Читать книгу: «Ровесник СССР: Всюду Вселенную я объехал», страница 24
Советская элита: так жить нельзя!
Еще до войны в нашем обществе произрастал класс привилегированных партаппаратчиков, технократов, генералов и маршалов, а также обласканных стотысячными премиями ученых, писателей и артистов. После войны для них в Москве и других городах строились высотные дома с архитектурными излишествами. В то же время сотни тысяч горожан жили в тесных коммуналках и готовили пищу на керогазах; они твердо верили, что жизнь изменится к лучшему. А пока в Белоруссии и на Смоленщине, под Ржевом и Орлом вернувшиеся с войны солдаты, иные без единой медали, жили в землянках.
Шли годы. Жизнь действительно изменялась к лучшему. Советский Союз первым из воевавших стран отменил карточную систему. Первым создал водородную бомбу. Первым сконструировал ракету, поднявшую в космос спутник. Первым вывел на космическую орбиту Юрия Гагарина. Первым построил атомную электростанцию и атомный ледокол. Да мало ли было ошеломляющих мир достижений!
Изменялась структура общества. Появилась советская элита, своего рода привилегированный класс. Большую ее часть составляли партийно-государственная номенклатура и военная верхушка. Другой ее частью стали выдающиеся творческие деятели, писатели, актеры, кинорежиссеры, а также некоторые представители технической интеллигенции. Они пользовалась различными льготами, хотя, как говорится, в поте лица своего их отрабатывали.
Я никогда не мечтал влиться в круг номенклатурщиков. Такая возможность была в редакции «Известий». В ней насчитывалось до двух десятков номенклатурных должностей. Наши члены редколлегии и политические обозреватели, например, пользовались льготой вызвать черную известинскую «Волгу» по служебной надобности, а то и без нее. Я не завидовал, когда наш номенклатурщик залезал в машину с водителем и ехал на улицу Грановского за продовольственным пайком, либо на Сивцев Вражек в Первую поликлинику 4-го Главного управления Минздрава или в кунцевскую больницу ЦКБ. Мне нравилось стучать на машинке, радоваться каждый раз, когда моя фамилия появлялась в конце статьи или небольшой заметки. А пуще всего я был доволен, когда издавалась книжица, на обложке которой вверху крупно значилось мое имя.
Развивалось и номенклатурное чванство, проявлявшееся в самых разных ситуациях. Как-то я спросил Константина Севрикова, курировавшего в «Известиях» отдел права и морали: «Не стыдно вам, членам редколлегии, гонять машины за пятьдесят километров, чтобы отвезти и забрать вас из нашего дома отдыха «Пахра»? Словно единоличники, каждый вызывает «Волгу» для себя. Что с вами? Не можете по трое ехать в одной машине?». Он, слывший в редакции «демократом» за оригинальные спичи на летучке, ответил: «Ты хочешь поравнять меня с уборщицей, тетей Машей? Нет уж! Я против уравниловки!»
Хотя жизнь элиты развивалась по восходящей, она все равно была недовольна. Дух горбачевщины возник не на пустом месте. Уже во времена хрущевской «оттепели» он носился в воздухе. Товарищ Сталин очень старался уничтожить кулака как класс и во многом преуспел. Но уничтожить кулаческий дух в бренном теле многих соплеменников ему не удалось. Среди них оказались те, кто потратил все свои таланты и способности на пропаганду постулатов марксизма-ленинизма, классовой борьбы и диктатуры пролетариата. Распределители советских благ высоко ценили этих пропагандистов и одаривали их в разумных пределах. Пропагандисты знали себе цену и стремились не продешевить.
На юбилей «Известий» Брежнев подарил нашему коллективу редкий подарок – Постановление о строительстве дачного поселка около известинского дома отдыха в Пахре. В число пайщиков вошли начальство всех эшелонов, заграничные собкоры и многие другие сотрудники газеты и издательства. Прошло больше десяти лет, а дач так и не построили. Начальство проявило весьма слабый интерес к стройке. Очевидно потому, что госдачи в доме отдыха «Пахра» были обеспечены всем – мебелью, посудой, бельем, телевизором, убирались и ремонтировались по мере надобности. Личная дача, если ее построить, сулила одни хлопоты. Рядовые члены дачного кооператива бились годами, чтобы подрядная организация достроила дачи. С другой стороны, А. Бовин, С. Кондрашов, И. Голембиовский и другие номенклатурщики не предпринимали усилий, чтобы поскорее стать собственниками. Они переезжали из тесноватых, обветшалых госдач в новенькие апартаменты, не обделяя себя и новыми московскими квартирами. Они получали их для себя и детей в порядке улучшения жилусловий или просто «в порядке исключения».
