Читать книгу: «Браво-брависсимо», страница 18
Старый вор стонет все громче. Войно подходит к нему.
ГОЛОС ГОГИ. То есть можно всю жизнь грешить, а под конец вымолить прощение? А если человек людей расстреливал и сажал тысячами? Его тоже в рай, если покается? Человек может творить все, что угодно, но если признает бога, то ему все спишется?
Не отвечая, Войно расспрашивает старого вора, как давно начались боли, где именно болит, щупает живот. Стучит в дверь камеры. Открывается кормушка.
ВОЙНО. Человеку требуется срочная операция.
Появляется тюремный фельдшер. Осматривает заключенного.
ФЕЛЬШЕР. Не нахожу оснований не то, что для операции, но даже для перевода в тюремную больницу.
ВОЙНО. У старого человека острое воспаление селезенки. Если не сделать срочную операцию, он умрет в течение ближайших двух часов.
ФЕЛЬДШЕР. В Бутырке в настоящий момент нет хирурга. А вы, собственно, кто?
ВОЙНО. Я хирург. Поручите мне.
Войно совершает свой обычный ритуал. Спрашивает, пациента, верит ли он в Бога, и можно ли нарисовать на его теле крест. Получив утвердительные ответы, молится и проводит операцию.
Приехавший хирург, не скрывая удивления, подтверждает, что имело место именно острое воспаление кроветворного органа – селезенки.
Войно тоже отправляют на этап, в Красноярск. На прощание он отдает свой замечательный полушубок вору, которого прооперировал. Вор становится перед ним на колени.
Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно подхватил тиф.
СТАЛИН. Ну, чем мы ему поможем? Медицина против тифа бессильна. Будем уповать на то, что Всевышний ему поможет. Велите только, чтобы его не выбросили с поезда, когда ему станет совсем плохо. Не трогать Войно, как бы хреново ему ни было! Ясно?
КАРПОВ. Ясно, товарищ Сталин.
Один в тифозном вагоне, Войно пишет письмо другу Ошанину.
ВОЙНО (его голос). Дорогой Лев! Теперь, когда у меня относительно много свободного времени, я могу посвятить тебя в некоторые подробности своего жития. В свое время я не хотел и не мог сказать тебе о предыстории смерти Анны. К нам приехала ее сестра, похоронившая умершую от туберкулеза дочь. Привезла ее роскошное ватное одеяло. Я тогда сказал: «В этом одеяле смерть». Но Анне и ее сестре жалко было выбрасывать такое одеяло. В результате Анна заразилась, а дети наши были инфицированы. Сейчас я могу сказать тебе честно – этого я не мог простить Анне. У детей до сих пор положительная реакция на туберкулез.
Чтобы помочь им всем, я по ночам молился, но Бог не слышал мои молитвы. Что-то не так было в моей вере в Бога. Именно в это время мне впервые явилась мысль, что нельзя в страданиях страдать. Надо страдания любить. Ведь история Христа учит именно этому. Если Христос, как простой смертный, прошел через муки, чтобы стать Богом, то и я, Войно-Ясенецкий, простой человек, не должен страдать от мук, если хочу иметь Бога в душе своей…
ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! Наконец, я в Енисейске Город в 400 км севернее Красноярска, столица золотопромышленного района. Добротные особняки купцов, приисковых рабочих и служащих. Мощеные улицы, одиннадцать церквей. Но сегодня в церквах хранится картошка, а вместо уехавших опытных докторов врачуют фельдшера. Мастера своего дела всех профессий либо высланы, либо уехали сами. Из 15 тысяч жителей осталось 6.
Отношение к религии и к священникам в этих краях откровенно хулиганское. Единственная действующая церковь в руках воинствующих безбожников. Одна комсомолка при мне уселась, задрав юбки, на престол…
Но все равно я хочу вести богослужения. И хочу лечить людей. Захожу в местную больницу, называю себя. Заведующий встречает с недоверием. Как такое может быть – профессор в рясе? «У нас плохой инструмент, нечем делать операции», – врет заведующий. На самом деле инструментарий в больнице на едкость замечательный. И я все же уговариваю заведующего разрешить мне оперировать.
