Читать книгу: «Шрамы», страница 2

Прошлое: Ива и Близна

Вечера они проводят перед телевизором. Антенны в бункере нет, Близна покупает диски для плеера, пришедшего на смену старенькому видеомагнитофону. Продавцы в ночном киоске охотно помогают с выбором фильма, хотя их и удивляют вкусы этого странного мужчины. Такие, как он, всегда спрашивают о новых боевиках, исторических картинах, где персонажи в красивых костюмах занимаются тем же, чем и герои боевиков: дерутся и трахаются – и, конечно, клиентов ночных киосков интересует порно. Оно запрещено, но продавцы извлекают из-под стола коробки с дисками, раскладывают их перед клиентом, чтобы он мог выбрать из названий вроде “Обжигающая женушка” или “Стажерки в службе горничных”. О, ночные продавцы могут многое рассказать о пристрастиях бессонных горожан. Послушайте истории об искателях снаффа или детской порнографии – потных, покрытых прыщами извращенцах, предлагающих огромные деньги за фильм с настоящим убийством или изнасилованием ребенка. Но даже если такое можно достать, то, конечно, не у скучающего в ночном киоске студента.

Близна не потный и не прыщавый, но продавцы частенько предлагают ему “кое-что пожестче”. Он качает головой и берет с полки старые черно-белые фильмы: комедии с Мэрилин Монро или что-нибудь из Хичкока. Никто не решается назвать его так в лицо, но за глаза продавцы прозвали его “Леоном-киллером”. Они были бы удивлены, если бы узнали, насколько он близок к этому персонажу, – разумеется, за исключением заказных убийств и цветка. Цветов в бункере не было, если только Ива не приносила букет с прогулки, – но из-за холода они быстро увядали. Только Ива могла цвести под галогенными лампами – и она расцветала день за днем, пока не превратилась из ребенка в девушку. Но Близна ничего не замечал. Они по-прежнему каждый вечер располагались перед маленьким телевизором с выпуклым кинескопом, Ива по-прежнему полулежала на диване и перекидывала ноги через бедра Близны, и он не находил в этом ничего предосудительного. Он был уверен, что она навсегда останется ребенком, крохой, едва достающей ему до ключиц.

На обложке диска изображен слащавый блондин, за его спиной разливается огненное рассветное солнце. Ночной продавец клялся и божился, что фильм хорош.

– Не понравится – приноси. Поменяю на другой.

Каждый из этих юнцов был не только синефилом, но и психологом. Они видели клиентов насквозь и, сколь неожиданными ни были бы их рекомендации, они всегда попадали в цель. Близна купил диск с блондином – может быть, Иве понравится, она любит мелодрамы – и взял для нее помаду и тушь в круглосуточном универмаге. Она хочет быть как женщины в кино: тяжелые веки, густые черные ресницы, алые губы – а он не может отказать ей в этом невинном желании. Ива давно забросила игрушки, и Близне становилось все труднее баловать ее. Продавщицы в отделе косметики услужливо выворачивали помады из патронов, чертили жирные красные и розовые линии на собственных руках, спрашивали: “Какой подтон кожи у вашей жены?” – и были безупречно вежливы и так же безупречно вежливо игнорировали женщин-покупательниц, что пытались отвлечь их от Близны. Он не знал, какой у Ивы подтон кожи. Он вообще не знал, что у кожи бывают подтона: в искусственном свете все кажется зеленоватым, а в темноте ночного леса – синим или черным. “Примерно такой же, как у меня… Вообще, эээ… знаете, я дочери хочу подарок сделать”. Продавщицы умиленно всплескивают руками, спрашивают, сколько лет его дочери. “Эээ… пятнадцать?”. У такого молодого мужчины такая взрослая дочь! Возьмите пробники мужской парфюмерии – для вас, и миниатюру для девочки, очень хороший свежий запах, попробуйте, вам нравится? Женщины в очереди недовольно фыркают: вечно эти девицы пляшут вокруг случайно зашедших мужиков, а на постоянных покупательниц им наплевать. Близне неловко от такого внимания, он вздыхает с облегчением, когда выходит на ярко освещенную фонарями и фарами проезжающих автомобилей улицу.

