Читать книгу: «Гости из будущего. Дилогия. Часть первая. Коридор времени», страница 3
Глава вторая
рассказывает о том, как в процессе съёмок фильма могут возникать ссора с главным режиссёром на почве расхождения взглядов на некоторые аспекты истории и жизни.
* * *
До Бобруйска мы добрались довольно быстро, так как поочерёдно меняли друг друга за рулём. Раньше, когда существовал СССР, это был довольно скромный провинциальный город. Но после развала государства, он невольно изменил не только внешность, но и статус. Близость столичного города, ведь Бобруйск находился в 150 километрах от Минска, не могла не оказать на город благотворного влияния. Бобруйск нам понравился своей аккуратностью, спокойной размеренной жизнью без суеты, каким-то домашним уютом и приветливостью горожан. Да и вообще, как только мы пересекли государственную границу России, то нам сразу же бросилась в глаза идеальная чистота белорусских дорог, их ухоженность и прекрасное состояние.
Съёмочную группу по прибытию в Бобруйск мы нашли очень быстро. Ничего удивительного в этом не было, так как не каждый день в небольшой белорусский городок приезжал столь знаменитый гость из Москвы снимать фильм. Вообще новость о том, что в Бобруйск едет мэтр российского кинематографа Степан Зеркалович-Романовский, взбудоражила весь город задолго до его приезда. Поэтому, когда режиссёр прибыл со всей своей бригадой, то основной темой разговоров и дискуссий всех горожан от мала до велика стал спор: состоится ли премьера нового фильма в Бобруйске? И этот спор был неудивителен, ведь самую большую часть натурных съёмок знаменитый режиссёр собирался провести именно в окрестностях этого белорусского города.
«А где же ещё можно снимать такой фильм? Ведь именно здесь, у нас под Бобруйском, шли самые ожесточённые бои с фашистами!» – говорили друг другу горожане, забывая о том, что после начала Великой отечественной войны сражения происходили на огромном пространстве от Баренцева моря и до Чёрного. А бои под Бобруйском были всего лишь небольшим, но героическим эпизодом той долгой и жестокой войны. Безусловно, они внесли определённый вклад в будущий разгром фашистов, так как именно здесь, на рубеже по реке Березина от Бобруйска и до Борисова, наши войска впервые после двух недель тяжёлого отступления оказали ожесточённое сопротивление гитлеровским войскам и на несколько дней остановили стремительное продвижение немецкой 4-й танковой армии.
Итак, как я уже говорил, съёмочную группу мы нашли без особых усилий, так как она расположилась в самой большой и лучшей гостинице города. Сокольников хотел сообщить самому мэтру о нашем прибытии, однако режиссёр Зеркалович- Романовский встречаться и разговаривать с нами не захотел, а передал через своих ассистентов, чтобы мы занимали двухместный номер на втором этаже.
Почти весь остаток первого дня после приезда мы потратили на размещение, оформление, знакомство с участниками киноэкспедиции, короче говоря, провели его, как и полагается, в обычной предрабочей суете, поэтому время пролетело очень быстро и незаметно.
Вечером мы были приглашены в местный ресторан на торжественный ужин, который организовал Зеркалович- Романовский по случаю начала съёмок нового фильма. Нужно отдать должное щедрости режиссёра. Он не стал скупиться и экономить, поэтому столы были накрыты просто великолепно: в закусках и горячительных напитках недостатка не чувствовалось.
Во время ужина знаменитый режиссёр вёл себя вальяжно, но довольно демократично, много ел, в меру пил, остроумно шутил, смеялся и даже танцевал с местными девушками, неизвестно как оказавшимися в закрытом на спецобслуживание ресторане.
– Друзья мои, хочу провозгласить тост за успех нашего предприятия! – громко прокричал режиссёр, жестом руки остановив игру оркестра. После этого он лихо опрокинул полный хрустальный фужер водки и со всего размаха так грохнул его об пол, что многочисленные осколки блестящими искрами разлетелись по паркету обеденного зала.
– Ура!!! Ура!!! Ура!!! – трижды прокричали в ответ все присутствовавшие на вечере участники экспедиции.
