Читать книгу: «Вспомни, Облако!», страница 3
Туман
Лондон взбудоражен слухами, выползшими из королевских покоев: завтра в небо поднимется человек на механической птице!
Сутки пролетели. Теперь уже сегодня…
К верхушкам деревьев в Гринвич-парке прилипли серые ошметки «мокрогубого», как говорят лондонцы, тумана. Ранним летним утром туман поселил в парке призрачные сумерки. Лишь в двадцати шагах можно разглядеть черные стволы, отяжелевшие листья; клонясь, они роняют водяные капли. Плащи, капюшоны, накидки, блузы собравшихся в толпу людей влажны.
Толпа глазела на необыкновенную «птицу», распластавшую самодельные крылья над зелено-пепельной травой большой поляны. Волны тумана медленно катились через нее, то скрывали, то вновь проявляли «птицу», и казалось, она повисает в воздухе и вновь опускается.
– Дьявол! Дьявол! Чур, чур, меня! – крестясь, шептала завернутая в тряпье старуха, округляя непослушные из-за тяжелых век выцветшие глаза.
У «птицы» голова с клювом, нарисованные круглые очи, кожаные крылья с бахромой из перьев, тело в перьях, гибкий хвост. А сбоку тела и под хвостом шесть труб – четыре из них смотрят на людей, как дула огромных мушкетонов.
– Потрогать бы ее! – подмигнув своим товарищам, говорит улыбчивый молодой ремесленник с оголенной до пупа грудью, и те хохочут.
Но к «птице» подойти нельзя, она в кольце стражи. Угрюмо стоят королевские гвардейцы, не подпуская никого к себе на длину острой шпаги. А за их спинами неспокойно, широко шагает взад-вперед невысокий человек в чудном наряде: мягкая шляпа без полей туго ссунута на брови, обрезанная по колени черная монашеская сутана свободно болтается на узких плечах, под нею желтый колет из буйволовой кожи. Сильные икры кривоватых ног обтянуты грубо сшитыми чулками из козлиной кожи. Под сутаной угадывается рукоять кинжала или стилета. Всем ведомо его имя – Андреа Гримальди Воландэ, потому что в толпе и вблизи стражников снуют вездесущие, всезнающие и болтливые репортеры печатных листков.
Один из них подходит к стражнику совсем близко, и острие шпаги мгновенно упирается ему в грудь:
– Назад!
– Всего лишь пару вопросов досточтимому Гримальди! – возмущается репортер. – Я представитель газеты «Лейденский пятничный вестник»!
Тотчас поднимаются еще несколько обнаженных шпаг: это к кольцу стражи подступили коллеги смелого газетчика.
Гримальди подошел:
– Слушаю вас.
– Твердо ли считаете, что ваше изобретение поднимется в воздух?
Под густыми бровями Гримальди вспыхивает веселый огонек, но быстро гаснет.
– Оно уже перелетело Ла-Манш! – гордо отвечает он, и по кельтскому акценту можно догадаться, что он уроженец Сардинии или Северной Италии.
С минуту репортеры и подступившие поближе любопытные из толпы рассматривают его лицо, сухое, смуглое, с резкими очертаниями чувственного носа и узкими губами большого рта.
– Какие силы поднимут вашу птицу в небо?
– Часовой механизм и чудодейственная сила ртути. Миндалевидные глаза изобретателя светятся, как агаты, губы кривятся в усмешке. – И божья помощь!
– Не попахивает ли это ересью? – бросает вопрос кто-то из толпы.
Гримальди вздрагивает. Знобко, сыро в парке! Быстро уняв дрожь, он скользит взглядом по толпе и встречается с горящим ненавистью взором низенького толстого монаха в коричневой сутане, его лицо кругло, рыхло, с мягкими брылями щек, а цепкие руки в черных перчатках перебирают четки. Рядом с ним детина в сером плаще, из-под которого выпирают ребра стального испанского панциря.
– Вы не ответили на вопрос! – верещит тот же голос. – «Если проповедь и убеждения оказываются недейственными, если неверующие упорно отказываются принять учение церкви в его целом или частях, то этим они создают соблазн для других и угрожают их спасению. Таких следует удалить из общества верующих, сперва посредством отлучения от церкви, а потом – и посредством тюремного заключения или сожжения на костре» – так гласит наставление римской курии. Вы не забыли его?
