Читать книгу: «Армейские рассказы», страница 2

Идентичные разъемы

Я, со своим расчетом, проводил очередной регламент на командном пункте четвертого полка. На второй день регламента случилось одно неприятное событие – нарушение мер безопасности, которое могло привести к гибели двух солдат. Радиоприемники тогда были еще ламповые, и, для обеспечения заданных для них параметров, во время регламента нужно было контролировать параметры всех радиоламп, что мы и делали с помощью прибора Л1-3. Два солдата, одним из которых был очень опытный старослужащий солдат Янышев, с этим прибором расположились на небольшом деревянном помосте, который располагался в коридоре, между труб сантехнических систем, перед входом в главный зал. Поскольку прибор также был ламповым и сильно грелся, нужно было во время работы открывать для проветривания две боковые крышки, что они и сделали. А вот с заземлением прибора они схалтурили, штатного провода заземления по длине не хватило, нужно было с помощью болта с гайкой соединить два таких провода заземления, но они пошли по пути наименьшего сопротивления и заземлили прибор двумя кроссировочными проводами небольшого диаметра. Во время работы с прибором, в нем произошел пробой напряжения 220 В на корпус прибора. Такой пробой произошел единственный раз в моей практике, хотя теоретически, о возможности такого пробоя я знал. Кроссировочные провода, приспособленные для заземления, сгорели моментально, одна из открытых боковых крышек, которая касалась трубы, к ней приварилась, после чего выбило автомат защиты и свет в коридоре погас. Нас всех спасла, меня от тюрьмы, а солдат от поражения током, эта, приварившаяся к трубе, крышка, которую потом пришлось отпиливать от трубы ножовкой.

Еще меня, во время этого регламента, напрягало то, что вместо моего штатного специалиста по ЗАС сержанта Зуева, который находился в краткосрочном отпуске, на регламенте был специалист из другого расчета, сержант Филиппов, моральные устои которого были мне неизвестны. Все дело в том, что, для промывки контактов аппаратуры, я выдавал своим подчиненным спирт. Его расходование теми, кто работал в главном зале, я мог контролировать, а вот расходование спирта специалистом ЗАС, который, кстати получал его больше всех вместе взятых, по 200 г на каждый комплект аппаратуры, контролировать я не мог, во-первых, он работал в соседнем с командным пунктом сооружении, а во-вторых, у меня не было допуска к этой аппаратуре, и я вообще не мог контролировать работу специалистов ЗАС. Я опасался, чтобы Филиппов не хлебнул во время работы этого спирта, и, в пьяном виде, куда ни будь не влез под напряжение. Раньше я уже обращался к старшему помощнику начальника связи дивизии по ЗАС майору Семенову с просьбой разрешить мне контролировать работу специалистов ЗАС, но он мне в этом отказал, не положено. Он их сам лично инструктирует, поэтому я могу не волноваться, все будет нормально, сказал он мне.

Но не зря говорится, что беда одна не приходит, в последний день регламента сгорел второй комплект аппаратуры ЗАС. Как мне объяснил Филиппов, он перепутал разъемы. Как позже выяснилось, эта аппаратура запитывалась от двух напряжений: 220 В, и 24 В. Два абсолютно одинаковых разъема располагались, рядом. Филиппов отстыковал их оба сразу, и промыл спиртом, чего вообще не нужно было делать, разъемы силовых кабелей спиртом никогда не промывали, тем более под напряжением, как он сделал, могло ведь и убить. Вот и личный инструктаж майора Семенова. После того, как разъемы высохли, Филиппов их пристыковал обратно, но при этом перепутал, напряжение 220 В попало туда, где должно было быть 24 В, в итоге, после включения аппаратуры, с нее пошел дым. Налицо было нарушение конструктивных требований к аппаратуре, допущенное еще на этапе ее проектирования, ведь запрещено ставить рядом идентичные разъемы, при перепутывании которых может случиться авария или выход аппаратуры со строя. Но нам от этого было не легче, аппаратуру нужно было ремонтировать.