Егор Яковлев, поменявший один кабинет на площади Пушкина на другой в противоположном здании «Московских новостей» и по сему лишившийся пахорских привилегий, отгрохал там же в Пахре золотистую дачу в два этажа с полуподземным гаражом. Правда, в сауну по-прежнему ходил в доме отдыха «Известий» вместе со старыми товарищами. За кружкой пива или чего покрепче согласовывали действия по «демократизации» России-матушки. Шеф-редактор «Московских новостей» обычно поддерживал «благие» начинания демократов фразой: «Святое дело! Так жить нельзя!» При мне он обещал А. Бовину поддержку, если тот решит баллотироваться в депутаты. Я чувствовал, что нахожусь на тайном совете. Мало кто помнит, что Егор Яковлев, ставший перестройщиком и ярым хулителем Октября, прославился в брежневское время соавторством в многочасовом телесериале «Лениниада», за что был увенчан лаврами лауреата.
Мой друг и товарищ, которого я глубоко уважаю за ум и таланты, академик Георгий Арбатов не менее других был «обижен» жизнью. Почет, уважение, материальное вознаграждение, приглашение выступить в ведущих журналах и газетах, поездки за границу, обмен рукопожатиями с первыми лицами партии и государства – все это он имел давно и в достаточной мере. Он мог ответить на любой каверзный провокационный вопрос журналиста из «Таймс» или «Монд дипломатик», но весьма тушевался, когда по приезде в Нью-Йорк его коллеги, тамошние академики, с некоторой долей юмора спрашивали: «Хэллоу, Джордж! Рады тебя снова видеть. Но ты, ревнивец, опять приехал без жены. Боишься, мы украдем твою красавицу, которую ты обещал привезти с собой. Что случилось?» Надо было свершиться перестройке, чтобы академик смог возить свою супругу Светлану и даже внучек за границу. На многое был обижен академик, сокрушался, почему он живет во много раз хуже, чем его американские коллеги, получает… Не будем считать чужие деньги! Георгий Арбатов имел приличную квартиру, но сколько пришлось унижаться, просить разрешения на постройку дачи! Так жить нельзя! Никоим образом!
А как можно? Ну, скажем, ввести платное образование, открыть частные лицеи, и тогда без труда, за деньги можно будет пристраивать своих отпрысков к кормилу власти. Что касается первоначального накопления капитала посткоммунистической элиты, то она сама себе придумала прихватизацию народной собственности, смешанные с иностранными предприятия, всякого рода биржи, где в мгновение наживаются спекулятивные миллионы. Разумеется, простому люду не то, что играть на биржах, даже вход на них закрыт.
Разве перестройка не задумывалась для человека, ради человека из низов? Кто из простых смертных помнит эти лукавые обещания? Но элита не забыла про обещанное самой себе и начала претворять перестроечные лозунги в своих и только своих интересах. А что досталось народу? Воспользуюсь газетным штампом – досталась дырка от бублика. Низам, как и во все времена, нужно элиту кормить, одевать, одарить возможностью разочка два в год выгуливаться за границей. А ну-ка, шариковы, быдло, рабы и крепостные, поворачивайтесь! Вам придется вкалывать теперь больше, чем раньше, чтобы удовлетворить запросы совбуржуев. Сказано: перестройка – это революция сверху и для верхов. Командно-административная система неспособна выжимать все соки из рабочего и крестьянина на содержание и расплод элиты. Необходимо сменить форму эксплуатации, как это было на рубеже перехода от феодализма к капитализму. И выход один – поиграть на частнособственнической натуре человека. Даешь рынок! Он приглашает рабочего и крестьянина к свободе влезть самим в петлю новой кабалы.
