Читать книгу: «Грибные дни», страница 2

Суббота – день

Родители прогулочным шагом пошли по проселку от нашего дома к асфальту в сторону вымирающей соседней деревеньки Бочаг, гнездившейся в славном в военное время партизанами лесном массиве. Пашка семенящей походкой бежал следом, держа в руках закрытый зонтик, украденный у сестры приятеля. Я крался по саду следом. Дождь усилился. На перекрестке с соседней улицей они повстречали идущего навстречу молодого водителя разбитого ГАЗ-51¹⁷, Димку Сазонова по кличке Сазан, бывшего футболиста московского «Спартака», направленного новым генсеком на принудительные работы в наш совхоз.

– Здорово, Владимирович. Здравствуйте, Егоровна. Привет, Паша.

– А мы к грибоеду идем! – в лоб ошарашил Сазана Пашка.

Он постоянно путал слова.

– Здравствуйте, Дима, – неестественно засмеялась мать. – Павел шутит так. Вот, гуляем…

– Ну, гуляйте, – запахнулся в плащ-палатку водитель и неуверенно прошел мимо.

– Футболист городской, – прошипела ему вслед мать, – мало вас, трутней-космополитов, работать заставили, надо было на урановые рудники послать. А то нападают на советских китайцев!

– Кать, этот не нападал – он из московского «Спартака», а те хулиганы вовсе были из ленинградского «Зенита».

– Я для меня все эти обезьяны на одно лицо.

– Это раньше был борзой¹⁸, футболист, а нынче почетная профессия – совхозный шофер.

– Труда боится лоботряс! А борщ хлебать всегда горазд! Среди рабочих лоботряса нельзя терпеть ни дня, ни часа! У нас даже цыган по указу от четвертого мая шестьдесят первого заставили работать! Чего ты его скотником не сделал? – не унималась мать.

– У меня шоферов не хватает, а скотником он бы только скот портил.

– Труд в СССР является обязанностью и делом чести каждого способного к труду гражданина по принципу: кто не работает, тот не ест. В СССР осуществляется святой принцип социализма: от каждого по его способности, каждому – по его труду. – Отчеканила мать.

– Пущай уж пошоферит, – примирительно сказал отец, – узнает, как в нашей деревне кобыл объезжают, а там уж в конце исправительного срока разберемся. Все равно без моего заключения ему отсюда хода не будет. Сейчас не до него. Посмотрим, что ему совесть подскажет.

– У таких совесть исчезает сразу, даже не ждет, как тени, полдня.

– Есть такое. Паша, ты что, совсем дебил? – переключился отец. – Ты как в разведку пойдешь? Первому встречному шпиону все выложил! – начал бушевать отец. – Говорил же, никогда не спеши поперед Кирпоноса¹⁹! И что это у тебя в руках?

– Зонтик, – пискнул брат.

– Вижу, что не топор. Откуда он у тебя?

– Нашел…

– Смотри мне! – он погрозил Пашке узловатым пальцем и, вырвав зонт, попытался его открыть. – Точно спер где-то?

– Нашел… – начал юлить Пашка, укравший зонтик у старшей сестры своего приятеля.

– Короче, не трепись, чтобы никто ни о чем не догадался.

– И чтобы нас не сглазили, – добавила мать и перекрестилась.

– Пусть так, – кивнул отец.

– Или у людей сложится о нас худое понятие.

– Оно реноме называется, – щегольнул полученными в Москве знаниями отец.

– А ты, Павел, должен молчать как святой пионер Илларион на допросе! – мать строго погрозила Пашке пальцем мать. – Не было бы тут лишних глаз, – скривила губы, – так я бы тебе, Павел, дала бы по всей морде.

– Кать, не на улице же, – предостерег ее отец. – Кругом полно лишних глаз. А так да, согласен, лицо младшого напрашивается на немедленное вмешательство.

– Святой Макаренко и вся пионерская рать! Все бы зубы тебе высадила, Павлик! Я бы тебя разделала, как ежебок черепаху!

Я поежился: мать была сурова. В прошлом году, переодевшись Дедом Морозом, она ограбила детский сад в райцентре, сперев в мешке все подарки, предназначенные для детей. Об этом случае до сих пор по всей области говорили. Так что высадить Пашке зубы было для нее плевым делом.