Когда он вручает ей пакетик с логотипом парфюмерного магазина, Ива радостно взвизгивает и убегает в ванную. Возвращается с алыми губами, благоухающая "очень хорошим свежим запахом", – прекрасная нимфетка: не женщина, но и не дитя – спрашивает:

– Тебе нравится?

Он кивает и целует ее в макушку.

– Очень. Давай смотреть кино.

Близна выключает свет, и телевизор сияет в темноте, как неведомый высокотехнологичный аппарат из будущего. Фильм оказался скучноватым и наивным, но Иву, кажется, захватила судьба красавчика с обложки, упакованного в непроницаемый кожаный костюм и такую же маску с прорезями для глаз и рта. Красавчик не выносил ни солнечного, ни электрического света, поэтому должен был носить экстравагантный наряд. Полуправда, которую Близна преподносил Иве, воплотилась в старом, времен его детства, малоизвестном фильме – так, пожалуй, можно поверить в коллективное бессознательное. Обычно говорливая – с ней невозможно было посмотреть ни один фильм из-за ее постоянных вопросов и рассуждений – Ива не произносит ни слова до самых финальных титров, когда покрытый ожогами блондин уезжает навстречу рассвету.

– Как ты думаешь, – говорит она. – Это того стоит?

– Что “это”? – спрашивает Близна.

Она подносит пальцы к накрашенным губам, замолкает, подбирая слова.

– Жизнь на солнце. Среди людей. Это стоит того, чтобы стать уродом? Чтобы умереть?

– Нет, Ива. Это того не стоит.

– А есть что-нибудь, что стоит?

Он не хочет об этом думать. Вылазка в универмаг и полтора часа югославско-американской мелодрамы слишком утомили его.

– Не знаю, малыш.

– Но ты мог бы ради меня выйти на солнце? – Она смотрит на него испытующе, не отводя взгляда; зеленые глаза ярко блестят в полутьме.

– Ради тебя я прошел бы по солнцу пешком.

Она обвивает его шею руками, прижимается щекой к свитеру. Близна не чувствует тяжести Ивы на своих коленях, она почти бесплотна – маленькое длинноволосое привидение, доверчиво прильнувшее к его груди.

– Значит, ты меня любишь?

– Люблю.

Она выпрямляется, неуловимым движением поворачивается к Близне и вдруг присасывается губами к его рту – это поцелуй, такой, как она видела в фильмах: когда герой и героиня прижимаются друг к другу открытыми ртами и шевелят губами, словно по-рыбьи беззвучно беседуя. Близна хочет отстранить девочку, но его пальцы наталкиваются на ее грудь, приподнятую тесным бюстгальтером. Он не успевает понять, что делает, как стискивает ее, ласкает сквозь свитер. Член Близны становится твердым, упирается между ног Ивы, она трется об него, постанывает, не прерывая поцелуя. Даже через несколько слоев одежды они чувствуют друг друга. На экране телевизора мигает логотип подключенного видеоплеера, освещая все ярко-синим цветом; потом он гаснет, и комната погружается в темноту.

Язык Близны исследует рот Ивы, пробует ее слюну на вкус – и следует признать, что это самое восхитительное лакомство в мире. Ива. Его Ива. Близна забывает обо всем, в голове одна мысль: рядом женское тело, прекрасное и доступное; он хочет подмять его под себя, овладеть им. Ива отстраняется, чтобы глотнуть воздуха; приближает лицо к лицу Близны, шепчет:

– Я тоже тебя люблю.

Эти слова возвращают ему рассудок. Он открывает глаза. Если бы Бог существовал, он поразил бы его молнией, но в бункере по-прежнему темно, и даже его стены, кажется, не собираются обрушиться на голову Близны. Он мягко подхватывает Иву, сажает ее на диван рядом с собой. Ее длинные ноги в шерстяных чулках еще касаются коленей Близны, он отодвигается чуть дальше. Но что бы он ни делал, это не будет выглядеть невинно.

– Черт… Никогда так больше не делай.

Она тянется к нему, но он отстраняет ее.

– Почему?

– Просто не делай и все. Нельзя.

Даже в темноте он чувствует, как она обиженно надулась.