Все логично и естественно! Одно смешно: нигде в мире капиталисты не родились из партократов-коммунистов, красных профессоров и директоров социалистических предприятий. Я сделал это открытие для себя, когда совбуржуи только-только начали вылупляться из яиц перестройки. И теперь мы живем в стране, где полно платных гимназий и университетов, где одна вилла выше другой, где всякие депутаты защищены неприкосновенностью личности, где Москва уже не похожа на столицу архитектора Посохина, а стала одним из самых дорогих городов мира, где натыкано, нарисовано, навешано столько режущей глаза рекламы, что негде повесить красные полотнища: «С праздником, дорогие москвичи! С Днем Победы!» Зато к услугам нуворишей, порвавших партбилеты, сети казино, тренажерных залов и расхаживающих «ночных бабочек». Не забудем также про доморощенных олигархов, входящих в сотню самых богатых толстосумов мира. Про тех, кто скупил замки и поместья в Англии, на Лазурном Берегу Франции, и даже знаменитый английский футбольный клуб. Про тех, кто владеет морскими яхтами, личными четырехмоторными авиалайнерами. Вот это житуха! Интересно, что думал об этом Станислав Говорухин, автор нашумевшего перестроечного кинофильма «Так жить нельзя!».
Пять лет в «неделе»
Почти двадцать лет, начиная с 1961 года, в коммунистической стране существовало полулегальное издание, иллюстрированное приложение к «Известиям» – «Неделя». Она свободно продавалась в киосках, а вот подписаться на нее можно было только по протекции. Мне довелось работать в ней в первые месяцы ее рождения, а затем быть членом редколлегии, редактором международного отдела. Прибыльная «Неделя» кормила «Известия», газету с многочисленным штатом, более чем сорока корреспондентами за рубежом и несть числа собкоров внутренних.
«Неделя» родилась тайно, в кабинете Алексея Аджубея. С помощью своих доверенных людей он лично составил макет и содержание еженедельника, секретно отпечатал его в типографии и после семейного обеда показал новорожденное издание Никите Хрущеву. Тот дал добро, похвалив первую ласточку советской «оттепели». Считай, семечко горбачевской гласности.
Ничего такого нелегального и криминального первые и последующие номера еженедельника не содержали. Метаморфоза превращения еженедельника из полузапрещенного в легальный стала возможной только после смещения Хрущева и Аджубея с занимаемых постов. На удивление, М. Суслов не только узаконил «Неделю», но и провел решение о кадрах, тираже, размере еженедельника. Правда, подписка по-прежнему не была доступна.
Первые номера еженедельника готовились в отделах «Известий». Каждый отдел выделял дежурного, верставшего свою полосу из материалов отдела. В роли главного редактора выступал Александр Плющ, весьма скромный и тихий человек, которому бог не дал дара повышать голос на подчиненного, произносить долгих и ярких речей, как Аджубей. Я знал Плюща еще по работе в «Комсомолке», где он возглавлял секретариат. Видел его постоянно редактирующим рукописи, приносил ему на визу свои «Международные обзоры», которые в обязательном порядке посылались на проверку в отдел печати МИД. Он их обычно не читал, лишь спрашивал: «Надеюсь, тут все в порядке?»
«Неделя» появилась явно из неугомонного желания Аджубея «воткнуть перо» в мягкое место коллегам-журналистам из других изданий. Не будь Алексей самолюбивым и тщеславным человеком, не было бы «Недели». Поначалу она издавалась небольшими тиражами. Содержание номера оценивалось по длине очереди перед киоском «Союзпечати» возле нашего здания, где еженедельник продавался без ограничений. Порой очередь загибала на улицу Горького. Значит, номер удался! Слава «Недели» росла. Таких длинных уличных очередей тогда в Москве не наблюдалось.
Молва приписывала все успехи талантам, пробивной силе Аджубея. Все было так на первых порах. Но шло время. Алексей увлекся иными идеями и планами, причем отнюдь не газетными. И мы убедились, что истинным организатором серьезных и увлекательных материалов был Александр Плющ. Он предстал перед коллективом недельцев человеком широкого кругозора, знатоком давно забытых, а то и преданных анафеме традиций. Его способности раскрылись еще глубже, когда рухнула противосусловская защита в лице Аджубея. Плющ встал напрямую лицом к лицу с агитпропом ЦК, получал со Старой площади одно порицание за другим. Он сумел привлечь способную молодежь и писательскую «оттепель» – Георгия Бакланова и Юлиана Семенова, экономистов-рыночников Отто Лациса и Геннадия Лисичкина и других. На подхвате у Плюща был небольшой актив из безработных выпускников факультета журналистики МГУ. Эти «вольные стрелки» жили без зарплаты, на случайные скромные гонорары. Из них выросли известные перья – писатель Анатолий Макаров, публицист Дмитрий Казутин и другие.
