Читать книгу: «Шоумен. Ментовские оборотни», страница 3
Филипп Киркоров примчался так быстро, будто за углом ближайшего дома прятался. Вдруг подкатил диковинный длиннющий белый автомобиль, открылась дверца, и божественный Филипп ступил на пыльный асфальт. Давно уже присматривавшаяся и ничего пока не понимающая толпа любопытных взвыла и прихлынула. Милицейское оцепление не без труда сдерживало истерично визжащих школьниц. Миша Брусникин превратился в статую.
Об участии Филиппа Киркорова в съёмке нашего розыгрыша договаривался Илья Дёмин лично, и за успешное решение задачи нашему администратору можно было при жизни ставить памятник. Потому что прибытие Филиппа на место событий окончательно довершило процесс превращения взрослого человека и без пяти минут мужа в неразумное дитя с признаками замедленного умственного развития. Это я про Мишу Брусникина, разумеется. Вот не приедь сюда Филипп, предположим … Или приедь вместо Филиппа его двойник … В общем, сделай мы хотя бы чуть-чуть, но всё же по-другому … И тогда мы не добились бы такого эффекта. Потому что у Миши в подсознании где-то всё-таки жила бы, копошилась мыслишка, и не мыслишка даже, а просто чувство такое, до конца им самим не понятое – что как-то странно это всё, что на реальную жизнь не похоже совсем, а похоже скорее на бред … Но вот ужасный этот подполковник Байстрюков позвонил Филиппу, и Филипп явился собственной персоной – он был здесь, и его даже можно было потрогать руками, он был реален, как реальна сама жизнь, и всё окружающее вокруг, следовательно, тоже было реальностью.
Подполковник Байстрюков безо всяких церемоний взял Филиппа за рукав и увлёк его за собой, и они медленно шли мимо неподвижной статуи Миши Брусникина и его улыбающейся восторженной улыбкой жены.
– Тут такое дело, Филипп, – говорил подполковник Байстрюков. – Жениться тебе надо.
– Так я вроде как уже, – отвечал озадаченный Филипп, явно удивляясь тому, что товарищ подполковник мог запамятовать.
– Так я не понял, – не понял Байстрюков. – Ты что – женат? Или вроде как?
– Ну, в общем, мне кажется, что я женат, – сказал Филипп, подумав.
– Да?! – очень правдоподобно изумился Байстрюков. – А на ком?
– На Алле, – сказал Филипп. – На Борисовне, в смысле.
– Ты что – серьёзно? – удивился подполковник. – Я-то думал, это фишка у вас такая. Для прироста популярности. На потребу жёлтой прессе, так сказать.
И только слышавший весь этот разговор Миша Брусникин воспрянул было духом, как подполковник Байстрюков его снова огорчил и всяческих надежд лишил начисто.
– Ладно, с Аллой я решу! – сказал подполковник, и по его уверенному виду можно было догадаться, что за ним не заржавеет. – Я тебе жену наш ёл, Филипп. Справная девка. Кровь с молоком. Ещё меня благодарить будешь.
И он эти слова в аккурат тогда произнёс, когда они нос к носу с Клавой очутились. Клава глупо хихикнула и сделала книксен.
– Вот! – сказал подполковник Байстрюков. – Уже и в белом платье. Хоть прям сейчас под венец.
– Нет, ну нельзя же так вот сразу, – капризно произнёс Филипп.
– Именно сразу! – сказал с нажимом Байстрюков.
– Нет, я не хочу, – продолжал капризничать Филипп. – Ну что это такое, в самом деле! Да и Алла …
– А Алла с тобой уже, считай, в разводе, – сказал безжалостный подполковник Байстрюков и посмотрел на собеседника холодным взглядом инквизитора. – Ты забыл, что на гастролях в Сыктывкаре отчебучил?
– А вы откуда знаете?! – дрогнул Филипп.
– У меня работа такая – всё знать. И у тебя теперь два пути. Или ты ведёшь эту красавицу в загс, или я веду тебя к прокурору, – сказал словами киношного героя Байстрюков. – Но к прокурору – это я тебе очень не советую, Филипп. Реальный срок. На зоне тоже можно петь, конечно. В художественной самодеятельности. Но Алла тебе туда передачки возить не будет.