– Я не ребенок. Ты должен мне объяснить.

– Как раз потому, что ты не ребенок, ты должна сама понимать.

Обыкновенная взрослая манипуляция, но Ива поддается на нее и больше не задает вопросов.

– Пора в постель, – наигранно весело говорит Близна и тут же осекается. После того, что произошло, каждое слово, даже самое безобидное, звучит двусмысленно.

Близна долго не может заснуть. Он боится, что, как только закроет глаза, увидит Иву – ту новую Иву, которой раньше не знал. Близна может поклясться чем угодно: до этого дня она не была для него женщиной – только ребенком, младенцем, которого он принес в бункер много лет назад, – такой крохой, что казалось, она может поместиться у него на ладони. Он не был готов к тому, что однажды она станет взрослой.

Дверь тихо приоткрывается, Ива проскальзывает в спальню. Белая ночная рубашка светится в темноте, словно Близну навещает призрак.

– Не спишь?

Он качает головой. Лучше ей, в самом деле, быть призраком. Когда она во плоти так близко, он может захотеть снова прикоснуться к ней.

– Зачем ты здесь?

Ива опускает глаза. Он боится того, что она может сказать. Боится, что она обвинит его, – потому что, без сомнения, все, что случилось, – его вина.

– Ты сердишься на меня? – тихо спрашивает Ива.

Он выдыхает с облегчением.

– Конечно, нет. Когда это я на тебя сердился?

Она улыбается и садится на кровать рядом с Близной.

– Можно я здесь буду спать?

Отказаться – значит показать, что он солгал. Все равно он не сможет объяснить Иве, что сердится и винит только самого себя. Поэтому говорит беспечно:

– С каких пор ты стала бояться спать одна?

Она подталкивает его в плечо, чтобы он повернулся к ней спиной; обнимает его сзади, прижимаясь всем телом. Близна может обманывать себя сколько угодно, но она больше не ребенок, а его собственные желания – не мимолетная вспышка. С этого дня он будет хотеть ее всегда. Ива шепчет:

– Я не боюсь.

– Тогда спи, – говорит Близна.

Ива затихает, обиженная его безразличием, и скоро он чувствует на затылке ее медленное сонное дыхание. Она не вспоминает о поцелуе ни наутро, ни на следующий день. Но все же с тех пор жизнь в бункере так и не стала прежней.

Прошлое: Близна

Отсюда до родного города Близны – три часа на машине. Он обращается к стриженому парню в спортивном костюме, небрежно облокотившемуся на видавший виды Форд.

– Это ж через всю страну хуярить, – говорит парень. – Сколько?

Близна называет сумму – столько таксист зарабатывает за несколько недель.

– Садись.

Он садится на заднее сидение, прижимает туго спеленутый сверток к груди. Девочка спит, и Близна надеется, что так будет и дальше, пока они не прибудут на место.

Машина мягко трогается. На улице жарко, но в салоне работает кондиционер, распространяя приятную прохладу. Негромко играет музыка – какой-то местный рэп.

– Пацан? – спрашивает водитель. Близна видит его отражение в темных очках в зеркале заднего вида.

– Девочка.

– Ну тоже ничего. У меня самого девчонка. Элька. Жена хотела Вивьен назвать – насмотрелась штатовских фильмов – а я говорю: “Я – католик, я у себя в доме этого американского говна не потерплю”. Слышал, амеры хотят разрешить мужикам друг на друге жениться? Дерьмище, тьфу, – он символически сплевывает. – А твою как зовут?

Близна пожимает плечами.

– Пока что никак.

Имя ничего не значит. Свое он давно забыл – окликни его кто на улице, он и не оглянется. Но ребенку нужно имя, приличное католическое имя без всяких американских выкрутасов: Эльжбета или Александра, или Мария. Близна разглядывает крошечное личико с припухшими веками без ресниц. Оно не принадлежит ни Эльжбете, ни Александре, ни, тем более, Марии; оно вообще не похоже на человеческое лицо. Молоденькая, едва старше Близны, медсестра, передавая ему девочку, назвала ее красавицей – может быть, она и была красивой по меркам инопланетян и медсестер, но земному мужчине трудно это понять. Девушка добавила с улыбкой:

– Очень похожа на вас.