На следующий день мы с Филипповым поехали в полк ремонтировать аппаратуру. Поскольку у меня не было допуска к аппаратуре ЗАС, то Филиппов, вместе с таким же специалистом из полка, пытались ее отремонтировать, а я весь день просидел в главном зале командного пункта, разговаривая со старым, как мне тогда казалось, подполковником, командиром дежурных сил полка, который поведал мне по секрету одну жуткую историю, которая случилась в ракетных войсках лет пять назад, как раз из-за подобного конструкторского нарушения. Но об этом чуть позже, а сейчас о ремонте. В первый день, два крупных специалиста по ЗАС, найти неисправность не смогли, о чем вечером и было доложено майору Семенову. Было понятно, что сами эти специалисты ничего не найдут, я предложил майору Семенову оформить на меня допуск к этой аппаратуре. Два дня мы никуда не ездили, а в понедельник Семенов вручил мне небольшой лист бумаги за подписью начальника штаба дивизии, на котором было написано, что я имею право входа в спецаппаратные ЗАС всех полков дивизии для ремонта аппаратуры и контроля за проведением регламента. Мы с Филипповым приступили к ремонту, прежде всего мне нужно было изучить эту аппаратуру, так как раньше я ее в глаза не видел, поэтому первый день ушел на ее изучение, и еще пять дней на ее ремонт. В итоге мы заменили порядка пятнадцати сгоревших модулей, находили один, заменяли на исправный, потом искали следующий и опять заменяли. Причем, аппаратура оказалась устаревшей конструкции, модули не вставлялись в разъем, как в современной аппаратуре, а запаивались, причем, на каждом модуле было около сорока контактов, которые сначала нужно было распаять, а потом запаять на новый модуль. Поэтому, я искал неисправные модули, а Филиппов их перепаивал, вот так неделю и провозились, пока устраняли эту неисправность.

История, рассказанная старым подполковником

Пять лет назад в дивизии случилось ЧП, в одном из полков, во время регламента, запустились двигатели ракеты, и она, на остатках топлива, вышла из шахтной пусковой установки, поднялась метров на сто, завалилась на бок и упала возле ограждения пусковой установки. Головная часть ракеты перед регламентом была отстыкована, а топливо слито, слава богу никто не пострадал. ЧП случилось во время обеденного перерыва, поэтому в оголовке шахты никого не было, кроме одного сержанта, который случайно там задержался.

Для разбора ЧП в дивизию выехал сам Главнокомандующий РВСН маршал Советского Союза, Николай Иванович Крылов. Все командование дивизии на вертолете вылетело его встречать в аэропорт города Перми, но затянули с согласованием посадки вертолета в аэропорту, поэтому вылетели с небольшим опозданием. Приземлившись в аэропорту Перми, и видя, что его никто не встречает, маршал Крылов попросил машину у начальника аэропорта, и на его волге поехал в дивизию. На въездном КПП находились только два солдата-контролера, один из них уже спал, а второй был очень бдительным, но плохо говорил на русском. Он попросил маршала показать ему пропуск, которого у маршала естественно не было, и солдат маршала не пропустил.

– Я самый главный ваш начальник, – убеждал маршал солдата, – ты должен меня пропустить.

– Нэт, я тыбэ нэ знаю, – отвечал солдат, и доходчиво объяснил маршалу, что у него начальник майор Верзилов, который приказал без пропуска никого не пускать.

– А майору Верзилову ты можешь позвонить? – спросил маршал.

– Могу.

– Ну тогда позвони ему, а потом передай мне трубку, попросил маршал.