Помню, в тесных прокуренных комнатах еженедельника велись крамольные разговоры о печати, о преимуществах капитализма, какие начали вестись лишь на второй-третий год перестройки. Частенько некоторых ораторов обрывали строгим «Тсс!». Спорили между собой Лацис и Лисичкин. Когда один из них нуждался в поддержке своих мыслей, обычно обращался ко мне: «Вот спроси Силантьева! Он знает, он жил в стране классического капитализма!» Я отшучивался: «Конечно, капиталист лучше следит за порядком. Вас обоих давно выгнали бы с работы за болтовню во время рабочего дня». Все дружно смеялись. После снятия Хрущева, а потом летом 68-го, в пору «пражской весны», разгоряченно спорили и не скрывали, что осуждают ввод войск в Чехословакию. И тогда были инакомыслящие и по-своему храбрые люди, выражавшие открытый протест, несогласие с официальной политикой.
За двадцать лет в «Неделе» сменилось семь главных редакторов. Плюща сменил Михаил Цейтлин, мой бывший шеф по иностранному отделу «Известий». При нем еженедельник мало изменился, разве что больше стало статей на международные темы. Свою лепту внес другой главный, Валентин Архангельский, работавший заведующим агитпропом компартии Узбекистана. Он привел «Неделю» в спокойное русло. Она перестала выделяться на фоне других изданий. С другими главными редакторами мне не приходилось работать. Однако перестроечный Сырокомский, ставленник главного прораба гласности Александра Яковлева, похлестче, чем Коротич в «Огоньке», оплевывал наше прошлое, оскорблял фронтовиков, оправдывая без разбора репрессированных и военнопленных. Самое удивительное, что все эти очернительские статьи редактировались, а порой и писались Виктором Водолажским. За его плечами не было никакого специального образования. Работал в отделе информации «Известий» репортером и за отсутствие способностей был переведен в «Неделю». Сырокомский, может, еще долго пичкал бы читателей чернухой, но его прогнали: попался на финансовых махинациях.
Перестроечная гласность упала на увлажненную почву в «Неделе». Среди обиженных судьбой сотрудников были и ущемленные, полурепрессированные. Отделом литературы заведовала Нателла Лордкипанидзе. Когда под конец жизни Сталина возникло «дело врачей», по редакциям прокатилась антиеврейская волна. Нателла работала в «Комсомолке» и была уволена. Едва ли она могла забыть такое и от чистого сердца писать о социалистическом реализме? Нет, конечно! Вот вам иллюстрация, откуда в разгар перестройки появились перевертыши. Они жили среди нас с двойной моралью. Тогда и Лордкипанидзе, и Георгий Бакланов, и Юлиан Семенов, и Евгений Евтушенко писали, как надо, хваля социализм как высшее достижение человеческой цивилизации. В пору горбачевщины они перевернулись и стали пинать ногами коммунистов и советскую власть.
На свое пятидесятилетие я решил сделать себе подарок – написать очерк о молодом поколении 1922 года рождения, к которому сам принадлежал. Ведь оно защитило Родину от гитлеровского ига, затем восстанавливало разрушенную страну, прожило жизнь лишений, жертвовало всем. Идея очерка родилась в связи с отмечавшимся в 1972 году 50-летием создания СССР. В очерке я рассказал о своем боевом товарище Константине Дунаевском, Герое Советского Союза, сбитого под Берлином за несколько дней до его сдачи. Дунаевский был моим ровесником. Назвал очерк «Достойный сын». В «Неделе» забыли про мой юбилей. И про мой очерк. Извинились и срочно напечатали. Приятно! Очерк на летучке был признан лучшим материалом. Цирковер говорил: «Автор открылся в совершенно новом амплуа. Бесспорно отличный материал, написан лаконично, с присущим автору юмором». Потом долго меня хвалил Казутин. Он сказал, что очерк вдохновил его написать серию портретов о поколении 30-х годов. Хвалили и товарищи-известинцы.