Тут с боковой улицы, бормоча «Мене, мене, текел, упарсин»²⁰, вывернулась бабка Явниха, одетая в широкие красные штаны, заправленные в громадные кирзовые сапоги как бы даже не 47-го размера, фуфайку, подпоясанную армейским ремнем и охватывающий голову красный платок. Деревенские меж собой звали ее Лариса Гитлеровна. Судачили, что она дочь сосланного на Колыму кулака, в Великую отечественную войну была повитухой, а когда при Брежневе²¹ рожениц стали возить в роддом в райцентре, она, лишившись почестей и подношений, стала от бессильной злобы ловить и душить на кладбище деревенских кошек.

– Здравствуйте, Виктор Владимирович, здравствуйте, Катерина Егоровна, – блеснула она железными зубами.

– Здравствуйте.

– Мы не к грибнику, и не в разведку! – попытался обмануть бабку Пашка. – Просто гуляем…

– Устами младенца глаголит сама истина, – нахмурилась старуха, – но с вашим дурачком кривда тешится. Странный он у вас, – перекрестилась Явниха и, косясь на почти не скрываемую промокшей газетой кочергу в руках матери, на всякий случай обошла их стороной. – Сущий клоп, крапивное вымя, хотя и стоеросовый лоб, чистый Люципер. Клоп, клоп, мизантроп, куды гроб, туды и клоп. Куды клоп, туды и еретик, ерестун тебя дери. На рога тебя Агафье Коровнице²²!

– В школе им сейчас задают много, вот ребенок и заговаривается, – объяснила старушке мать.

– Сейчас в школе так: до обеда плачут, после обеда скачут, ровно какие-нибудь американские хиппи, чтоб их разорвало. Учение это бесовское, это все от лукавого. Но это еще не беда: был бы хлеб да лебеда. Убереги Параскева Пятница²³, – перекрестилась Явниха, – уколи веретеном клопа мелкого, клопа верткого. Попался бы ты мне во время оно, коловертыш, кат²⁴, я бы тебя спицей-то и выковырнула из мамкиной ступы… – И шустро посеменила прочь.

– Из твоих уст тебе на голову! – мать плюнула ей вслед. – Чтоб у тебя зоб вырос, сухотка тебя забери! Саму тебя пускай поразит моровая язва капитализма! Ну и нечисть белогвардейская! Ведьма окаянная, чародеица! Иродова дочь! Чертознайка!

– Не зря о ней плохие пересуды идут, – кивнул отец. – Социально ущербная и явный деклассированный элемент.

– Может порчу навести, знамое дело, след вынуть или другие мерзости, особенно детям и беременным женщинам. Или икоту напустит, тоже не велико счастье. Или вообще на свинцовых табличках проклятия страшные пишут, их греки дефиксионами кликали. Или сгнивший шалфей в колодец бросит, что вызывает бурю силы просто невиданной.

– Опытные люди всегда имеют понятие об этом, – солидно кивнул отец, – а пустобрехов и финтифеев чураются. Через таких Дьявол, с партийного попущения, и совершает чудодейства. Ведьмы завсегда свою долю в этом имеют.

– Да пребудет с нами небесная облепиха, – осенила себя крестным знамением мать, – неопалимая революция и святой социализм! Не зря говорится, что у которого человека рот полуоткрыт, тот клеветлив. А она воно как зубами сверкает, что твой волк в «Ну, погоди!». Чтоб у тебя дойница пересохла! Соль тебе в очи, кочерга в зубы, горшок между щек, кила²⁵ в горло, – процедила сквозь зубы мать и поплевала Явнихе вслед, – головня в рот!

– Лучше в задницу, – хохотнул отец.

Пашка мелко захихикал.

– Дебил, ты лучше вообще молчи! Или ты не мой сын, или у тебя мозги твоей мамаши! – отец стукнул зонтиком малолетнего путаника по голове. Зонтик от удара раскрылся. – А ты чего там сидишь, придурь малолетняя? – шепотом сказал мне. – Беги вперед скорее, пока нет никого вокруг.

– Да не перекрестке не толкись, как шуликун, – посоветовала мать, – глаза любопытным людям лишний раз не мозоль, а сразу в посадку сигай.