В местном ГПУ подозревают, что я получаю большие гонорары, и подсылают к мне пациентов – разведчиков. Но я говорю им, что подношения мне не нужны. «Это Бог вас исцеляет моими руками, молитесь ему, и в этом будет ваша благодарность, – говорю я им». Чекисты злорадно потирают руками: ага, ведет агитацию!
ОШАНИН (продолжает, отложив письмо). Войно делает операции семье тунгусов, страдающих врожденной катарактой. Из семи человек шестеро обретают зрение. Слух об этом облетает огромные просторы края, превращая ссыльного врача почти в божество. К нему едут сотни тунгусов, страдающих врожденной трахомой, мешающей им хорошо стрелять. Войно получает прозвище Белый шаман.
Однако Енисейск – это не конечный пункт ссылки, определенный Сталиным. Войно отправляют дальше на север, в Туруханск. Перед отъездом его предупреждают, что председатель Туруханского местного совета Бабкин люто ненавидит священников.
Передвижение Войно опережает молва. В Туруханске толпа встречающих на берегу опускается перед ним на колени, его везут в храм в повозке, покрытой коврами. Крестьяне ждут от него проповеди.
Бабкин в ярости. В городке и округе великое множество больных людей. Ну и пусть умирают, лишь бы не стали снова ходить в церковь.
По приказу Бабкина, молодой милиционер Кеша Чуев везет Войно еще севернее на 1500 верст. На вопрос Войно, куда они едут, Кеша отвечает: «К Ледовитому океану». Кеша ненавидит профессора только за то, что ему самому приходится ехать в такую даль в начале зимы.
Кеша издевается над Войно. Сбрасывает с саней его чемодан, заставляя нести несколько верст по глубокому снегу. Неожиданно начинается пурга, дорогу заметает. Войно останавливается в надежде, что Кеша вернется за ним. И милиционер возвращается, но при этом сбивается с пути. У Войно одна надежда – он обращается к богу с молитвой. Помог ли бог, или Кеша натыкается на Войно случайно, но они благополучно добираются до цели своего смертельно опасного путешествия.
Местные жители станка Курейка вносят Войно в избу на руках и отогревают в енотовой шубе под оленьими шкурами. Но он не может согреться. Оконные рамы «остеклены» примороженными пластинами льда. Железная печка топится и днем, и ночью, но вода в избе все равно покрывается коркой льда, а перед дверью не тает сугроб снега.
МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ. Сталин жил здесь три года.
ОШАНИН. Избавление приходит в марте. В Туруханске от острого аппендицита умирает крестьянин. Местные жители устраивают Бабкину скандал: этак завтра еще кто-нибудь умрет, зачем услал доктора? Бабкин мог бы отмахнуться и разогнать смутьянов, но у него самого брюхо болит. За Войно приезжает все тот же Кеша Чуев.
Обратный путь в Красноярск напоминает добрые старые времена, когда архиереев встречали колокольным звоном. На всех остановках Войно служит молебны и проповедует.
После возвращения Кеше подносят большую чарку водки. Но милиционер отказывается.
КЕША. Во хмелю я груб, вдруг нахамлю владыке. Нет!
Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
КАРПОВ. Войно и не думает исправляться, товарищ Сталин. Напротив, все больше входит во вкус… Святитель, проповедник…
СТАЛИН. Ну и черт с ним. Ладно, что выжил. Верните его в Ташкент. Пусть греется. Вроде, умный человек. Неужели не понимает, к чему идут события в мире? Как до него не доходит, что он нужен не в рясе, а в белом халате, не с крестом, а со скальпелем.
Ташкент. Прихожане и люди, которых он вылечил, встречают Войно с восторгом. Он купается в своей славе.
ОШАНИН (Войно). Я давно хочу сказать тебе одну гадость. Но это не моя гадость. Я хочу сказать, что о тебе думают и говорят люди. По-моему, ты должен это знать. Для тебя твой сан – это власть. А власть – это удовольствие, услада. Да, тебя третируют, временами ты очень страдаешь, но после страданий люди поклоняются тебе еще больше, а значит, у тебя еще больше власти. Еще больше услад.
ВОЙНО. Интересно, почему ты не сказал мне это раньше?
ОШАНИН. Я боялся, что эти слова что-то убьют в тебе.
ВОЙНО. Да уж. Ты сейчас будто выпустил в меня очередь из автомата. Если я так выгляжу… то это ужасно. Ужасно, потому что это не так. Я просто несу свой крест… без самолюбования. А если бы я раньше знаю, что так выгляжу, то нести мне этот крест было бы еще тяжелей. Спасибо, друг, за откровенность.
