Читать книгу: «Я, Иосиф Прекрасный», страница 4
Иосиф хотел сказать, чтобы она никогда больше не брала его за руку. Но не решился, сказал другое, словно и думал это сказать с самого начала:
– И ещё вот что, – заговорил он, краснея лицом под внимательным взглядом матери, но, не зная чем закончить фразу, нарочито бодро добавил: – И это всё, что я хотел сказать.
– А что ты хотел сказать? – улыбаясь, спросила Береника, внимательно рассматривая своё лучшее произведение.
– Я не чувствую себя взрослым.
У него была нежная кожа на лице, и Береника заметила на нём малоприметные красные полоски, что тянулись от его глаз по щекам. Она не могла понять, что заставило Иосифа плакать. Спросить его Береника не решилась, видя, что сын был весёлым.
Она разделила трапезу с другими женщинами, продолжая думать о том, что могло заставить сына плакать. Здесь хорошо думалось. Береника вспомнила, что, когда носила Иосифа в чреве, то была уверена, что родится девочка, потому что ребёнок вёл себя тихо. У Береники не было мысли убить его или выбросить за порог дома, как это делали женщины эллинов, итальянки, если перед рождением ребёнка умирал отец.
Она говорила слова молитвы, а мысленно видела сына и других детей. Думала о том, что теперь, когда Иосиф стал совершеннолетним, то можно было всей семьёй съездить в египетскую Александрию. Она любила театр. В Иерусалиме были театры, ещё больше их было в городах Самарии и Десятиградья. Но фарисеи строго следили за тем, чтобы народ не ходил в греческие бесовские помещения.
Вход в Храм был высоким, без дверей. В огромном зале приятно пахло кедром. Стены зала были отделаны благородным ливанским кедром и закрыты завесами из драгоценных материй. А прямо впереди перед четвёртой завесой стояло золотое виноградное дерево, стояли двенадцать золотых столов с множеством священных сосудов. Пройти за четвёртую завесу в небольшой зал мог только первосвященник. В нем ничего не было, кроме ковчега. До того, как воины вавилонского царя Навуходоносора захватили Иерусалим, ограбили Храм и уничтожили его, в ковчеге лежал Завет Моисея. То есть медные доски, на которых перстом Бога были написаны десять заповедей для евреев.
Иосиф не был смущён, когда сел за кафедру и раскрыл Священное Писание. Перед ним в первых рядах на мозаичном полу сидели книжники и фарисеи, которых он хорошо знал. Они доброжелательно смотрели на юношу.
Иосиф мог и не опускать взор на страницы святой книги, он знал весь её текст, но решил не делать так, потому что проявил бы греховную гордыню.
Нужно было выбрать две темы. Иосиф мягким, осторожным движением пальцев, как он всегда и делал, раскрыл «Бытие» Моисея. В зале было тихо, несмотря на то, что в нём находилось более двух тысяч верующих. Глядя на святые строчки, юноша громким, звонким голосом начал читать текст. А прочитав несколько глав, Иосиф приступил к толкованию. Юношеский голос Иосифа был чистый, приятный, и многие верующие слушали не смысл того, что он говорил, а звучание голоса. Фарисеи одобрительно покачивали головами. Они знали, что Иосиф решил удалиться в пустыню, чтобы закалить своё тело и свой дух.
Среди аристократов, погрязших в эллинском блуде, таких юношей никогда не бывало. А Иосиф был из царского рода. Фарисеи были уверены, что видели перед собой будущего первосвященника.
Аристобул задумчиво смотрел на Иосифа. Конечно, по велению Бога, Аристобул наткнулся в доме Береники на большой шкаф, открыл его и горестно вздохнул. На полках аккуратно стояли богомерзкие писания эллинов. Он ещё надеялся, что после смерти Матфея, никто к ним не прикасался. Фарисей осторожно, читая защитительную молитву, провёл пальцем по верху книг, посмотрел на палец. Увы! Пыли на книгах не было!
– Ох, сказано, что «сосуд греха» не может жить без блуда. Испортила детей.
Фарисей заплакал.
