Читать книгу: «Люди, ангелы и микросхемы», страница 3

Глава вторая

2743 год.

Тихоокеанский жилой комплекс «Galeus longirostris». Население 9 млрд. человек (согласно переписи верхних ярусов и частично средних; жители нижней части комплекса не учтены).

«Да, с нижней частью всегда проблемы, – думает Тилдон Туке, стоя у окна, за которым на свободном рекламном щите транслируют новости. – Этот комплекс почти как человек – выше пояса личность, интеллект, а ниже – всего лишь животное».

На рекламном щите показывают лидера банды с нижнего яруса. Группировка называется «Двухголовые драконы». Последние беспорядки были устроены ими боле десяти лет назад. В остальном все идет своим чередом. Драконы осели на самых нижних ярусах. Их главная прибыль – синтетический псилоцибин. Официально он под запретом, но никто не контролирует эти поставки. После вспышки нейронных наркотиков возвращение к прошлому выглядит не таким уж и плохим. Да и ни один полицейский не станет спускаться на нижние ярусы. Это ад – душный, жаркий, опасный. В паре секторов находятся тюрьмы, но официальные дороги к ним перекрыты. Лишь десяток грузовых лифтов спускается в тюрьмы. И нет ни одного заключенного, который попытался сбежать. Уж лучше в тюрьме, чем на нижних ярусах.

Тилдон Туке слышал, что жизнь есть и под тюремными секторами. Где-то в ремонтных полостях гигантских, словно скалы, опорах комплекса. Тилдон Туке пытался представить себе людей, способных жить там, но не мог. Да и как представить жизнь, которая хуже ада? Всего социологи насчитывают порядка четырнадцати миллиардов людей в комплексе, плюс-минус один два миллиарда. Жители нижних ярусов плодятся, как кролики, умирают и снова плодятся. Воздух там очищается плохо, опреснители сбоят, да и все нечистоты с верхних ярусов проходят через их сектора. А старые системы давно нужно менять. Иногда нечистоты протекают и затопляют целые кварталы.

Ремонт дренажных систем находится исключительно под контролем местных группировок. Поэтому им не запрещают торговлю наркотиками. Их главные покупатели – жители средних ярусов. Если вспомнить иерархию христианской религии, от которой давно отказались, то средние ярусы – это Чистилище. Верхние – Рай. Там находятся настоящие небожители, потому что жилой комплекс действительно теряется где-то в пушистых облаках. Тилдон Туке живет в Чистилище.

Иногда, выходя на балкон своей квартиры, наблюдая, как по расчерченным повисшим в воздухе проекциям магнитных дорог ползут машины, он думает: «А можно ли увидеть из ярусов Рая небо? Настоящее звездное небо?» Запахи нижних кварталов поднимаются к верхним. Ярусы Ада пахнут солью и нечистотами. Чем ниже ты живешь в Чистилище, тем отчетливее запах. А как быть с Раем?

Туке слышал, что там установлены фильтры и небожители не чувствуют в своем разряженном воздухе вонь нижних ярусов. Так же Туке слышал, что они не пользуются воздушными генераторами – ведь на такой высоте воздух умирающей планеты еще можно вдыхать без очистителей. Да и опреснители им не нужны, потому что там установлена специальная система сбора дождевой воды. Хотя в Чистилище тоже неплохо. Может, конечно, кто-то живет на нижних ярусах и говорит так же, но…

– А ты бы сходил как-нибудь, да посмотрел, – говорит Тилдону Туке его жена Рени.

Она – высокая блондинка, с которой они живут вместе уже девять лет. Стрижка короткая, глаза цвета стали. Когда они встретились, на Рени была форма служб правопорядка – серая с вкраплением красных полос. От глупой блондинки – только цвет волос. От женщины – бюст… и еще губы. Все говорят, что при знакомстве ценят в женщине глаза. Тилдон Туке ценил в Рени губы – полные и чувственные. За ними крупные белые зубы, хотя она и не отказывает себе в сигаретах. Кстати, сигареты в Чистилище достать сложнее, чем псилоцибин или кокаин. Курение запрещено, потому что загрязняет воздух. Так же запрещены все виды аэрозолей.

