Читать книгу: «Нет другой двери… О Гоголе и не только», страница 4
Народные приметы
Наряду с пословицами и поговорками важную смысловую роль в поэме выполняют народные приметы. Во второй главе Чичиков отправляется из города по своему «делу» к окрестным помещикам. Первый, кто встречается на его пути, – это поп. «С громом выехала бричка из-под ворот гостиницы на улицу. Проходивший поп снял шляпу…» (Заметим в скобках, что в ХIХ столетии слово «поп» (от греч. παπάς – православный священник, иерей) не имело того уничижительного оттенка, который появился в советскую эпоху.)
По народному поверью встреча с попом предвещает недоброе. В Толковом словаре Даля читаем: «Встретил попа – не хорош выход», «Поп, монах дорогу перешел», «Поп <…> – дурная встреча». Примета эта одна из самых древних. Упоминание о ней можно найти в русских летописях. Так, в «Повести временных лет», в записи под 1068 годом, летописец упрекает христиан в том, что они верят в языческие приметы: «Аще бо кто усрящеть черноризца, то взъвращается <…> то не поганьскы ли се есть?» («Ведь если кто встретит черноризца, то возвращается <…> разве это не по-язычески?»)29
Широко известен эпизод из биографии А. С. Пушкина, как он в декабре 1825 года решился было ехать в Петербург, но, встретив в воротах священника, который шел проститься с отъезжающим барином, решил остаться в деревне. О возможных последствиях своей несостоявшейся поездки поэт рассказывал друзьям: «Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтоб не огласился слишком скоро мой приезд, и, следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом; вероятно, я <…> попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!» 30
На память приходит и вопрос попа семи странникам-правдоискателям в поэме А. Н. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»:
Встрече с попом Чичиков не придал никакого значения. Но автор поэмы знает больше, чем его герой: Павлу Ивановичу не будет удачи в его предприятии.
В заключительной, одиннадцатой главе вынужденный бежать из города Чичиков снова выезжает из ворот гостиницы. И встречает на этот раз на своем пути погребальную процессию (хоронили прокурора). Эту встречу замечает уже и сам герой и истолковывает ее как доброе предзнаменование: «Это, однако ж, хорошо, что встретились похороны; говорят, значит счастие, если встретишь покойника». Действительно, в Толковом словаре Даля находим: «Покойника встретить – к счастью».
Счастье, однако, можно понимать по-разному. Чичиков сам скупает мертвых и потому встречу с покойником расценивает как предсказание удачи в «деле». По-иному понимает счастье своего героя автор. Встреча со смертью, по мысли Гоголя, должна напомнить человеку о его бренности, заставить строже взглянуть на самого себя, подумать о своей собственной душе. Узнав о смерти сестры Марии, Гоголь писал матери и сестрам Анне, Елизавете и Ольге 12 июня (н. ст.) 1844 года из Франкфурта-на-Майне: «Счастлив еще бывает тот, которому Бог пошлет какое-нибудь страшное несчастие, и несчастием заставит пробудиться и оглянуться на себя». В другом письме, объясняя причины, побудившие его напечатать «Завещание» в книге «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь наставлял мать и сестер: «…оно нужно затем, чтобы напомнить многим о смерти, – о которой редко кто помышляет из живущих. <…> Если бы вы истинно и так, как следует, были наставлены в христианстве, то вы бы все до единой знали, что память смертная – это первая вещь, которую человек должен ежеминутно носить в мыслях своих. В Священном Писании сказано, что тот, кто помнит ежеминутно конец свой, никогда не согрешит. <…> По тех пор, покуда человек не сроднится с мыслью о смерти и не сделает ее как бы завтра его ожидающею, он никогда не станет жить так, как следует, и все будет откладывать от дня до дня на будущее время» (из письма к М. И. Гоголь от 25 января (н. ст.) 1847 года).
Гоголь много размышлял о том, каким образом внушить человеку мысль о значении жизни и смерти, чтобы смерть не поражала его как бы внезапно, неподготовленного. «Хотелось бы живо, в живых примерах, показать темной моей братии, живущей в мире, играющей жизнию, как игрушкой, что жизнь – не игрушка», – писал он незадолго до смерти (в конце апреля 1850 года) своему духовному отцу ржевскому протоиерею Матфею Константиновскому.