ОШАНИН. А ты прости меня.
ВОЙНО. Зачем же извиняться за правду?
ОШАНИН. Я сказал то, что чувствуют низкие люди. Это правда низости. Хотя… это как раз та правда, которая и существует чаще всего…Однако пора сказать. На днях я уезжаю в Москву. Мне предложили место в кремлевской клинике, и я не мог устоять. Между прочим, предложил – кто бы ты думал? – Карпов! По-моему, так он поддразнивает тебя. Ему очень хочется, чтобы ты отказался от своего сана.
ВОЙНО. По-твоему, или он тебе это прямо сказал?
ОШАНИН. Да, он сказал прямо, ссылаясь на то, что война с Германией неизбежна, а значит, ты будешь нужен. Ты им нужен, Валентин, но фанаберия не позволяет им тебя уговаривать. У этой народной власти гораздо больше спеси, чем это было при нашем царе горохе. Может, все-таки поедем вместе?
Появляется сын Михаил, за ним Алексей и Валентин. Он слышали разговор и теперь показывают, что заодно с Ошаниным. Войно напряженно думает, а они смотрят на него хмуро, но с надеждой.
ВОЙНО. Я не могу принять милости от убийц и хулителей бога. А за тебя, Лев, я рад. Здесь слишком жаркий климат для твоего слабого сердца.
Дом Войно.
ВОЙНО (Белецкой) Хотел вернуться на кафедру – отказали. Нет для меня места и в больнице. Там другой главврач. Что ж, буду заниматься частной практикой.
БЕЛЕЦКАЯ. И все так же бесплатно?
МИХАИЛ (появляется). Зато сколько славы.
ВОЙНО. Миша, могу повторить то, что писал тебе. Ты малочувствителен. Неправда не пронзает твоего сердца. Не загорается оно святым негодованием против зла. Не пламенеет восторгом, когда слышит о прекрасном и возвышенном…
МИХАИЛ. Какой слог! Какая выспренность! Но ты не на амвоне и не на кафедре, отец. Чем красивей говоришь, тем меньше это трогает.
ВОЙНО. Соня, что было не так в моем воспитании? Миша отрекся от меня. Алексей не отвечал на мои письма месяцами. Валентин… Ну, ладно. Ему простительно. Он в депрессии, он инфицирован, бедный мальчик.
БЕЛЕЦКАЯ. Но у фтизиатров неплохой прогноз.
ВОЙНО. Сонечка, моя метода не сработала. Получается, родительский пример – не метод воспитания. Плевать они хотели на мой пример.
БЕЛЕЦКАЯ. Огрубели вы, профессор.
ВОЙНО. Соня, я в отчаянии. Бог отвернулся от моих детей.
БЕЛЕЦКАЯ (Войно). Валентин, в жилах ваших детей течет ваша кровь. Достоинство и самолюбие не позволят им стать негодными людьми. А если кого-то не туда заносит…Это временно. И здесь положитесь на меня. Для чего существую я?
ВОЙНО. Соня, Соня… Святая вы женщина.
АЛЕКСЕЙ (появляется). Верующие…они какие-то убогие. Я не хочу быть среди них.
ВОЙНО. Бог – это нечто грандиозное, непостижимое. Попробуй объяснить, почему все живое на свете сделано будто по индивидуальному замыслу. И попробуй доказать, что это произошло в результате хаотичной эволюции.
ВАЛЕНТИН (появляется). Ты живешь в своей скорлупе, в своем мире, и не хочешь видеть, что происходит вокруг. Создается новая цивилизация. Оказывается, можно быть братьями и сестрами без твоего бога.
ВОЙНО. Все происходящее вокруг двойственно. Одно делается в угоду идеалистической идеологии, больше похожей на религию. А другое делается обычными людьми, которые вот уж точно живут каждый в своем мире или мирке, стараясь приспособиться к тому, что навязывает эта идеология и эта религия, по принципу «плетью обуха не перешибешь».
Капа очень изменилась, стала взрослой женщиной. Она работает на медицинском факультете, читает курс физиологии. Тёма, ставший сотрудником ГПУ, не теряет надежды получить ее в жены. А Капу по-прежнему тянет к Войно.