Так и сделали, после разговора с комендантом гарнизона, маршала Крылова наконец-то пропустили через КПП. Командиру дивизии он сразу же объявил выговор, а солдату-контролеру пятнадцать суток отпуска. Начальник строевого отдела потом долго бегал по всем начальникам, пытаясь уточнить, как ему оформить такой отпуск, ведь солдату было положено только десять суток отпуска. Все начальники советовали ему съездить в Москву и задать этот вопрос тому, кто этот отпуск объявил.

Маршала поселили в гостинице, расположенной в жилом городке дивизии.

– Товарищ маршал Советского Союза, мы Вас поселили в лучший наш номер-люкс, – сообщил ему начальник политотдела.

Маршал огляделся и спросил его: «Ну и где телевизор, если это номер-люкс?»

– Сейчас будет, – ответил начальник политотдела.

Из кабинета начальника политотдела телевизор перенесли в номер-люкс. Вечером маршал еще раз побеспокоил начальника политотдела.

– Что-то я не вижу в номере холодильника, – сказал он.

Холодильника в кабинете у начальника политотдела тоже не было, пришлось принести его из кабинета командира дивизии.

Расследование продвигалось туго. Хотя всем было понятно, что в произошедшем каким-то образом замешан находившийся в оголовке при запуске двигателей сержант, несмотря на все старания сотрудников КГБ, он ни в чем не сознавался.

– Я собирал ключи, когда услышал звук запускающихся двигателей, – говорил он, потом все заволокло дымом, и я еле успел надеть изолирующий противогаз.

Ему не верили, но доказать ничего не могли. Маршал Крылов решил лично побеседовать с этим сержантом.

– Сынок, – сказал он, – ты ничего не бойся. Даже если ты что-то сделал неправильно, тебя никто на накажет, я тебе это обещаю. Но могли погибнуть люди, ведь по чистой случайности все обошлось без жертв. Чтобы подобного не произошло в других частях, я должен знать, что случилось. Рассказав правду ты спасешь жизни многих людей.

И сержант сознался. Опаздывая на обед, он отстыковал сразу два расположенных рядом разъема, чтобы сократить время их сушки после промывки спиртом, хотя должен был отстыковывать их по очереди. Сразу после их подстыковки пошел запуск двигателей, и он понял, что при подстыковке перепутал разъемы. При запуске ракеты он не пострадал, поэтому, после всего случившегося, перестыковал разъемы правильно и вылез из оголовка.

После этого по всем ракетным войскам была разослана директива, в которой описывалось данное ЧП и предписывалось эти злополучные разъемы покрасить в разные цвета, чтобы невозможно было их перепутать при стыковке. Кроме того, вводился новый порядок проведения регламента на ракетном вооружении, в каждом регламентном расчете должно быть три человека, один читает задание на выполнение операции, второй ее выполняет, и третий контролирует выполнение. Выполнение каждой операции записывается в специальный журнал, в котором за выполненную операцию расписываются все трое. Только после этого переходят к выполнению следующей операции. Казалось бы, предусмотрели все, и подобное больше не должно было повториться.

Не учли только, что в некоторых частях, хотя и редко, но еще служат очень умные офицеры. Один такой очень умный старший лейтенант нашелся в Красноярской дивизии, где стояли на вооружении точно такие же ракеты. Он досконально изучил электрическую схему этой ракеты и пришел к выводу, что все изложенное в директиве Главкома – полная ерунда. При перепутывании указанных разъемов двигатели запуститься не могут, и обещал всем это доказать.

Через год после событий в Перми, подобное ЧП произошло в Красноярске, но уже с более печальными последствиями. Во время регламента опять произошел запуск двигателей ракеты, но на этот раз остаток не слитого топлива оказался больше, чем в Перми. Вышедшая из шахты ракета упала на площадку возле шахты, на которой было много людей и техники, прибывшей на регламент, и взорвалась. Погибших было несколько десятков людей. Обгоревший труп умного старшего лейтенанта нашли в оголовке шахты возле злополучных разъемов, он их специально поменял местами, чтобы всем доказать свою правоту.