Неожиданную, как бы случайную смерть прокурора («…стал думать, думать и вдруг, как говорится, ни с того ни с другого умер») автор сопровождает размышлениями о тайне жизни и смерти, смысле человеческого бытия: «А между тем появленье смерти так же было страшно в малом, как страшно оно и в великом человеке: тот, кто еще не так давно ходил, двигался, играл в вист, подписывал разные бумаги и был так часто виден между чиновников с своими густыми бровями и мигающим глазом, теперь лежал на столе, левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем покойник спрашивал, зачем он умер или зачем жил, об этом один Бог ведает».
Из персонажей поэмы один только Чичиков оказывается способен постичь страшную правду о прокуроре: «Вот, прокурор! жил, жил, а потом и умер! И вот напечатают в газетах, что скончался, к прискорбию подчиненных и всего человечества, почтенный гражданин, редкий отец, примерный супруг, и много напишут всякой всячины; прибавят, пожалуй, что был сопровождаем плачем вдов и сирот; а ведь если разобрать хорошенько дело, так на поверку у тебя всего только и было, что густые брови».
Реакция Чичикова на смерть прокурора близка авторской, хотя и не тождественна ей. Дело за малым: герой, так решительно (и нередко справедливо) судящий о других, ни в коей мере не относит сказанного к самому себе. Подобно другим персонажам поэмы «мудр, умен и толков он бывает во всем, что касается других, а не себя». Однако не случайно именно ему Гоголь позволяет постигнуть то, что скрыто от других героев. Александр Матвеевич Бухарев (в монашестве архимандрит Феодор), один из проницательных читателей Гоголя и автор книги о нем, заметил по поводу чичиковской эпитафии прокурору: «Один только Павел Иванович и мог проникнуть во всю глубину этой ужасной истины, от которой задрожит иной всем существом своим…» 32
Прозреть истину Чичиков способен лишь в том случае, когда привычный ход его жизни нарушен и ему грозит беда, когда волею обстоятельств он оказывается в критической ситуации. Стоило ему «оборваться» на балу у губернатора, как он весьма здраво и основательно рассуждает о балах вообще. «Чтоб вас черт побрал всех, кто выдумал эти балы! – говорил он в сердцах. – Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы! <…> Кричат: “Бал, бал, веселость!” – просто дрянь бал, не в русском духе, не в русской натуре; черт знает что такое: взрослый, совершеннолетний вдруг выскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и давай месить ногами. Иной даже, стоя в паре, переговаривает с другим об важном деле, а ногами в то же время, как козленок, вензеля направо и налево…» и так далее. Герой, однако, опять-таки не относит сказанного к самому себе. Совсем недавно он вовсе не считал бал пустым делом и готовился к нему с завидной тщательностью.
Размышляя о судьбе Чичикова, А. М. Бухарев пишет: «…Многое должен еще пройти этот герой, многое должно совершиться в его духе и во внешних его обстоятельствах. Нужно по крайней мере, чтобы оживляющий луч счастия пал в его душу не иначе, как во время страшной темноты, беды и горя его…»
Итак, встретившиеся при выезде из города на пути Чичикова похороны предсказывают ему счастье. Герой не догадывается, в чем заключается его счастье, для него оно – удача в предприятии. Иной смысл вкладывает в эту примету автор. Счастье Чичикова – это будущее его возрождение через полный крах предприятия, счастье спасения заблудшей души. Этой идее соответствует и светлый, мажорный финал первого тома: гимн Руси-тройке, которая «мчится вся вдохновенная Богом!..» и которой дают дорогу другие народы и государства.
Идея города
Идею «Мертвых душ» отчасти помогают раскрыть черновые заметки Гоголя к первому тому, в которых намечен символический образ города. «Идея города. Возникшая до высшей степени Пустота. Пустословие. Сплетни, перешедшие пределы, как все это возникло из безделья и приняло выражение смешного в высшей степени». И далее: «Как пустота и бессильная праздность жизни сменяются мутною, ничего не говорящею смертью. Как это страшное событие совершается бессмысленно.