– Почему? – заметно занервничал Филипп.
– У неё ж гастроли, – сказал Байстрюков рассудительно. – Творческий человек себе не принадлежит, он служит искусству. Сам знаешь, где-то не доешь, где-то не доспишь, а культуру в массы нести надо, это святое. Тут не до тебя, ты же понимаешь.
Филипп посмотрел задумчиво на Клаву, как будто взвешивал для себя, что для него ужаснее: тюрьма или семейная жизнь с этой вот девахой. Чтобы он сдуру не выбрал тюрьму, подполковник Байстрюков подсказал вкрадчивым голосом:
– А тут тебе никакой тюремной самодеятельности, Филипп, а сплошная семейная жизнь со всеми её, бляха-муха, прелестями. Пирожки с капустой, водочка по пятницам и совместный просмотр телепередачи «Поле чудес». Поди плохо?
Кажется, Филипп испугался нарисованной картины даже больше, чем тюрьмы, да теперь уж этого не узнать, потому что пребывавший в крайне расстроенных чувствах Миша Брусникин вдруг чему-то сильно удивился и молвил изумлённо:
– А Филипп-то ненастоящий!!!
И снова очень по-киношному получилось.
– Как – ненастоящий?! – поразился подполковник Байстрюков и посмотрел на Мишу Брусникина.
– Как – ненастоящий?! – поразился я и посмотрел на Илью Дёмина.
– Женька! – вскинулся Илья. – Так получилось, ты пойми!
Я захлебнулся воздухом и таращился на монитор, где был, как мне казалось, взаправдашний Киркоров.
– Ну, не сложилось с настоящим, Женька, – бубнил у моего уха Дёмин. – А двойник был чудо как хорош! И экономия опять же, всё-таки тут мы, считай, что за бесплатно …
– Но похож-то как! – сказал я потрясённо.
Это Миша Брусникин, который, в отличие от нас, находился с этим лже-Филиппом буквально нос к носу, что-то подозрительное там в конце концов углядел. А издали – вылитый Киркоров.
– Я не хотел говорить раньше времени, – бубнил Илья. – Думал, что обойдётся. Ты же сам видишь, любо-дорого было смотреть.
– Тут только одна проблема, – сказал я. – Понимаешь, мы Клаве обещали присутствие настоящего Киркорова. Она только ради этого своего Мишку и подставила. Чтобы потом при случае рассказывать о том, что у неё на свадьбе сам Киркоров был. Так что тебе теперь придётся с нею объясняться.
– Ой! – сказал насторожившийся Илья. – Что угодно, Женька, только не это! А ну как осерчает? Мы с ней в разных весовых категориях всё-таки. Ты ведь можешь запросто администратора лишиться, Колодин. Тебе меня не жалко?
* * *
Кого мне было жалко, так это Светлану. Съёмки наши закончились, я отдавал последние распоряжения, прежде чем отбыть восвояси, и тут краем глаза увидел Светлану. Не человек, а тень. И лицо такое серое, будто пеплом обсыпано. Я нагнал её уже возле машины.
– Привет! – сказал я жизнерадостно. – Как тебе сегодняшняя съёмка?
Она посмотрела на меня затравленным взглядом. Значит, делать вид, что всё нормально, не получится.
– Ты всё из-за письма того дурацкого? – сказал я понимающе.
Светка кивнула в ответ.
– Чья-то неумная шутка, – сказал я. – Выбрось из головы.
– Шутка не неумная, а злая, – поправила меня Светлана. – И вообще на шутку это не очень-то похоже.
– Брось! – удивился я её словам. – Покойники не воскресают. И писем не пишут.
– Я не о том. Если мне там было хорошо и всё нравилось, а теперь разонравилось и я боюсь – это ведь уже не шутка. Правильно?
– Но чего же там бояться? – попытался я её приободрить.
Не получилось.
– Жень! Ты никогда не задумывался о том, что взрослые и дети могут видеть вроде бы одно и то же, но воспринимают это «одно и то же» по-разному? Вот я была взрослым человеком, когда покупала тот дом. Мне всё там нравилось. И уединённость эта – потому что взрослому человеку требуется такое приватное пространство, где можно остаться одному. И лес этот сказочный – потому что красиво. И далеко от Москвы – потому что где ты в ближнем Подмосковье так задёшево купишь два гектара леса. А теперь вдруг я из взрослого человека превратилась в ребёнка. Я боюсь этого леса, я боюсь этой глухомани, где в случае чего не докричишься – не услышат. Я боюсь, в конце концов, что из-под елок этих в сумерках вдруг вылезет ужасный дед Бабай …
– Что это за дед такой?