Я, согнувшись, перебежал через асфальт и, прижимаясь к деревьям, двинулся по защитной лесопосадке, растущей вдоль шоссе. Родители и Пашка продолжили прогулочное шествие под дождем и покинули деревенские пределы. Километра через полтора, когда до большого леса оставалось не более пятисот метров, нас нагнал трактор ДТ-75, управляемый парторгом Николаем Ефимовичем Трохой по прозвищу Миллионщик, который был неравнодушен к нашей матери.

– Карл Маркс в помощь! Здорово, Владимирович, привет, Егоровна! Куда собрались?

– Гуляем…

– Гуляете? – удивился парторг.

– Гуляем…

– Так дождь же?..

– Алексей, человек божий, – выдавила мать, – в решете море переплыл и не намок, а мы…

– А мы гуляем! – перебил ее отец. – Для моциона.

– Паша, а ты не замерз? – не унимался парторг.

Брат угрюмо молчал и делал вид, что вопрос к нему не относится.

– Егоровна, чего это он?

– Да не выспался он, Николай Ефимович. Не обращай внимания, – ответила она.

– Может подвезти вас?

– Нет, не надо, – отказался отец, косясь на лес и начал, чтобы скрыть смущение, негромко напевать:

– До чего дошел прогресс – нам не страшен энурез.

– А ты чего же, Ефимович, разве не пьешь сегодня? – деланно удивилась мать. – Суббота же?

– Вот сейчас домой вернусь, – солидно крякнул Миллионщик, – да и накачу казенной за Партию, за Правительство и за крепкое здоровье нынешнего генсека. Ты как на это смотришь, Владимирыч?

– Ты езжай, Ефимович, – махнул отец, – мы погуляем.

– В своих дерзаниях всегда мы правы! – отсалютовал им парторг. – Ладно, поехал я, – трактор развернулся, обдав их липкой грязью из-под гусениц, и рванул к деревне.

– Наконец убрался, жирный бабуин, – сквозь зубы процедила мать. – Вот же никчемная отрыжка общества!

– А что, если это леший? – посмотрел вслед удаляющемуся ДТ Коля.

– Не плети ерунду! – мать дернула его за плечо. – Какой он леший?

– Сама говорила, – надулся Коля, – что леший может кем угодно обернуться, хоть лосем.

– Обернуться может, а на тракторе ездить – нет.

– Почему?

– Он соляры запах не переносит.

– Хватит трепаться! – не выдержал отец. – Торчим тут у всей деревни на виду, как тополь и два дуба на Плющихе! Айда в лес!

– Интересно, кто тут тополь? – подозрительно спросила мать.

– Известно кто, – отец отвернулся от них и устремился к лесу.

– Сам ты дуб! – сплюнула вослед мать. – Кочерга тебе поперек! Падла купоросная!

– Я же говорил, – громко прошептал Пашка, – что он падла. А он…

– И ты падла! – мать щедро одарила Пашку оплеухой. – Вить, может, вернемся? – сказала громко. – Мы уже мокрые, как морские зюзики.

– Куда мы теперь вернемся? Тогда нас сразу заподозрят! Хватит языки бить, пошли за грибами, так идем за грибами! Потерпите, недалеко уже. В лесу не так льет. За мной!

– Витя, какой же ты бурдулек²⁶! – любила мать по темноте своей всякие старые слова употреблять. – Пора бы уже уяснить: когда пытаешься с тремя копейками в Сочи слетать, то всегда получаешь по рогам!

– Молчи, кекельба²⁷ драная! – отец считал себя человеком образованным.

Так, громко переругиваясь, добрались до леса.

– И еще, – мать остановилась перед стеной деревьев и повернулась к нам, – не вздумайте лешакаться!

– Чего? – не понял Пашка.

– Не поминайте в лесу лешего никогда, не лешукайтесь! Накличете на свою голову и я с вами как кур во щи попаду заедино. Меньше галдите, леший не любит шума в лесу. И не вздумайте свистеть, – погрозила кулаком, – придушу!

– Но ты же говорила, что шум и свист нечистую силу отпугивает? – удивился я. – Почему же тогда не свистеть?

– Не умничай, молод еще! – мать отписала мне тумака. – Для того и не свистеть, чтобы леший не обиделся. Хватит трепать языками, по грибы пришли! Куда рванули? – цепко ухватила нас с Пашкой за плечи, удерживая. – Вить, ты тоже постой.

– Чего еще? – недовольно спросил отец.

– Сетку дай и решето, – потребовала мать.