Туке слышал, что сигареты поставляют с верхних ярусов Рая – наверное, просто сплетни, но после визитов небожителей в участок 25, где работает Рени, она всегда приносит домой сигареты и сигары. Последние ей нравятся особенно сильно. Она садится на диван с бокалом синтетического коньяка, обхватывает губами сигару и, глядя на Туке, раскуривает ее – неспешно, эротично.

– Ну что, хронограф, я еще нравлюсь тебе? – спрашивает она.

Туке молчит. Молчит, потому что не хочет врать. За последние годы все как-то изменилось. Рени изменилась. Не то повзрослела, не то постарела. Тилдон Туке никогда не запоминал деталей ее лица – родимое пятно тут, крохотная морщина там… Не запоминал он и особенностей ее характера, чтобы отметить перемены. Чувствовал, но вот что? Рени стала жестче? Замкнулась? Секс с ней всегда был страстным, но однообразным. Она дразнила его, потом укладывала в постель и взбиралась сверху. Далее получасовая скачка, пара женских оргазмов и финишная прямая.

– Хочешь пить? – спрашивает Тилдон Туке.

– В холодильнике есть синтетическое вино, – говорит Рени.

Туке шлепает босиком по их огромной, словно футбольное поле, квартире. Ассоциации с футболом приходят ему в голову, потому что когда-то он и сам играл. Еще до того, как стать хронографом.

Когда-то давно люди швырнули в космос человека, поняли, что ничего интересного в черной мгле нет, и плюнули на эту затею. Теперь ученые начали играть со временем. Туке не знает, как все это работает, но думает, что когда-нибудь человечество устанет и от этого. Сознание извлекается из хронографа, и его отправляют в прошлое. Он становится призраком, тенью среди живых людей.

Правда, Туке принадлежит уже шестой волне хронографов. Так что ни о какой славе не может идти речи. Он лишь помогает решить современные споры, уточнить факты. Обычная работа, как быть архивариусом в нейронной библиотеке, где вечно слоняется десяток заблудших сознаний, которые не знают где и как искать то, что им нужно.

Мать Туке всегда так шутила. Она и была единственным архивариусом, которого он знал – приходила с работы и рассказывала новую историю о заблудившемся ботанике. Нейронные социальные сети в те годы пользовались особым спросом. Люди делились на группы. Группы делились по предпочтениям. Иногда Туке заставал родителей за нейронным модулятором, настроенным на парный сеанс. Они всегда притворялись, что встречаются с друзьями или просто планируют новый дизайн гостиной, но Туке знал, чем они занимаются. Не важно, какими были их фантазии, но настоящее им явно не нравилось. В настоящем была ночь, постель и тишина. Туке удивлялся, как вообще родители сподобились произвести его на свет. Возможно, именно поэтому он сам никогда и не интересовался нейронным сексом, предпочитая нечто живое, настоящее. Даже будучи подростком…

Рени говорит, что тоже никогда не занималась сексом, используя нейронный модулятор. Туке думает, что, наверное, именно поэтому они и сошлись. Поэтому и еще потому, что оба любят иногда нарушать закон. Туке проходит мимо рюкзаков, приготовленных для воскресной вечеринки. Когда-то давно он сам отправлялся на нижние ярусы, чтобы достать немного «веселья», но сейчас этим в основном занимается Рени. У хронографа не так много свободного времени, как кажется.

Скачок в прошлое требует подготовки и отнимает много сил. За неделю до прыжка хронограф поступает в руки медицинского персонала. Они колют ему успокоительное, сажают на специальную диету, исключая все, что может содержать железо или цинк. За два дня до скачка ему ставят капельницу. Химический состав, который по содержанию похож на зажигательную смесь, отравляет организм, помогает сознанию освободиться от привязанности к телу. Потом происходит скачок, причем хронограф к тому времени уже мало что понимает, находясь где-то на грани между жизнью и смертью. Сложнее всего собраться. Потом, конечно, привыкаешь, но сначала прыжок во времени вызывает шок. Особенно, когда ты понимаешь, что превратился в призрака.