Вскоре меня стали прочить на загранработу собкором то в Мехико, то в Оттаву. А пока отправили в короткую командировку в Африку – Кению, Уганду и Танзанию. Кенийские власти, однако, не дали визы, несмотря на хлопоты нашего посла, любимого по «Комсомолке» Дмитрия Горюнова. Он приехал в аэропорт Найроби, где наш самолет делал посадку на пути в Уганду. На память сфотографировались. Месяц в Африке показался очень длинным, зато обогатил мои познания картинами дикой природы и редких зверей. Отписывался с вдохновением, легко, очерки получили положительную оценку. Но настала пора прощаться с «Неделей». Меня назначили собственным корреспондентом «Известий» в Канаде.
Поработать в Стране кленового листа, впрочем, не удалось. Несмотря на то что я был утвержден всеми важными инстанциями в Москве, визу мне как собственному корреспонденту «Известий» так и не дали. Не помогли даже несколько краткосрочных командировок в Канаду, так сказать, для моей журналистской презентации перед местными властями. За мои долгие попытки прорваться и получить долгосрочную визу друзья-известинцы прозвали меня «канадоходцем».
Мой друг, ответственный секретарь «Известий» Дмитрий Мамлеев, человек интересный и увлекающийся, дважды брал меня помощником-переводчиком в Монреаль и Ванкувер. Во время Олимпиады в Монреале он загрузил меня переводами материалов из спортивных газет и журналов, заметок о канадском юморе и театре и, конечно, сообщений о последних результатах на главном олимпийском стадионе. Дмитрий поддерживал телефонную связь с «Известиями» до двух часов ночи по-московски, диктовал стенографисткам то, что удалось увидеть самим и почерпнуть из канадской прессы. Результатом той командировки стала наша книжка «Звездный час Монреаля», написанная в соавторстве по итогам Олимпиады.
Ванкувер – морские ворота в Канаду со стороны Тихого океана. Там мы сотрудничали с канадцами при сооружении крупной электростанции в лесистых горах. Моряки-канадцы пришли на встречу со мной как с участником Второй мировой войны. Они когда-то водили караваны в Мурманск. Сейчас угощали меня дарами природы в морском ресторане: креветки, крабы, осетровые. Раз в году в проливе Виктория проводятся состязания по рыбной ловле. Побеждает обычно любитель с выловленной тушей весом свыше 25 килограммов.
Несмотря на натовское противодействие, деловые люди Канады пошли на создание модных тогда смешанных предприятий с советскими внешнеторговыми организациями. Одна фирма сотрудничала в области станкостроения, другая – при поставках канадским аграрникам белорусских тракторов. Я уже приготовился написать репортаж, как вдруг пришло распоряжение Председателя Совета министров СССР Алексея Косыгина перенести поставки «Беларуси» на следующий год. «А чем будут пахать наши колхозники?» – заявил Косыгин. «Вот это хозяин!» – подумал я.
Вокруг Мехико
Впервые в Мехико я прилетел в 1966 году по случаю инаугурации нового президента Диаса Ордаса. В мексиканском посольстве в Москве были рады, что правительственная газета «Известия» направляет своего корреспондента на такое важное событие, и консул поставил въездную визу, действительную на целый месяц. За этот срок, кроме столицы, я успел побывать в Акапулько, Гвадалахаре и Гуанахуато.
Летел в Мехико на кубинском самолете. Я тогда работал собственным корреспондентом «Известий» в Гаване. Несмотря на посланные в наше посольство шифровки о моем визите, в Мехико меня никто не встретил. Часа три я нервничал в столичном аэропорту, пока местный парнишка не уговорил воспользоваться его услугами, доставить в любую гостиницу. Я сказал, что у меня пять долларов. «Сойдет», – ответил парень. Пять долларов были моими суточными, а транспортные расходы я мог увеличить по мере необходимости. Так я оказался в дешевеньком отеле «Ромфель». Меня поселили в скромной комнатке и предложили поздний ужин.