От ребенка пахло присыпкой. Сладкий приторный запах, словно держишь в руках свежую булочку с сахарной пудрой.

– Думаете, она моя? – спросил Близна.

Медсестра смутилась, захлопала длинными накрашенными ресницами и пробормотала в ответ: “Извините…”.

Неважно, на кого похожа эта девочка и чья кровь в ее жилах. Она принадлежит Близне с той самой секунды, когда он впервые взял ее на руки.

Водитель говорит, не переставая, в одном ритме с музыкой из магнитолы – про то, что женился только потому, что его подружка забеременела, про то, что не любит жену, но любит Эльку, что перестал спать с женой после рождения ребенка, что вечерами ездит к любовнице и хотел бы уйти к ней, но не может оставить дочь – и кажется, его совсем не волнует молчание пассажира.

Близна молчит. Вместо зелени за окном он видит бетонные стены, освещенные галогенными лампами коридоры, слышит негромкий гул системы вентиляции. Он ни секунды не сомневается, что Убежище ждет его.

Нет. Не только его.

Их.

Теперь он должен всегда говорить "мы". Теперь его судьба навсегда связана с судьбой безымянной малышки.

Из задумчивости его вырывает вопрос таксиста:

– Не слишком ты молод для папаши?

Близна – отец? Он не произносит это слово даже про себя. Мужчина никогда не может быть уверен в том, отец он или нет. У кого-то по свету бродят дети, о существовании которых он понятия не имеет, а кто-то воспитывает чужих щенков, уверенный в том, что они – его плоть и кровь. В детстве Близна представлял, что человек, который воспитывал его, не был его отцом и однажды в дверь войдет высокий мужчина (его лицо всегда оставалось в тени) и заберет Близну с собой. Позже он перестал об этом мечтать – кому нужен жирный трусливый мальчишка?

Близна касается гладкой, безволосой головки девочки. Неважно, станешь ли ты красавицей или останешься большеглазым уродцем, – ты не будешь знать зла. На твоей коже никогда не появятся шрамы.

За окнами мелькают однообразные поля, луга, перелески; мимо проезжают огромные фуры с местными и иностранными номерами. Таксист говорит:

– Все они сначала дрыхнут как ангелы. Лови момент, парень; это твой последний шанс выспаться.

Девочка, словно услышав его, открывает глаза – мутные и блеклые, нисколько не похожие на зеленые глаза Близны, что бы там ни говорила молоденькая медсестра – и начинает кричать. Близна качает ребенка на руках, но дитя продолжает дико и пронзительно выть, рыдая без слез.

– Жрать хочет, – авторитетно заявляет таксист.

В сумке Близны только сухая смесь, и вокруг ни намека на человеческое жилище. Крик ввинчивается прямо в мозг, лицо девочки краснеет от натуги – теперь никто не назвал бы ее красавицей. Близна слышит в этом крике обвинение: "Ты обещал заботиться обо мне. Обещал любить меня, обещал сохранить от зла и боли. Но когда я голодна, ты не можешь меня накормить, не можешь сделать ровным счетом ничего".

– Сверни на обочину, – говорит он водителю.

– Нафига?

– Просто сверни. – Голос Близны звучит так, что с ним не хочется спорить. – И не оборачивайся.

Бог знает, что задумал этот пацан. Плохой идеей было взять его на борт, но тридцать лимонов старыми на дороге не валяются. С другой стороны, новую башку даже за такие деньги не купишь.

– Не делай глупостей.

– Не ссы, – коротко отвечает Близна.

Ребенок вопит, заглушая магнитолу. Близна кладет девочку на сидение, осторожно придерживая головку; достает из кармана перочинный нож. Боли почти нет, только тихое неприятное жжение в запястье. Близна нажимает на разрез, и капля крови приземляется на губы девочки, окрашивая их в маскарадно-красный цвет. Плач прекращается, ребенок сосет кровь из раны – в руке появляется тянущая боль, голова становится легкой, как перед обмороком. Насытившись, девочка затихает и снова погружается в сон. Близна обматывает запястье платком, говорит:

– Поехали.