Твоя реальность осталась где-то далеко, а ты… ты где-то в хвосте мира, реальности. Да. Именно в хвосте, потому что ученые говорят, что прошлое невозможно изменить. Говорят, что это не прошлое, а всего лишь его эхо. Как хвост кометы. Как отражение в зеркале. Можно разбить зеркало, но оригиналу будет плевать. Поэтому невозможно переместиться в будущее. Будущего нет. Еще нет. Только настоящее и эхо прошлого. И хронограф становится призраком в этом туманном блике прошлого. Эхом в эхе. Отражением в отражении. Поэтому в первый раз всегда сложно. Потом, конечно, тоже непросто, но привыкаешь и думаешь не о том, что было, а о том, что будет. Потому что когда сознание вернется в настоящее, в свое тело, то все станет еще хуже. Боль, тошнота, слабость.

Реабилитационный курс длится около двух недель. В итоге на прыжок в хвост прошлого тратится почти месяц. Плюс ко всему нужно учесть и то, что сознание можно перемещать во времени, но не в пространстве. Поэтому перед скачком хронографа перевозят в нужную часть мира. Голого и мертвого мира. Иногда реабилитация заканчивается еще в пути, и тогда можно увидеть руины бывших городов. Повсюду громоздятся ядерные электростанции. Последние триста лет ученые обещают, что скоро начнут использовать энергию ядра Земли, но это «скоро» затягивается.

Хронографа привозят на место прыжка в бессознательном состоянии и увозят раньше, чем он приходит в чувства, но судя по всему, мир был везде одинаковым. Именно так говорит Туке девушка по имени Лея, которую он трижды встречает по дороге между местом прыжка и жилым комплексом «Galeus longirostris». У нее обритая на лысо голова и синие, почти фиолетовые большие глаза. Косметики нет. Белый халат медсестры всегда идеально чистый. Кожа лица такая же белая и чистая. А запах… Нет, не так. Никакого запаха. Именно по запаху Туке и понимает, откуда эта девушка. Отсутствие волос, скрытое головным убором, он заметит после.

– Ты с верхних ярусов, да? – спрашивает он, хватая медсестру за руку, когда она пытается вколоть ему снотворное.

Эта встреча случается, когда Туке только начинает жить с Рени.

– Когда-нибудь хронографы тоже будут жить на верхних ярусах, – говорит Лея. – Странно, что еще не живут, – да, небожители именно так и разговаривают – резко и открыто.

«Может, они и не умеют иначе?» – думает Туке. Он держит медсестру за руку и называет свое имя. Она смотрит ему в глаза и называет свое. Ресниц и бровей у нее нет. Туке уже видел небожителей прежде, но не думал, что будет держать одного из них вот так за руку.

Обычно они появлялись в его отделе и проверяли работу служб и систем, давали совет, как улучшить нейронные реконструкции прошлого. Каждый хронограф по совместительству художник. Все зависит от того, под каким углом он смотрит на вещи. Так что если отправить в одно и то же прошлое двух хронографов, то суть реконструкции может быть одна, но детали начнут различаться. Обычно это оттенки цветов, конструкции, мимика. Так что прошлое зависит от того, кто на него смотрит.

– Но какое оно на самом деле? – спрашивает Лея. – Не в реконструкции, а когда смотришь на него, вдыхаешь его.

– Почему бы тебе не попробовать самой? – спрашивает Туке.

– Почему бы тебе не стать медсестрой? – отвечает вопросом на вопрос Лея.

Туке думает об этом пару секунд и улыбается. Лея тоже улыбается. Небожитель улыбается. Эта улыбка мелькает перед глазами Туке больше месяца. Даже в объятиях Рени.

– Что ты думаешь о небожителях? – спрашивает он свою жену.

– Думаю, что все они какие-то стерильные, – говорит она.