– Это из детства, Женька. Страшный старик, которого я никогда не видела, но которого очень боялась. Дед Бабай приходит к тем детям, которые не слушаются и манную кашу не едят, и …
Светлана запнулась, обнаружив вдруг, что не знает, каким таким ужасным образом поступает страшный старик с непослушными детьми. Да это и не важно, вдруг подумал я, что именно вытворяет тот Бабай. Потому что неосознанный страх страшнее. Неизвестность держит в напряжении сильнее, чем то, что уже стало свершившимся фактом.
– Всё изменилось, Женя, – горько сказала Светлана. – Я боюсь там находиться. Я боюсь туда возвращаться. Мне там страшно.
Я прекрасно понимал, о чём она говорит. День у телевизионщика долгий, и разъезжаемся мы обычно уже ночью. Потом Светлане ещё полтора часа по загородной трассе. И где-то за полночь она приезжает в свой лес. А там такие шутки.
– Писем больше не было? – спросил я.
– Нет! – нервно дёрнула плечом Светлана.
– Может, больше и не будут так шутить? – высказал я предположение.
Светлана судорожно вздохнула. Не очень-то ей в это верилось, похоже.
– Ну, хочешь, сегодня поедем к тебе? – предложил я.
Как-то само собой с языка сорвалось. Просто мне хотелось хоть чем-то ей помочь.
– Да! – с готовностью отозвалась Светлана.
Это выглядело так, как бывает у измученных долгой ноющей болью людей. Уже сил терпеть не остается, и тут им предлагают сделать обезболивающий укол.
– Хотите? – спрашивают.
– Да!!!
А какого можно было ждать ответа от человека, долгое время остававшегося с этой своей болью один на один, и никого вокруг, и все его покинули. Как вдруг нашёлся кто-то, кто вызвался помочь. Пусть не насовсем, а лишь на время облегчить. Ну, хотя бы так. И за это спасибо.
* * *
– Мне никто ничего не говорил про прежнюю хозяйку, – рассказывала Светлана. – Дом этот я покупала через фирму. Владельцем дома была записана фирма, юридическое лицо, а не конкретный человек. Я всё делала через агентство недвижимости. Они проверили бумаги – бумаги в порядке. Заключили договор продажи-покупки. Всё выглядело очень прилично и респектабельно.
Мы со Светланой ехали в её загородный дом, и уже успело стемнеть.
– А что теперь в той сделке кажется тебе таким подозрительным? – пожал я плечами.
– Хозяйку прежнюю убили! Ты же слышал!
– К тебе это какое имеет отношение? – произнёс я мягко и гипнотизирующе. – Ты приобрела собственность. Юридически чистую. С хорошими и правильными документами, в которых юристы ничего подозрительного не нашли, никаких там подводных камней нет. Владей и радуйся! Какие проблемы?
– Этот дом имеет прошлое, Женя. Я про это прошлое знать не знала, а меня кто-то в это прошлое ткнул носом.
– Это просто чья-то злая шутка!
– А если нет?
– Ты всех своих соседей знаешь? – спросил я.
Светлана молча покачала головой.
– А Андрей Михайлович? – вспомнил я про её соседа, чем-то неуловимо похожего на француза. – Мне он показался человеком общительным.
– Он наверняка знает многих.
– Давай его пригласим на ужин, – предложил я. – Может быть, он подскажет, кто тут может так недобро пошутить.
* * *
Они снова пришли парой – Андрей Михайлович и его жена – и были одеты так, будто собирались пойти в театр, да мы нарушили их планы. Мне они всё больше нравились. Скромная незаметность Нины Николаевны и невысокомерное достоинство Андрея Михайловича.
– Как я рад вас видеть, Евгений Иванович! – сказал он мне. – До сих пор не могу поверить в то, что вы появляетесь в нашей глуши!