Замерший за окном пейзаж снова приходит в движение. Таксист не говорит ни слова, пока они не въезжают в город и Близна не просит остановиться в одном из жилых кварталов. Он расплачивается свернутыми в тугой рулончик двухсотенными. Водитель не пересчитывает, только машет рукой: дескать, бывай – и уезжает, подняв столб пыли.

Жара в городе невыносима. Всюду, куда падает взгляд, – пухлые женские плечи, пересеченные лямками бюстгальтеров; обгоревшая до красноты кожа с россыпью пигментных пятен, голые мужские ноги: слишком тощие или накачанные, крепкие, как окорока. Никто не обращает внимания на мужчину с ребенком – все спешат по своим делам сквозь огненное полуденное марево.

Дорога к бункеру лежит через лес: там тихо, прохладно и нет ни души. В выходные здесь жарят шашлыки, из автомагнитол орет музыка, носятся полуголые, как дикари, дети, но сейчас слышно только пение птиц и шорох листвы. Близна вдыхает запах леса и закрывает глаза от наслаждения. Говорит девочке:

– Ну вот, мы почти пришли.

Но она спит и не слышит его. Он стирает пальцем пятнышко крови с ее щеки.

– Ты будешь счастлива, обещаю.

Счастлива. Близна слышит: “счастье” и “Ива”. Он пробует это имя на вкус: оно католическое и уж точно не американское. Близна еще раз проводит по бархатной детской щечке кончиком пальца.

– Ива?

Ива спит.

Прошлое: Близна

Он хорошо помнит день, когда впервые оказался в Убежище. Он стоит особняком среди прочих невыразительных дней, сливающихся в однородную бурую массу; его сияние ослепительно и ничуть не поблекло с годами, хотя Близна не выпускал его из памяти ни на секунду: смотрел на просвет, поворачивал так и эдак.

Это случилось под Рождество – в то зыбкое время, когда нервы взрослых взвинчены до предела. Десятки, сотни мужчин и женщин стоят в длинных очередях, проклиная себе подобных, которым тоже оказались необходимы гели для душа, перевязанные ленточкой; свечки, пластиковые статуэтки, открытки с готовыми пожеланиями. Взрослые строят планы на удивительную новую жизнь, которая поджидает их за углом двадцать пятого декабря или – самое позднее – первого января. В ней не будет места разрушительным отношениям, одиночеству, курению или ужинам после шести часов вечера, это будет та самая жизнь, о которой мечтают все, но никому не удается приблизиться к ней и на шаг.

Нервозность взрослых передается детям. Они становятся невыносимыми. Им нужен именно тот робот, который есть у всех, – или именно те кеды или именно та игра. Вы не найдете того, что ищете, в магазинах. Не успеваете вы договорить, продавцы отвечают: "Все раскупили". Вы проводите часы в Сети, потому что мысль о разочарованных детских глазенках, когда под елкой окажется не тот подарок, невыносима.

После того дня рождественские ожидания Близны сбывались с изумительной точностью: он ничего не ждал – и ничего не получал. Ни елки, ни праздничного ужина, ни подарков. Для его семьи Рождество было всего лишь очередным днем для криков и взаимной ненависти, может быть, даже подходящим для них побольше прочих. Отец Близны не понимал, зачем люди выкидывают столько денег на барахло; его раздражали очереди в магазинах, взрывы хлопушек, бездельники, переодетые в святого Николая; нищие, распевающие рождественские гимны. То, чего он не понимал, бесило его – и он срывал зло на домашних (должен же быть толк от этих жирных ничтожеств?), хотя с удовольствием надрал бы зад каждому дегенерату с ватной бородой.

Близна узнал, что детям на Рождество дарят подарки, только в школе. Раньше ему удавалось избегать этого ненужного – а в его случае, даже опасного – знания. Одноклассники делились планами на каникулы, хвастались тем, что им подарит святой Николай: конечно, то, что они попросили в письме, – иначе и быть не может. Близна делал вид, что Рождество для него – обычное дело, семейная традиция, и, когда его товарищи будут поглощать праздничный ужин или разворачивать подарки, он будет занят точно тем же самым. Вечером за ужином, когда отец, казалось, пребывает в хорошем расположении духа, Близна спрашивает:

– Я могу написать письмо святому Николаю?