Передряги

Долго не мог подобрать название для этого рассказа о невеселых армейских событиях, имевших место в моей лейтенантской жизни. Назвать это приключениями как-то язык не поворачивается, поскольку ничего веселого в тех ситуациях, в которые мы периодически попадали, не было, а немного радости было только тогда, когда мы из них выбирались. Пожалуй, наиболее полно, те неприятные ситуации, в которые мы попадали, отражает слово передряги. Действительно, это были далеко не приключения, это были передряги.

Мы, это расчет регламентных работ, который на автомашине ЗиЛ-157 специального назначения, с названием «Регламент», объездил половину Пермского края, проводя регламенты и устраняя неисправности на аппаратуре АСУ и связи полков. Наш водитель, Сережа Ефименко, рядовой срочной службы, русский парень, был уроженцем Алтайского края и даже не догадывался, что у него украинская фамилия, при моем знакомстве с ним сказал, что украинцев у них в роду никогда не было. Сережа был очень ответственным человеком, очень любил свою машину, всегда содержал ее в исправном состоянии и в опрятном внешнем виде, где-то у земляков доставал краску защитного цвета и периодически, исключительно по собственной инициативе, красил кабину автомашины, поэтому автомашина всегда выглядела как новая. Как водитель, Сережа был еще не очень опытный, впрочем, как и большинство водителей в ОЭРГ, что было особенно видно по тому, что он тормозил всегда после кочек, а не перед кочками, как это делал Гернергард, более опытный водитель из соседнего расчета. С нашими поездками, в основном, и были связаны все передряги.

Я пришел на должность начальника расчета ОЭРГ после лейтенанта-двухгодичника, который машиной в общем-то не занимался, поэтому оборудование кунга почти все было неисправно, в том числе бензиновая печка и вентиляция. С наступлением зимы стало понятно, что все нужно срочно ремонтировать, так как, находясь в холодном кунге в сапогах, солдаты замерзали. В нашем отделении было пять автомашин, три новые, с работающими печками, и две старые, с неработающими, у меня и у Коли Богачева. Я неделю каждый день ходил в автопарк, и мы вместе с Сережей и еще одним толковым парнем Николаем Хорьковым, привели оборудование кунга в порядок, в том числе, отремонтировали печку и вентиляцию. Теперь и мои солдаты не мерзли на выездах, мерзли только солдаты Богачева.

Через месяц была проверка дивизии Главкомом, объявили тревогу, и нас на десять суток вывели в полевой район, точнее в лес. Это был мой первый выход в полевой район, я волновался, и не всегда понимал насколько правильными были мои действия. Мороз, как для Перми, был не очень сильный, всего 25 градусов, поэтому днем, греясь у костров, мы чувствовали себя вполне комфортно, печку в кунге не включали, экономили бензин. Ночью мы с Сережей ночевали в кабине, а все остальные в кунге, для обогрева которого включили печку. Через два часа я проверил, как они себя там чувствуют, тепло ли в кунге, сказали, что не очень тепло, кунг еще не успел прогреться. Я их обнадежил, что скоро прогреется, и будет тепло. Часа через три я опять к ним заглянул, спросил тепло-ли, хотя можно было и не спрашивать, и так чувствовалось, что в кунге тепло. Но на мой вопрос никто не ответил, все спали, хотя я давал сержанту команду, чтобы один человек обязательно дежурил, и ни в коем случае не спал. Это мне не понравилось, и я попытался растолкать сержанта, но это мне не удалось. Теперь я почувствовал запах угарного газа, вентиляция была выключена, и я понял, что они им отравились. Вдвоем с водителем мы вытащили всех на свежий воздух, постепенно они приходили в себя. Выяснилось, что они специально отключили вентиляцию, чтобы побыстрее прогреть кунг. Не сразу, только через некоторое время мне стало страшно, ведь все могло закончиться трагедией, как бы я потом оправдывался перед их родителями, а может и оправдываться не пришлось бы, скорее всего меня сразу бы посадили. Так мое доброе дело с ремонтом печки чуть не закончилось трагедией, а вот солдатам Коли Богачева смерть не грозила, хотя им и было очень холодно. Никогда заранее не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Следующая история не такая грустная. Уже ночью мы возвращались после устранения неисправности из седьмого полка, расположенного аж за Кунгуром. В этот полк я тогда поехал первый раз, поэтому мне объясняли, как туда проехать, и объясняли примерно так: «Не доезжая до Кунгура будет поворот направо, потом проедешь через мост, за ним будет перекресток, на котором сидит баба, там свернешь налево».