Оказалось, что мой отель находится рядом с центральной фешенебельной улицей Хуареса. На стойке регистрации увидел газету на английском языке, где указывались адреса всех посольств и карта-план города. Спасибо! Я долго, до одурения, шагал по широкому проспекту Реформы, рядом с потоком автомобилей. Когда дошел до массивных железных ворот нашего посольства и назвался дежурному, он сказал, что сегодня воскресенье и в посольстве нет ни одного дипломата.
В Мехико я потом летал в командировки еще несколько раз. В 1968 году, когда я уже вернулся с Кубы, в издательстве «Молодая гвардия» вышла моя книга «Мексиканский олимп». Тираж – 90 000! Книгу быстро раскупили, так как она вышла в канун Олимпийских игр.
До страшного землетрясения в 1985 году корпункт «Известий» в Мехико располагался на улице Амстердам, 232, рядом с бойкой, одной из главных улиц столицы – Инсурхентес. Неподалеку жили коллеги – правдист, тассовец и представитель нашей туристической фирмы. Хорошие товарищи. Преимуществом расположения корпункта было наличие рядом парка Амстердам, что в условиях сильно загрязненного воздуха столицы было немаловажным фактором. Рядом с парком находилась также контора агентства печати «Новости». Ее посетил тогдашний президент Мексики, чтобы открыть бронзовую табличку офиса.
В парке был редкий для Мехико фонтан. Девушка, окрашенная в желтый ядовитый цвет, держит два глиняных кувшина. Она была вторым по размерам скульптурным фонтаном в городе. Первая, конечно, Диана на проспекте Реформы, охотница с луком и стрелой. Почему в городе так мало фонтанов? Мехико страдает от недостатка воды. Она подается в столицу по трубам из-за гор. Однажды все мы собрались в парке у пруда, где плавали утки. Смеялись тогда до слез. Огромный сибирский кобель, красивый и пушистый, каким-то чудом улизнул на улицу, а его хозяин Владимир Новиков, корреспондент Гостелерадио, в сапогах гонялся за ним.
От улицы Амстердам до местного крупного рынка ехать-то было полкилометра. Я пересекал Инсурхентес и оказывался в плену лотков с мясом, рыбой, птицей, тропическими овощами и фруктами. По всей окружности рынка стояли лавочки, торгующие продуктами и хозтоварами, а также мастерские электриков, маляров и других умельцев. В центре зала – лотки с экзотическими цветами. Продавец, милый парень, готов связать вам букет для свадьбы или просто для свидания с девушкой.
После визита на рынок мы с супругой обычно заезжали в булочную самообслуживания. На лотках разного размера – булочки, пирожные, всякая выпечка. Если понравилось что-то, складывали на поднос. Затем продавщица укладывала все нами выбранное в пакет, писала цену каждого товара, и в конце кассирша выдавала нам купленное. Честно сказать, кондитерские изделия, особенно торты, выглядели очень привлекательно и необычно, но на наш русский вкус казались пресными и одинаковыми.
Сильное землетрясение покосило дом на Амстердам, 232. Пришлось искать новое жилье. Выбрал просторную квартиру поблизости от нашего посольства на улице генерала Леона. Американцы называют такую квартиру на последнем этаже – пентхаус. Несколько комнат, кухня, ванная, балкон. С него видны столица и темные извилистые хребты гор. Рядом с домом, только перейти шумную улицу, уходящую на север, огромный по территории городской парк Чапультепек. В нем я искал спасение от вечного «смога», который стоял над городом. Сизая пелена от выхлопных газов тысяч машин практически каждый день разъедала глаза и сдавливала сердце.
В душные выходные дни хотелось вырваться из Мехико, переночевать в отеле где-нибудь на природе. Почти все выезды из столицы отрезаны цепью гор, в том числе двумя высокими вулканами с заснеженными вершинами на высоте свыше пяти тысяч метров. К их подножию не подъедешь на моем длинном «Форде» с восьмицилиндровым мотором. Приходилось уезжать подальше.