Она находит предлог для встречи.
КАПА. Валентин Феликсович, меня беспокоит состояние моего коллеги Михайловского. Похоже, он свихнулся на своей идее изобрести эликсир бессмертия. После смерти от скарлатины 12-летнего сына Михайловский покупает для него вещи, сладости…
ВОЙНО. Капа, но я не специалист по душевным болезням.
КАПА. Но вы непревзойденный диагност. Понаблюдайте Михайловского.
Зрительный зал. Михайловский выпускает у собаки кровь и вводит ее обратно в особом растворе. С помощью такого промывания он обещает в недалеком будущем излечивать самые разные болезни. Незатейливый фокус подается им как всесилие советской науки. Зрители заходятся от восторга. А шарлатан уже обещает, что впереди – воскрешение из мертвых. Мол, советская наука все может!
МИХАЙЛОВСКИЙ. Наслышан о вас. Это правда, что вы пересадили сибиряку почки теленка? Пойдемте ко мне. Я вам покажу свое чудо.
Квартира Михайловского. Он показывает Войно мумифицированное тело сына.
МИХАЙЛОВСКИЙ. Вот он, мой любимчик. Я держал его тело в формалине, а потом высушил. Теперь он готов к оживлению. Осталось закончить разработку эликсира бессмертия.
Нервы у Войно не выдерживают. Он тут же уходит. Капа поджидает его во дворе.
КАПА. Что скажете, профессор?
ВОЙНО. А что я могу сказать? Я могу только поздравить вас с всесилием советской науки.
КАПА. Михайловский свихнулся?
ВОЙНО. Конченный псих.
Из квартиры Михайловского доносится выстрел.
ЧК. Комната для допросов.
ТЁМА. Вы были у Михайловского?
ВОЙНО. Был.
ТЁМА. Отлично! Значит, это вы убили его.
ВОЙНО. Бог с вами!
ТЁМА. Нет, гражданин Войно-Ясенецкий, бог с вами. А с нами – пролетарское правосудие. Наконец-то, вы попались! Мотив налицо. Опыты Михайловского подрывали основы вашей религии.
В комнату врывается Капа.
КАПА. Михайловский застрелился.
ТЁМА. Какого черта? Кто тебя пустил? Какое твое дело?
КАПА. Во время выстрела я стояла с профессором во дворе. Я – свидетель!
В дверях уже стоит Петерс.
ПЕТЕРС. А мы и не сомневались, что профессор Войно не может быть убийцей. Просто у нас к нему на этот раз совсем другие вопросы. (Тёме) Проводите девушку до выхода. (Войно) Профессор, ваши родственники служили при дворе польских и литовских королей. Вы же не будете с этим спорить, было дело?
ВОЙНО. Ну, было, и что?
ПЕТЕРС. А то, что отец ваш дворянин и католик.
ВОЙНО (он вне себя). И что? И что?
ТЁМА (он вернулся). А то, что ты тоже дворянин, а значит неисправимая и на все способная контра.
ВОЙНО. Что опять будете шить?
ТЁМА. Твое священство, что ж ты по фете ботаешь?
ВОЙНО. Скоро у вас вся страна будет ботать. В чем вы меня обвиняете?
ПЕТЕРС. Вы обвиняетесь в создании контрреволюционной церковно-монашеской организации, ставящей целью свержение советской власти, в шпионаже в пользу иностранной разведки и преднамеренных убийствах больных во время операций.
ВОЙНО. Церковно-монашеской – это понятно. Убийства больных – тоже неплохо придумано. А вот шпионаж… Можно сразу узнать, в чью пользу, чтобы не ломать голову?
ТЁМА. Как в чью? Ватикана. Ведь твой отец католик. Зачем ты скрывал это?
Войно смеется. Смех его, сначала нервный, переходит в почти истерический хохот.
Петерс наливает в стакан воду из графина, подает Войно. Войно не берет. Тогда Петерс льет воду ему на голову.
ПЕТЕРС. На конвейер его.
Тюрьма.
Войно допрашивают методом «непрерывки», или конвейера. Следователи, сменяя друг друга, ведут допрос днем и ночью, не давая спать.
Войно заставляют стоять в углу. Он объявляет голодовку. От истощения и нервного переутомления часто падает.