– Друзья мои, друзья мои! – вновь поднял руку Зеркалович- Романовский, призывая разгулявшихся членов киногруппы к вниманию и тишине, – предупреждаю всех, что завтра утром выезжаем на натуру, поэтому прошу не опаздывать. Ждать никого не будем! Поэтому не переусердствуйте сегодня! – многозначительным и строгим взглядом он обвёл всех своих сотрудников.
– Хорошо! – громко прозвучало в ответ.
Утром следующего дня в вестибюле гостиницы невозможно было ступить. Члены киногруппы озабоченно сновали вниз и вверх по лестницам, но назвать это суетой было нельзя, каждый чётко выполнял свою работу. Мы с Димкой впервые участвовали в съёмках художественного фильма, и деловой подход режиссёра к работе мне понравился. Я, как человек военный, был приучен к дисциплине и любил порядок, поэтому сбор всех участников группы ранним утром в точно назначенное время, хотя ужин продолжался до глубокой ночи, вызвал и у меня, и у моего друга искреннее восхищение.
Наша съёмочная экспедиция довольно быстро прибыла на место. И опять организаторские способности Зеркалович- Романовского меня удивили. Если сказать, что декорации к фильму были хорошими, значило бы не сказать ничего. Траншеи, блиндажи и окопы в буквальном смысле этого слова отвечали всем требованиям и правилам строительства фортификационных сооружений. Думаю, что даже самый придирчивый специалист-сапёр не нашёл бы в них какого-либо изъянов и недостатков.
– Эй, вы двое! Это вы что ли военные консультанты? Ну, что скажете? – несколько фамильярно обратился к нам Зеркалович- Романовский, подойдя сзади, когда мы находились на дне окопа и придирчиво осматривал все эти добротно изготовленные полевые сооружения. Я стоял к режиссёру чуть ближе, чем Димка, поэтому он, посмотрев на меня, вновь спросил: «Ну что же ты молчишь, консультант?» Я не успел ничего сказать, так это вместо меня сделал мой друг.
– Да просто он не привык, когда ему «тыкают»! А потом здороваться надо, прежде чем спрашивать! – спокойно сказал Сокольников. Лицо Зеркалович-Романовского вспыхнуло огнём, он резко развернулся и пошёл прочь, не удостоив Димку ни ответом, ни взглядом. Его, то ли помощник, то ли секретарь, а может ассистент, но как потом оказалось, начальник личной охраны довольно грозно посмотрел на Димку и сквозь зубы процедил: «Попридержи язык, дядя, а то, как бы тебе его укоротить не пришлось!»
Парню на вид было лет под тридцать. Выглядел он этаким качком с бритым затылком и ростом под метр девяносто с лишним. Поигрывая бицепсами, он сделал шаг к окопу, где стояли мы с Димкой.
– Ты сам что ли укорачивать будешь? – ничуть не испугавшись угрозы, усмехнулся Сокольников. У крепыша после этих слов сразу же участилось дыхание, и раздулись ноздри, словно у молодого бычка. Он уже собирался спрыгнуть к нам вниз, но строгий оклик хозяина его остановил.
– Эдик, не отставай!
– Давай, давай Эдик, догоняй! Занимайся своим делом! – спокойно посоветовал Сокольников.
– Ладно, мужик, после переговорим! – оскалился Эдик и бегом бросился догонять своего знаменитого патрона.
Ни я, ни Димка не придали этому малозначительному эпизоду совершенно никакого значения. Так перебросились между собой парой слов, посмеялись, пошутили, да и пошли дальше осматривать окопы и блиндажи, через минуту забыв о разговоре с неприветливым режиссёром и его грозным охранником.
