Читать книгу: «Приговоренный», страница 3

Дома

Давно я не чувствовал себя таким неучем. Оказалось, что Екат и Питер находятся не так уж и далеко друг от друга. Я думал, что мы проведем в дороге дня три. В моем представлении эти два города разделяла непроходимая тайга с медведями, религиозно-экологическими поселками и прочей клюквой. В гимназии у меня с географией проблем не было. Но, хотя на карте я любой город мира нахожу без затруднений, на природе у меня включается географический кретинизм. Это было мое первое автомобильное путешествие, и многое меня удивляло. Хорошо, хоть царевич всю дорогу развлекал французского водителя, и мне не пришлось отвечать на неудобные вопросы. Хотя я до сих пор не знаю, о чем эти двое говорили. Все, что я понял без перевода, это проявленный мальчиком интерес к навигационной системе. Фура была старая, шофер сам вносил изменения в маршрутную программу, и с удовольствием нам это продемонстрировал. Судя по всему, Алеша был не глупым интересным собеседником. Сам по большей части помалкивал, ни во что пальцем не тыкал, и от восторга не повизгивал. Что-то коротко спрашивал, а после долго внимательно слушал. Водила не затыкался, и был в таком хорошем настроении, что мы проехали оплаченный для него фирмой придорожный мотель.

Мальчик вел себя идеально. Сперва я боялся, что он будет шарахаться от огромных светящихся рекламных телевизоров, которые стоят вдоль всей трассы. Меня самого они жутко раздражают, особенно ночью. Но царевича, родившегося в самом начале прошлого, двадцатого века, как мне показалось, не удивили ни заправки самообслуживания, ни огромная автомойка. А когда мы пробили колесо, и нашу фуру пришлось загонять на два часа в придорожный автосервис, он попросился посмотреть, как будут производить замену. Пришлось осторожно вытаскивать его из кабины. Нога у него болела уже не так сильно, но ходить сам он ещё не мог. Китайцы, которых среди персонала было больше половины, тут же бросили свои дела, и принялись совать мне то один тюбик с какой-то вонючей мазью, то другой. Бессмертный бальзам «Звездочка» я узнал по запаху. Каждый здесь считал себя потомственным целителем и знатоком тибетской медицины. Если бы Папочка побывал тут, и не умер от царящей вокруг антисанитарии, он пополнил бы свою коллекцию нетрадиционных лечебных препаратов. Шучу. Он в жизни не притронется к лекарству, не изучив сертификата.

А вот помыться по дороге так и не получилось. Я задремал, а когда открыл глаза, снова было утро. Алеша посапывал у меня на плече. Мимо окна проносились знакомые указатели на Шлиссельбург. Француз не только сэкономил нам кучу времени, но ещё и провез нас через ближайший пригород. Потому, что я хоть и считаю себя жителем Санкт-Петербурга, на самом деле живу за городом, в коттеджном поселке. Пока я учился в гимназии, на дорогу туда в один конец уходил час, а зимой даже подольше. Батя был готов отдать меня на растерзание педагогам ближайшей деревни, но Папочка не доверяет школам, расположенным за чертой города. Зато теперь удаленность моего дома от центра была как нельзя кстати. Днем тут обычно пусто. А продавца в магазине отродясь не было. Сколько себя помню, здесь самообслуживание. Купив обаятельному водителю в благодарность бутылку очень хорошего по его словам вина и головку сыра, мы с царевичем поплелись «огородами» в сторону моего дома. Алеша хотел пройтись, придерживаясь за мою руку. Я не возражал. Миновав чужие цветники и любовно сделанные имитации японских садиков, мы, наконец, пришли. Сигнализация везде была активирована, родителей дома не было. Повезло. Я приложил палец к пластине, дверь распахнулась.