Про глушь – это он зря, конечно. Хорошо ещё, что Светлана накрывала стол, была увлечена хлопотами по дому и фразу про глушь пропустила мимо ушей.
– Место тут у вас хорошее, – со значением сказал я и красноречиво стрельнул взглядом в сторону Светланы.
Предупреждал своего собеседника о том, что надо бы поосторожнее. Он оказался человеком догадливым и тут же подтвердил с готовностью:
– Да, у нас тут хорошо!
Нина Николаевна тоже посмотрела на Светлану. В её взгляде я угадал сочувствие.
Светлана пригласила нас к столу. Она уже не выглядела такой растревоженно-печальной, какой я обнаружил её сегодня днем. Она была не одна. Страхи её отступили, и она словно вернулась в свою прежнюю жизнь, где не было дурацких писем и где совсем не вспоминалось про этого чёртова деда Бабая. Чему способствовал и вид накрытого стола, между прочим. Отварная парящая картошечка, тефтели под томатным соусом, пестрота салатов, пупырчатые солёные огурчики с прилипшим дубовым листом, оладьи с домашней сметаной, домашние же копчёности с дурманящим ароматом, впитавшимся от горения вишнёвых да грушевых поленец – всё это возбуждало аппетит и приглушало тревоги.
– Я потрясён! – сказал Андрей Михайлович и поцеловал Светлане руку.
Светлана зарделась. Она оживала, и я снова узнавал её прежнюю.
– Позвольте тост в таком случае! – сказал Андрей Михайлович.
Он был значителен и великолепен, как английский лорд.
– Я предлагаю выпить за Светлану, – начал он совсем не оригинально, и я уже готов был в нём разочароваться, но это было только начало, как оказалось. – Выпьем за победителя всепольского конкурса кулинаров!
Я ничего не понял. Светлана, кажется, тоже. А Андрей Михайлович тем временем невозмутимо выпил водку. Его супруга дисциплинированно пригубила следом.
– Я про поляков не поняла, – сказала Светлана.
– А вы выпейте для начала, – мягко посоветовал Андрей Михайлович.
Мы выпили.
– Так вот, про поляков, – сказал Андрей Михайлович. – Я смотрю на всё это великолепие, – обвёл он рукой наш действительно роскошный стол, – и понимаю, что если бы наша многоуважаемая Светлана поехала в Польшу на конкурс кулинаров, ей было бы обеспечено первое место. Гран-при! С большим отрывом от конкурентов! Столько выдумки, и такие рецепты …
– Обычные блюда, ничего сверхъестественного, – с неискренней скромностью домохозяйки произнесла Светлана.
– Как-то, будучи в Варшаве, я зашёл в млечний бар, – вспомнилось Андрею Михайловичу. – Это не молочный бар, как может показаться, а что-то вроде наших столовых самообслуживания. Помните, были такие? Смотрю ассортимент, выбор богатый. И слова во многом знакомы, так что не запутаешься. Вижу, написано: «Супа томатова». Ну, понятно. Томатный суп. Хотя нам это в диковинку, естественно. Что-то экзотическое. Настоящее польское. Дай, думаю, попробую. Попросил. Дают мне тарелку с этим супом …
Андрей Михайлович обвёл нас взглядом.
– Тёплый томатный сок! – сообщил он. – Клянусь! Ни картофелинки! Ни крупинки какой-нибудь! Ни вермишелинки!
– Может, вы что-то напутали? – высказала предположение Светлана. – И вместо супа заказали что-то другое?
– Нет-нет! – отозвался Андрей Михайлович и вновь наполнил наши рюмки. – Давайте-ка мы выпьем, и я вам расскажу про польский борщ. Чтобы вы уже окончательно убедились в том, что вы с вашими кулинарными талантами там точно были бы звездой ресторанного бизнеса.
Он подал нам пример, мы выпили следом за ним. Всё теплее становилась атмосфера за столом. Хорошо сидели. По-домашнему.