– Какая баба, – не понял я.

– Увидишь, она всегда там сидит, – был мне ответ.

На перекрестке за мостом, в кресле сидела молодая девушка, но очень толстая, большое кресло было ей явно маловато. Позже я узнал, что ей всего восемнадцать лет, а весит она около трехсот килограмм. Сама ходить она не может, поэтому, в теплое время года, ее выносят на перекресток, где она весь день и сидит, наблюдая за проезжающими автомашинами.

Мы проехали уже половину пути домой, когда почувствовали, что машину ведет вправо. Остановились на обочине и осмотрелись, одно из задних правых колес было спущено, где-то пробили шину, пока ехали по проселочной дороге, а вскоре и виновника обнаружили, это был большой ржавый гвоздь, торчавший в покрышке.

– Доставай домкрат, будем менять колесо, – сказал я водителю.

– А домкрата нет, – сказал Сережа, – я его одолжил земляку, и он мне его еще не вернул.

– Ну и что будем делать? – спросил я.

– Не знаю.

Радовало только одно, была теплая июльская ночь, с поля доносилось пение каких-то птиц, вроде-бы даже трели соловья слышались. А все остальное было плохо, так доехать мы не сможем, колесо уже стояло на ободе. А как без домкрата поменять колесо? Похоже никак, и помощь вызвать не можем, на ближайшие двадцать километров никаких деревень нет, а, соответственно, нет и телефона, с которого можно было бы позвонить. С грустью я посмотрел вокруг, и справа, и слева только поле, даже леса нет. И тут мой взгляд остановился на стоящих в поле телеграфных столбах, провода уже были оборваны, видно это была какая-то старая, уже недействующая телеграфная линия. Некоторые столбы уже практически упали, и держались на бетонных пасынках только на одной скрутке проволоки.

– Ну ка сбегай, посмотри, насколько эти столбы прочные, – сказал я водителю.

– Зачем это, – не понял он.

– Чтобы колесо заменить, потом объясню, – ответил я.

На наше счастье, столбы оказались крепкими. Мы съехали с трассы на поле и подъехали к одному из таких, почти упавших столбов. Зубилом перерубили проволоку, соединявшую его с пасынком, теперь нам было под силу этот столб перетаскивать.

– А теперь копаем яму, примерно метр в ширину и полтора метра в длину, – скомандовал я, – потом на эту яму положим столб, и загоним на него машину задним ходом, чтобы задний мост с пробитым колесом лежал на столбе, а колесо висело в воздухе.

Лопата была всего одна, поэтому яму копали долго, хотя и периодически менялись, когда очередной копальщик уставал. Хорошо, что кроме водителя были еще два солдата. Пока один копал, остальные с удовольствием слушали пение птиц. Удивительным было еще и то, что было очень светло, ну прямо ленинградская белая ночь. В Перми я такого никак не ожидал. Я взял наш путевой лист и попробовал прочитать то, что там написано, но нет, прочитать было невозможно, но весь водительский инструмент было прекрасно видно. Выкопав яму, мы положили на нее столб, потихоньку загнали на него задним мостом машину, и заменили колесо. В четыре часа утра поехали домой, солнце уже начало подниматься, и стало еще светлее. По дороге домой чуть было не попали в аварию, с трудом удалось разъехаться с двигавшимся навстречу трактором с прицепом, на котором ехала и пела песни пьяная компания, видимо после свадьбы. Тракторист видимо был совершенно пьян, так как трактор выписывал зигзаги по всей ширине трассы. Но, по сравнению с заменой колеса, это уже были мелочи.