В глаза ударил едкий синий свет. Папочка никогда не уйдет из дома, не включив бактерицидное освещение. Пришлось зажмурившись, шагнуть внутрь. У нас всеми благами цивилизации управляет центральный компьютер, и синие медицинские лампы с улицы не отключишь. В ногу мне тут же уткнулся робот-пылесос, мы любовно называем его «Павликом». Я раздраженно пнул его. Робот недовольно пискнул, покрутился вокруг нас, подбирая пыль и мелкие уличные камушки, после чего покатился на «базу». Из-за этого малыша пришлось пренебречь лесенками и порогами, и когда один раз протекла посудомоечная машина, вода разлилась по всем комнатам. Зато на инвалидной коляске можно без проблем проехать через весь дом. Не то, чтобы это кому-то было нужно. А вот сейчас вполне может пригодиться.

Ванная! Как же я о ней мечтал! Царевич заверил меня, что помоется сам. Повинуясь долгу гостеприимства, я предоставил ему «главную» душевую. Пришлось потратить минут тридцать, объясняя, как работает регулятор нагрева и как добыть из дозатора шампунь. А сам я отправился смывать грим и трехдневную грязь в родительскую спальню. У двери я снял тапочки. Папочка терпеть не может следов от обуви на ковре. При моем появлении включились ночники, освещая лежащие на прикроватных столиках вещи. Со стороны Бати книгу «Вархаммер 40000», а со стороны Папочки свежий номер «Vogue» и бутылку антисептика для рук. Глядя на это можно было подумать, что один из моих отцов начитанный интеллектуал, а второй ветреный модник. И в детстве я тоже думал, что любая толстая книга, это классика. Но когда начал сам читать, быстро понял разницу. Папочка не любит бумажные издания и никогда не читает одну книгу за раз. У него дорогущая электронная читалка, и в ней сотни томов «его любимого». В хорошем настроении он любит уткнуться в Толкиена. В дождь предпочитает сидеть у большого окна с бокалом Мерло, почитывая Гумилева или Мандельштама. Для нравственного чтения у нас есть Ветхий Завет в бумажном варианте, но у него свой, оцифрованный. Любимые сказки моего детства тоже Папочкина заслуга. В будни же его полностью захватывает наука, и после ужина он обычно просматривает медицинскую рассылку.

Отек у Алеши на коленке не спал. Сидел он с трудом, а ходить не мог. Прогулка явно не пошла ему на пользу. Я помог ему выбраться из душевой кабины, и вытереться. Вся моя одежда была мальчику велика, но на чердаке ещё оставалось кое-что из вещей, милых сердцу родителей. Пижамы там не было, а вот мои старые джинсы и пара футболок, отложенные Папочкой на благотворительность, я нашел в коробке с надписью «Вовка. Разное». Мешковатый ассиметричный свитер с капюшоном, последний писк моды времен моего пубертата, лежал на самом дне. Теперь пора было подумать о пропитании. Я распахнул «холодильник №1», и уставился в его сияющие недра. Только не надо думать, что холодильник, как и пылесос, носит у нас в доме какое-то имя. Пылесос, он как щенок. Почти что член семьи. А холодильников у нас четыре. Последний стоит в подвале и в нем колотый лед в мешках. На случай перелома, пореза или огнестрельного ранения. Маловероятно, что кого-то из нас подстрелят, но огнестрел в памятке на белой бочине агрегата указан одним из первых.

Холодильник №3 тоже стоит в подвале, рядом с винным шкафом, и набит замороженными овощами и мясом. Это на случай ледяного апокалипсиса, который происходит в нашем поселке каждый Новый Год. Дождь и снег в наших краях могут идти одновременно, а утренние морозы никто при этом не отменяет. Дороги нередко покрыты ледяной коркой. В новогодние каникулы, когда большая часть местных жителей улетает в теплые края, сюда перестает забредать снегоуборочная техника. Мусор тоже не вывозят, если специально не заказывать машину. В общем, с тех пор, как Батя однажды забыл это сделать, у нас появился «третий» холодильник со стратегическим запасом. Хотя еда в доме была и без половины мертвой коровы. У нас кладовка почти половину подвала занимает. А хранящейся в нем картошкой можно засеять три футбольных поля. Интересно, у всех петербуржцев на генетическом уровне существуют страх повторения блокады, или только у Папочки?