Я послушно достал из мешка сеть, украденную отцом у приезжих рыбаков из райцентра. Мать накинула сеть на себя на манер плаща. На голову надела перевернутое решето, приговаривая:

– Надеваю сито, чтоб быть грибами сытой.

Отец молча покрутил пальцем у виска.

– Помолимся Станиславу-грибовику, – строго сказала мать и затянула: – Святой Станислав, грибов нам послав. Сами едим, на другие глядим. Святой Станислав, грибов нам послав: полные лукошки и собаке и кошке. Дал Господь нам роток, дай Станислав гриба кусок. Стоит за мною стеной Станислав-грибовик с властью грибной. Святой Станислав…

– Да хватит уже!!! – отец так заорал, что с листьев ближайших деревьев обрушились дождевые капли. – Поносил? Дай поносить другому! – потребовал он, срывая надетый на меня плащ ОЗК.

– А я как? – обиженно поинтересовался я. – Голый буду?

– Одень вот, – протянул мне свой промокший насквозь пиджак. – Ты же у нас закаленный, не замерзнешь.

– Витя, какой же ты бесчувственный. Прямо как носорог! Он же замерзнет.

– Чего это он замерзнет? Я с пиджака воду струхивал, тепло будет. Как говорится, дружба дружбой, а пиджачок врозь.

– Только струхивать ты и умеешь, ни на что больше не годен!

– Помолчи, не до тебя. Пусть крепится, как твой святой пионер Илларион.

– Не трожь святого, падла! – мать погрозила кочергой.

– Светлые святки – ноские куры, – пробормотал отец вместо ругательства. – Давайте уже грибы искать!!!

Отец по лосиному вломился в лес. Мать плюнула через левое плечо, угодив Пашке на голову, и толкнула нас к деревьям:

– Ищите! Но далеко не отходите, а то потеряетесь. И еще: грузди и рыжики не берите – под ними боровые хоронятся, да ими же и питаются. Еще заразу какую подхватите от них. И самое главное: если будете все правила соблюдать, себя в лесу вести правильно, то, глядишь, дадут Бог и святой Ленин, защитник коммунизма и податель социалистических благ, сжалится над вами, убогими, леший, не тронет.

Мы начали искать грибы. В лесу было чуть теплее, но так же сыро: вода лилась не только с неба, но и с веток и листьев. Я быстро вымок. Мать бдительно следила за Пашкой.

– Стой, балбес! – внезапно закричала она на весь лес. Даже в деревне, наверное, было слышно. – Там волчье лыко! Не подходи!

Испуганный Пашка шарахнулся в сторону.

– И туда не иди!

– Почему?

– Там волчьи ягоды!

Потом… потом я увидел гриб: громадный крепкий боровик. Я подобрался поближе, открыл нож… Гриб вдруг гулко захохотал и кинулся наутек. Я от неожиданности плюхнулся задницей на покрытую мокрой листвой землю, ошарашенно глядя на то место, где только что красовался боровик. Хоть я и пионер, но рука сама потянулась перекреститься.

– Что ты шумишь? – раздался слева крик матери. – Все грибы своим дурацким хохотом распугаешь, баран!

– Это не я.

– Головка от буя, – донесся справа голос отца. – Чего расселся, как удав на именинах? Пришел по грибы, так собирай грибы, а не спи на ходу!

– Это гриб хохотал, – не особо надеясь, что родители мне поверят, сказал я.

Слева сквозь ветки и кусты просунулась кочерга и щелкнула меня по голове.

– Сухотка тебя раздери! Хватит придуриваться, не в военкомате, – сказала мать. – Вставай и собирай грибы. Не наберешь сегодня на жаренку – вздую! Вот прямо этой кочергой и вздую!

Я нехотя поднялся с земли и опасливо стал высматривать грибы. На кочке стоял мой знакомец – боровик-хохотун. Я застыл, глядя на него. Казалось, он так же смотрел на меня. Но чем он мог смотреть? У грибов же нет глаз. Да и смеяться они не могут. Так себя успокаивая, я начал мелкими шажками подбираться к нему поближе. Гриб издевательски захохотал и не спеша начал отступать, ловко скользя среди кочек. Сзади послышался треск сучьев, я оглянулся… Мохнатая разлапистая фигура сшибла меня с ног и, тяжело усевшись сверху, начала душить.