– Про борщ, – сказал Андрей Михайлович и промокнул губы вышитой салфеткой. – Опять же Польша, снова млечний бар, куда мы заходим вдвоём с коллегой. А голо-о-о-одные! – сообщил он важную подробность, чтобы дальнейшее было понятнее. – И поэтому понабрали всего много. В том млечном баре окошко такое было. Раздаточное. И пани в белом колпаке выдаёт оплаченные блюда. Ну, прямо как в наших столовых когда-то поварихи. Заглядывает в чек … А у нас длинный такой чек получился – как змея … Заглядывает она в чек и выдаёт нам блюдо за блюдом. Товарищ мой блюда принимает, а я всё на подносе на стол переношу. Весь стол заставил. И тут нам пани говорит – всё, мол, до свидания, кто там следующий. А я точно помню, что мы борщ заказывали. Даже два борща. Нас ведь двое. И я, как могу, этой пани объясняю, что ещё борщ должен быть. Так ведь был, она нам говорит. Не было, клянёмся. Она бы нам, может быть, и не поверила. Мало ли что там эти иностранцы лопочут. Но за нами следом бабулька стояла, полька, из тех блаженненьких старушек, которые во всех делах готовы поучаствовать и что угодно подтвердят. Точно-точно, говорит она, не было борща, я видела. Тут пани в белом колпаке деваться некуда. Ну, не в сговоре же с нами эта польская старушка. И пани, хотя я по лицу и вижу, что сильно сомневается, выдаёт нам борщ. И когда я этот борщ вижу – я понимаю, что он действительно был. Две вот такие кружки, – Андрей Михайлович взял с края стола белую керамическую кружку на четверть литра и поставил её перед нами, – и в них бурого цвета горячая вода. Я-то думал, что компот … Пустой … Без сухофруктов … А это борщ у них такой! Налитая в кружку цветная вода! И вот нам пани две порции таких и выдала!
– Неужто у них вся кухня такая? – удивилась Светлана. – И ничего такого нет, что вам понравилось бы?
– Ну почему же! – внушительно сказал Андрей Михайлович и потянулся к водочной бутылке. – Сейчас мы с вами ещё по одной выпьем, и я вам расскажу про блюдо польской кухни, которое меня, человека, который любит хорошо поесть, приятно удивило …
У него, как я обнаружил, был дар завоёвывать внимание собеседников. Вот я, к примеру, никогда особенно не вникал в тонкости кулинарного искусства. И познания про Польшу у меня были самые никакие. Не Италия как-никак. И не Кения с Танзанией. Скучная, в общем, страна, и туристу совсем неинтересная. А вот Андрею Михайловичу за две минуты удалось меня увлечь, и я действительно с интересом ждал рассказ про блюдо, которое понравилось ему лично и заранее уже нравилось мне.
– За вас, Светлана! – мягко улыбнулся Андрей Михайлович.
Счастливая Светлана ответила ему благодарным взглядом. Андрей Михайлович выпил водку и вкусно закусил её хрустящим огурчиком. На него хотелось смотреть. Сам его вид добавлял интерьеру уюта и какого-то волшебного домашнего тепла, какое не в каждом жилище сыщешь.
Андрей Михайлович промокнул салфеткой губы, и я понял, наконец, кого он мне напоминает. Барина. Не злого. Умного. Хорошего. Добрый барин.
– Так вот, о Польше, – сказал он, будто извиняясь за то, что так надолго завладел нашим вниманием, хотя за это извиняться, право слово, ему было совсем ни к чему. – Я попробовал там блюдо, которое называется «фасолка по-бретонски». Ну, по названию понятно, что там присутствует фасоль. Но какая!
Андрей Михайлович покачал головой и посмотрел в потолок благоговейно.
– Крупная, как слива. И очень вкусная. И всё это перемешано с мясом. Не с кусками мяса, а так, знаете ли, мясо распущено на волокна. И всё это в соусе, такое жиденькое, но не совсем. Оно выглядит как слишком густое первое блюдо. Чрезмерно густая солянка, к примеру. Или же как второе блюдо, куда влили излишек соуса. И этот вкус! Я до сих пор не могу его забыть! И если, прежде чем приступить к фасолке по-бретонски, для начала выпить водочки … Именно нашей водочки, отечественной … потому что польская водка – это особый разговор, я вам сейчас расскажу, что такое «водка польская» …
Я уже было изготовился слушать, как вдруг Светлана голосом негромким, но тоном решительным вдруг произнесла:
– Андрей Михайлович! Извините! А ведь вы соседей наших хорошо, наверное, знаете?