У него зрительные и тактильные галлюцинации. То ему кажется, что вокруг него бегают цыплята, то он чувствует, что под рубахой у него шевелится змея. Цыплят он пытается поймать, а змею – сбросить с себя.
ТЮРЕМЩИК. По-моему, он чокнулся.
ДРУГОЙ ТЮРЕМЩИК. Точно, глючит.
ВОЙНО. Мне не в чем признаваться. Но вы меня замучили, я готов выдумать признания, только бы прекратились издевательства. Вас это устроит?
ТЁМА. Пиши. Может, что-то и пригодится.
ВОЙНО. Я объявляю вторую голодовку.
ТЁМА. А мы начинаем следующий «конвейер».
Наряженный шутом, Тёма врывается в комнату, где ведется допрос Войно.
ТЁМА-ШУТ. Старик с белой бородой, который сидит на облаке, это твой бог? И ты, материалист, веришь в такого бога? Твоего бога родила девственница без участия в этом мужика – и ты в это веришь? Твой бог навестил своего друга Лазаря, который был уже трупом, и оживил его, уже смердящего? И ты в это веришь? Твой бог любит людей и в то же время у него есть огненное место, где грешники, с точки зрения твоего бога, вечно горят и рыдают, что очень нравится твоему богу. Мелочный ревнивец, злопамятный деспот, женоненавистник, убийца детей и народов – это твой замечательный бог? Отвечай! Отвечай! Отвечай!
Войно закрывает глаза и затыкает себе уши.
ВОЙНО. Прекратите это святотатство! Хорошо, я подпишу любые показания, кроме признания в покушении на Сталина, но прежде мне нужно прийти в себя и хорошо поесть. У вас найдется кусок жареного мяса?
Войно приносят жареное мясо. Он просит нож. Ему приносят нож. Уставший от допросов Тёма дремлет за столом.
Войно пытается перерезать себе ножом височную артерию. Но нож оказывается совершенно тупым. Тема просыпается и начинает избивать Войно. Вбегают другие чекисты.
ТЁМА. Хотел перерезать себе височную артерию, гад. Но я не зря учился на медика. Со мной такие фокусы не пройдут.
Заседание особого совещания.
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ. Особое совещание приговаривает Войно-Ясенецкого к пяти годам ссылки в Красноярский край. На этап его!
Войно выводят из тюрьмы. И он застывает в удивлении. Тёма Фомин усаживает в «воронок» Якова Петерса.
ВОЙНО (Тёме). Вот так раз!
ТЁМА. А чему вы удивляетесь? Для нас прошлые заслуги не имеют значения, если мы видим, что к нам затесался враг.
ВОЙНО (председателю Особого совещания, который тоже выходит из помещения). Если мое дело вел враг народа, как вы могли вынести мне такой приговор?
ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ. У нас оправдательных приговоров не бывает. Пролетарское правосудие не ошибается.
ТЁМА (Войно). Просто мороз по коже.
ВОЙНО. Тебе-то чего бояться?
ТЁМА. Эх, профессор. Уж кому как не мне знать товарищей.
Красноярский край. Село Большая Мурта.
ОШАНИН (читает письмо Войно). Дорогой Лев! В местной больнице мне разрешают работать только за еду и кров. Выгляжу я сейчас, как дряхлый старик. Но постепенно начинаю делать сложные операции и становлюсь среди простого народа знаменитостью.
Хочу продолжить книгу «Очерки гнойной хирургии», но для этого нужно поработать в медицинской библиотеке, которой в Красноярске нет. Звонил Карпову. По его словам, Сталин велел не чинить препятствий: «Пусть пишет. Нам его работы скоро пригодятся». Меня отпустили в Томск, где хорошая медицинская библиотека. Как только закончу рукопись, сразу пришлю ее тебе, иллюстрированную моими рисунками.
ОШАНИН (в зал). Я обратился к наркому обороны Ворошилову с просьбой ускорить выпуск книги. Добавил: «Товарищ маршал, Войно-Ясенецкий осужден по ложному обвинению. Петерс, который его посадил, три года как расстрелян. А профессор все еще томится».
Реакция Ворошилова: «Петерса мы правильно наказали. Но не один Петерс решал, виновен ваш друг или не виновен. Еще неизвестно, что он там понаписал в своей рукописи. Я велю проверить».