– Леший!!! – истошно заорал я, пытаясь отбиваться, но леший был сильнее.

Нож я уронил при падении. Рука судорожно нащупала «счастливый» сучок в кармане. В глазах уже темнело от удушья и я ткнул выхваченным сучком в покрытое листьями и мхом лицо. Угодил в глаз – на меня брызнуло горячей кровью. А потом позади лешего возникла мать и, широко размахнувшись, врезала ему кочергой по затылку. Раздался мерзкий костяной хруст. Леший завалился на меня. Маска из листьев свалилась с лица… Мертвого отцовского лица.

Я с трудом выбрался из-под трупа.

– Как я его?! – гордо спросила мать. – А Витька не верил, что кочерга от лешего поможет.

Голос у меня пропал, и я лишь молча тыкал пальцем вниз, указывая на труп.

– Чего ты кривляешься, как клоун Клепа? – нахмурилась мать. – Что там?

– Батя, – с трудом вытолкнул я застрявший в горле комковатый вязкий голос и снова указал на труп.

Мать присмотрелась, потом присела возле тела, повернула его голову. Встала.

– Пошутить хотел, придурок! – с отвращением плюнула на труп. – Доигрался, бурдулек образованный! Учти, – поигрывая кочергой, посмотрела на меня, – это ты своим сучком в глаз ему до мозга достал и убил. Я сзади не видела, что это Витька. В тюрьму ты сядешь!

– Я не хочу в тюрьму! – я едва не заплакал.

– Значит так, – деловито начала мать, – Витьку закапываем, а в понедельник всем говорим, что он в город поехал.

– А машина?

– Скажем, на попутке до трассы, а там на автобусе.

– Вас же Троха видел…

– И Троха и Явниха и Сазан, – мать покачала кочергой. – Ты думаешь, Сазон и Троха нам случайно встретились? – покачала перед моим лицом указательным пальцем. – Нет, нет и еще раз нет! Это был знак, это Провидение так указало нам на нечистых, классово чуждых, потомков сожительства падших ангелов и недостойных баб человеческих! Внешне они неотличимы от нас, нормальных людей, но мы-то знаем… Им цена: копейка в базарный день. Раньше таких называли «болтунами», «неопределившимися», «малефиками-зловредителями» и «пособниками» и всячески клеймили, а сейчас времена пошли помягче, вот и приходится самим все решать, выжигать скверну каленым железом из тех, кто поклоняется не социализму, а пережиткам мрачных эпох: мнимым, отсталым и ложным поганым богам, не поспевающим за мерным бегом прогрессивного времени, ставшими в наш атомный и космический век демонами.. Придется их навестить ночью, супостатов хитрости и бунта, чтобы не болтали…

– Ты их убьешь?..

– Не ори! Не я, а мы.

– Мы?..

– А ты как думал? Что моими руками весь жар загребешь? Надо помогать родителям. Пока бери Витькин нож и копай могилу. А я пойду: Пашку поищу…

– И Пашку?.. – прошептал я.

– Зависит от того, что он видел.

Пока я копал отцу могилу ножом и палкой, наглый боровик надсмехался надо мной из-под дуба, но я уже не обращал на него внимания – страх перед матерью вытеснил все прочие страхи.

– Я Пашку послала к выходу из леса, – будто привидение возникла рядом мать, – будет ждать нас там.

– А мы?

– А мы сейчас закопаем Витьку и пойдем домой: поужинаем и обсохнем. А как стемнеет…

Меня передернула дрожь.

– Плащ с него давай снимем, еще пригодится.

Сняли плащ, я хотел положить на труп снятый с себя пиджак.

– Ты чего? Оставь, вырастешь – будешь сам носить. Не новый же тебе покупать потом. И сучок из глаза забери. Он счастливый…

Сняла с шеи убитого мешочек с травами:

– Не пропадать же добру.

Закопав тело, вышли из леса.

– А где грибы? – удивился Пашка.

– Нет еще грибов, – на ходу объяснила мать. – Рано пришли.

– А папка где?

– А папки с нами не было.

– Как это не было? – брат от удивления даже остановился.

– Не было. Он уехал.

– Туда, куда крылатая птица не залетает. В город, в общем, поехал. Поэтому его с нами и не было. Виталий, скажи.

– Не было, – не глядя Пашке в глаза, подтвердил я.