Вообще за годы армейской службы мне приходилось встречаться с людьми, занимавшими высокие посты и потому считавшими для себя правилом «тыкать» своим подчинённым, которые, по их мнению, были недостойны уважительного обращения. «Почему они так считали?» – мне не известно. Но таких было меньшинство, чаще мне всё-таки попадались достойные и воспитанные люди. Однако режиссёр, видимо, не относился к данной категории. Возможно, что это его поведение не было связано с издержками семейного или школьного воспитания. Скорее всё дело заключалось в другом. Просто, будучи человеком публичным, обласканным властью и общественностью, мэтр кинематографии в какой-то момент посчитал для себя возможным переступить через определённую границу нравственности, за которой начинается самое обычное хамство и банальное неуважение к достоинству человека. Конечно, такое высокомерие появляется не сразу. Оно вырастает постепенно, холится и пестуется по мере увеличения количества снятых картин, полученных премий, наград и регалий. Необходимо сказать, что этот недостаток, если его своевременно не увидеть, а, заметив, не придать особого значения, через некоторое время превратится в порок. Видимо именно такой изъян и возник у нашей знаменитости, и проявлялся он во всём: и в его выступлениях по телевидению, и в газетных интервью, и в общении с людьми. В конечном же итоге такое человеческое качество, как правило, постепенно порождает чувство непогрешимости, замешанное на высокомерии и тщеславии. Ну, а затем оно незаметно переходит в постоянную злобу к тому, кто позволяет себе любое, даже самое маленькое, критическое замечание в отношении человека, одолеваемого пороком себялюбия, ибо критика в таком случае ошибочно воспринимается, как покушение на собственную мнимую свободу. Ну, а злоба, как известно, есть вечный спутник мести…
– Эдик, я плачу тебе деньги и заметь большие деньги не за то, чтобы ты, как каменный истукан, стоял рядом и слушал, как меня оскорбляют. Мне какие-то мужланы просто хамят, а ты сопли жуёшь! – не оборачиваясь сквозь зубы процедил режиссёр.
– Степан Дорофеевич, не волнуйтесь, я приведу этого хама в чувство в самое ближайшее время и быстро вобью в его тупую башку, кто есть ху! – мгновенно отреагировал охранник.
– Вбей, Эдик, вбей! Мне наср… ть, кто он и откуда! Понял? Я всем плачу бабки, и этому консультанту тоже! А он от меня морду воротит, видите ли, я ему «тыкаю»! Ты им обоим, Эдик вправь мозги! А то, если один раз позволишь кому-то безнаказанно нахамить, потом открыто посылать будут на три буквы!
– Ну, что вы?! – хотел успокоить своего босса охранник.
– Да, да, Эдик! Будут посылать! Я знаю….
Вот такой разговор произошёл между маститым режиссёром и его телохранителем, пока мы осматривали декорации и естественно ничего не знали о его содержании и недовольстве режиссёра. Тут со съёмочной площадки до наших ушей донеслись отборные ругательства. Видимо, Димкин ответ здорово испортил настроение Зеркалович-Романовскому, и он теперь вовсю распекал своих сотрудников, решив на них сорвать свой гнев.
Глава третья
рассказывает о том, как во время съёмок можно сделать удивительную находку и даже услышать легенду о «живой земле».
* * *
Первый съёмочный день начался для нас не только со скандала с начальником охраны режиссёра, но и с небольшого происшествия. Сокольников потерял свои уникальные эксклюзивные «Командирские» часы, сделанные по спецзаказу в двух экземплярах. Их в 91-ом году прошлого века вручил мне и Димке лично начальник Главного разведывательного управления генерал-полковник Корабелов. Мы искали пропажу часа два, но наши усилия оказались тщетными. Хронометр словно в воду канул. Сокольников, конечно, очень сокрушался по этому поводу, да и мне было искренне жаль, ведь эти часы были дороги каждому из нас как память.
– Может, браслет порвался? – задавал сам себе вопрос мой друг и тут же давал на него отрицательный ответ, – но не мог он порваться, не мог!
– А ты их не снимал?
– Зачем мне их было снимать? Ничего не понимаю! Просто фантасмагория какая-то! – продолжал сокрушаться Сокольников по поводу потерявшихся часов.
– Давай ещё раз внимательно посмотрим! – предложил я. Мы только собирались тщательно облазить окоп, как нас позвали на съёмочную площадку. Поиски нам пришлось свернуть.