Туке смотрит на нее, хочет спросить, занималась ли она когда-нибудь сексом с небожителем, но не спрашивает, не решается. Как-то раз, еще до встречи с Рени, желая купить немного синтетического псилоцибина, Туке спустился на нижние ярусы. Ад гудел и переваривал сам себя, словно гигантская пищевая система. Люди торговали своими органами. Старик с искусственными легкими, которые были закреплены у него сзади в рюкзаке, хватал прохожих за руки, предлагая купить его глаза, почки, желудок. Он не признал в Туке жителя средних ярусов, не признал в нем даже мужчину.

– Могу продать свои гениталии! – кричал он, идя следом за ним. – Они хоть и старые, но еще работают. Дешево!

Чтобы отвязаться от него, Туке зашел в первый попавшийся на глаза бар. Пара проституток стрельнули в его сторону глазами – кажется, еще настоящими, а не имплантированными. Туке не собирался ни снимать женщину, ни пить. Ему нужен был только псилоцибин, но в этот вечер… Он и сам не знал, как оказался в постели женщины с нижних ярусов. Это станет не самым приятным воспоминанием в жизни Туке.

– Фу! – скривится Рени, когда он расскажет ей о той встрече.

После этой истории они будут спать в разных комнатах почти два месяца. Потом все как-то нормализуется, превратится в шутку, а под конец и вовсе забудется. Вот только…

Когда Туке очнется после очередного прыжка в прошлое и увидит уже знакомое лицо Леи, он вспомнит то, что случилось с ним однажды на нижних ярусах. Вспомнит сразу, как только поймет, что пробуждение его на этот раз не было случайным.

– Ты хочешь заняться со мной сексом? – спросит он Лею.

– Что? – удивится она, и если бы у нее были брови, то они бы поползли вверх.

Туке смутится. Лея рассмеется.

– Я просто хотела поговорить, – скажет она. – Хотела послушать о том, какая на самом деле была жизнь в прошлом, потому что… – Лея снова улыбнется, но на этот раз как-то нервно, – потому что то, что можно увидеть в нейронной реконструкции не совсем отражает то, что в действительности. Скажи, та жизнь и правда была похожа на жизнь нижних ярусов комплекса? Потому что если верить реконструкциям и учитывать требования цензуры, то…

– Нет, та жизнь совершенно не похожа на жизнь нижних ярусов, – скажет Туке. – Скорее это… тот мир, где живу я. Не самый хороший и не самый плохой. Как и люди. Мы не такие грязные и деградировавшие, как люди с нижних ярусов и не такие стерильные, как небожители.

– Вот как? – спросит Лея, и Туке сможет поклясться, что увидит в тот момент, как блеснут гневом ее фиолетовые глаза. – Так ты считаешь нас стерильными?

– Вы чистые.

– Это разные вещи.

– Нет. Можешь обижаться, но вы отличаетесь от нас так же, как мы отличаемся от жителей нижних уровней.

Туке так и не поймет, почему расскажет Лее о своей встрече с проституткой с нижних ярусов. Не поймет и она. Вернее, поймет, но как-то не так, на свой небожительный лад.

– Так ты хочешь сказать, что в прошлом, которое ты изучаешь, тоже были мутанты? – спросит Лея.

– Нет, – устало качнет головой Туке.

– Но ты сказал, что занимался сексом с проституткой-мутантом.

– У нее на лице не было написано, что она мутант. Я понял это позже.

– И в чем суть этой истории?

– В том, что на нижних ярусах она нормальный человек, а для меня – уродец. Я не знаю, как небожители в действительности относятся к средним ярусам, но думаю, нечто подобное имеет место. Это, как три ступени нашего общества. И такие как я, стоят между Раем и Адом. Нам проще понять верх и низ. Нам приходится видеть как Рай, так и Ад. Мы – та прослойка, без которой все наше социальное устройство комплекса пойдет к черту.

– Так ты говоришь, что похож на людей прошлого? Считаешь средние ярусы пережитком минувших эпох?

– Черт! Ну, как с тобой разговаривать?! – всплеснет руками Туке и, чтобы закончить этот разговор, притворится усталым.