Он это вспомнил, глядя на юношу, спохватился, что, думая о постороннем, совершил тяжкий грех в Храме. Мысленно фарисей обратился к Богу: «Господи, прости. Сегодня же совершу искупительные десять тысяч поклонов. И в наказание за грех буду стоять на одной ноге всю неделю до субботы». Однако, через две-три секунды, фарисей с досадой на себя, сказал: «Хитришь перед Богом. Соверши двадцать тысяч поклонов и не вкушай хлеба всю неделю. А стоять на одной ноге будешь три недели!»
Аристобул никогда, даже мысленно не называл простолюдинов «ам-хаарец». Наоборот, если нужно было прийти к верующему простолюдину, жившему в Галилее, в Самарии, в Сирии, он немедленно выходил из дома, захватив с собой только посох. И если в это время шёл ливень или была холодная зима, Аристобул был доволен, что Бог испытывал его. Когда фарисея называли «святым», он строгим жестом останавливал говорившего.
– Я грешный человек!
Уже на следующий день большой обоз выехал из ворот дома Береники. Аристобул не проводил его. Он в это время стоял в своей маленькой каморке на одной ноге, придерживаясь пальцем о стену, и громко читал молитву за молитвой. В дополнение к собственному наказанию, фарисей решил не есть три недели.
…Иосиф стоял неподвижно перед усыпальницей фараона Хуфу. Он не услышал пронзительный, возмущённый крик Мариаммы:
– Ну, что он смотрит и смотрит на камни?! Я уже устала сидеть, а он смотрит!
Греческие книги сделали своё «чёрное дело». Они развили воображение юного Иосифа, заставили его думать о славе. Фарисей Аристобул, наверное, потерял бы сознание от ужаса, если бы узнал, что в подвале дома, вход в который был тщательно замаскирован старой мебелью, лежали в ящиках тысячи греческих книг. Они были куплены по приказу Береники в Пергаме и в Александрии и тайно привезены в Иерусалим для Иосифа.
Юноша неподвижно стоял под лучами жестокого солнца, наполовину прикрыв глаза длинными ресницами, и смотрел на каменный блок пирамиды, а мысленно видел далёкое прошлое Египта, спрессованное во времени и потому очень интересное.
Иосиф поднялся по песчаному бархану, что опоясывал низ пирамиды, и прикоснулся пальцами к огромному серому блоку. Он прикоснулся к вечности. Одно дело было прочесть многотомный труд историка Манефона о тридцати династиях и другое: увидеть наяву историю Египта, далёкую, которая сейчас смотрела на Иосифа из глубины тысячелетий. Дух перехватывало у юноши оттого, что он вошёл в то далёкое время, увидел его. А что останется после жизни Иосифа? Он перевёл взгляд себе под ноги, наклонился и взял в ладонь горсть горячего песка.
– Ну, зачем он взял песок?! Теперь на песок будет смотреть!
Он задумчиво смотрел на горсть египетской земли, не чувствуя, что она обожгла его нежную кожу. Пирамида и этот песок будут здесь всегда, а Иосиф исчезнет с лица земли. Никто о нём не вспомнит через сто лет. А он страстно желал, чтобы спустя тысячи лет люди говорили, восхищались им. Но что нужно было сделать, чтобы остаться в памяти людей?
Береника сидела под широким тентом в окружении домочадцев, друзей и слуг и внимательно смотрела на сына. На фоне серой громады он был маленьким, а его жажда стать известным человеком была такой же огромной, как пирамида. В его душе тоже горел огонь. Береника понимала, что сын думал о величии, о бессмертии. Но он еврей, а значит, пути к славе для него были закрыты. Она предвидела, что он в будущем будет страдать оттого, что душевный огонь не смог поднять его над людьми. А Иосиф жаждал славы в мире эллинов, в империи. Нужно было отвлечь сына от пустых иллюзий. Береника знала, как и всякая мать, как это сделать. Она решила женить сына. Но едва заговорила с ним о женитьбе, как он сразу ответил: «Нет».