– Ну что ты мелешь, брат! – останавливает его первый репортер. – Ты сам забыл об Аахенском мире и о том, что мы живем в эпоху Просвещения. Ведь сейчас 1751 год!
Говоря так, газетчик имел в виду заключенный между европейскими странами мирный договор в Аахене, после которого наступил период покоя, так называемая эпоха Просвещения, – отменялись устаревшие церковные и феодальные привилегии, преобразовывалось законодательство и централизовывалась власть. Это принудило итальянского короля Климента XIV к уничтожению иезуитов.
– Слепец! – огрызнулся монах. – Власть папы без веса и меры вечна! Апостольские легаты – исполнители воли священного трибунала инквизиции – повсюду! – И он исчез в толпе, как мышь в подполье.
Гримальди резко повернулся и, не отвечая на сыпавшиеся вдогон вопросы репортеров, побрел к своей «птице». Стащил с головы шляпу без полей – будто ему стало жарко, – и прибежавший с севера, с берегов Темзы, ветерок пошевелил его редкие волосы.
Ветер с реки набрал силу, туман, двигаясь на юг, поднимался. Ярче проступала зелень Гринвич-парка, одного из загородных парков великого Лондона.
В группе блестящих молодых джентльменов с поникшими от сырости плюмажами на широкополых шляпах и их дам, выглядывавших из окон карет, горячо, с жестикуляцией, дебатировался вопрос: «Кто он, этот таинственный Андреа Гримальди Воландэ?»
«Беглый из Италии простой монах», – говорили одни. «Нет, – возражали им, – выходцу из черни не под силу „изобретение века“. Гримальди – отпрыск весьма древнего и знатного рода князей Монакских, мужская линия которых угасла в 1731 году, а итальянская ветвь – Воландэ – пришла в упадок». – «Позвольте! – восклицали третьи. – Нам доподлинно известно, что Андреа Гримальди родственник Франческо Гримальди, иезуита, известного математика и физика, преподавателя иезуитской коллегии в Болонье!»
Туман, туман…
Уползал туман на юг к бляйхитской дороге. Остатки его над парком растопило солнце. Обсыхали полупрозрачно-матовые крылья «птицы». Гримальди заменял рояльную струну, поддерживающую левое крыло: она оказалась с зазубринкой, надкушенная. Менял, а в памяти стояли глаза-угольки толстого монаха с черными четками и верзилы в стальном панцире под плащом.
Все громче и громче малиновый звон колокольцев. Из северной аллеи вынырнули всадники королевского эскорта. За ними – золоченые кареты с гербами. Из первой вышел король Георг II. К нему присоединился его сын герцог Кумберлэдский и первый пэр королевства архиепископ Кентерберийский.
Для его величества и свиты стража очистила в толпе проход. В дальнем конце его ждал короля коленопреклоненный Андреа Гримальди. За его спиной – пока неподвижная, гордая «птица».
Подойдя ближе, Георг II величественным движением руки поднял с колен изобретателя.
– Оч-чень забавно!.. Показывайте! – сказал король…
* * *
Когда заходит речь о первенстве в покорении Пятого океана, англичане вытаскивают свои средневековые хроники и уверяют, что небо Британских островов держало воздушный корабль еще в 1123 году, во времена короля Генриха I по прозванию Ученый. Как написано в летописи, именно в этом году над Лондоном появился воздушный корабль, похожий на морское судно, и бросил якорь в центре английской столицы. По веревочному трапу из корабля спустились люди. Лондонцы, посчитав их посланцами дьявола, схватили и утопили в Темзе. Оставшиеся в корабле обрубили якорный канат и стремительно взмыли к облакам. Больше «чудной корабль» никто не видел.
Италия гордится своим ученым, иезуитом Франческо Лана, который предложил в 1670 году летающее судно в виде половинки скорлупы грецкого ореха, подвешенного к четырем медным пустотелым шарам, из которых выкачан воздух. В Бразилии чтут Бартоломео Лоренцо, строившего воздушное судно, даже будто поднимавшееся в воздух при сжигании горючих материалов.
В Португалии уверяют, что это происходило в Лиссабоне 8 августа 1709 года.