Самый короткий путь – в город Толуку. Расширенное недавно шоссе, до четырех полос в каждую сторону, дает возможность после пересечения горного перевала развить скорость «Форда» до 200 километров в час. На въезде в Толуку видишь тридцатиметровый памятник всаднику в широкополой шляпе и патронташем на груди. Это монумент Эмилиано Сапате, герою гражданской войны. А вот и первые городские улицы. Дома в основном двухэтажные. В центре поразил своим величием и старой архитектурой губернаторский дворец. Я повернул, надеясь отдохнуть в зеленом массиве. Оказалось, заехал в индустриальную зону. Американский «Крайслер» открыл в Толуке автосборочный завод. Подавляющая часть продукции уходила в США, а какая-то часть оставалась мексиканцам. На стене завода висел лозунг: «Качество требует постоянного внимания и преданности работе».
Меня очаровал оригинальный «парке ботанико», имевший второе название «Космодром». Длинное высокое здание бывшего центрального рынка превратили в ботанический сад. Там заезжим литовским ботаником были собраны многие сотни удивительных кактусов, цветов, кустиков, которые растут на камнях. Круглые окна и главный вход в здание были украшены в стиле мексиканских художников-муралистов.
Плодородная долина Толуки простирается к руинам пирамиды Тенанго, которая сложена из огромных кубов камня. С ее вершины открывается вид на городок и его мощенные плитами улицы, переходящие в шоссе к курортному району Маркеса. Дорога долго бежит у кромки густого леса. На широкой долине Маркесы по всей площади разбросаны места для отдыха – столы под крышей. Многие места пустуют. Холодно и дышится с трудом. Ведь долина расположена возле высоких гор, окружающих Мехико, на высоте трех тысяч метров.
Спокойствие, чистота, экзотика и много другого хорошего для поднятия настроения и нормального биения сердца есть в Морелии или Абасоло. Стоит только миновать Сьюдад-Сателите и мчаться по северной автостраде в Керетаро, Ирапуато, город клубники Гуанахуато, до самой Гвадалахары. Свежий воздух и благодать можно найти в двух часах езды от Мехико – в Куэрнаваке. Главная достопримечательность здесь – дворец завоевателя Мексики Эрнана Кортеса, построенный в новоиспанском стиле.
Покинув Куэрнаваку, желательно потратить еще час езды до мест воскресного отдыха – озера Текескитенго с его отелем «Параисо-клуб». Прямо у берега – бассейн. По озеру гоняют моторные лодки с отдыхающими на водных лыжах. Немолодым, как мне с супругой, нравится селиться в коттедже, в тени вековых деревьев. Одни из них сцепились корнями, другие стоят без листвы. Вместо нее цветы фиолетового цвета. Когда «Параисо клуб» переполнен, на противоположном берегу есть что-то похожее на кемпинг для автотуристов.
На пути из Мехико в город Тула нет высоких гор. Там любуешься стоящими черными индейскими идолами из камня. Внизу – развалины индейского городища: полусохранившаяся пирамида, остовы столбов, когда-то служивших опорой для крыш. Стены пирамиды утыканы головами то ли змей, то ли сказочных индейских пернатых. Присесть негде. Молодая парочка обнимается на ступеньках пирамиды. Проходим мимо к тропинке, не сворачивая, боясь уколоться иглами кактусов.
Из пяти моих блокнотов-дневников один целиком посвящен Мексике и ее милой столице. Со вздохом уважения и зависти нельзя не упомянуть о Национальном музее истории и антропологии. Признанный факт – такого нет в Западном полушарии. Мексиканский национальный музей отвел все свои залы на двух этажах одной теме – истории индейской цивилизации от первых поселений до современного быта индейцев. Ученые археологи полагают, что в начале нашей эры кочевое племя остановилось среди озер и плодородных земель, увидев, согласно легенде их жрецов, сидящего на кактусе орла со змеей в когтях. Это сказание послужило мексиканцам символом для изображения на национальном гербе.
Самая злачная площадь в Мехико носит имя революционера Гарибальди. Там толпятся группки трубачей, скрипачей и горластых певцов. Их называют «марьячис». Они готовы в любую погоду, ночью и днем следовать, куда угодно, когда их нанимают играть на свадьбу, день рождения и другие праздники. Рядом – широкая дверь в Павильон национальной кухни. Там дородные поварихи и поварята приглашают отведать мексиканские и европейские кушанья. В огромном котле на два ведра кипит суп «пансита». Вкус – пальчики оближешь! Хотя на первый взгляд вода кипящая и только!