Не трогаются. Смерть поражает нетрогающийся мир. – И еще сильнее между тем должна представиться читателю Мертвая бесчувственность жизни». И как итог: «Весь Город со всем вихрем сплетней – преобразование33 бездельности жизни всего человечества в массе. <…> Как низвести все мира безделья во всех род<ах> до сходства с городским бездельем? и как городское безделье возвести до преобразования безделья мира?»
Гоголевские заметки не датированы34. В основном они касаются второй, городской части первого тома, однако в конце их намечается переход ко второму. («Противоположное ему преобразование во II <части>, занятой разорванным бездельем».)
Ключевая идея заметок – мысль о «городском безделье», прообразующем, то есть символизирующем, «бездельность жизни всего человечества в массе». «Безделье» – это не просто пребывание без дела, в праздности: в мире Гоголя можно быть очень деятельным и в то же время не заниматься делом. Иными словами, это деятельность, лишенная внутреннего, духовного содержания. В этом смысле вся жизнь неутомимо деятельного Чичикова есть лишь иллюзия деятельности.
Так или иначе печатью «безделья» отмечены и другие герои «Мертвых душ». Приведем лишь один пример. «Ноздрев был занят важным делом; целые четыре дня уже не выходил он из комнаты, не впускал никого и получал обед в окошко, – словом, даже исхудал и позеленел. Дело требовало большой внимательности: оно состояло в подбирании из нескольких десятков дюжин карт одной талии, но самой меткой, на которую можно было бы понадеяться, как на вернейшего друга. Работы оставалось еще, по крайней мере, на две недели…»
Понятие «безделья» наполнено у Гоголя глубоким философским содержанием, несет в себе огромный заряд смысла и обобщения. «Бездельность жизни» – отличительная черта не только отдельных героев поэмы, но и всего города в массе. Сколько толков и мнений чиновников о «мужике» Чичикова: гадали, «как искоренить буйный дух, обуревавший крестьян Чичикова» и так далее и тому подобное. Если не знать, что является предметом обсуждения, может показаться, что чиновники о деле спорят. Но «мужика»-то и нет. «Ведь предмет просто: фу-фу», как говорит сам Чичиков. Город взбудоражен, живет деятельной, насыщенной жизнью, но внутри всего этого – страшная пустота (аналогичная ситуация в «Ревизоре»).
«Бездельность» или «пустота» жизни, по Гоголю, – это не только особенность героев «Мертвых душ», но универсальное состояние, в котором находится «все человечество в массе». Из-за этого люди, по большей части, в своем бытии не могут найти правильной дороги.
На пути к постижению России
Гигантский замысел соответствовал необъятности темы, положенной в его основу. Тема эта – познание всей России. Начиная работать над вторым томом, Гоголь (живший тогда за границей) обращается к друзьям с неустанными просьбами присылать ему материалы и книги по истории, географии, фольклору, этнографии, статистике России, русские летописи, и в особенности «воспоминания о тех характерах и лицах, с которыми случилось кому встретиться на веку, изображения тех случаев, где пахнет Русью».
В это же время он задумывает книгу о географии России. Примечательно, что во втором томе поэмы эти гоголевские штудии в ироническом преломлении отозвались в сочинении, которое пишет Тентетников, – оно «долженствовало обнять всю Россию со всех точек – с гражданской, политической, религиозной, философической, разрешить затруднительные задачи и вопросы, заданные ей временем, и определить ясно ее великую будущность – словом, большого объема».
В письмах 1840-х годов Гоголь настойчиво проводит мысль, что для продолжения поэмы и достижения ее главной цели необходимо конкретное изучение русского быта, экономики, обычаев – и самим автором, и всеми окружающими: «Велико незнанье России посреди России».