Следующий неприятный случай произошел, когда мы всем расчетом возвращались после регламента, из пятого полка. Мы уже выехали на трассу, солнышко через стекло пригревало, и меня начало клонить в сон. Вдруг машину резко повело вправо, еще не поняв, что происходит, я закричал: «Стой!». Визг тормозов, и машина остановилась, сильно наклонившись на правую сторону. Оказывается, водитель тоже задремал за рулем, и чуть не съехал в кювет. Вернее, кювета с канавой, как такового, не было, был уклон с трассы, порядка полутора метров высотой, а дальше шло ровное поле. Машина уже стояла на этом уклоне в очень опасном положении, в любой момент она могла лечь на правый бок. Попытка сдать назад показала, что эта затея бесперспективна, на влажной почве машина зарывалась все глубже, но назад не ехала, причем правые колеса зарывались больше левых, в результате чего крен еще больше увеличился. Двигаться вперед тоже нельзя было, наклон при этом также увеличится, и машина может опрокинуться. Оценив сложившуюся ситуацию, я принял решение подкапывать грунт под передним левым колесом, чтобы уменьшить крен машины, и потихоньку двигаться вперед. Так потихоньку и съехали на поле, а уже потом, поставив машину перпендикулярно трассе, выбрались на нее обратно. Слава богу, все опять обошлось благополучно, никто не пострадал, и машину не перевернули.

В следующую передрягу мы попали из-за неисправности автомашины. В тот раз мы проводили регламент в восьмом полку, это аж за Пермью, порядка 80-ти километров от городка. Регламент не задался с самого начала, спирт, который мне для проведения регламента выдал майор Транин, оказался разведенным. Контакты разъемов, прочищенные этим спиртом, долго не сохли, на них появлялся белый налет, а после установки, обработанных таким образом блоков в аппаратуру, она отказалась работать. Сначала я хотел позвонить Транину и доложить о некачественном спирте, но потом сообразил, что я ничего сейчас не смогу доказать, крайним окажусь я, именно меня обвинят в разбавлении спирта, и я не смогу оправдаться. Я попросил у ЗНШ по связи полка майора Полякова взаймы бутылку спирта, повторно провели чистку спиртом всех разъемов аппаратуры, и аппаратура заработала, никаких сбоев больше не было. В результате проделанной в первый день регламента двойной работы, мы немножко выбились из графика, и в день отъезда закончили регламент только поздно вечером, а ведь зимой темнеет очень быстро. К ужину мы явно опаздывали, и Сережа Ефименко предложил ехать не по трассе через Пермь, а по проселочным дорогам напрямую на поселок Кояново, его земляки рассказывали ему про такую дорогу. Я о такой дороге ничего не знал, но, чтобы не оставлять солдат без ужина, согласился ехать по этой дороге. Дорога действительно оказалась прочищенной и вполне нормальной для проезда. И все было бы прекрасно, если бы не закипел двигатель. Сережа осмотрел двигатель и сказал, что полетел ремень вентилятора, запасного ремня у нас не было, и сколько нам осталось еще ехать, мы также не знали, так как эта дорога была нам незнакомой. Вот это влипли! Зимой, ночью, одни на незнакомой дороге, вокруг ни машин, ни поселков, сплошное поле. Начали передвигаться мелкими перебежками: ждали, пока остынет двигатель, потом ехали, пока вода не закипит, потом опять ждали, пока двигатель остынет, и так далее.