Не побоюсь повториться, но организаторским способностям режиссёра Зеркалович-Романовского можно было восхищаться. Всё кругом вертелось и крутилось. Каждый член съёмочной группы чётко знал своё дело. Мы внимательно и с большим интересом наблюдали за работой киношников, ожидая, когда нам предложат начать проконсультировать. Однако ни ко мне, ни к моему другу никто не подходил и ни о чём не спрашивал. Мы уже расстроились, что нам придётся добросовестно отсиживать на съёмочной площадке весь день, но…
Рядом с киносъёмочной площадкой находилась довольно большая деревня, жители которой с большим удовольствием принимали самое активное участие в массовках. Вот и мы, чтобы попусту не терять время и не бездельничать, решили «засветиться» в кадре в каком-нибудь эпизоде, если, конечно, фортуна решит повернуться к нам лицом.
Надев форму рядовых красноармейцев, мы вместе с другими статистами стали укрываться от налётов немецких самолётов, которые «бомбили» нашу переправу через Березину.
Было около шести вечера, когда режиссёр по мегафону дал команду: «Отбой! Всем спасибо! До завтра!». Вот так закончился наш первый трудовой день в качестве консультантов.
Измаявшиеся актёры, осветители, рабочие и все сотрудники съёмочной группы погрузились в автобусы и уехали в Бобруйск, в гостиницу, чтобы отдохнуть, принять холодный душ, смыть с себя пот, грязь, пыль и усталость, накопившуюся за день. Мы же решили остаться на площадке вместе с охранниками. Ночевать под открытым небом не было для нас экзотикой, а вполне обычным делом, да и на свежем воздухе спалось крепче, нежели в душном номере городской гостиницы, когда ночью было также жарко, как и днём. Во время съёмок одной из сцен я и Сокольников познакомились с местным пареньком. Разговорились. А когда он узнал, что мы не просто консультанты фильма, но и бывшие военные, то пригласил нас к себе на постой.
– А чего вам в город-то мотаться или на земле спать? Расстелем одеяло на сеновале, подушки у матери найдутся, ночи стоят тёплые. Если помыться пожелаете, то вместо душа – река, вон, рядом, – кивнул мальчуган в сторону Березины, – а то могу и баньку натопить, как захотите. Молоко парное, огурчики, помидорчики свежие, сало, хлеб. Пойдём ко мне! – уговаривал нас парень. Делал он это так искренне, что мы не в силах были ему отказать.
Уже поздним вечером после баньки, растомлённые от «лёгкого» пара, разморённые от берёзового веника и сбросившие дневную усталость, мы уселись на веранде вечерять. Хозяйка, красивая женщина лет сорока, расстаралась так, будто принимала самых дорогих ей гостей. Стол буквально ломился от всякой домашней снеди. Это было не удивительно, так как за время службы нам много раз приходилось бывать в Белоруссии и всегда нас встречали как родных. Белорусы, пережившие страшную войну и долгую фашистскую оккупацию, не просто уважали солдат и офицеров, они их обожали и любили. Слишком уж великие мучения претерпели жители Белой Руси от фашистов, да и потери для этого немногочисленного народа во время войны были чрезвычайно большими – каждый четвёртый белорус лёг в землю.
– Наливайте, ешьте-пейте гости дорогие, не стесняйтесь! – угощала нас хлебосольная хозяйка, – закусывайте, чувствуйте себя как дома!
– Спасибо, Мария! – ответил Сокольников.
– А хозяин где же? Может, подождём? – поинтересовался я у хозяйки.
– Долго ждать придётся, да только не дождёмся! Погиб мой муж! В Афганистане погиб перед самым выводом. Я ведь замуж рано вышла, сразу после школы. Сама-то я не местная, а рязанская. Вот в Рязани с ним и познакомилась. Он десантное училище там закончил. Год всего вместе пожить и успели. Мне ещё и девятнадцати не исполнилось, когда я вдовой стала. Алёшке тогда три месяца всего было. Мой муж родом был отсюда, родители его здесь живут, похоронен он на местном деревенском погосте, куда же я от него теперь?
– Простите, Маша! Простите, не знал! – извинился я.
– Тогда давайте помянем его и всех тех, кто погиб, честно выполняя свой солдатский долг! – тихо проговорил Димка, наполнил всем рюмки, поднялся и, молча, выпил.