– Как же не было, если он у меня зонтик взял?

– Зонтик? – мать обернулась. – Павел, если ты зонтик потерял, растратчик криворукий, то имей смелость честно это признать, по-мужски, а не сваливай свою вину на других.

– Но…

– Замолчи, ерь мадагаскарский!!! – она погрозила кочергой. – А то вздую! Не перестанешь врать – тебе будут сниться змеи и кал у тебя станет зеленым! А сейчас замолчи и марш домой! Заманил нас в лес в такую слякоть, да еще и отца подло оговаривает. Бегом домой!

Суббота – вечер

Дома мать первым делом пожарила яичницу из шести яиц и жадно ее съела. После еды взяла с холодильника отцовские сигареты и закурила.

– Мамка курит? – тихо спросил Пашка.

– Не знаю…

– Виталий, суп в кастрюле разогрейте и похлебайте, – велела она мне. – Силы вам сегодня понадобятся. И хлеба возьмите по куску, хлеб – дар Божий: хлеб на стол – так и стол – престол, а как хлеба ни куска – так и полированный стол – доска. Но учтите: хлеб в солонку макать нельзя ни в коем разе, ибо так Сатана-Диавол в вас войдет, как в Иуду проклятого на Тайной вечере.

Мы с братом, воспользовавшись нетипичной для матери щедростью, от души налупились рыбного супа, сваренного из сушеной рыбы, украденной отцом у соседа, и чеснока. Мы вообще чеснок для защиты от нечистой силы ели постоянно – мать строго за этим следила.

– Павел, а ты знаешь, что Лариса Гитлеровна тебя убить хочет? – вкрадчиво начала мать.

– Меня? – Пашка аж поперхнулся супом и закашлялся.

Пришлось мне постучать ему по спине, чтобы не задохнулся.

– Да, тебя, – зловеще улыбнулась мать. – Сам же слышал, она угрожала тебя спицей заколоть. Про гроб бормотала, сглазить тебя насмерть хотела, дочь Сатаны. Еще и заклинание про упасин читала, ты тоже своими ушами слышал.

– Слышал… – поник Пашка. – А за что?

– А просто так. Пионеров она не любит, тварь старая.

– Я же еще не пионер.

– Но станешь же? Вот она и решила тебя заранее убить, чтобы одним пионером меньше было. К тому же, ты ей Павлика Романова напоминаешь. И она замышляет не просто тебя убить, а сожрать!!!

– Меня?!

– А что ты глазки пушишь, как рак? Что удивляешься? Ты у нас в меру упитанный, вполне в теле. Всяко лучше, чем одними кошками питаться, будущим пионером подхарчиться. Да и про клопа чесала, а на клопов раньше, до социализма, вообще страшенные заговоры заговаривали.

– Она за фашистов?

– Еще как, – закивала мать, довольная, что «процесс пошел», – натуральная фашистка! Не зря же ее Гитлеровна зовут, сам посуди.

– И что мне делать? – почесав затылок, спросил брат.

– А что должен делать советский пионер с фашистами?

– В милицию сдать?

– Милиция сюда из райцентра не поедет. Да если и поедет, то пока доедет, Явниха тебя уже придушит, как паршивого кутенка.

– А если ее саму убить? – осенило брата. – Фашистов же можно убивать!

– И даже нужно, – мать потерла руки. – И как ты ее убьешь?

– Я? – удивился Пашка.

– А кто еще? Ты же будущий пионер-герой.

– Я… я ее подожгу!

– Отличная идея! – она потрепала Пашку по волосам. – Ночью так и сделаешь.

– Я?..

– Виталий тебе поможет. Поможешь, Виталий?

– Да, – буркнул я.

– Святой Менжинский²⁸ и вся небесная рать! Да что там сложного?! Бензин возьмете в Витькиной мастерской, масло машинное, смешаете и в бутылки. Получится «коктейль Молотова». Ночью подберетесь к ее хате со стороны околицы, чтобы собак лишний раз не тревожить. Дверь подопрете чем-нибудь, чтобы не выскочила, Шапокляк деревенская, да и швырнете бутылки в окна, чтобы вспышкой огня нечистую поразить, аки Илия-пророк²⁹ бесов своей молнией. Уж Сварог³⁰-то выжжет скверну кулацкую. Делов-то, – она зевнула и перекрестила рот. – Больше разговоров.