В Александрию приехала из Рима, где она постоянно жила вместе со своим старым супругом, юная царица Береника, правнучка Ирода Великого, наслышанная о красоте и уме Иосифа. Когда их представляли друг другу, царица так пылко взглянула своими бархатными глазами в лицо Иосифа, что он смутился и покраснел оттого, что смутился. А мать торопливо сказала:
– Он ещё не достиг того возраста… – и этими словами ещё сильней смутила своего сына.
– Но, я думаю, что обменяться поцелуями уже можно, – хитро улыбаясь, ответила царица и, обняв Иосифа за плечи, дерзко поцеловала его губы.
Поцелуй был такой странный, что юноша «потерял» голову. На мгновенье ему показалось, что Бог смутился за него и закрыл своё лицо рукой. Иосиф метнулся прочь из комнаты. И где-то в другом месте с размаху налетел на стену. Нелепо махая руками, он шагнул влево, вправо, развернулся, но всюду были стены, выход не появлялся перед его глазами. Он исчез. Иосиф хотел укрепить себя молитвой, но не смог вспомнить ни одной. Наконец Бог сжалился и открыл перед Иосифом окно. Разгорячённый, тяжело дыша, юноша бросился к окну, чтобы выпрыгнуть на улицу и убежать домой, в Иерусалим.
Улица была далеко внизу. Иосиф потрогал руками голову. Она была на месте, на плечах. Он огорчённо вздохнул, потому что он всем показал себя маленьким ребёнком.
– А что я должен был сделать? Ах, да! Мне нужно было строго взглянуть царице в лицо, чтобы она смутилась, потупила свой взор перед мужчиной. И поцеловать её по-мужски.
Ещё было не поздно всё исправить, явиться перед людьми мужчиной, твёрдым, сильным.
Иосиф быстро отдышался и прочитал укрепляющую его дух молитву. А потом, печатая шаг, делая руками скупые, чёткие движения и строго глядя перед собой, он пошёл в зал. Когда Иосиф появился в зале, все затихли, замолчали и удивлённо стали смотреть на юношу. Он же, продолжая мысленно читать укрепляющую молитву, с лицом суровым, закаменелым, с остановившимся взглядом, направился к царице. Она не потупилась, потому что в полном изумлении глядела на Иосифа. Он обнял руками её нежные плечи и прижался губами к её губам. Рядом с юношей прозвучал нарочито обеспокоенный голос его старшей сестры Мариаммы:
– Иосиф, что с тобой случилось? На тебе лица нет. Где ты его оставил? – И она, округлив глаза, поискала лицо брата вокруг себя, а потом развела руками. – Нету.
Он вновь едва не потерял голову, потому что в зале находились уважаемые люди, которые приехали из Рима вместе с царицей. Её брат царь Агриппа и римский всадник Тиберий Александр, перешедший в язычество. Год назад он был прокуратором Палестины, но редко появлялся в Иерусалиме, так как евреи считали его предателем, поворачивались к нему спиной, а другие – более горячие – плевали в сторону прокуратора.
Царица всё поняла, скромно потупилась и, улыбаясь, проговорила известную фразу, немного изменив её:
– Ты Иосиф Прекрасный в том саду, который словно Египет.
Обуреваемая чувством любви юная Береника отправилась с семейством путешествовать по Египту. Она была настойчивой, но когда она брала руки Иосифа в свои руки, тут же появлялась Мариамма и пронзительным голосом кричала:
– Не твори блуд! – И с укором взглянув на брата, смущённого криком сестры, она добавляла: – Укрепи себя молитвой.
Царица тоже внимательно смотрела на юношу, который долго стоял перед усыпальницей Хуфу. Поведение Иосифа говорило царице, что он мечтал о великих делах. Но для этого он должен был перейти в язычество, стать эллином, как Тиберий Александр. Она знала, что Иосиф был воспитан фарисеем Аристобулом. Чувство любви не позволило юной женщине увидеть в Иосифе то, что хорошо видели мужчины. Он был слабохарактерным, безвольным, как женщина. В то же время Иосиф притягивал к себе внимание всех, кто его окружал, притягивал женственной чувственностью.