Записываюсь на прием к Карпову.
КАРПОВ. Наш общий друг сам нарывается. Работал бы тихо, и никто бы его не трогал. В славе и достатке бы купался. Его ряса – это ж, как красная тряпка. Зачем? Ведь и вы наверняка не раз спрашивали его: зачем ему это? Знаете, даже если Бог есть, я думаю, он его тоже не понимает.
Село Большая Мурта. Скромная операционная. Войно делает операцию. Работает радио.
ГОЛОС МОЛОТОВА. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.
Войно уходит в другую комнату. Боится, что окружающие прочтут на его лице совсем не подходящее к такому моменту выражение. Он понимает, что наконец-то будет нужен своей стране.
Москва. 6 ноября 1941 года. Карпов в кабинете Сталина.
СТАЛИН. Открою вам секрет – завтра парад. Мы должны поднять дух нашего великого народа. Но не только парадом. Возьмите у Местоблюстителя Сергия икону Казанской божьей матери, передайте ее нашим авиаторам. Пусть облетят с ней Москву. Это будет небесный крестный ход. И подготовьте такую же икону для Ленинграда. Говорят, всякая власть от Бога. Вот мы и увидим, с нами ли Бог. А народу пока знать об этом не надо. Если Бог действительно есть, народ это и так почувствует.
КАРПОВ. Товарищ Сталин, Войно-Ясенецкий просит дать ему возможность работать в госпитале.
СТАЛИН. До Красноярска семь тысяч километров… Сколько идут санитарные эшелоны? Недели две, а то и три. Представляю, что за это время происходит с ранеными. Сколько их в эвакогоспитале? Десять тысяч? Поставьте Войно главным хирургом. И заодно консультантом всех госпиталей Красноярского края. Он спасет нам десятки тысяч бойцов
ОШАНИН читает письмо Войно. Дорогой Лев! С приказом о моем назначении прилетал генерал медицинской службы. Увидел, что я живу в холодной комнатке, где до войны ютился дворник, причем живу впроголодь. На довольствие в госпитале меня не ставят. Как можно? Я же обычный ссыльный.
Санитарные поезда привозят запущенных раненых. Особенно много остеомиелитов от костных ран. Персонал зачастую работает непрофессионально. Я часто срываюсь. Чтобы снять раздражение, пью бром. (в сторону) Ну, бром он пил и раньше, и не от раздражения.
Наиболее тяжелых раненых он отыскивает сам. Если же его вмешательство запаздывает, и он замечает при обходе, что прооперированного им увезли в морг, уединяется в своей каморке и отмаливает свой невольный грех.
И вот последнее письмо. Войно пишет. Лев, это какое-то чудо. В одном из санитарных поездов привезли с передовой… кого бы ты думал? Капу Дрёмову! У нее тяжелое ранение. Сделал ей сложнейшую операцию. Несколько суток она находилась в коме, но сейчас пошла на поправку.
Госпиталь. Отдельная палата, где лежит Капа. Входит Войно.
КАПА. Присядьте, профессор.
Войно садится на стул у кровати.
КАПА. Представляю, как вы меня искромсали.
ВОЙНО. Женщин не должно быть на войне. Но вы не должны переживать. Не вижу повода. Я зашил вас очень аккуратно.
КАПА. То есть не противно будет смотреть?
ВОЙНО. Я монах, Капа. Мне нельзя видеть то, что видят другие.
КАПА. Как же вы живете?
ВОЙНО. Терпением, Капа,
КАПА. Ну и зачем это вам? Может, вы презираете женщин так же, как презирал ваш бог? Учтите, я дважды перечитала оба Завета. От меня ничего не укрылось.
ВОЙНО (теплым тоном). Поправляйся, Капа, и не хули господа всуе.
КАПА. Неправильно. Правильно – поправляйся скорее, Капа. (протягивает руку) Господи, как же я рада, что меня так ранило, что меня привезли сюда. Разве это не провидение?
ВОЙНО. Поправляйся скорее.
КАПА. Я жду тебя с нетерпением, Капа. Ну, скажите так! Назовите меня по имени. Человеку так нравится слышать свое имя.
ВОЙНО. Я буду ждать твоего выздоровления…с нетерпением, Капа
КАПА. Вот теперь правильно. Ну, встаньте же со стула. Сядьте сюда, на краешек. (Войно встает и садится на край кровати) Обнимите меня. Ну, как сестру во Христе. Господи, ну что вы такой серьезный, такой деревянный. Как же мне вас оживить?