Но главный путь к постижению России – познание природы русского человека. Каков же, по Гоголю, путь этого познания? «…Я видел ясно, как дважды два четыре, – писал он в «Авторской исповеди», – что прежде, покамест не определю себе самому определительно, ясно высокое и низкое русской природы нашей, достоинства и недостатки наши, мне нельзя приступить; а чтобы определить себе русскую природу, следует узнать получше природу человека вообще и душу человека вообще…» Но познание «души человека вообще» оказывается невозможным без познания самого себя. Как писал Гоголь графу Александру Петровичу Толстому, «найди только прежде ключ к своей собственной душе, когда же найдешь, тогда этим же ключом отопрешь души всех». Анализ своей собственной души привел Гоголя к убеждению, что «говорить и писать о высших чувствах и движеньях человека нельзя по воображенью: нужно заключить в себе самом хотя небольшую крупицу этого, словом – нужно сделаться лучшим».
Таков путь, который предстоит преодолеть Гоголю в ходе осуществления своего замысла: познание России через русский национальный характер, человеческую душу вообще и свою собственную в частности. Так работа над «Мертвыми душами» стала для Гоголя его «душевным делом».
По Гоголю, национальный характер не есть нечто раз и навсегда данное, неподвижное. Имея некоторые вечные, «субстанциальные» черты, он формируется и видоизменяется под влиянием определенных географических и исторических условий. «Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму, – говорил Гоголь, – еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя все, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней». И потому главная задача – для художника национального масштаба, каким был Гоголь, – показать все «достоинства и недостатки наши», чтобы воспитать первые и избавиться от вторых.
Да и сама Россия мыслится Гоголем тоже в развитии, как и национальный характер. Мотив движения, дороги, пути пронизывает всю поэму. Действие развивается по мере путешествия Чичикова. «Пушкин находил, что сюжет “Мертвых душ” хорош для меня тем, – вспоминал Гоголь, – что дает полную свободу изъездить вместе с героем всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров».
Дорога в поэме предстает прежде всего в своем прямом, реальном значении – это проселки, по которым колесит чичиковская бричка, – то ухабы, то пыль, то непролазная грязь. Огромны пространства России, здесь можно и заблудиться: Чичиков ехал к Собакевичу, попал к Коробочке, «дороги расползались во все стороны, как пойманные раки…» В знаменитом лирическом отступлении одиннадцатой главы эта дорога с несущейся бричкой неприметно превращается в фантастический путь, по которому летит Русь среди других народов и государств. Неисповедимые пути русской истории («Русь, куда ж несешься ты, дай ответ? Не дает ответа») пересекаются с путями мирового развития: «Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины…» Кажется, что это те самые дороги, по которым плутает Чичиков. Символично, что из захолустья Коробочки Чичикова выводит на дорогу неграмотная девчонка Пелагея (есть здесь и определенная перекличка с «Капитанской дочкой» Пушкина), не знающая, где право, где лево. Так и конец пути, и его цель неведомы самой России, движущейся неизвестно куда по какому-то наитию («мчится вся вдохновенная Богом!..»).
В образе дороги воплощен и житейский путь Чичикова («но при всем том трудна была его дорога…»), и творческий путь автора: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями…» Но самое главное – дорога прообразует собой путь духовного восхождения героев, всего человечества и самого автора. Один из любимейших символических образов Гоголя – образ лестницы (по-церковнославянски – «лествица»), имеющий богатейшую мировую традицию. Лестница – это, собственно говоря, дорога вверх. В «Мертвых душах» она предстает в виде символической лестницы, ведущей человеческую душу к совершенству.
Итак, в движении, развитии находится не только Россия, но и сам автор. Судьба его неразрывно связывается с судьбой поэмы и судьбой страны. «Мертвые души» должны были разрешить загадку исторического предназначения России и загадку жизни их автора. Отсюда – эта немыслимая творческая дерзость в патетическом обращении Гоголя к России: «Русь! чего же ты хочешь от меня? какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?..» Эти слова в свое время вызвали немало нареканий на автора. Но прав был Н. Г. Чернышевский, который утверждал:
«Он имел полное право сказать это <…> Давно уже не было в мире писателя, который был бы так важен для своего народа, как Гоголь для России» 35.
Смысл названия
Гоголь любил повторять, что не будут живы его образы, если каждый читатель не почувствует, что они взяты «из того же тела, из которого и мы». Это свойство гоголевских образов – некую «узнаваемость», близость душе каждого из нас – отмечали уже современники писателя.
