изо рта, Сурков привстал со стула. Запустил свою дрожащую руку в карман брюк, извлёк оттуда помятый носовой платок. Вытерев им, лоб и шею, сел опять на стул:

– Ты давай Таган не заговаривайся? – постучал он пальцем по папке. – А то я тебе сюда такой наваристый студень накатаю, что пойдёшь у меня на раскрутку, если тебе мало одного срока.

– Хрен тебе кочет очкастый, я в другой войне участвовал, но не в этой, – тут я пострадавший. У меня свидетелей полная зона. Так, что порожняк не гони, а бери за жопу хозяина или списывай всё на сучару Бойко. Ему уже всё равно ничем не поможешь. Но я рад, что его замочили. Туда ему змею и дорога.

Сурков поднялся резко со стула и зло, погрозив Глебу пальцем, бросил:

– Я десять раз лично перепроверю твоё алиби.

Переволновавшись, он покинул тюремную палату.

К счастью Глеба, этого следователя прямо в тюремной больнице, через десять минут после их разговора разобьёт паралич. Там в тюремной больнице Таган и узнает от врачей, что следователь был тестем покойного кума Бойко.

После этого больше Тагана никто не тревожил допросами, а за устроенный заключёнными мятеж вину на себя взяли несколько «кроликов», имевшие предельные сроки двадцать пять лет, но отсидевшие всего несколько месяцев. Для них никакие прибавки к их большим срокам, в сущности, не имели большого значения. Просто срок их начинался с первого листка календаря.

На самом же деле всё было не так, как рассказывал Глеб следователю. Отголоски бунтов в зонах страны отдавались повсюду, дошёл слух и до их лагеря. Хозяин и Бойко вызвали к себе нарядчика Кочубея и конкретно без излишних намёков предупредили его, что война не минует и их зоны.

– Надо вам сплачиваться и нанести удар первым, – сказал Бойко, – ты фронтовой офицер Кочубей, не мне тебя учить. Только внезапностью вы можете сломать воров. Мочить можно всех, кроме Тагана. Его разрешаю немного просто проучить и попугать. Он человек ещё не потерянный. Может после хорошей взбучки одумается?

– Мужиков старайтесь на свою сторону перетянуть? – сказал широкобёдрый Куликов.

– Мы уже давно готовы, к этому, – ответил Кочубей, – у меня у каждого в бараке под матрасом лежат предметы для атаки. Так, что мы хоть сегодня готовы к битве. Нам самоё главное Барса и Пилу завалить, остальные хвосты подожмут. А Тагана зря вы жалеете, он главный вор на зоне. От него вся муть исходит.

Относительно Тагана, Куликов промолчал, только сжал и так свои тонкие губы, после чего его лицо сразу преобразилось и стало больше похоже на блин. Эту мимику его лица знали все зеки. Когда он так делал, то доказывать ему обратное было бесполезно. Он был тоже из фронтовиков и ко всем заключённым, кто воевал, не редко проявлял лояльность.

– Ну, если вы готовы, тогда сегодня и начинайте после ужина, – дал добро Бойко, – а наши автоматчики вас подстрахуют. Я сам лично с зоны никуда не уйду, и буду наблюдать за ходом событий. Так, что у вас перевес в пять автоматов будет. Только поделись мне своим планом, как ты думаешь действовать?

Кочубей налил из графина стакан воды и выпил.

– План у меня не хитрый, он довольно прост, но надёжен. У меня четыре командира будет, я пятый. На ужине в столовой будет только Гвоздь, остальные командиры на ужин не пойдут, будут основательно готовиться. Темноты ждать не будем, после ужина сотней человек окружим барак воров, а с другой сотней ворвёмся. И первыми порешим Барса и Пилу. Я думаю, после этого другие нам не смогут оказать достойного сопротивления. Мы их всех урезоним.

– А ты уверен, что у вас всё получиться? – спросил Бойко. – Может лучше забаррикадировать окна и двери и сжечь их ночью? Спишем это, за несчастным случаем. Сколько таких происшествий в лагерях было и никто, как мне известно, погон своих не лишился.

– Получится, – заверил кума Кочубей, – у меня половина мужиков фронтовики. В рукопашную на немцев шли. С ворами как-нибудь справимся.

– Как-нибудь не надо, – сказал Куликов, – надо сделать, быстро и надёжно, чтобы выжечь эту воровскую заразу с лагеря. Но крови старайтесь, как можно меньше пускать. Может ты и прав, ограничимся на Пиле и Барсе. А остальным косточки посчитайте и, будя им.

Не знали они тогда, что молодой парень по кличке Лунатик, – работающий дневальным в административном корпусе в это время засыпал опилками завалинку и через открытое окно весь разговор слышал. Слово в слово он передаст план мятежного комитета ворам.

Глеб лично разработает контрплан на опережение сучьего налёта. Бунт должен быть начаться в столовой, где мишенью будет третий отряд. Их необходимо было всех оттеснить к вахте, где должны стоять автоматчики, выведенные в зону Бойко.

В этот день на ужин не пойдёт и Глеб с Петром, они направятся в третий барак. На улице был сильный ливень, и небо было хмурым, словно предвещая кровавую смуту в лагере. Сильный ветер, был хоть и не холодный, но неприятно дул в глаза и пронизывал до иголок тело под мокрой робой. В третьем бараке на нарах уже лежали самодельные ножи, заточки, лопаты и металлические трубы.