К трем часам ночи мы, все-таки, добрались до татарской деревни Кояново, в которой, где-то жил и наш прапорщик Самоткан. Этот прапорщик в прошлом году отметился своей жестокостью по отношению к жене. На новогодней вечеринке русские жены научили ее, жену татарина, как противостоять грубости мужа. Оказывается, для этого и нужно то было, всего ничего, пожаловаться на мужа в политотдел, что эта бедная женщина и сделала. Начальник политотдела вызвал Самоткана «на ковер» и как следует пропесочил, прапорщик пообещал, что он все исправит, и жена больше жаловаться не будет. Придя домой, он как мог, доходчиво объяснил жене, что не нужно на мужа в политотдел жаловаться, после чего его жена неделю не могла встать с постели, и больше уже никогда не жаловалась, проклиная тех дур, которые ей такое посоветовали.

В деревне свет горел только в сельсовете, куда мы и заехали. Сторож оказался очень добрым мужиком, пустил нас в помещение погреться. С местного телефона я позвонил дежурному по ОЭРГ и попросил привезти нам ремень вентилятора. Хорошо, что этот телефон работал, не зря два года назад я заставил сержанта Фокина так отремонтировать эту линию связи, что отказов на ней больше не было. Моя качественная работа теперь мне же самому и пригодилась. А сторож был к нам так добр, что узнав, что мы голодные, решил сходить домой и принести нам чего ни будь покушать. Сторож ушел, а мы не дождавшись его обратно, улеглись спать прямо на полу в сельсовете. Часа через два пришла его жена, она тоже нам посочувствовала, и тоже захотела нас покормить, но у нее ничего с собой не было, кроме семечек. Она высыпала несколько горстей семечек на стол и ушла, чтобы тоже принести нам что-нибудь покушать. Больше мы ни ее, ни ее мужа не видели. Около семи часов утра, наш автомеханик Валерка Тахтаманов привез нам ремень вентилятора, мы отремонтировали машину, и, к концу завтрака, мои бедные солдаты и сержанты наконец-то попали в столовую, чему были бесконечно рады, хотя бы завтрак от них не ушел.

Помня о разведенном спирте, при выезде на следующий регламент, я предложил майору Транину проверить качество спирта сразу же после того, как я его получил, как говорится не отходя от кассы, то есть от стола Транина. Лицо у майора Транина вытянулось и застыло. Он явно не ждал такой наглости от подчиненного, и некоторое время не мог ничего сказать.

– Как же мы это проверим, – наконец спросил он, – у нас же нет спиртометра.

– А он и не нужен, – успокоил я его.

Я налил немного спирта в алюминиевую крышку реле и поджог его. Когда спирт выгорел, в крышке осталось очень много воды, что я и показал Транину.

– С таким спиртом я на регламент не поеду, – категорически заявил я, – во время прошлого регламента мне пришлось занимать спирт у ЗНШ по связи полка, так как после промывки таким спиртом отказала вся аппаратура полка.

Выезд я задержал на полдня, но получил нормальный спирт. В дальнейшем, необходимости в проверке качества спирта уже не было, после этого нам всегда выдавали уже только качественный спирт.

И последняя история из этой серии. Мы опять проводили регламент в восьмом полку, и в это же время меня поставили в дежурную техническую смену, которая должна была ездить на устранение неисправностей. Это в принципе было невозможно, это был полный абсурд, о чем я и доложил майору Транину.

– Ты только съезди на развод технической смены, а на неисправности будут ездить другие, – успокоил он меня, – не будут же из-за тебя изменять приказ командира дивизии о дежурной технической смене.

Тоже, конечно, не хилое решение, приехать на развод находясь за восемьдесят километров, постоять там полчаса, и вернуться обратно, да я на этой поездке полдня рабочего времени потеряю. А когда потом наверстывать упущенное время, по ночам? Да и выезжать придется не позже шести часов утра, люди останутся без завтрака. Но мое мнение по этому вопросу никого не интересовало.