– И я стану пионером-героем? – спросил Пашка, глазки которого за толстыми стеклами перемотанных синей изолентой очков заблестели нехорошим жадным блеском.

– Станешь, но не сразу. И в честь тебя даже посадят аллею. Липовую, может быть… Хотя, – скептически хмыкнула, – скорее дубовую. Короче, все в твоих руках.

– Буду, как святой пионер Илларион?

– Будешь, но твой подвиг надо будет скрывать от прогрессивной мировой общественности несколько лет.

– Зачем?

– А ты думал, что будет как в статье: эти пионеры поймали шпиона? – потрясла кулаком мать. – Думаешь, так? Ан нет. Вспомни, про подвиг святого пионера Иллариона тоже только через несколько лет волею Провидения люди узнали.

– А, – Пашка опять почесал затылок, – тогда ладно. Тогда будем скрывать. Несколько лет.

– Короче, часика в два ночи ступайте – уже точно вся деревня уляжется. Тем более, сегодня после дождя никто особо по улицам спотыкаться не будет, даже пьянь предпартийная. Еще одно учтите: Явниха не просто матерая фашистка, не просто подлая подколодная змея на груди нашего славного совхоза, а еще и ведьма.

– С чего ты взяла?

– Что она ведьма, любой внимательный человек может и сам понять.

– Как?

– Присмотрись: у ей из печной трубы в любую погоду дым спиралью во все стороны вьется, никогда ровным столбом не идет. А ведь дым, вьющийся возле трубы – явный признак работы нечистой силы, ее происков. Понимать надо. Ибо в эти моменты она перед дьяволом греховно благоговеет и оказывает ему отвратительнейшие почести, приносит свое почтение, являет свое расположение!

– Ты же раньше говорила, что дым так вьется, когда золотой змей прилетает, – вспомнил Пашка.

– Одно другому не мешает, – отрезала мать. – Золотой змей, он же обольститель, тоже нечистый и слуга нечистого, так что никакой неувязки в моих словах нет. Подлежит ли ведьма наказанию, Павел?

– Поскольку она, эта рогатая гадина, служит орудием злой воли капиталистического сатаны, – отчеканил брат, – причиняет людям вред, приносит порчу и всячески вредительствует и злоумышляет против советского социалистического строя, то да!

– Правильно, – удовлетворенно кивнула мать, – безусловно подлежит, в меру состава своего тяжкого и человеконенавистнического преступления. Ибо сказано: ведьмы не оставляй в живых! Как понимаете, злодейство Явнихи в своей дерзости приняло слишком большие размеры, чтобы мы, честные люди, отнеслись к нему со снисхождением и дали ему слабодушное послабление. Напротив, нас спасут только железная непреклонность, нетерпимость к преступникам и отвага! Мы обязаны встретить контру во всеоружии и задавить ее своей праведной мощью. Как в песне: мы мирные люди, но глава на блюде! С древних, досоциалистических, и даже еще до царя Гороха, времен ведьм наказывали за преступления! Так не оскудеет же в нас светлая память красных пролетарских предков! Весь буржуйский земной шар, за исключением святых социалистических стран, полон дьявольских преступлений! Так что вся надежда на нас. Но она натуральная матерая ведьма, так что одолеть ее будет не просто.

– А что делать?

– Святой Урицкий³¹, он меня спрашивает, что делать! Что делать? Муравью хвост приделать! Делать дела, достойные пионеров, достойные памяти святого Генриха Инститориса³² и святого Якова Шпренгера³³, первокнижников, а не архаровцев и махновцев. Не позволить демоническим силам творить непотребство на территории образцового советского совхоза. Эта отвратительная чума должна быть излечена – выжжена каленым железом, аки проказа сифилитическая! Возьмите дубинки осиновые, и если старая кичливая сволочь попытается выбраться из горящего дома, то бейте и ее и ее тень.

– Тень? – невольно удивился я.

– Тень, – кивнула мать. – У них, ведьм, все так хитро устроено, что они могут боль и раны на тень перевести. Но эта же схема работает и точно наоборот. Так что сначала ей дубиной в лоб от души, а потом лупите со всей дури по тени. Да быстро действуйте: не дайте ей в змею, сороку, кошку или еще какую поганую тварь обернуться. Жалко, что нельзя будет как в старые добрые времена, особливо дьявольские, поносить по улицам ее желудок, ну да уж что там, – махнула рукой, – просто сжечь – тоже неплохо. Ладно, я пойду, подремлю, а вы готовьтесь к операции. И корову не забудьте встретить. И свиней покормить.