«Не все ли мы после юности, так или иначе, ведем одну из жизней гоголевских героев? – записал в дневнике А. И. Герцен 29 июля 1842 года. – Один остается при маниловской тупой мечтательности, другой – буйствует a la Nosdreff, третий – Плюшкин…»36 «Каждый из нас, – говорил В. Г. Белинский, – какой бы он ни был хороший человек, если вникнет в себя с тем беспристрастием, с каким вникает в других, – то непременно найдет в себе, в большей или меньшей степени, многие из элементов многих героев Гоголя» 37.
Как ни странно, у Герцена и Белинского духовный подход к проблеме: в православной аскетике есть понятие присутствия любого греха в человеке; если он обратится к своей душе, то увидит все… и среди всего – нечто преобладающее. Общепризнано, что определяющей чертой гоголевских типов является пошлость. Но что такое пошлость? В старом, первоначальном значении, ныне уже утраченном, пошлый – обыкновенный, заурядный, ничем не примечательный. В начале шестой главы «Мертвых душ» Гоголь употребляет это слово именно в таком значении. Автор говорит, что прежде, в лета его юности, ему случалось подъезжать к какому-нибудь новому месту и оно представало перед ним своею «не пошлою наружностью».
По словам Гоголя, главное свойство его таланта определил Пушкин: «Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни, уметь очертить в такой силе пошлость пошлого человека, чтобы вся та мелочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно в глаза всем». В. Г. Белинский оспорил пушкинское определение «дара» Гоголя. Особенность таланта Гоголя, утверждал критик, «состоит не в исключительном только даре живописать ярко пошлость жизни, а проникать в полноту и реальность явлений жизни.<…> Ему дался не пошлый человек, а человек вообще, как он есть, не украшенный и не идеализированный».
Однако чем же тогда пошлый человек отличается от не пошлого? Тот же Белинский писал, что «порядочный человек не тем отличается от пошлого, чтобы он был вовсе чужд всякой пошлости, а тем, что видит и знает, что в нем есть пошлого, тогда как пошлый человек и не подозревает этого в отношении к себе; напротив, ему-то и кажется больше всех, что он истинное совершенство». Пошлость у Гоголя – это печать духовного убожества, которое можно найти в каждом человеке. Герои Гоголя пошлы, так как они мертвы духовно. Поэтому своеобразным ключом к смыслу поэмы является ее название.
Прежде всего оно имеет буквальное значение, связанное с сюжетом. Мертвые души – это «товар», который покупает Чичиков, а именно души умерших крестьян, которые по ревизским сказкам 38 числятся живыми.
Недаром Коробочка жалуется Чичикову: «Народ мертвый, а плати как за живого». Гоголь вкладывает в уста Чичикова и других героев поэмы по отношению к приобретенным душам слово «мертвые» вместо принятого в официальных документах «убылые». В этой связи М. П. Погодин писал ему 6 мая 1847 года: «“Мертвых душ” – в русском языке нет. Есть души ревизские, приписные, убылые, прибылые». Гоголь хотел придать этими словами особенный смысл не только афере Чичикова, но и всему произведению.
Гораздо важнее буквального – иносказательный, метафорический смысл названия поэмы. Мертвые души – это помещики и чиновники, сам Чичиков. Этот смысл был очевиден уже для первых читателей Гоголя. Так, А. И. Герцен записал в дневнике в июле 1842 года: «…не ревизские – мертвые души, а все эти Ноздревы, Маниловы и tutti quanti39 – вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу».
Но есть в названии книги и глубокий духовный смысл. Он раскрыт Гоголем в предсмертной записи: «Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом…» По Гоголю, души его героев не вовсе умерли. В них, как и в каждом человеке, таится подлинная жизнь – образ Божий, а вместе с тем и надежда на возрождение. О том, что такое жизнь и смерть души, говорит один из великих учителей Церкви, преподобный Симеон Новый Богослов: «Христос приходит, и пришествием Своим воскрешает мертвую душу, и дает ей жизнь, и дарует благодать видеть, как Он Сам воскресает в ней и ее воскрешает. Таков закон новой жизни о Христе Иисусе, что Христос Господь благодатию Святаго Духа приходит к нам и воскрешает умерщвленные души наши, и дает им жизнь, и дарует очи видеть Его Самого, бессмертного и нетленного, живущим в нас. Прежде же чем душа соединится с Богом, прежде чем узрит, познает и восчувствует, что воистину соединена с Ним, – она бывает совсем мертва, слепа, бесчувственна; но при всем том, что мертва, все же по естеству своему бессмертна» 40.