И она этим вопросом будто на бегу рассказчика остановила. Как будто он налетел на какую-то преграду. Я думал, что Светлана размякла и забылась. А она всё так же пребывала в напряжении, как оказалось, и только ждала удобного случая, чтобы перейти к интересующей её теме. Не дождалась и безо всякой подготовки спросила, не дав рассказчику фразу до конца произнести.
– Каких соседей? – посмотрел Андрей Михайлович озадаченно.
– Тех, что поблизости живут, – сказала Светлана, и я видел, как она нервно теребит салфетку. – Вы то письмо помните?.. Ну, которое … Тогда …
– Что – ещё одно прислали? – приподнял бровь Андрей Михайлович, будто удивляясь настырности покойницы.
– Нет. Но мне и одного письма достаточно, – невесело улыбнулась Светлана. – Мы вот с Женей приехали, – кивнула она в мою сторону, – чтобы поговорить с вами о наших соседях.
Кажется, Андрея Михайловича перспектива обсуждения отсутствующих здесь соседей совсем не вдохновляла. Потому что такие разговоры обычно называют сплетнями, а сплетничать благородному Андрею Михайловичу было не к лицу. Светлана тоже, наверное, обнаружила всю щекотливость ситуации и постаралась сгладить произведённый эффект.
– Я тут дом купила, даже не поинтересовавшись особо, что за публика вокруг, – сказала Светлана, будто извиняясь. – Услышала, что приличные люди, и на этом успокоилась. А теперь даже не могу сказать, кто за забором рядом тут живёт.
– Хотя бы ближайшие соседи, – подключился я к разговору, чтобы поддержать разволновавшуюся Светлану.
Андрей Михайлович сказал неуверенно:
– Здесь люди контактов друг с другом не поддерживают. Не многоквартирный дом всё-таки, вы поймите. Тут можно жить и месяцами своих соседей не видеть. Ну, по крайней мере, нос к носу не сталкиваться.
– Но иногда случается, – подсказал я. – У вас тут целый населённый пункт. И наверняка приходится иногда собираться и сообща решать какие-то вопросы жизни вашего поселка. Что-то вроде собраний. Бывают ведь?
Честное слово, я всё это наугад сказал. И попал в точку.
– Бывают, – согласился Андрей Михайлович.
– И вы своих соседей по участку видели, – подсказал я ему добрым голосом следователя, видящего своего собеседника насквозь.
И снова Андрей Михайлович не решился мне перечить.
– Видели, конечно, – не очень охотно признался он. – Издалека. Без особых контактов …
– Так кто тут со Светланой соседствует? – подбодрил я его. – Одних соседей я даже видел. Вы – с одной стороны от Светланы. А они – с другой. Мама с дочкой.
– Да, там целая семья, – кивнул Андрей Михайлович. – У них ещё сын, он где-то учится, по-моему. Я думаю, что он студент. А глава семьи у них – серьёзный человек. Такой основательный, и видно, что крепко на земле стоит, – уважительно сказал Андрей Михайлович.
– Бизнесмен? – уточнил я.
– М-м, может быть, – не очень уверенно сказал Андрей Михайлович.
– Но не бандит, надеюсь? – вздохнула Светлана.
– Нет-нет, он производит впечатление очень приятное. Какая-то основательность в нём чувствуется. Семья за ним как за каменной стеной, я думаю.
– В его семействе могут быть шутники? – спросил я.
– Вы про то, что кто-то из его семьи написал это глупое письмо? О нет! Это невозможно! Сам он очень серьёзный человек. Я не удивлюсь, если когда-нибудь узнаю, что он никакой не бизнесмен, а прокурорский работник, предположим. Есть в нём строгость какая-то. Нет, такой шутить не станет. И дети его – тоже вряд ли. У такого отца не забалуешь. Сына своего он вообще в строгости держит, как мне кажется. А дочь и вовсе не способна на такое. И маленькая она, и …
Андрей Михайлович замялся, пытаясь подобрать нужные слова, и я пришёл ему на помощь. Я ведь видел ту девочку.
– Она больна, как мне кажется.
– Да, – подтвердил Андрей Михайлович, и было видно, как ему ребенка жаль. – Ну и мать … – продолжил он после паузы. – Ей при больном ребёнке, как вы понимаете, совсем не до шуток. Так что на ту семью я бы не грешил.