Корабль медленно двигался вверх против течения Нила. На высокой палубе, укрытой тентом от жгучих лучей солнца, возлежали на ложах, сидели в креслах друзья и родственники Береники, изнывая от жары и духоты. Порывы ветра с Ливийской пустыни не могли принести путешественникам облегчение. Ветер был горячий. Но когда рабы начали поливать палубу водой, то она, быстро испаряясь, стала насыщать сухой ветер влагой. Под широким тентом появилась прохлада. Люди оживились. Впрочем, на царицу, которая была старше Иосифа на десять лет, жара не действовала. Она сидела по другую сторону широкого прохода и, чуть улыбаясь, зачарованно смотрела на лицо юноши. Она ни о чём не думала. Тиберий Александр решил привлечь к себе внимание публики. На его широких плечах висела белая тога из китайского шёлка. Китайский шёлк был необычайно дорогим. И, по сути, на плечах всадника висело целое состояние. А сама тога давно стала священной одеждой для людей империи. Люди расступались в стороны, когда видели идущего навстречу носителя тоги и выказывали ему всяческое уважение и почтение. В противном случае тех, кто не уважал гражданина Рима, ждали розги, тюрьма или продажа в рабство. Продажа в рабство грозила и тому человеку, который, не имея на то право, носил тогу.
Тиберий Александр выбрал интересную тему для рассказа: падение Мессалины жены императора Клавдия, которая при живом муже вышла замуж за патриция Силия. На свадьбу был приглашён в качестве свидетеля и Клавдий. Он, как обычно, посмеиваясь и делая ужимки своим звероватым лицом полного идиота, поставил подпись в брачном контракте. Императора уверили, что это шутка. Но вольноотпущенник Нарцисс, правивший империей, был напуган свадьбой Мессалины и юного Силия, потому что понял, что дни Клавдия были исчислены его женой. А так же были исчислены дни Нарцисса. Мессалина была подстать своему супругу, не знала меры ни в любви, ни в гневе. Сторонники Нарцисса были в ужасе от возможного кровавого террора безумной Мессалины. Сам Нарцисс, заламывая дрожащие руки, метался по кабинету, обдумывая планы, с помощью которых можно было бы открыть глаза Клавдию на правду его жизни с неверной женой. Если бы он был психически нормальным человеком, то сам Нарцисс мог бы сказать императору о предательстве Мессалины, о котором знала вся империя, кроме одного человека, Клавдия. Сумасшествие императора, которым виртуозно пользовался Нарцисс, обернулось против Нарцисса, потому что императору можно было легко внушить любую мысль. Мессалине не стоило бы большого труда убедить мужа в своей кристальной чистоте перед ним и потребовать отправить Нарцисса на Гемонии. А на следующий день Клавдий поступил бы так, как он всегда поступал, оглядев своих друзей, удивлённо бы спросил: «Почему не пришёл мой друг Нарцисс? Он меня сердит своим отсутствием».
Нарцисс решил подставить под возможный удар Мессалины двух своих шпионок, если бы план сорвался. Эти шпионки были любовницами Клавдия. Они по очереди, посылаемые из-за двери Нарциссом, метнулись в ноги императору и рассказали ему правду о его жене. Клавдий, конечно, поверил и сидел с широко открытым ртом. Нарцисс, зорко следивший в щель из-за двери за выражением лица Клавдия, решил и самого себя бросить на весы интриги. С пронзительным воплем он влетел в комнату, рухнул на колени перед императором и, задыхаясь, плача и стеная, сказал, что Мессалина и Силий решили завладеть императорской властью, а Клавдия убить.
Клавдий ощупал свою грудь дрожащими руками и, заикаясь, хрипло, едва-едва внятно спросил Нарцисса: «Я ещё император или императором стал Силий?» И когда Нарцисс клятвенно убедил его в том, что он по-прежнему император, Клавдий, вскочив с кресла на ноги, громовым голосом заревел: «Я убью её собственными руками!» Он таким страшным голосом ревел и кричал непонятные слова на непонятном языке, ломал мебель, а обломки яростно швырял вокруг себя, что все вольноотпущенники разбежались по сторонам. И Нарцисс торопливым шагом удалился за дверь, и оттуда, из-за щёлки стал внимательно следить за буйством императора. Когда он утомился и сел на сломанную мебель, Нарцисс тотчас вызвал всех влиятельных придворных, то есть, вольноотпущенников, которые клятвенно подтвердили слова шпионок и Нарцисса. И тем вновь ввергли императора в испуг.