Войно делает движение, чтобы встать. Капа решительно привлекает его к себе и целует. Войно пытается встать, но Капа держит его крепко.
ВОЙНО (отстраняется). Мне пора. Я зайду попозже, а вы… а ты пока поспи.
КАПА. Спать? Ну, нет! Вдруг просплю твое появление.
Войно выходит из палаты, где лежит Капа. Сталкивается в коридоре с медсестрой, которая подслушивала разговор.
МЕДСЕСТРА. Что делается! Я вас не узнаю, профессор. Вы буквально на глазах возвращаетесь в свой возраст.
Комнатка Войно в госпитале. Войно и Капа пьют чай.
КАПА. Я дважды молилась Богу. Когда попала под сильнейший артобстрел на передовой. И когда везли в санитарном поезде – боялась, что не довезут.
ВОЙНО. А ведь я мог умереть до войны. Одиннадцать лет в ссылках, на пересылках, в тюрьмах. И не помог бы сейчас тысячам. До чего же глупый твой бог Сталин, Капа. А еще гений.
КАПА. Давай выпьем за наших богов. Какие бы они ни были, мы с верой в них и с их именем ходим на смерть. А значит… они нам нужны. А если бог нужен человеку, это и оправдывает его существование. Не кори себя, Валентин. Бог должен понять и простить тебе всё, даже без молитв. Ты этого заслужил. Сегодня я останусь у тебя. И мы пойдем дальше по жизни вместе. Я тоже буду гонима. Но я все стерплю. Я тоже заслужила право быть рядом с тобой.
Войно наливает из фляжки в стаканы. Они чокаются. Но тут – стук в дверь.
ПОЧТАЛЬОН. Вам телеграмма.
Войно расписывается в получении. Почтальон уходит.
ВОЙНО (прочтя текст). Митрополит Сергий приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа.
КАПА (она убита этой новостью). Простите, ваше высокопреосвященство. Я забыла, что вы владыко Лука. Кажется, я вас очень серьезно скомпрометировала. Но, слава богу, не успела скомпрометировать еще серьезней.
ВОЙНО (в сильнейшем волнении). Архиерейское облачение шьется из парчи. Где взять парчу?
КАПА. Какая же вам парча во время войны, да еще в Сибири? Здесь даже ситчик – роскошь. Но я найдут вам парчу. Вот оклемаюсь чуток и непременно найду. Чего не сделаешь для любимого … архиепископа.
ВОЙНО. Капочка, я мистик. Ну, что я с собой поделаю? Таким уж уродился. Будь ко мне снисходительна.
Москва. Кремль. Приемная Сталина. Здесь Карпов и митрополиты: Ленинградский, Киевский и Галицкий. А также местоблюститель Патриаршего престола Сергий. Они входят в кабинет Сталина, где уже находится Молотов.
СТАЛИН. Из нас только Молотов не имеет духовного образования. Поэтому мы пока не дадим ему слова. Пусть как глава правительства только слушает и на ус мотает. Какие у вас вопросы? Давайте обсудим и решим.
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Иосиф Виссарионович, вопрос по сути один. Когда соберется архиерейский Собор и изберет Патриарха?
СТАЛИН. Надоело вам быть местоблюстителем? Шучу. Конечно, вопрос созрел. Причем, чего греха таить, созрел давно. Открою вам один секрет. Перепись населения 1937 года зафиксировала, что половина населения Советского Союза – верующие. И сегодня к нам поступило более 12 тысяч коллективных обращений об открытии церквей. 700 из них мы готовы поддержать. Итак, иерархи, что требуется для проведения архиерейского Собора?
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Прежде всего, транспорт.
СТАЛИН. Давайте свезем в Москву всех членов Синода самолетами. Ведь многие, наверное, никогда не летали. Пусть приблизятся к Богу. Только архиепископа Луку не будем вызывать. Далековато.
Хочу вас проинформировать. Все вы знаете товарища Карпова, как нашего сотрудника, который помогает нам поддерживать связь. Но теперь он выйдет из тени и возглавит Совет по делам Русской православной церкви при Совнаркоме. Нет, он не станет чем-то вроде обер-прокурора Синода, боже упаси. Напротив, всей своей деятельностью он будет подчеркивать самостоятельность нашей церкви.