Отец поднимает голову, ложка с супом замирает на полпути.

– Кому?

– Святому Николаю. Хочу попросить у него конструктор.

Взгляд отца темнеет, перебегает от сына к жене, безмолвно спрашивая ее, кто забил голову ребенка этим рождественским дерьмом. Она поднимает ладони, защищаясь.

– Это все школа. Наш нахватался от тамошних избалованных деток.

Они называли его “наш” – он не заслужил имени или ласкового прозвища, только притяжательное местоимение, указывающее на его принадлежность этим двум людям. Отец кивает, словно ответ его удовлетворил, переводит взгляд обратно на сына.

– Значит, хочешь конструктор? – Голос обманчиво веселый. В нем слышится обещание: это здорово, ты найдешь под елкой самый прекрасный конструктор, мы будем проводить вечера, собирая из него разные вещи, – как поступают все отцы и сыновья.

Близна улыбается и кивает. Отец разжимает пальцы. Ложка летит в тарелку, поднимая фонтан брызг. Ржавые капли покрывают скатерть, несколько попадают на грязную майку и лицо отца – он вытирается тыльной стороной ладони.

– Скажи-ка мне… – начинает он шепотом, очень доверительно. – Откуда, по-твоему, я должен взять деньги на твой сраный конструктор?

Близна хочет отодвинуться, но отец хватает его за ворот, притягивает лицо сына к своему. Изо рта отца кисло пахнет супом, в зубах застрял кусочек курицы.

– Может, ты думаешь, я их печатаю? Может, у меня в подвале спрятан печатный станок для денег? Ну?

Ткань рубашки трещит. Мать досадливо морщится: вместо сериала ей придется пришивать оторванный воротник. Сколько раз она говорила: снимай форму, когда приходишь из школы. Но этому ребенку все как об стенку горох.

Близна мотает головой: конечно, он знает, что у них нет лишних денег, но у святого Николая их должно быть достаточно – пусть отец только даст ему пару монет на конверт и марку. Но сейчас не время просить.

– Кто купил тебе эту рубашку? Эти штаны? Трусы, носки, стул, на котором ты сидишь; еду, которую ты жрешь? Кто? Не смей молчать, когда я тебя спрашиваю!

Так и не дождавшись ответа, отец продолжает:

– Я! Каждый блядский день я работаю, как черт, чтобы прокормить двух ненасытных свиней, и что получаю в благодарность? “Папа, мне нужен конструктор!”. Ведь я нихера не делаю, сижу на заднице, так пусть от меня будет хоть какой-нибудь толк. Да?

Близна бормочет: “Прости” – большая ошибка с его стороны, потому что это только подогревает гнев отца.

– Что ты мямлишь? Вас в школе учат хоть чему-нибудь, кроме как клянчить деньги?

Ему только семь лет, он не знает хитростей, которые позволят ему обойти наказание. Об этом не пишут в учебниках, все приходится узнавать опытным путем.

ЗАПРЕЩЕНО ПЛАКАТЬ

ЗАПРЕЩЕНО ИЗВИНЯТЬСЯ

ЗАПРЕЩЕНО КРИЧАТЬ

ЗАПРЕЩЕНО ПРОСИТЬ

ЗАПРЕЩЕНО МОЛЧАТЬ

Он хотел бы научиться исчезать: переноситься во времени или становиться невидимым, сливаться с полом и стенами. Лучше попросить святого Николая об этом, это нужнее, чем конструктор. Отец тащит Близну в комнату. Мать ставит суп на плиту и включает радио.

– Сними рубашку, – говорит отец, доставая из шкафа ремень.

Сопротивляться тоже запрещено. Близна расстегивает пуговицу за пуговицей так быстро, как только возможно; пухлые, неловкие пальцы дрожат, дергают ткань – получается медленно, слишком медленно. Он знает, что каждая секунда промедления превратится в удар.

– Долго ты будешь возиться, дрянь?