С тех пор он начнет избегать разговоров с небожителями. Даже когда один из них появится на его работе для анализа последней революции в комплексе, которая вспыхнула почти век назад, после того, как гомосексуалистов поставили вне закона. Забавно, но сами гомосексуалисты в революции не участвовали. Против закона поднялись гетеросексуалы, словно поняли, что гомосексуалисты были последним буфером между правительством и частной жизнью. «Хватит запретов», «Человек не машина» – такими были главные лозунги.

– А что думает об этом главный хронограф? – спрашивает небожитель по имени Эмби век спустя Тилдона Туке, посетив их отдел.

– Думаю, правительству все равно, что запрещать, – говорит он. – Вы спрашиваете, какое дело было нормальным людям до гомосексуалистов? Да после того, как не станет педиков, нормальный человек сразу перестанет быть нормальным. Вы, мать вашу, придумаете какой-нибудь закон, и наша нормальность тут же даст трещину. Вам плевать, что запрещать. Лишь бы что-то запретить. И с каждой новой эпохой запреты становятся более изощренными. Вот что я скажу вам, как хронограф. Так что, если хотите найти ненормальность, начните с себя, а лучше, засучите рукава и попытайтесь разгрести все те нечистоты нижних уровней, что натекли туда сверху. А нас, середину, оставьте в покое.

На ухоженном, безволосом лице небожителя не дрогнет ни один мускул. Больше! Эмби просто поворачивается к другому хронографу и спокойно повторяет свой вопрос.

– А чего ты ожидал от нее? – смеется вечером Рени. – Думал, она даст тебе в морду? Небожители себя так не ведут. Господи, да они даже не замечают таких как ты, пока вас не станет много, к тому же… – Рени хмурится, меряет мужа серьезным взглядом. – Черт возьми, Туке, с каких пор ты стал интересоваться политикой?

– Это не политика. Это история.

– Так все дело в твоей работе? Поэтому ты накинулся на ту девушку?

– Девушку без единого волоса на всем теле. На кой черт они это делают?

– Не пойму, тебя раздражают их политические решения или их облик? – издевается Рени, и Туке понимает, что продолжать разговор не имеет смысла. Да он и не хочет продолжать, не знает, о чем говорить. Не знает, зачем в действительности наорал на Эмби.

– Эй, с тобой все в порядке? – спрашивает Рени, став серьезной.

– Наверное, мы просто либо слишком много работаем, либо слишком много отдыхаем, – говорит он.

– Так возьми отпуск, – говорит Рени и начинает строить планы о вечеринке, запланированной на ближайшие выходные.

«Эта квартира слишком большая, чтобы жить в ней вдвоем», – думает Туке, вспоминая квартиры, которые видел во время своих прыжков в прошлое. Потом он вспоминает первое неписанное правило хронографа: «Прошлое развращает». Поэтому в год происходит не больше трех-четырех прыжков. Поэтому хронографов так много. И поэтому каждый из них занимается чем-то одним. Насчет последнего всегда идут споры. Хронограф привязан к своему промежутку прошлого. Привязан к героям. Он знает детали, подмечает мелочи. Нейронные реконструкции пестрят подробностями. В последние годы небожители пытались изменить этот порядок, решив, что будет лучше, если хронографы будут меняться своими временными отрезками.

– Так будет лучше для хронографов, – заверяет прессу небожитель по имени Шук.

– Откуда вы знаете, что хорошо для хронографа, а что нет? – спрашивает его в прямом эфире Луиза Белоу, возглавляющая отдел хронографов.

– Согласно отчетам психологов… – начинает небожитель Шук, но Луиза обрывает его и спрашивает, откуда психологи знают, что хорошо, а что нет для людей, которые прыгают в прошлое. – Ну, на то они и психологи, – снисходительно улыбается Шук.

– Пусть хоть один из них придет к нам в отдел и прыгнет пару раз в прошлое, – говорит Луиза. – Тогда, возможно, они и смогут что-то понять о хронографах. Не раньше.