– Вам там тоже довелось побывать? – спросила хозяйка.
– Нам много, где довелось побывать! – грустно улыбнулся Сокольников.
Вначале беседа за столом не клеилась, какие-то общие слова да дежурные фразы, но вино сделало своё дело. Постепенно разговор наладился и вскоре переключился на весьма злободневную тему, которая сейчас активно обсуждалась жителями всех близлежащих деревень и сёл. Конечно, этой важной темой был фильм о войне.
К нашему удивлению отношение местных жителей к сюжету фильма было довольно критичное. Большинству из них не совсем нравилось, как мэтр российского кино интерпретировал ход боевых действий и поведение главного героя фильма, что-то смущало их, когда комдив Мартов, роль которого исполнял сам режиссёр, допускал резкие выражения в отношении Сталина. Простых людей, переживших войну, трудно переубедить в той реальности, которую они видели своими глазами, а не понаслышке. Белорусы – народ мудрый, много испытавший, и именно поэтому они сразу же почувствовали какую-то фальшь и неискренность в поведении Зеркалович-Романовского-Мартова. Мы засиделись далеко за полночь, обсудив все проблемы и темы, начиная от кинематографических и заканчивая, как это принято в наших компаниях, насущными политическими вопросами. Можно было бы посидеть и ещё, но всё хорошее когда-то заканчивается.
Я поблагодарил хозяйку за её гостеприимство, и мы отправились на сеновал, где мне и Димке уже было подготовлено шикарное спальное место. Однако выспаться в ту ночь нам так и не пришлось.
Закончив долгий ужин, мы вышли во двор, посидеть и покурить перед тем, как отойти ко сну. Ночь приближалась к своему исходу. Уже пропели третьи петухи. Небо постепенно начало терять свою ночную темноту, приобретая серый предрассветный цвет. Померк блеск звёзд, и большинство из них уже невозможно было увидеть. Стояла необыкновенная тишина, немного жуткая в своём безмолвии. Даже сверчки почему-то вдруг перестали стрекотать. От воды пахнуло свежим, чуть прохладным воздухом, и в этот миг неожиданно мёртвую тишину разорвал странный звук, похожий то ли на тяжёлый стон раненого, то ли на его последний предсмертный вздох. Мне даже на мгновение показалось, что это сама земля выдохнула из себя накопившиеся переживания и усталость. А, может, обиду?
От реки поднимался белый вязкий туман. Он большими рваными хлопьями медленно надвигался на нас. Внезапно воздух передо мной сгустился и приобрёл консистенцию непонятной субстанции похожей то ли на кисель, то ли на расплавленный свинец. В этом непонятной образовании я вдруг увидел себя как бы со стороны в глухом лесу, возле небольшой избушки-зимовья. В правой руке у меня был немецкий автомат, а левой я крепко прижимал к себе плачущего мальчугана, худенькое тело которого вздрагивало от рыданий. Это наваждение длилось буквально доли секунды. Я тряхнул головой, и видение также неожиданно, как и появилось, пропало, оставив на сердце необъяснимую тревогу от предчувствия какого-то грядущего и непонятного события. Сказать, что меня напугало это видение, я бы не рискнул, но и утверждать, что оно было реальностью, тоже не стал бы.
– Что это было, Саня? – еле слышно спросил Димка, прервав мои размышления. – Будто кто застонал от боли?
– Не знаю, Димыч, но похоже на то! – неуверенно ответил я своему другу.
– Правильно, сынки! – раздался позади нас голос. Мы мгновенно обернулись. Сзади стоял незнакомый старик. Он неслышно подошёл и, стоя за нашими спинами, слушал, о чём мы говорили. Незнакомец был высокого роста. Седой. С сильными жилистыми руками.
– Доброй ночи! Угостите табачком!
– Садись дедушка! Закуривай! Ты местный?
– Местный, местный я! Дедом Василием меня звали, а по отцу Петровичем!
– Что значит, звали? – удивился Сокольников.
– Да это я так! Слышу, про землю нашу говорите!
– Говорим, дедушка! Вроде как плачет земля? – ответил я.