– Хорошо, но есть ещё соседи, – сказал я. – Вот там, в той стороне, – я указал рукой направление, – кто живет?
– Там семейная пара …
Мне показалось, будто мой собеседник расстроился, и почти сразу я получил подтверждение собственной догадки.
– Но я бы не хотел их обсуждать и давать характеристики, – продолжал Андрей Михайлович. – Потому что у нас с ними даже как-то был конфликт, и я здесь могу быть пристрастен.
– Они – конфликтные люди? – насторожился я.
– Этого я не могу знать.
– Но вы же сказали – конфликт.
– Это был всего один случай. А по одному случаю никак судить нельзя.
– Вы всё-таки расскажите, – попросил я.
– Обычная бытовая ссора, ничего особенного, – неохотно сказал Андрей Михайлович. – У нас тогда ещё не были разграничены участки. То есть границы были проведены, но заборы ещё не стояли. И вот эти люди, о которых я рассказываю, расчищали свой участок от сухостоя и весь этот деревянный мусор снесли к нам на участок. Не они сами, разумеется, а рабочие, которые у них работали. Я решил было, что рабочие сделали это по собственной инициативе, и отправился к хозяевам того участка. И у нас состоялся крайне неприятный разговор на повышенных тонах.
Я ни за что не поверю, что милейший Андрей Михайлович способен разговаривать с кем-то на повышенных тонах, и поэтому без труда распознал, как должна была звучать его последняя фраза, будь он человеком менее культурным. Он хотел сказать, что на него наорали и послали куда подальше.
– Извините, но мне бы не хотелось обсуждать ни ту историю, ни этих людей, – виновато посмотрел на меня Андрей Михайлович.
И я обнаружил, что домашняя атмосфера, до недавних пор витавшая над столом, уже куда-то испарилась. Мы ещё продолжали нашу позднюю трапезу, но уже не было ни прежней душевности, ни былого веселья, и Андрей Михайлович так и не поведал нам об особенностях польской водки, и очень скоро супруги-соседи засобирались восвояси. Мы со Светланой вызвались их проводить. Решили идти напрямик, через лес, чтобы не делать крюк. Было совсем темно, и Светлана принесла пару фонарей. Один фонарь взял я, второй достался Андрею Михайловичу, мы с Ниной Николаевной пошли вперёд, Андрей Михайлович шёл со Светланой где-то сзади. И могло никогда больше не представиться такого удобного случая, чтобы расспросить соседку о том, о чём я ни за что не решился бы заговорить в присутствии Светланы.
– Нина Николаевна, – сказал я негромко. – А вы знали прежнюю хозяйку этого дома?
– Веронику? – уточнила женщина, и я почувствовал, как она ещё крепче сжала мою руку. – Знала, да.
Я слышал, как она судорожно вздохнула в темноте.
– Её убийцу так и не нашли, – сказал я. – Но разговоры ведь, наверное, ходили.
– О чём?
– О том, кто мог это сделать. Наверняка мотивы убийства обсуждали. Тем более что убили её не где-то в Москве или в другом каком месте, а прямо здесь.
Хорошо ещё, что не в самом доме, подумал я, но не сказал вслух. Потому что, если бы всё случилось в доме, Светка никогда больше не переступила бы через порог ужасного жилища – сразу, как только узнала бы об этом.
– Обсуждали, конечно, – сказала Нина Николаевна. – Но ни до чего не договорились, кроме глупостей. Так всегда бывает, когда никто ничего не знает.
– А что за глупости? – проявил я интерес.
– Ой, Женя, ну вам-то это зачем? – попеняла мне собеседница, и в её голосе явственно слышался упрёк, будто я разочаровал её своими глупыми расспросами.
– Здесь жила женщина, – сказал я. – Её убили. Убийцу так и не нашли. А теперь эта убитая женщина пишет письма Светлане, которая мне и коллега, и друг одновременно. Я хочу знать, как это всё связано и чем оно может аукнуться Светлане.
– Но вы, надеюсь, не верите в то, что письмо написала Вероника?