Интервью становится бомбой, демонстрацией превосходства средних ярусов над небожителями. Его крутят по всем каналам. Оно пользуется спросом в низах. И каким же становится ответ небожителей? Запрет трансляции? Провокация? Дезинформация? Нет. Они просто ставят на повестку дня вопрос о том, чтобы вознести отдел хронографов на пару ярусов выше, сделать их самыми низкими небожителями. И пусть закон на первом слушании терпит крах, никто не дает гарантий, что через пару лет средние уровни не лишатся отдела хронографов. И так с небожителями всегда – если они не могут что-то понять, то пытаются доказать, что это неважно, а если доказать не получается, то они просто забирают соперников к себе, и противник становится союзником.

– Интересно, что будет с нашим браком, если это случится? – спрашивает жену Туке.

– Так ты поэтому в последнее время такой нервный? – хитро прищуривается Рени. – Боишься потерять меня?

– Нет.

– Значит, мечтаешь сбежать?

– Я серьезно.

– Я тоже… – она обнимает его за шею и несильно кусает за щетинистый подбородок. – Тебе нужно побриться, – говорит Рени и ставит в пример их общего друга Клифтона Андерса, частично избавившегося от волос на теле, заплатив в кошерном салоне за процедуру, которой подвергают себя все небожители. У Андерса остались ресницы, брови и коротко постриженные жидкие светлые волосы на голове. Все остальное кануло в небытие. – Выглядит очень эротично, – говорит Рени.

– Выглядит так, словно скрестили жабу с крысой, – говорит Туке.

В комплексе «Galeus longirostris» нет ни крыс, ни лягушек. В мире вообще осталось мало животных, и если бы не синтетические продукты питания, то люди давно стали бы есть друг друга, как это случилось на нижних ярусах в первом жилом комплексе «Hexactinellida». С тех пор нижние ярусы получили название Ад.

В «Hexactinellida» жило около миллиарда человек и времена те канули давно в небытие, но некоторым нравится вспоминать о тех событиях. Туке слышал, как Луиза Белоу использовала историю «Hexactinellida» в споре с небожителями, отстаивая право хронографов оставаться на средних ярусах. Но остаться хотят не все. Это как желание некоторых избавиться от волос на своем теле. Когда ты небожитель – это норма. Когда житель средних ярусов – странность. Ну а если ты в Аду – то это отклонение.

– В стране слепцов и одноглазый – калека, – говорит Клифтон Андерс о таких людях.

– По-моему, это звучит немного не так, – говорит Туке.

– Услышал это в прошлом? – смеется Андерс.

Туке не понимает шутки, но Рени уже смеется вместе с их другом, и ее подруга и еще пара их друзей… Смеется даже Нова Арья, которая работает вместе с Туке. Она такой же хронограф, как и он, только специализируется на более позднем историческом периоде. Ее последняя нейронная реконструкция рассказывала об инках и человеческих жертвоприношениях. Когда Нова говорит о проделанной работе, то Клифтон Андерс тут же вспоминает комплекс «Hexactinellida». Его шутки об инкарнации жрецов в комплексе веселят всех. Смеется и Нова Арья.

– Сейчас людей так много, что все эти жрецы растворятся в обществе, как капля в море, – говорит Туке, стараясь не налегать на синтетический псилоцибин.

Шумная компания оживляется, пытается вспомнить, сколько всего в мире жилых комплексов класса «Animalia». Рождается какой-то непонятный спор. Кто-то хвастает, что был под нижними ярусами платформы «Galeus longirostris».

– Технические полости кишат крысами! – кричит Клемент Алев, который работает вместе с Рени в органах правопорядка.

Нетрезвая компания оживляется.

– Кто-нибудь пробовал настоящее мясо?

– Синтетика стала уже не та.

– Кто-нибудь сверните мне еще один косяк!

– А почему мы никогда не пользуемся нейронными наркотиками? – спрашивает как-то не к месту Нова Арья.

Все смолкают. Почти все. Нова Арья мнется, сжимается, краснеет. Девушка, которая прыгает в прошлое, видит, как приносят в жертву людей, не может вынести критику друзей.

– По-моему, это как-то неправильно, – вступается за коллегу Туке. – Чего вы на нее накинулись? Синтетический псилоцибин тоже запрещен, но его здесь целые горы. Алкоголь, сигареты, кокаин… Черт, да нам всем и без нейронных наркотиков уже грозит срок, если сюда нагрянут представители служб правопорядка…

– Мы уже здесь, – хмуро говорит Клемент Алев.