Императорский двор находился в это время в приморской Остии, где была огромная база хлебного снабжения Рима и Италии. Нарцисс боялся предательства префектов продовольствия и претория, которые были ставленниками Мессалины, поэтому он предложил, в сущности, объявил себя префектом претория. Соединив в своих руках огромные властные полномочия, став диктатором империи, он, тем не менее, был в страхе от возможного удара Мессалины. Нарцисс вызвал консула Авла Виттелия, когда длинный обоз придворных направился в Рим. Виттелий сел в повозку, где были император и Нарцисс.
– Расскажи божественному Августу о делах Мессалины, – попросил консула Нарцисс.
Тот громко ответил:
– Какая дерзость! Какое преступление!
– Отвечай подробней императору.
– Какая дерзость! Какое преступление!
Нарцисс протянул влажной рукой императору мятую памятную записку с длинным списком любовников Мессалины. Но к ужасу Нарцисса Клавдий вдруг с умильными слезами, что хлынули из его глаз, начал рассказывать о счастливых днях, которые подарила ему Мессалина. Он благодарил судьбу, что соединила их вместе. Говорил, что весь горел от мысли, что скоро мог прижать Мессалину к своей груди. И уже почёсывал ногтями то место, куда хотел прижать супругу, задумчиво глядя прямо перед собой и не слушая криков консула, не видя, что лицо Нарцисса посерело от ужаса. Нарцисс на ходу выскочил из повозки, быстро собрал придворных императора, заламывая дрожащие руки, запугал всех местью Мессалины, чтобы никто не посмел предать его. И тут же направил к Мессалине гонца с известием, что император узнал правду о её браке с Силием и грозил неверной жене Гемониями. Эта хитрая уловка и погубила Мессалину. Она поверила. Вместо того чтобы обратиться за помощью к преторианцам, которые обязаны были присягой встать на защиту матери наследника Британика, она села в грязную телегу и направилась навстречу супругу, послав вперёд Британика и Октавию. Нарцисс, в свою очередь, выслал вперёд свору вольноотпущенников. Они не подпустили к императору его семью. Нарцисс, сотрясаемый страхом, следил издалека за поведением Мессалины. Когда она ушла в сады Лукулла, Нарцисс повёз императора и его свиту в лагерь претория. Там с трибуны, разражаясь богохульными проклятиями в адрес жены, Клавдий, потрясая в воздухе списком, сказал солдатам, что она изменяла ему много раз со многими мужчинами, число коих его великолепная память с трудом удерживала. Солдаты потребовали от императора назвать имена преступников. Тотчас начались казни. Преступников десятками приводили преторианцы на Гемонии. Однако вечером Клавдий вновь воспылал чувством любви к своей жене. Нарцисс приказал преторианцам убить её и донести об этом Клавдию. Он пировал, внимательно выслушал убийц и потребовал новую чашу с вином, весело заговорив о чём-то непонятном на непонятном языке.
Тиберий Александр ходил по палубе и весело, с юмором рассказывал о том, что происходило при дворе императора. «Лучший всадник Рима» Тиберий Александр был другом Нарцисса. Пройдёт всего лишь два года, и тысячи сторонников Нарцисса будут убиты по приказу Агриппины – младшей. Немногие останутся в живых, и среди них будут Тиберий Александр и Веспасиан Флавий…
В те времена долина царей уже не охранялась, потому что все гробницы фараонов были разграблены. Да и сама долина не походила на долину. Нагромождение скал, отвесных, пологих, обрамляло низину наподобие широкого ущелья. Здесь не хватало воздуха для дыхания. А сам воздух был настолько горячий, что обжигал лёгкие и нужно было дышать через платок.