Французы считают, что первенство в попытке осуществить аэростатический подъем принадлежит им, поскольку их епископ профессор философии Гильен в 1735 году опубликовал брошюру, в которой излагал идею постройки воздушного корабля с оболочкой, наполненной воздухом, взятым из высоких слоев атмосферы. Гильен писал: корабль будет «более обширный, чем город Авиньон, и высотой с добрую гору», и поднимать он сможет четыре миллиона людей и полмиллиона тонн товаров и багажа!
Поистине грандиозные инженерные аппетиты, помноженные на беспредельное честолюбие.
Со скидкой на фантазию летописцев допустим, что подобное было. Но вот сведения о полетах итальянского монаха Андреа Гримальди Воландэ, совершенных в Лондоне, в «благословенные дни Аахенского мира» между Англией и Францией, заставляют подумать о реальности опыта.
Вот как описал машину Гримальди корреспондент газеты «Лейденский пятничный Вестник» в номере от ’21 октября 1751 года:
«В машине, на которой Андреа Гримальди Воландэ в течение одного часа может сделать семь миль, установлен часовой механизм, ее ширина 22 фута, она имеет форму птицы, тело которой состоит из соединенных между собой проволокой кусков пробки, обтянутых пергаментом и перьями. Крылья сделаны из китового уса и кишок. Внутри машины находятся тридцать своеобразных колесиков и цепочек, которые служат для спуска и подъема гирь. Кроме того, тут употреблены в дело шесть медных труб, частично заполненных ртутью. Равновесие сохраняется опытностью самого изобретателя. В бурю и в тихую погоду он может лететь одинаково быстро. Эта чудесная машина управляется посредством хвоста длиной в семь футов, прикрепленного ремнями к ногам птицы. Как только машина взлетит, хвост направляет ее налево или направо, по желанию изобретателя.
Часа через три птица опускается плавно на землю, после чего часовой механизм заводится снова. Изобретатель летит постоянно на высоте деревьев.
Андреа Гримальди Воландэ один раз перелетел Ла-Манш из Кале в Дувр. Оттуда он в то же утро полетел в Лондон, где говорил с известными механиками о конструкции своей машины. Механики были очень удивлены и предложили построить до Рождества машину, которая могла бы летать со скоростью 30 миль в час…»
Прочитав о кишках, колесиках и цепочках, трубах, заполненных ртутью, можно сразу же отмахнуться и сказать: чепуха! Кстати, так и сделали многие историки. Они игнорировали много интересных подробностей. Так, например, лондонский корреспондент русской газеты «Московские ведомости», описывая машину Гримальди примерно так же, как и английский журналист, уточняет, что «крылья сделаны из кошачьих кишок и рыбных костей, китовыми усами покрытых… Машина хвостом длиною в семь футов склоняется и управляется… распространением крыльев на правую и на левую сторону движения…» Он вспоминает о «ходячих валиках» и «поддувалах».
О «птице» Гримальди писали многие газеты мира, не перепечатывая друг у друга текст, а подавая его с различными подробностями.
Кроме газетных статей есть еще два документа о сенсационном полете: в Италии хранится письмо из Лондона, которое подтверждает полет, а во французском городе Лионе хранится документально заверенное тремя академиками научное исследование «птицы», где признается, что «отец Гримальди удачно совершил полет из Кале в Дувр в 1751 году».
Поверить трудно, но от документов и публикаций отмахиваться не следует, имея в виду, что в те времена (да и в другие тоже!) сущность своих изобретений люди держали в глубочайшей тайне, а чтобы подольше удержать секрет, дезинформировали любопытных, рассказывая им небывальщину вроде «кишок», «гирек», «ртути».
Да и небывальщина ли это?
Давайте попробуем заменить все малопонятные слова и выражения из лексикона давнего английского журналиста на более приемлемые и понятные нам: «часовой механизм», например, заменим словом «двигатель» – так оно и есть! Из «кишок» крылья сделать нельзя, но возможно обтянуть каркас, склеенный из пластинок китового уса, тонкой пленкой, выделанной из кишок какого-нибудь животного. Этот материал получил в XVIII веке название «бодрюш» и употреблялся для изготовления воздушных шаров.