Отец швыряет Близну на диван. Обивка покрыта пятнами, в лицо тут же впивается миллион крошек хлеба и сухого печенья. Ремень со свистом вспарывает воздух и опускается на обнаженную спину. Крик тонет в поролоновом нутре дивана. Боль окутывает тело, покрывает кожу полностью, расправляется от макушки до пят. Близна визжит, как поросенок, которого неумело и мучительно убивают. Слова отца доносятся сверху, словно глас божий:

– За неблагодарность. За лень. За неуважение.

Ни один грех не будет забыт. За каждый проступок Близна расплатится воплями, болью и кровью. Он вдавливает лицо глубже в вонючую ткань, сопли забивают нос, так что он не может дышать, и голова становится легкой и пустой, под закрытыми веками расползаются красные круги, и он теряет сознание.

Близна приходит в себя в незнакомом помещении. Он с любопытством оглядывается, кричит: “Эээй?” – и крик возвращается к нему, отразившись от белых бетонных стен. Здесь тихо и пусто, не считая круглого стола из металла и закаленного стекла, рядом с ним – пара пластиковых стульев с подушками на сиденьях. Под низким потолком горят галогенные лампы – от их сине-зеленого света помещение кажется еще холоднее, чем есть на самом деле. Из-за стены слышно тихое жужжание холодильника и шум системы вентиляции. Близна повторяет: “Эй, есть тут кто-нибудь?” – но никто не отвечает. Он выглядывает в коридор, но там тоже ни души. Холод от голого пола проникает сквозь носки, и Близна переступает с ноги на ногу, зябко передергивается. Ему не страшно. Возможно, ему на помощь пришел святой Николай и перенес его в безопасное место – почему бы рождественскому чуду не случиться чуть раньше, если в нем так нуждаются? Близна делает глубокий вдох. Воздух здесь свежий и чистый, хотя в помещении нет окон и довольно тесно: десять квадратных метров – не больше. Но Близне так даже больше нравится – он привык забиваться в углы и в просторных залах чувствует себя неуютно: все время ждет, что кто-то бесшумно подкрадется к нему и крикнет в ухо, ударит по голове или пнет под зад. Он садится на стул, устраивается поудобнее на мягкой подушке, ставит локти на столешницу и с удовольствием отмечает, что может двигаться, не вздрагивая и не кривясь от боли. Какая роскошь. Он не хочет возвращаться назад. Здесь есть все, что нужно: он читал о бункерах – их строили для того, чтобы много людей могли безвыходно провести там несколько лет в случае ядерной войны или другого бедствия. А это помещение очень похоже на бункер. Значит, здесь можно ходить по комнатам, трогать вещи, валяться на кровати, оставлять обертки от печенья, молчать сколько пожелаешь, не опасаясь окрика: “Отвечай, поросеныш!” – и никогда не выходить на поверхность. Да, он, определенно, хочет здесь остаться. Вот посидит еще немного и обойдет свои новые владения: где-то должны быть кухня, спальня, ванная и туалет. Хорошо бы тут был телевизор. Близна тихо говорит:

– Я здесь главный.

Сверху звучит издевательский голос:

– Что ты сказал?

Стены Убежища растворяются. Близна хочет протянуть руку, чтобы ухватиться за что-нибудь: стул, столешницу, дверной косяк – но все становится прозрачным и тает на глазах. Нечестно, нечестно, нечестно! Наказание закончилось, ремень отброшен на пол, но Близна все равно кричит без слов, воет, захлебывается слезами и бьется всем телом. Отец одним движением разворачивает его лицом к себе, бьет по щекам вполсилы.

– Заткнись, ну! Убивают тебя, что ли? – В голосе звучит досада. В конце концов, поросеныш заслужил небольшую трепку, и нечего орать так, словно он спятил. Еще соседи сбегутся. В наше время все норовят сунуть нос в чужое дело, а во времена, когда отец Близны был мальчиком, то, что творилось за закрытыми дверями, за ними и оставалось. И никто не поднимал шума, если родители устраивали отпрыску нахлобучку, – это было обычным делом, необходимым злом.

Близна всхлипывает, сжимает кулаки, оттирает ими слезы с лица. Отец исчезает в светящемся проеме, оставив сына в одиночестве; хлопает дверью. В комнате темно. Близна шепчет:

– Я вернусь туда. Обязательно вернусь.