Вместе с Иосифом, который страстно хотел осмотреть усыпальницы фараонов девятнадцатой династии, решили пойти в пекло только две сильные женщины: его мать и царица. Маленькую группу путешественников вёл за собой египетский жрец в белой юбке. Его голый торс и бритая голова были обильно умащены маслом, поблёскивали в лучах солнца. Он шёл уверенным, быстрым шагом, держа под мышкой факелы и огниво. Дыхание жреца было спокойным, а Иосиф задыхался. В его висках шумела кровь. Но он старался не показывать матери и царице свою слабость, боялся услышать от кого-либо из них вопрос: ты устал? Поэтому он сдерживал дыхание. Оно было хриплым. А шаги Иосиф делал широкие, какие он никогда не делал раньше, и чувствовал, что обе женщины понимали его поведение, улыбались за его спиной.
Великие фараоны восемнадцатой и девятнадцатой династий надеялись, что в этом мрачном месте с тяжёлым климатом никто не потревожит их покой. Но банды грабителей появлялись уже в первую ночь после погребения царской мумии. Приз был огромным, так как фараоны уносили с собой под землю сокровища ограбленных стран. При своей жизни фараоны сотрясали весь мир мощью победоносных армий, а после смерти ни один из них не ушёл от сотрясателей гробниц.
Вход был обычный, четырёхугольный в пологой скале. Он вёл в глубину усыпальницы, где был лабиринт коридоров с очень сложными ловушками. Так Сети Первый хотел спрятаться от грабителей. Увы. В первом же коридоре с полированными и оштукатуренными стенами, на низком потолке была надпись, сделанная огнём факела. Жрец, проходя мимо и не взглянув на неё, сказал:
– Я, Кмет, был здесь. Я возложил свою ногу на мумию. – И монотонным голосом добавил: – Кмету не нужно было входить в зал Святая святых, потому что на его пути были несметные сокровища.
– Почему же он вошёл? – спросил Иосиф.
– Гордыня. Он снял с мумии драгоценные амулеты, а её выбросил наверху, у входа в усыпальницу.
Впереди блеснули огни. Это была краска, которой были покрыты выбитые на полированных стенах зала картины жизни Сети Первого. Иосиф не вспомнил, что евреям было запрещено религией созерцать изображения живых существ. С душевным трепетом при свете факелов он начал осматривать то, что было создано тысячу лет назад. В те давние времена люди никогда не лгали. И Иосиф увидел на стене то, что хотел увидеть и ради чего он пришёл сюда. Он увидел воинов великого фараона. Это были евреи! Среди них находились эфиопы, ливийцы, вооружённые серповидными мечами. Армия Сети была наёмной, созданной из профессиональных воинов.
Когда семья возвращалась в Иерусалим, мать сказала Иосифу, что в пустыню уходили только простолюдины и беглые рабы, а он аристократ из царского рода.
– Я не боюсь трудностей жизни.
Она рассердилась на сына и резко ответила:
– Если ты думаешь, что ессеи только молятся, то ошибаешься. Они работают, чтобы прокормить себя. И ты будешь работать вместе с ними.
– Да, я буду работать, – беспечно сказал Иосиф.
У матери от возмущения округлились глаза, потому что её сын не знал, что означало слово «работать». Но, подумав, она хитро улыбнулась и посмотрела на нежные, девичьи руки Иосифа, которыми он брал дома только книги и срывал в саду цветы для матери, срывал каждое утро. Более тяжёлые предметы он никогда не брал в руки. А Береника сама управляла своим поместьем, где работали десятки поденщиков, знала их тяжёлый труд.
– Я надеюсь, что тебе понравится там, в пустыне, – мягко сказала Береника.
Она сердилась на сына, и сделала быстрый знак Мариамме, чтобы та молчала.
– А сколько дней ты собираешься жить в пустыне? – спросила царица, которая знала о работе не больше Иосифа.
– Три года, – с удовольствием ответил Иосиф.
Мариамма всплеснула руками и громко рассмеялась, а у царицы погрустнело лицо.