– Правильно говорите! Это земля наша от боли стонет. Терпит- терпит, как человек, скажем, зубную боль. А потом, когда далее терпеть мочи нет, заскрипит, заплачет, чтобы легче, ей родимой, стало, – тихо проговорил старик.
– Что за боль? Сказка какая-нибудь поди? – осторожно поинтересовался Сокольников.
– Какая там сказка? Живая здесь земля!
– Что значит живая? – не удержался я от вопроса.
– Так ведь во время войны бои здесь были жестокие и кровавые. Наши войска по Березине от Бобруйска и до Борисова оборону держали. Немцев они здорово потрепали, но и нашим солдатикам досталось. Полили землицу они своей кровушкой, ой как обильно. Многие из них так и остались лежать здесь незахороненными. Кое-кого местные жители, конечно, смогли похоронить, но для большинства могилой стал окоп, кому-то досталась траншея, а кому-то – блиндаж. Вот и приходят сейчас их души, не упокоенные, сюда, чтобы не пропустить чёрные силы в наш мир. До сих пор воюют солдатики наши там, – Василий Петрович поднял глаза куда-то вверх, указывая, где сейчас сражаются с противником наши павшие несколько десятилетий назад бойцы.
– Интересная легенда!
– Не легенда это, ребятки, не легенда! В этих местах иногда такие чудеса происходят, что поверить в них невозможно.
– Например.
– Ну, человек, скажем, может получить известие из прошлого от самого себя, или из будущего, кому как повезёт.
– Да ладно, тебе, Петрович! – усмехнулся Димка.
– Думаете, дед выпил лишку и теперь спьяну вам тут лапшу на уши вешает? Нет, ребятки, это очень серьёзно. Именно в июле, то есть с той самой поры, когда здесь самые кровопролитные бои шли, каждый год теперь земля наша начинает стонать от боли. Она как бы предупреждает, чтобы не волновали души погибших. Вот тогда надо быть очень осторожным, а то можно попасть в очень необычную ситуацию.
– Что за ситуация, дедуля?
– Ну, вроде испытания для человека, его стойкости, духа, силы воли, то есть как проверка его на прочность.
– Какое испытание, Петрович? Говори ты толком…, – мы почти до восхода солнца расспрашивали нашего рассказчика о местном чуде, но так и не поняли, в чём же состоит суть этого испытания. Хотя, может, старик нам просто не смог чётко и доходчиво разъяснить сущность происходящего в этих местах необычного явления, а, может, причина нашей непонятливости была более банальна, и заключалась она в количестве выпитой нами Марьиной настойки на травах? Не знаю! Сейчас я даже и не возьмусь об этом судить, так как детали тех наших посиделок уже невозможно вспомнить. Хотя перед тем, как уйти, Петрович как-то невзначай сказал мне напоследок довольно странную фразу: «Вижу, ты уже побывал там?»
– Где там, Петрович?
– Так ежели расскажу, то всё равно не поверите! А вот держи на память от меня! – сказал старик и протянул мне какую-то вещицу.
– Что это?
– Реликвия! – после этого Петрович встал и, пожелав нам всего хорошего, и, шаркая ногами, направился к своему дому, темневшему недалеко от того места, где мы сидели. Только, когда окончательно рассвело я смог рассмотреть старикову реликвию. К моему большому удивлению, это были «Командирские» часы. Я почему-то машинально бросил взгляд на правую руку. Мои были на месте.
– Твои! – уверенно сказал я и протянул часы Сокольникову, который несколько растеряно взял их из моих рук. Он рассматривал часы так, как будто видел впервые.
– Твои часы, твои! Мои вот! – я вытянул правую руку и продемонстрировал свои «Командирские» Димке.
– Мои-то мои, – чуть обескуражено ответил Сокольников, – да не совсем. У меня как новенькие были, а этим…
Я взял у Димки часы и внимательно начал их изучать. Действительно, они выглядели довольно изношенными, позолота на корпусе основательно истёрлась, кварцевое стекло было сильно поцарапано.
– Где их Петрович нашёл? Ну не могли же они так износиться за те несколько часов, что я их потерял? – задумчиво рассуждал сам с собой мой друг.