Агрегат №2 это аптечный шкаф. Он находится у родителей в спальне, и Батя много лет борется за право хранить в нем пиво. Здесь есть все для лечения небольшой армии прокаженных. Шприцы, медицинские маски, бахилы и прочие товары длительного хранения тоже находятся в спальне, в специальном шкафу рядом с оружейным сейфом. У нормальных людей оружие хранится в кабинете, сарае или прихожей. Но Батя считает, что это неправильно. Оружие должно быть там, где спит его хозяин. По той же причине у нас во всех спальнях тревожные кнопки. Не знаю, правда, зачем. В поселке пультовая охрана. Если кто-то вломится в дом, милиция приедет минуты через три. Да и кто попрется воровать в такую даль? Последняя семейная драка была лет десять назад в деревне, а «местные» живут тихо.

Алеша оказался удивительно непритязателен в плане еды. Готовлю я паршиво, но на яичницу с беконом меня обычно хватает. У нас по части кулинарии главный полиглот это Папочка. Батя только стейки и шашлыки хорошо жарит, а Елисей Святославович не мыслит своей жизни без свежих приправ и трех видом перца, печеных омаров по праздникам и фаршированной стерляди на Новый Год. Суши он крутит через день, а под хорошее вино готов потратить половину выходного на какой-нибудь «тартар из лосося». Домработница, покрытая татуировками по самые гланды баба Стефания, его кулинарных вкусов удовлетворить не в состоянии. Поэтому она приезжает два раза в неделю. Так, ванные помыть, убраться там, где обычно застревает пылесос Павлик. Вещи по шкафам разложить после стирки. Мы все это могли бы делать сами, но среди местных принято держать домработницу, а мы просто не отстаем. И, к счастью, сегодня у неё выходной. Почувствовав себя полноценным хозяином, я накрыл на стол, разложил салфетки, как Папочка любит, и приборы. Царевич в гостях все-таки. Дома он, наверное, видел сервировку и получше, но не кривился. Ел аккуратно и быстро. И когда я уже подумал, что одной яичницы ему не хватит, далеко, у входной двери пискнуло. Послышались тяжелые шаги, и шуршание Павлика.

Я поднял голову от своей тарелки, и встретился взглядом с Батей.

Батя

Батя был чем-то обеспокоен. В такие моменты у него лицо становится особенно жестким. Хотя, он всегда немного напряженный. Работа у него такая. На секунду мне показалось, что он меня не узнал. В животе как будто взорвалось что-то. Вот оно, изменение в моей жизни! Я молча уставился на него, пытаясь запомнить. Быть может, мы в последний раз вот так рядом находимся. Как же я буду скучать по нему! По его привычке расстегивать в машине тугой воротник кителя. По тому, как он, пренебрегая уставом, держит руки в карманах своих серых галифе. Как стоит, чуть склонив голову, отчего кажется, что он зол, и ищет место, куда бы ударить. По его манере говорить тихо и угрожающе, даже когда он извиняется или шутит. Даже по его пренебрежительному: «Не ссы! Все решим!»

Папочка как-то показывал мне свой дембельский альбом. Батя с тех пор почти не изменился. Да, постарел. Трудно оставаться свежим двадцатилетним юнцом, когда переваливает за пятьдесят. Но после реформы милиции подтянутых и моложавых старичков, вроде Бати, стало полно. Милиционеров много не нужно. Зачем людьми рисковать, когда везде камеры? У оставшихся после сокращения сотрудников зарплаты стали высокие, а профессия мгновенно вышла в разряд элитных. Не как медицина, но все равно очень престижно. Но и требуют с милиционера по полной. Тут и физуха, и нравственность. Честь мундира для них не пустой звук. Но все равно, даже в юности, Папочка со своими тонкими руками и узкими плечами на фоне Бати смотрелся, как фарфоровый. Задумавшись, я не сразу понял, что Батя вернулся с работы среди дня. Сигнализация все-таки сработала? Тогда почему нас до сих пор не забрали в местный милицейский участок?