В Толковом словаре Владимира Даля одно из значений слова мертвый – «человек невозрожденный, недуховный, плотской или чувственный». Это значение близко к тому, в котором употребляет данное слово и Гоголь. Например, Манилов ведет жизнь исключительно материальную (плотскую, чувственную), поэтому настоящей жизни (то есть духовной) в нем нет: он мертв, как и другие помещики, как и сам Чичиков.
Выражению «мертвые души» именно Гоголь придал тот специфический смысл, в котором мы употребляем его и сегодня. Однако писатель шел здесь от евангельской традиции, к которой и восходит понимание мертвой души как духовно умершей. Гоголевский замысел созвучен христианскому нравственному закону, сформулированному святым апостолом Павлом: «Как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут» (1 Кор. 15, 22). С этим связана и главная идея «Мертвых душ» – идея духовного воскресения падшего человека. Ее должен был воплотить в первую очередь главный герой поэмы. «И, может быть, в сем же самом Чичикове <…> заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека пред мудростью небес»41, – предсказывает автор грядущее возрождение своего героя, то есть оживление его души.
Есть основания полагать, что намек на предстоящее нравственное перерождение Павла Ивановича Чичикова содержится уже в самом его имени. В мировоззренческих представлениях Гоголя послания святого апостола Павла, который «всех наставляет и выводит на прямую дорогу» (из письма Гоголя к сестре Ольге Васильевне от 20 января (н. ст.) 1847 года), занимают исключительно важное место. Как известно, апостол Павел был одним из гонителей Христа, а потом стал распространителем христианства по всему миру 42.
Было бы, однако, неверным думать, что в последующих томах Гоголь намеревался сделать Чичикова «добродетельным человеком». Гоголевские высказывания на этот счет, как и уцелевшие главы второго тома, не дают оснований для такого заключения. А. М. Бухарев, не раз беседовавший с Гоголем о его сочинении, в позднейшем примечании к своей книге рассказывает: «Помнится, когда кое-что прочитал я Гоголю из моего разбора “Мертвых душ”, желая только познакомить его с моим способом рассмотрения этой поэмы, то и его прямо спросил, чем именно должна кончиться эта поэма. Он, задумавшись, выразил свое затруднение высказать это с обстоятельностию. Я возразил, что мне только нужно знать, оживет ли как следует Павел Иванович? Гоголь как будто с радостию подтвердил, что это непременно будет и оживлению его послужит прямым участием сам Царь, и первым вздохом Чичикова для истинной прочной жизни должна кончиться поэма» 43.
По всей вероятности, Гоголь хотел провести своего героя через горнило испытаний и страданий, в результате которых он должен был бы осознать неправедность своего пути. Этим внутренним переворотом, из которого Чичиков вышел бы другим человеком, по-видимому, и должны были завершиться «Мертвые души». Знаменательно, что как в «Ревизоре» настоящий ревизор появляется по повелению Царя, так и в поэме в воскрешении героя должен был принять участие сам Государь.
Возродиться душой должен был не только Чичиков, но и другие герои, – даже Плюшкин 44, может быть, наиболее «мертвый» из всех. На вопрос отца Феодора (Бухарева), воскреснут ли прочие персонажи первого тома, Гоголь отвечал с улыбкой: «Если захотят». Духовное возрождение – одна из высших способностей, дарованных человеку, и, по Гоголю, этот путь открыт всем. И это возрождение должно было совершиться на основе «коренной природы нашей, нами позабытой», и послужить примером не только для соотечественников, но и для всего человечества. В этом и заключалась одна из сверхзадач «Мертвых душ».