Все нервно смеются. Почти все. Рени отводит Туке в сторону и спрашивает, как давно он спит с Арья.

– А как давно ты спишь с Клифтоном Андерсом? – спрашивает Туке.

Они расходятся, решив, что в этот раз лучше засчитать ничью. Тем более что большинство этих романов начинаются и заканчиваются в нейронных социальных сетях, так что фактически причин для ссоры нет.

– Я слышала, что у небожителей подобные контакты вообще заменили воскресные посиделки, – говорит Нова Арья. – Они собираются все вместе, включают нейронный модулятор и…

– Ага, теперь понятно, почему внешне они все выглядят такими стерильными, – говорит Клемент Алев.

– А кто-нибудь вообще занимался хоть раз сексом с небожителем? – спрашивает Рени. – Я имею в виду настоящий секс, не нейронную программу или социальную сеть, а глаза в глаза, кожа к коже. – Она обводит друзей нетрезвым взглядом и вспоминает Лею, о которой рассказывал ей Туке. – И вот сейчас я сижу здесь и спрашиваю себя, – машет рукой Рени, – если бы мой муж переспал с небожителем, как мне к этому нужно было бы отнестись? Ревновать или гордиться?

– И ревновать, и городиться, – говорит Клемент Алев.

Рени смотрит на него как-то растерянно, затем фыркает презрительно и уходит куда-то прочь, благо в этой огромной квартире не так сложно спрятаться ото всех, сбежать. Туке рад, что она ушла. Рени не любит музыку, а на песни прошлого у нее вообще аллергия. Но сейчас Туке хочет именно этого. Музыка помогает отвлечься. Особенно когда ты знаешь, откуда она, кто ее создал и как. Музыка становится чем-то личным. Редко, конечно, работа становится жизнью, но в случае с хронографами это норма.

Нова Арья живет инками и человеческими жертвоприношениями, а Туке – музыкой и песнями второй половины двадцатого века. Хотя первая половина ему тоже нравится. Музыка первой половины похожа на ребенка, который взрослеет, становится подростком и расцветает ко второй половине, чтобы потом зачахнуть, но последнее было проблемой всех хронографов – видеть рождение и знать, какой будет жизнь и какой смерть. И чем чаще хронограф прыгает в прошлое, тем менее реальным кажется ему настоящее.

– А что если в то время как мы наблюдаем за прошлым, кто-то из будущего наблюдает за нами, потому что мы для них тоже прошлое? – любит спрашивать Нова Арья.

Никто не воспринимает ее всерьез. Реальность монолитна. Будущее не наступило, а прошлое – это лишь эхо. К тому же ученые убедили всех, что время и материя нераздельны, нерушимы. Прошлое – это всего лишь фильм, который можно перемотать вперед или назад, но нельзя войти в контакт с персонажем, потому что он не одушевлен. Вы можете хоть тысячу раз поздороваться с любимым персонажем, хоть голос сорвать, пытаясь докричаться до него – реакции не будет. Так и прошлое – всего лишь след, эхо. Каждый хронограф знает это. Знает и Нова Арья, но любит поговорить о парадоксах, где настоящее, эхо которого они изучают сейчас, становится для кого-то в будущем прошлым.

– Может ли эхо иметь свое собственное эхо? – спрашивает Нова Арья, закинувшись следующей порцией синтетического псилоцибина.

Туке тоже не брезгует психоделиком. Вот только он не ищет ответ на вопросы о том, есть ли у эха эхо. Впервые он начинает принимать псилоцибин, потому что ему интересно просто попробовать, понять чувства людей из прошлого, за которыми он наблюдает.

– Ну если ты так это себе представляешь… – говорит Луиза Белоу, когда ей становится известно о странном увлечении одного из сотрудников.

Она будет наблюдать за работой Туке пару месяцев, а затем сама даст ему адрес, где он сможет связаться с одним из представителей банды «Двухголовых драконов». Девушка скажет, что ее зовут Анакс, и будет держаться так, словно является центром мира. Их встречи будут проходить в прослойке ярусов, разделявших центральные и нижние части комплекса.