– Быстро твоя практика закончилась, – буркнул он, отодвигая ногой стул, и присаживаясь к столу.

Я облегченно выдохнул. Ну да, это все ещё мой Батя. И с чего я вообще решил, что что-то поменяется? Царевич в восемнадцатом году умер, и в дальнейшей жизни страны не участвовал. А сейчас ещё нигде не был, ничего не успел испортить. На политической сцене не засветился, детей не наплодил. Если что и поменяется, то далекое будущее, в котором я уже буду старым. Таким, как Батя.

– Ты обедать приехал? – встрепенулся я, вскакивая, и ныряя в «холодильник №1», – Яичницу будешь?

– Буду, – милостиво кивнул Батя, сверля глазами царевича, – с другом меня не познакомишь?

– Алексей, – сказал я и покраснел, – это мой папа, Братислав Святогорович.

– Очень приятно, – процедил Батя, не отводя взгляда от покрасневшего лица мальчика, – приятель твой? Где познакомились?

Я прикусил язык. На сковороде шипела яичница из одних белков, как Батя любит, и уже начинала подгорать. Плита у нас модная, с крайне полезной опцией «защита от детей», которых в доме нет. Еда волнами нагревается прямо в посуде. А сковорода и гладкая белая поверхность плиты холодные. Неудобно до жути. Зато не обожжешься. Ты потом обожжешься, когда есть начнешь.

– Сколько тебе лет, Алеша? – не дождавшись моего ответа, поинтересовался Батя.

– Тринадцать, – смущенно отозвался царевич, – через месяц будет четырнадцать.

– Замечательно, – голос у него был вообще ни разу не радостный. А тревога во взгляде была какая-то нереальная. Граничащая с паникой.

– На практике мы познакомились, – поспешно уточнил я, выставляя перед отцом холодную сковороду с горячей яичницей и раскладывая приборы.

– Ты же помнишь, – не прикасаясь к еде спросил Батя, – что «нет», значит «НЕТ»?

Я кивнул. От чего не помнить, когда в школе, в институте и на детской площадке мне все уши об этом прожужжали? Даже в раздевалке спортзала есть соответствующая социальная реклама. Девушка, с выставленной вперед рукой и суровым взглядом. Или юноша. Но плакатов с девушками в разы больше. Правда, я социальную рекламу уже не воспринимаю. Её много, и она в основном в метро. А я везде на велосипеде езжу. Проношусь мимо остановок общественного транспорта с такой скоростью, что не успеваю разглядеть призывы бросать мусор в урну (ГОСПОДИТЫБОЖЕМОЙ! Да куда же ещё его бросать?!) Социальные плакаты против ожирения и за спорт. Против испытания лекарств на животных и против откорма беззащитных коров на мясо. Последние бывают очень большими. Мимо такого плаката с раздутой, сильно вытянутой буренкой, состоящей из одних мышц, можно ехать довольно долго. Мне кажется, что в детстве я был больше подвержен влиянию рисованной пропаганды. А плакат с испуганным заплаканным подростком и надписью: «Найди меня! Спаси меня!» призывающий подключить своего отпрыска к системе «Россиянин», вызывал у меня искреннюю жалость и желание помочь. Найти. Спасти. Черт! А реклама-то работает. Я машинально глянул в сторону спасенного царевича.

– Лан, пацаны, – резюмировал Батя, в один присест уничтожив огромную яичницу, – развлекайтесь.