МИТРОПОЛИТ СЕРГИЙ. Но товарищ Карпов… (осекается)
СТАЛИН. Вы хотите сказать, что мы назначаем человека, который вас преследовал? Что ж, такое бывает. А теперь он будет вашим ангелом-хранителем. Я знаю Карпова, он очень исполнительный работник. Будет ремонтировать вам церкви. Повесит в кабинете карту и будет по ней следить, как идет восстановление. Сколько в стране скорбей по погибшим, скольким людям нужно утешение.
Февраль 1953-го года. Собор. Архиерей Лука заканчивает богослужение. К нему подходят люди в штатском.
ЧЕЛОВЕК В ПЛАЩЕ И ШЛЯПЕ. Мы за вами.
Войно усаживают в самолет, и через несколько часов он в Москве. На аэродроме его ждет правительственный лимузин.
Дача Сталина. Сталин поднимается из-за стола и идет навстречу вошедшему в кабинет Войно.
СТАЛИН. Вот вы какой, товарищ и брат мой Войно! Самые добрые отношения иногда начинаются с недоразумений. Вот и у нас так случилось. Но я всегда учитывал, что у нас много общего. Вы всего на год старше меня. Я тоже имел одно время отношение к религии. И вы однажды сказали, что, если бы не стали священником, то стали бы коммунистом. Вы за то, чтобы государство наше было сильным, иначе его сомнут. Мы оба проповедники. В юности решили стать мужицким, считай, пролетарским доктором. Ну и вы побывали там, где бывал я. Кстати, как вам там, на нашей российской Голгофе?
ВОЙНО. Путь в ссылку хуже самой ссылки.
СТАЛИН. Это точно. Особенно, если на тебе надето то, в чем тебя арестовали. На мне, как на зло, была то грузинская чоха с кармашками для патронов, то легкое пальтецо. Но мало одежды – это еще терпимо. А вот плохие эскулапы… Я мучился зубами. Фельдшер положил мне в гнивший зуб мышьяк, но не сказал, в какой-то срок вынуть. Боль прошла, но вместе с больным зубом выпали два здоровых.
ВОЙНО. Понимаю. С тех пор вы невзлюбили медикусов.
СТАЛИН. Вот именно, что медикусов, гореть им в аду.
ВОЙНО. Знаете, а я полюбил свои страдания. Всюду, куда бы меня ни ссылали, со мной был Бог. Это не вы привезли меня сюда, говорил я конвоирам, это сам Господь привел меня сюда.
СТАЛИН. А я любил коммунистическую идею. И эта любовь тоже давала мне силы. Сталиным я стал там, в шести ссылках и в восьми побегах. Знаете, а ведь любить хорошую идею – это лучше, чем любить себя. Вы наверняка думаете сейчас, зачем же я вас пригласил. Сейчас поймете. Во время американской бомбежки Милана взрывами бомб снесено все здание со знаменитой картинной галереей, всё в крошку. Осталась только стоять стена с картиной Леонардо «Тайная вечеря». Вот фотография, взгляните.
Войно с волнением рассматривает снимок. Он ничего об этом не знал. Он ищет глазами стул.
СТАЛИН. Садитесь. Я тоже этим крайне удивлён. Даже больше скажу – этот факт заставил меня усомниться. Может, напрасно я разочаровался в религии? Может, мы, большевики, зря преследовали церковь? Надо было завоевать ее на свою сторону.
ВОЙНО. Завоевать – значит, использовать. А использовать бога – это само по себе кощунство.
СТАЛИН. Хорошо сформулировано. Но что из этого следует? Мы никогда не будем заодно?
ВОЙНО. На равных – никогда. Вы этого не позволите.
СТАЛИН. С кем на равных? Ведь вы такой – исключение, редкость. А другие? Неужели вы считаете этих других равными нам с вами?
ВОЙНО. Сказав людям, что религия – дурман, вы сказали, что дурман – сама мораль.
СТАЛИН. Что же вы повторяете антирелигиозную макулатуру?! Ни один мыслящий человек не может однажды не задуматься, откуда это все взялось? Природа. Мироздание. Но природа – это и есть бог! Но не в том виде, в каком подаете его вы.