Он нашёл пещеры, в которых жили отшельники, после двух дней лазаний по горам за Иорданом. Люди в овечьих шкурах молча указали на старика. Он ничем не отличался от других. Когда Иосиф подошёл к нему, тот долго и бесстрастно смотрел в лицо юноши, потом перевёл взгляд на его руки. Движением пальца старейшина подозвал к себе рослого парня со шрамами на шее и кивком головы приказал обоим идти за ним. Молодой ессей вскинул себе на плечо бурдюк с водой и пошёл следом за стариком. Несмотря на преклонный возраст, старейшина ловко и быстро поднимался вверх по извилистой горной тропинке.
Идя следом за парнем, Иосиф пригляделся к его шрамам, и понял, что перед ним бывший раб, который недавно носил железный ошейник.
Небольшая горная долина была наполовину распаханной. На борозде лежала деревянная соха, вырубленная из куска дерева, с одной ручкой и с кожаным ремнём. Старейшина указал пальцем на соху, махнул рукой в сторону поля и молча ушёл вниз.
Молодой ессей хмыкнул и ткнул пальцем на ремень сохи.
– Что я должен делать?
Ессей прижал палец к губам и, усмехаясь, жестом руки объяснил, что ремень нужно накинуть на плечи. И так как Иосиф изумлённо смотрел на отшельника, тот набросил ремень на юношу и толкнул его вперёд. Но Иосиф в полной растерянности стоял на одном месте. Бывший раб беззвучно, сотрясаясь плечами, рассмеялся, потом оглянулся по сторонам и тихим голосом сказал:
– Уходи.
Кровь бурно прилила к щекам Иосифа. Ему было стыдно своей недавней уверенности, что он легко мог прожить три года среди ессеев. Нужно было возвращаться домой к книгам, к чистой постели, к вкусной еде и к безмятежной жизни, полной праздности и удовольствий. Мысленно он увидел фарисеев, Аристобула. Они отворачивались от Иосифа. В эти секунды он понял, что если вернётся домой, то никогда не решится выйти на улицу.
Иосиф поправил на плечах ремень и потянул соху. Она была тяжёлой, и юноша наклонился вперёд, сорвал соху с места. Он сделал десять шагов и рухнул на колени. Ессей сокрушённо покачал головой и вновь предложил Иосифу удалиться. Но тот, сидя на земле, растерянно смотрел на свои руки с розовой кожей и длинными красивыми ногтями. Только теперь Иосиф понял, что тяжёлая работа могла оставить на его руках царапины, а ногти – сломать. Нужно было на что-то решиться до того, как он поднимется на ноги.
Иосиф поднёс пальцы ко рту и начал быстро откусывать зубами длинные ногти, чувствуя, как по его щекам заскользили слёзы. Ему было жалко себя. Он решил остаться у ессеев, уверенный, что через два-три дня здесь появятся мать и Аристобул, чтобы увести его домой. И тогда Иосиф мог бы без стыда смотреть в глаза тем людям, которым он часто говорил о своём желании удалиться в пустыню к ессеям на три года.
Иосиф поднялся на ноги, накинул на свои плечи ремень и, низко наклонившись, поволок за собой соху. Работа была не трудной. Острый конец сохи легко взрыхлял мягкую, тучную землю. Но разум Иосифа протестовал против любой физической работы, а его девичье тело не желало носить на себе ярмо. Чувство унижения переполняло душу Иосифа. Он то и дело непроизвольно поднимал руки к ярму, чтобы сбросить его и немедленно уйти домой, и опускал их, мысленно увидев фарисеев, которые, счастливо улыбаясь, истязали свою плоть во имя Бога.
Когда он поворачивался на поле в обратную сторону, то с надеждой смотрел на тропинку, надеясь увидеть на ней Аристобула.
Внизу прозвучал металлический звук, и ессей молча остановил Иосифа. У юноши тряслись ноги, а спина не разгибалась. Ессей обнял его за пояс и повёл по тропинке вниз.
Перед пещерами на широкой площадке с каменной ямой, полной воды, раздетые донага ессеи брали воду кожаными вёдрами, отходили к обрыву и тщательно обмывали свои тела. Тоже сделал Иосиф. Потом по знаку старейшины ессеи встали голыми коленами на россыпь мелких камней, обратившись лицом в сторону далёкого Иерусалима, протянули к нему руки и начали молча молиться.