Дождь утих. Мы вырубили в лесопосадке пару молодых осинок, про которые отец говорил, что «от них не родятся апельсинки», и сделали из них увесистые дубинки. Сварили свиньям, встретили и напоили корову. Я раньше читал какую-то книжку южноамериканского писателя, где было описано, как мальчик, набрав мазута с помощью тряпичного мячика, делал бутылки с зажигательной смесью для боровшихся с «контрас» и американцами партизан. Теперь прочитанное пригодилось. Мы взяли бутылок со сколами на горлышках, которые раньше не удалось сдать как стеклотару в магазин. Заполнили их смесью бензина и «отработки» – трансформаторного масла, наворованного отцом для смазки дверных петель. Заткнули заполненные бутылки ветошью, тоже откуда-то притащенной отцом.

– Точно загорится? – озабоченно спросил брат. – После дождя все мокрое.

– Мы же в дом забросим, там внутри все сухое.

– Может возьмем папкин фотоаппарат?

– Зачем? – не понял я.

– Мой, точнее наш, подвиг запечатлеть, – слегка смутился брат. – Чтобы в газету послать.

– Не надо. Папка если узнает, что фотоаппарат взяли без спроса – ругаться будет.

– Ясно. А где он?

– Он… он же в город поехал.

– С моим зонтиком? – хитро прищурился Пашка.

– Что ты пристал? С зонтиком, без зонтика. Откуда я знаю? – я пожал плечами.

На ужин доели рыбный суп. Мать пила отцовский коньяк «Белый аист» и совершенно по-отцовски закусывала толстым ломтем сала, густо намазанным любимым отцовским соусом: смесью горчицы, сметаны и хрена. Отец называл этот соус «Три белых коня» и ел его чуть ли не ложками. При воспоминании об отце, лежащем в мокрой земле с проломленной головой и вытекшим глазом, меня слегка замутило.

– Не надоел супец? – внимательно смотрела на меня мать.

– А что? – насторожился Пашка.

– А то, святой Луначарский³⁴ со всеми небесными ангелами, что дареной муке в помол не глядят!

– Это ты к чему? – не понял брат.

– К тому, что у Явнихи полный курятник кур, а вы тут жидкий супчик хлебаете.

– Куры? – Пашка всегда любил поесть, хоть после прожорливого отца нам с ним мало что перепадало. – У нее есть куры?

– Еще какие, – мать широко развела ладони, будто показывающий пойманную рыбу хвастливый рыболов. – Сытые, откормленные, матерые, не какие-нибудь «бухенвальдские крепыши»³⁵ или жалкие кучки костей. Их даже наш Витька хвалил, говорил, что почти как венгерские, а уж он толк в куромятине имеет, понимает, что к чему. Вспомните анекдот:

венгерская курица говорит нашей: Ты взгляни на себя: тощая, синяя, ноги торчат… То ли дело я – упитанная, желтенькая, сердце и печеночка в отдельных мешочках запакованы, посмотреть приятно. Подумаешь, – отвечает наша, – зато я своей смертью померла. Въехали? Их, курей старой ведьмы, если жарить, там столько жирка натечет, сколько не во всяком поросенке будет. Если вы окажетесь расторопными, то вполне успеете под шумок набить свои мешки курами.

– И мы их съедим? – робко спросил Пашка.

– Само собой, не солить же нам их. Часть пожарим в электропечке, часть сварим, часть закоптим. Можно еще холодное сварить и тушенки в банки закатать – на черный день. Эх, жалко не знаем, сколько им лет, а то бы затеяли троецыплятницу³⁶.

– Возьмем с собой мешки? – спросил меня Пашка.

– Возьмем, – обреченно вздохнул я.

– И фонарик Витькин возьмите, – посоветовала мать, – а то будете кур в темноте щупать, как подслеповатые курощупы. Настало время вам пошалить, как тимуровцы, а ей ответить за свои тяжкие грехи. Спешить надо: ночь сегодня хорошая – луны нет, помощи старой греховоднице не удастся от нее получить. Ну, святая пионерская рать вам в помощь!