Поразмыслив о том, для чего медные трубы частично заполнены ртутью (а значит, ртуть в них, управляемых человеком, может переливаться из одного конца в другой), посчитаем, что это своеобразный прибор для изменения центровки аппарата и управления им: перед взлетом трубы наклоняются к хвосту и создается кобрирующий момент, облегчающий взлет; в полете трубы ставятся горизонтально, и центровка изменяется на более переднюю; наклон труб вперед создаст момент пикирующий, даст возможность аппарату снижаться.
Нет ничего необычного и в том, что «птица» Гримальди была обклеена птичьими перьями. Еще в 1590 году «Гидотти Павел, живописец, резчик и архитектор, родившийся в Лукке, сделал крылья из китовой кожи, покрыл их перьями, и, к телу приноровив ниже рук, он полетел с высокого места и летел на четверть мили…» Так сообщает А. Родных в книге «Птицекрылые машины», ссылаясь на старинный исторический словарь. В этой же книге утверждается, что и после Гримальди изобретатели использовали для своих крылатых конструкций птичьи перья. В 1872 году известный конструктор француз Адер «построил орнитоптер совершенной работы и изящной конструкции. Он представлял собою подобие большой птицы… пропорциональной во всех своих частях и покрытой искусственными перьями. Каждое перо состояло из центрального прожилка, сделанного из гибкого дерева, с исходящими от него по бокам птичьими перьями. Эти большие перья были расположены так же и в том же числе, как у птицы, послужившей образцом; даже сочленения были такие же, как у птицы, вплоть до последнего суставчика».
Орнитоптер
Гидотти, Гримальди, Адер и многие другие увлеченные полетом люди просто верили природе, создавая рукотворных «птиц», а советский ученый Т. Л. Бородулина подтвердила мудрость природы. Опытным путем она установила, что шероховатость улучшает аэродинамические свойства поверхности. Хотя перья плотно прилегают друг к другу, все-таки они образуют бороздчатую поверхность. В ворсинках перышек «застревают» частички воздуха, образуя своеобразную смазку. В полете встречные потоки воздуха, обтекая крыло птицы, скользят не по перьям, а по тонкому воздушному слою, который в них «застрял». Происходит как бы трение воздуха о воздух, а оно намного меньше, чем трение воздуха о сколь угодно гладкую поверхность.
Так что, видимо, не зря Гримальди фюзеляж своей «птицы» обклеил перьями: это дало ему возможность использовать маломощный двигатель.
Какой же движитель стоял на аппарате хитроумного монаха?
На это нет указаний, кроме упоминания о «часовом механизме». Если бы аппарат был подвешен к воздухоносному баллону, то уж «пузырь» бы газетчики заметили. Если бы аппарат имел воздушный винт, о нем бы, а не о птичьем клюве написал журналист. Если бы аппарат был построен как птицелет, то машущие крылья непременно привлекли бы внимание. В газетах дружно и в разных вариантах обыграны «трубы» и «поддувала». Труб было «употреблено в дело шесть». Все ли они заполнены ртутью? Этого авторы статей видеть не могли. Для регулировки центровки вполне хватило бы и двух. А остальные?
Они могли являться выходными трубами двигателя реактивного действия.
В то время люди уже использовали принцип реактивного движения, пуская ракеты, «огненные хвостатые змеи» на праздниках и в боевых действиях. Это можно предположить еще и по косвенным деталям в описаниях. В итальянском письме говорится: «Птица бежала быстро, за хвостом черная пыль». А ведь взлет происходил в парке, с поляны, засаженной густой травой! А «поддувала» в статье московского корреспондента, помните? Кстати, в конце того же XVIII века в книге под заглавием «Очерк искусственного полета в воздухе» описал собственный проект птицекрылой машины с реактивным двигателем изобретатель Жерар.
Какое топливо и как использовал Гримальди?
Сообщение лондонского и других корреспондентов газет о наличии часового механизма и труб в аппарате Гримальди невольно заставляют вспомнить проект дирижабля американского инженера Бэтти.
Ракетный дирижабль Бетти 1893 год.
Дирижабль оснащался реактивным двигателем прямой реакции. Реактивная сила возникала при сгорании пороховых шариков, подаваемых автоматически в камеру взрыва. Запас шариков находился в специальной кассете, и подавались они в двигатель-трубу часовым механизмом.