На следующее утро я поднял расчет в пять часов утра и начали готовиться к выезду. Водитель залил воду в радиатор и прогревал двигатель, я тоже вышел к машине и ужаснулся, темень стояла несусветная, и мела жуткая метель, в десяти шагах ничего не было видно. Ехать в такую погоду было очень опасно, но ехать нужно, приказ есть приказ, его нужно выполнять. И тут видно ангел-хранитель подсказал мне правильное решение.

– Расчет возвращается в казарму, и можете спать до завтрака, – дал я команду, – со мной поедет только сержант Хорьков.

Втроем мы и поехали на развод дежурной смены. Видимость была практически нулевая, фары освещали дорогу только метров на пять впереди, поэтому ехали очень медленно, практически ползли. Не доезжая Перми, внезапно поперек дороги возникла какая-то загородка из досок, водителю пришлось применять экстренное торможение, и вывернуть руль влево, чтобы не врезаться в нее. Под колесами оказался сплошной лед, машину развернуло на 180 градусов и сильно наклонило на левую сторону. Машина несколько секунд постояла на левых колесах, как бы раздумывая, падать, или не падать, а затем, медленно и плавно легла на левый бок в достаточно глубокий, но полный снега кювет. Никакого удара не было, только из кунга послышался какой-то грохот. Я оказался с самого верха, подо мной Хорьков, и под ним водитель. Я открыл дверку и вылез наружу, за мной вылезли остальные. Осмотрелись. Машина лежала в глубоком кювете почти вверх колесами, хорошо, что она еще раз не кувыркнулась. Загородка из досок, на которой была нарисована стрелка, указывающая в левую сторону, и красовалась корявая надпись «Объезд», стояла в метре от вырытой поперек трассы глубокой и широкой траншеи, видимо шла замена каких-то коммуникаций. Я понял, что нам опять повезло, если бы мы влетели в эту яму, мы бы остались без двигателя, а так, можно сказать, отделались легким испугом. Вот только, как теперь машину поднимать из кювета, без крана здесь явно не обойтись, а где его взять? Что делать было не понятно. Остановилась какая-то проезжающая автомашина, посмотрели на нашу беду и сказали, что километра через два располагается автотранспортное предприятие, и у них есть кран, согласились подбросить меня до этого предприятия. На этом предприятии действительно был кран на базе КрАЗа, и крановщик согласился за литр спирта поднять нашу машину. Мы с ним приехали обратно, подвели троса под нашу машину и вытащили ее на трассу, и уже потом поставили ее на колеса. Осмотрев машину, водитель сказал, что почти все нормально, бензин, и вода из радиатора, не вытекли, вытекло только масло из поддона двигателя. Двигатель завелся, и прекрасно работал, но без масла ехать было нельзя.

– А у вас маслом нельзя разжиться? – спросил я крановщика.

– Здесь у меня столько масла нет, – ответил он, – но давай съездим, привезем.

Мы с ним съездили на предприятие и привезли десять литров масла, которое и залили в картер двигателя. За оказанную помощь я отдал ему весь спирт, который у меня был. Уже совсем рассвело, было начало десятого, развод дежурной технической смены уже шел, и ехать туда уже не было смысла. Открыли кунг, чтобы посмотреть, что же там так грохотало. В общем-то в кунге было почти все нормально, поскольку все штатное оборудование было закреплено. Не был закреплен только нештатный аккумулятор для питания радиостанции Р-105М, весом около сорока килограмм, он то, при падении машины, и пошел гулять по кунгу, оставив в стене и крыше кунга проломы – результаты своего путешествия. И опять я понял, что мне крупно повезло, если бы в кунге были люди, то их бы как минимум покалечило. В полк мы приехали уже после десяти часов, и я доложил в ОЭРГ, что из-за метели мы не смогли приехать на развод, так как застряли в сугробе. Сережу Ефименко и Николая Хорькова я попросил никому не рассказывать об этом происшествии, поэтому в ОЭРГ о нем так никогда и не узнали. А для продолжения регламента мне опять пришлось занять бутылку спирта у майора Полякова.