Иосифу никто ничего не объяснил, не предложил делать так, как делали все. Он не знал имена ессев, старейшины. И его никто не спросил: кто он?
Иосиф встал голыми коленами на щебёнку и, с трудом удержав крик, рухнул на бок. Ему было стыдно перед замершими ессеями. Он раз за разом поднимался и вставал на колени и вновь, плотно сжав губы, валился на бок, чувствуя резкую, нестерпимую боль. Он возился позади ессев. А они, словно каменные, неподвижно стояли на коленах с поднятыми руками и молча творили молитвы.
По знаку старейшины люди поднялись на ноги и ушли под навес скалы, где стояли грубо сколоченные столы и лавки. Повар налил каждому в подставленную деревянную чашку похлёбку, протянул кусок хлеба, дикие маслины.
Едва Иосиф поднёс ложку с дурно пахнувшим варевом к губам и чуть потянул его в себя, как вздрогнул всем телом от чувства отвращения, гадливости и тошноты. Он быстро зажал левой рукой губы и напрягся, чтобы не извергнуть из себя то, что было в желудке, потом осторожно оглянулся. Все торопливо кушали и смотрели только в свои чашки. Сидели неподвижно. Иосиф не смог побороть тошноту и не решился кушать баланду. Он осторожно отщипнул зубами кусочек хлеба и опять зажал пальцами губы, чтобы не выплюнуть изо рта гадость и мерзость. Применив невероятные, неизвестные ему до сего дня усилия, он проглотил плохо разжёванный кусочек хлеба. Но его желудок не хотел принимать нечто ужасное, и возмущённый поступком Иосифа толкнул кусочек назад. Иосиф зажал губы двумя руками и напряжением всего тела вернул пищу в желудок. Потом взял маслину. Она была невкусной. Он такие маслины никогда не ел. Непроизвольно Иосиф вспомнил, как недавно, поздно утром мать входила в его спальню и нежным голосом говорила: «Что ты хочешь покушать, моя девочка?» Он лежал на мягкой постели под пушистым одеялом и неторопливо называл то вкусненькое, что хотел бы съесть.
Иосиф осторожно огляделся. Ессеи жевали маслины, продолжая смотреть вниз. «Они, наверное, все беглые рабы. А я зачем здесь? Я смогу выдержать один день. А завтра за мной придёт мать. И я скажу Аристобулу, что не смог противиться воле матери, хотя истово хотел остаться у ессев на три года, что я был огорчён, но я почтительный сын своей матери». Его душа, укреплённая этим размышлением, воспрянула, он ощутил облегчение.
Когда люди встали из-за столов и пошли мыть чашки, Иосиф, прикрывая ладонью варево, отступил к обрыву и выплеснул баланду в пропасть. Туда же полетел и кусок хлеба.
В горной долине Иосиф ощутил то, что он всегда ощущал после еды, поискал взглядом отхожее место. Его напарник поднял с земли мотыгу и знаком предложил Иосифу следовать за ним, в лес. Там он выкопал ямку, усадил над ней Иосифа и укрыл низ его тела со всех сторон своей одеждой, бараньей шкурой. А потом ессей направил Иосифа, опять же знаками, вниз к пещерам, чтобы юноша принял полное очищение водой.
Нелепость положения, в котором он оказался, угнетало Иосифа более чем ходьба по полю с ярмом на шее. У него заплетались ноги, и он с размаху падал лицом на землю. Ему хотелось лежать на ней неподвижно, но ессей знаками поднимал Иосифа, указывал пальцем на солнце, оно клонилось к закату. Выделывая ногами кренделя, словно занимаясь странной пляской, Иосиф продолжал таскать за собой соху. Он мысленно торопил солнце, чтобы оно как можно быстрей исчезло с небосклона. И когда его последний луч мелькнул в долине и в ней тотчас появился сумрак, ессей повёл Иосифа к пещерам. Юношу обрадовало, что перед трапезой не было молитвы. Он заставил себя съесть баланду и хлеб. И уже хотел направиться в пещеру, чтобы лечь спать, как увидел, что ессеи встали на молитву.