Бэтти опубликовал проект реактивного дирижабля в 1890 году, но в рассказе о нем с юмором обронил: «…я только качественно отработал замысел древнего мандарина». Он имел в виду китайского чиновника Ван-Гу, более двух тысяч лет назад изготовившего два больших змея с сиденьем между ними. К сиденью Ван-Гу прикрепил сорок семь ракет, сорок семь прислужников должны были одновременно поджечь все ракеты. Но по какой-то причине одна из ракет взорвалась раньше, чем было нужно, и подожгла другие ракеты. Вспыхнул пожар. Сгорел аппарат и сам изобретатель.
Андреа Гримальди по мысли «поместился» между Ван-Гу, другими ранними экспериментаторами и Бэтти, по инженерному исполнению он намного ближе к Бэтти, а может быть, Бэтти к нему.
Попробуем устранить и противоречия в статье английского журналиста. Он пишет, что машина Гримальди могла пролететь в течение часа 7 миль, то есть скорость ее не превышала 12—13 километров в час. Вряд ли такая скорость достаточна для удержания в воздухе даже наилегчайшего крылатого аппарата. Но дальше в газете упоминается о перелете Гримальди через Ла-Манш из Кале в Дувр (45 км!) и в «то же утро» из Дувра в Лондон (110 км!). Если аппарат, по утверждению журналиста, мог держаться в воздухе только 3 часа, то при скорости 12—13 километров в час Гримальди не рискнул бы лететь через Ла-Манш даже с попутным ветром. Значит, скорость его аппарата была больше: учитывая перелет из Дувра в Лондон, порядка 30—40 километров в час, то есть миль 17, а не 7. Это уже реально. Тем более что дальше журналист пишет: «В бурю и в тихую погоду он может лететь одинаково быстро». А лондонские механики предложили изобретателю усовершенствовать машину по скорости до 30 миль в час (55 км/час).
Теперь давайте попробуем на сообщение газеты «Лейденский пятничный Вестник» взглянуть глазами современного, компетентного в авиации журналиста и перепишем заметку, используя знания истории и техники наших дней и логические рассуждения. Она могла бы прозвучать так:
«В машине… установлен пороховой двигатель, ее размах крыльев 6—7 метров, она имеет форму птицы, фюзеляж которой состоит из соединенных между собой проволокой кусков пробкового дерева, обтянутых пергаментом и оклеенных перьями. Крылья сделаны из пластинок китового уса и обтянуты гонкой пленкой из кишок. Внутри двигателя можно рассмотреть тридцать своеобразных колесиков и цепочек… Кроме того, для регулировки центровки тут употреблены в дело медные трубы, как сообщает изобретатель, частично заполненные ртутью. Равновесие сохраняется опытностью самого изобретателя… Эта чудесная машина управляется посредством хвоста длиной более двух метров, поворачивающегося при помощи ремней, прикрепленных к ногам птицы. Как только машина взлетит, хвост направляет ее налево или направо, по желанию изобретателя.
Часа через три птица опускается плавно на землю, после чего двигатель заводится снова. Изобретатель летит постоянно на высоте деревьев…»
Последняя строка очень реальна: или «птица» не могла взлететь выше, или изобретатель не решался на более высокий подъем из-за недостаточной прочности аппарата или слабой профессиональной подготовки.
Рисунка «птицы» Гримальди не сохранилось. Так летала ли она? Может быть, это очень искусная документальная подделка для истории? Но тогда почему бы не нарисовать её?
Английская гравюра» Полёт силой собственных мускулов»
Кроме перечисленных доводов и сохранившихся документов, доказательств ее полета нет. И в то же время неплохо бы вспомнить, что на Международной выставке-1976 в Федеративной Республике Германии летали странные конструкции. Там поднималась в воздух деревянная кровать, снабженная пропеллером. Летающий утюг, сделанный одним американским моделистом, достиг скорости 50 километров в час. Совершила полет и обыкновенная грузовая тачка.
А у «птицы» Гримальди все-таки были крылья!..
* * *
…Через несколько дней окраинные лондонцы видели в Гринвич-парке пожар. Горело что-то недолго, но ярко.
И прополз слух, что в одной из канав трущоб Айлингтона найден труп мужчины в укороченной сутане и желтом колете. Колет меж лопаток трижды пробит чем-то острым. На поясе убитого не тронут мешочек с фунтами, лирами и скудо.