– Мне плевать, кто ты, плевать откуда, и как ты достаешь деньги, – скажет Анакс, как только они представятся. Вернее, представится она. Имя Туке ей станет известно лишь на третьей встрече. Да и то, лишь потому, что Туке будет заказывать большую партию.

– Зачем тебе столько? – спросит Анакс.

– У меня много друзей.

– Друзей из Чистилища?

– Это проблема?

– Если из Чистилища, то нет, но если брать выше, то… Двухголовые драконы не работают с небожителями. От них одни проблемы, – Анакс подастся вперед и зашепчет, прикасаясь губами к мочке уха Туке, – не понимаю, как можно доверять людям, на теле которых нет ни одного волоса.

– Ты встречалась с небожителями? – спросит Туке, стараясь не обращать внимания на эти прикосновения женских губ к мочке своего уха, на эту близость тел. – Небожители стерильны. Не верю, что они заказывали у тебя наркотики.

– Не наркотики. Не такие наркотики, как заказываешь ты.

– Ты имеешь в виду нейронные…

– Тшш… – Анакс прижмет свой указательный палец к губам Туке. – Это табу. Ты же понимаешь?

– Понимаю, – он чуть не скажет, что его жена все уши ему прожужжала об этих запретах.

– Вот бы подняться на верхние ярусы и посмотреть, чем в действительности занимаются на досуге все эти безволосые извращенцы, – улыбнется Анакс.

– Не думаю, что все они извращенцы, – вступается за небожителей Туке, вспоминая Лею. – Я работал с одной из них, и она… Она была любопытна.

– Любопытна? – Анакс смеется: громко, задорно, привлекая внимание нетрезвых посетителей бара «Гамбит», где Туке обычно встречается с ней.

Вообще сам бар напоминает Туке бары из призрачного прошлого, которое он изучает. Да и местные завсегдатаи чем-то похожи на людей из прошлого. Но вот этот смех…

– Не понимаю, что тебя так насмешило, – скажет Туке, смущаясь, что весь бар смотрит на них. – Та девушка небожитель, Лея…

– Да причем тут Лея? – спросит Анакс, тряхнув головой, словно вздыбившаяся лошадь. И черная грива ее густых волос веером разрежет воздух над плечами. – Я смеюсь не над Леей. Я смеюсь над тобой.

– Причем тут я?

– Притом, что ты живешь в прослойке между Адом и Раем, принимаешь наркотики, которые делают на нижних ярусах, дружишь с девушкой, родившейся на верхних, но совершенно не разбираешься ни в том, ни в этом, – Анакс щелкнет пальцами, позвав бармена, и закажет два синтетических энергетика. – Только пусть там будет что-то погорячее, чем энергетик, – скажет она.

Бармен кивнет. Анакс посмотрит на Туке и скажет, что он напоминает ей этот бар.

– Опустись на пару ярусов ниже, и алкоголь можно будет продавать открыто. Поднимись выше, и бармена могут отправить в тюрьму. Такой же и ты.

– Ты тоже не совсем нормальная, – не сдержится Туке. – Больше похожа на девушку из прошлого.

– Из твоего прошлого?

– Вообще из прошлого.

– Так ты хронограф, – догадается Анакс.

Туке не ответит. В тот день они вообще больше не будут разговаривать. Допьют энергетики с высоким содержанием алкоголя и разойдутся. Потом хронограф отправится в прошлое, а когда вернется и восстановит силы, Рене скажет ему, что нашла нового поставщика «веселья» для их вечеринок. Анакс канет в небытие, станет эхом истории.

Несколько раз Туке подумает, что было бы неплохо найти эту девушку и просто поболтать с ней, он даже соберется с духом и отправится в бар «Гамбит», надеясь на случайную встречу, но вместо этого зависнет в одном из клубов, встретив бывшего хронографа по имени Бел Аппен, который ушел с работы по состоянию здоровья. Туке не видел его после этого почти три года.