– Конечно, не верю. Но этот, с позволения сказать, «шутник», который прислал письмо, запросто может быть связан с убийцей или убийцами … Или даже он и есть убийца …
– Вы это серьёзно? – не поверила Нина Николаевна.
– Не знаю, – не стал я морочить ей голову. – Вся эта история, может быть, выеденного яйца не стоит. Но кто знает – возможно, и у Вероники всё начиналось с каких-то странных историй и непонятных шуток. Так что там за глупости, которые со смертью Вероники связаны? – вернулся я к интересующему меня вопросу.
– Вы знаете, где обнаружили тело бедняжки?
– Нет.
– В старом графском пруду.
– Так тут и пруд есть? Да еще графский? – удивился я.
– Я там была лишь однажды, и мне показалось, что это всего-навсего большая заросшая лужа, – невесело засмеялась Нина Николаевна. – Но здесь говорят, что это бывший графский пруд. Может быть, так оно и есть. Я не знаю.
Впереди между деревьями я уже видел горящий у соседского дома фонарь.
– Веронику нашли в пруду, – сказал я. – И как же это все объяснила общественность?
– Вы слышали про старую графиню?
– Ну да, – сказал я вполне беспечно. – Мне Светлана рассказывала о том, что где-то здесь давным-давно было имение старой графини. Кажется, её фамилия Воронцова. Ну так и что?
– А вы слышали местную легенду про старую графиню? Про то, что она здесь ходит по ночам, а особенно часто её видят там, у пруда?
– Когда видят? – спросил я глупо. – Сейчас видят? В наше время?
– Да.
– Но это же глупости!
– Вот и я говорю, что глупости, – согласилась со мной Нина Николаевна.
В моей голове случился такой шурум-бурум, что понадобилось время на то, чтобы хоть как-то привести в порядок разбежавшиеся мысли.
– Хорошо, пускай тут бродят призраки, – пробормотал я. – Но при чём здесь Вероника?
– Говорили, что там, на пруду, графиня появляется по ночам в белом платье …
Ещё бы! Все призраки по ночам одеты в белое. Про это каждый школьник знает.
– И Вероника, когда её нашли, была одета в платье старой графини, – завершила фразу Нина Николаевна.
– Кто это сказал? Кто здесь может знать, как двести лет назад одевалась старая графиня?
– Я не знаю, Женя. Но так говорят.
Мы уже стояли у порога дома Нины Николаевны. И Андрей Михайлович со Светланой нас нагнали. Больше ни о чём расспрашивать свою собеседницу я не посмел – при Светлане. Мы распрощались с соседями и отправились восвояси.
* * *
Я принёс дров и растопил печь. Мне нравилось, что здесь печь, а не камин, как в большинстве новопостроенных подмосковных коттеджей. На камины я уже насмотрелся. А печь – это будто из старой жизни.
Светлана загрузила грязную посуду в посудомоечную машину и присоединилась ко мне. Мы сидели на брошенной на пол шкуре неведомого мне зверя и смотрели на огонь.
– Хорошо сегодня, – сказала Светлана.
Я понял, что это связано со мной. Она не одна сегодня, и ей не так страшно – вот что она хотела сказать. И я захотел её приободрить.
– А мне вообще здесь нравится, – сказал я. – И когда у тебя все эти страхи пройдут …
– Они не пройдут, Женька, – оборвала меня Светлана и прижалась ко мне, как будто ей было зябко. – Это уже навсегда. Мне здесь всегда будет нехорошо.
Я демонстративно её не услышал.
– Завтра пойду к твоим соседям, – объявил я. – К тем, которые свалили мусор на участок Андрея Михайловича …
– Ты думаешь, что это они письмо подбросили?
– Совсем необязательно. Подшутить могли не только ближайшие соседи, но и те, кто через пять участков от тебя живёт. Или даже кто-то из тех, кто не местный. В гости приезжал, допустим. А с этих соседей-грубиянов я начну, потому что надо же с кого-то начинать. Может, кто-то что-то и подскажет.
– Возьми меня замуж, Колодин, – вдруг сказала Светка. – Я тебе носки буду стирать. Рубашки твои. Ещё буду супы тебе варить.
– Э-э, как тебя расколбасило! – обнаружил я. – Плохо дело, малыш. Совсем с салазок съехала.
– Мне страшно, – честно призналась Светка.