Уходя, он поманил меня за собой. И у самой двери сказал очень тихо, чтобы не было слышно на кухне:

– Надеюсь, Володя, ваши «развлечения» будут соответствовать возрасту тринадцати лет, а не двадцати. Наши с Елисеем отношения тебя ни к чему не обязывают. Мы поняли друг друга?

Я пожал плечами. Не понял, но на всякий случай кивнул. Спать хотелось невероятно. Думаю, Алеша тоже клевал носом. Так что ни о каких танцевальных платформах, электронных гитарах, виртуальных удочках, ружьях и лабиринтах, предназначенных для подростов, я даже думать не мог.

Едва за Батей захлопнулась дверь, я поплелся обратно к своему гостю. Тот сидел понурившись, обеими руками держа свою больную коленку.

– Болит? – сочувственно поинтересовался я.

– Угу, – вздохнул Алеша, – и, кажется, у меня жар.

Я рысью кинулся в спальню родителей. Оставляя на ковре вмятины от тапочек, и вернулся на кухню с электронным термометром. Не то чтобы мне хотелось порисоваться перед человеком из прошлого. Просто он самый точный. Температура у мальчика была невысокая, но противная, 37,5. Идти сам он не мог. Я подхватил его на руки, и понес к себе в спальню, но в коридоре нос к носу столкнулся с Батей. Видимо, пока я с шумом выдвигал ящики аптечки, не услышал, как пищит открывающийся замок. Взгляд Бати застрял где-то посередине между яростью и растерянностью. Я представил, что он видит, и, кажется понял на что он намекал пять минут назад.

– Это не то, что ты подумал, – только и смог выдавить я, аккуратно присаживая царевича на белый пуфик у двери, и отталкивая назойливого Павлика.

– Отойдем, – мрачно процедил Батя.

Отошли мы недалеко. В ближайшую комнату, гостиную. Едва прикрыв за собой двери, он сухо заговорил:

– Мне сигнал поступил, что ты в Питер едешь. Я в системе глянул, билет на самолет не использован. Потом из магазина счет пришел на вино и сыр. После дома ключ сработал. Я прихожу, и вижу моего сына в компании несовершеннолетнего пацана. Выглядит все паршиво, тебе не кажется? Если ты во что-то вляпался, я хочу об этом знать. Ври давай, только складно.

Батя сел на диван, облокотившись на мягкую спинку, положив ногу на ногу, и приготовился слушать моё враньё. Вместо этого я обернулся к огромному телевизору, который у нас в доме совмещает функции видеоконференции с картинной галереей, и скомандовал: «Ок, гугл. Царевич Алексей Николаевич Романов». Лицо нашего гостя, искаженное несовершенной фотосъемкой начала двадцатого века тут же появилось на экране. Батя сидел молча.

– У меня проблемы, – тяжело вздохнул я, оборачиваясь к нему.

– Это тот самый Алексей, которого в Екате расстреляли, – что-то припоминая, спросил Батя, – со всей семьей и прислугой?

Я уже говорил, какой у меня тактичный отец? А какая у нас в доме слышимость? Мы выглянули в коридор. Царевич не плакал. Сидел, как деревянный на пуфе, тупо глядел себе под ноги, на суетящегося вокруг его синих тапочек Павлика. Тер больную коленку. Но глаза у него были красные.

– Нам сказали, – хрипло прошептал он, – что так безопаснее.

Батя побагровел. Он вообще-то добрый. Просто перенервничал. Я тоже не знал, что сказать мальчику. Как его утешить. Но тут зашуршал гравий за входной дверью. Этот звук я узнаю из тысячи. Электромобиль Папочки, снабженный медицинским спецсигналом и красным крестиком, отлитым прямо в лобовом стекле, припарковался на улице недалеко от парадного входа. Правильно. На дворе лето, кто станет оставлять машину в гараже? Батя напрягся. Было слышно, как хлопнула дверь машины, и легкие шаги по гравию. А после по деревянной террасе перед дверью.

– Скройтесь, – Батя решительно подхватил Алешу, и сунул мне в руки, – я прикрою!