Читать книгу: «Честь имею. Власть Советам», страница 5

– Все так живут, – проговорил Филимонов. – А и мы не нищенствуем. Сама говоришь – огород и бор, стерлядей так тех уже не знаем, куда и девать… Каждую божию неделю мешками ловлю. Кострюков и коптим и солим. Всех родных и знакомых той рыбой-то обеспечили. И они нас не забывают. Реваз с Ларисой на прошлой неделе аж пять килограммов парной свинины принесли. До сих пор ещё килограмма три в леднике лежит. А икру чёрную?.. Так ту сковородками жарим, а её в Европах буржуйских почитают дороже золота. А кур… – мотнул головой в сторону окна, выходящего в огород, – полный курятник. Курятину хоть на базар неси, только, кому ж она нужна… её в каждом доме как воробьёв на каждом кусту.

– Да знаю я, – махнула на него рукой Людмила. – Только всё ж таки окромя рыбы хочется и нарядиться. Хожу в одном и том же, платья, которые в девках носила ныне донашиваю. А ведь я ещё молодая, мне и тридцати нету…

…

Поход семьи Филимоновых в бор за ягодами не состоялся.

– Реваз, друг ты мой дорогой, как с матерью-то быть?.. – тяжело вздохнул Пётр Иванович. – Прям, даже и не знаю. Не вынесет она весть эту тяжёлую. Сердце у неё слабое. Только жизнь вроде бы наладилась и вот… Маша, Маша… Как же это так?.. Какому такому извергу помешали они? Ничего плохого в жизни не сделали. Леонид всю свою жизнь России отдавал, а Машенька счастье-то только и видела как в детстве да в Омске… И вот, чтоб тебе сгнить, – сжав кисть в кулак, Пётр поднял его на уровень головы и, с трудом сдерживая слёзы, вжался в него лбом. – Чтоб тебе и всему роду твоему, убивец ты подлый, вечно гореть в аду.

А убийца спокойно сидел за столом брата той, чьё сердце разорвал подлым выстрелом из-за засады.

Серафиме Евгеньевне решили не говорить о смерти дочери Марии и зятя Леонида.

– Не хорошо как-то, – утирая слёзы, проговорила хозяйка дома. – Да и Володенька – сыночек наш всё слышал… проговорится… Скажет Петру, а тот бабушке – Серафиме Евгеньевне. Вот станем мы для неё вечными врагами.

– И что ты предлагаешь, Людмила, – спросил её Пётр.

– А то и предлагаю, – утирая платком глаза, – сказать всё без утайки. Прям щас собраться и пойти всем к маме, а по дороге таблеток от сердца купить. Какие там нужно-то? – вопросительно посмотрев в глаза Ларисы Григорьевны, спросила её Филимонова.

– А я ежелиф чего не знаю, так спрашиваю, – посмотрев на мать, проговорил Вова.

– Вот и ответ. В аптеке и спросим. Там лучше знают, – принял решение Пётр.

– А соседка наша нашто? – обведя заплаканными глазами всех сидящих за столом, проговорила Людмила. – Она же в больнице служит… врачом… ещё с довоенных времён. Отзывчивой души женщина.

– Зоя Ивановна что ли? – посмотрел на жену Пётр.

– Окромя Зои Ивановны Тюковиной никого у нас тут отродясь и не было, – ответила Людмила. – Она, кто ж ещё-то.

– Так я сейчас и схожу к ней. Только вот, – Пётр почесал за ухом, – что матери скажем? За какой такой надобностью привели врача.

– Так и скажем, беспокоимся, мол, о ней. Видим, что переживает сильно за Марию с Леонидом. Попросили, мол, Зою Ивановну – соседку нашу осмотреть её, послушала чтобы, значит, и ещё там чего нужное произвела… Пилюли какие нужно выписала, ежели чего.

– Правильно говоришь, Людмила. Так и сделаем. Тем более они, как известно мне, с девических лет знакомы. Так я пошёл к соседке-то? Или как?.. – посмотрев на жену, проговорил Пётр.

– Сама схожу… А то наговоришь невесть что… Перепугаешь женщину, а она в возрасте уже. Как бы её после тебя откачивать не пришлось.

– Иди, ежели считаешь, что так лучше будет. По мне лучше с самым зловредным мужиком речь вести, нежели с самой что ни на есть благородной особой женского рода. Обходительности и этим самым, – повертел раскрытыми пальцами возле своей головы, – не учен. Ступай, и пирогов прихвати.

– А то я не знаю, – развела руками Людмила. – Сбирайся пока. Да оденься в цивильную одёжку-то. Забыла уже как выглядишь нормальным-то.

– А то я не нормальный? – буркнул Пётр вслед выходящей из дома жене.

…

Серафима Евгеньевна тяжело приняла весть о смерти дочери и зятя, слегла в постель, но под постоянным присмотром Людмилы и ежедневным патронажем Зои Ивановны уже через неделю стала свободно передвигаться по дому, а к поминкам по Марии и Леониду на сороковой день выздоровела полностью, правда, родные стали замечать за ней некоторую рассеянность и неприсущую ранее молчаливость.

***

Неделя для полного выздоровления дома и 21 июля 1923 года Лариса вышла на службу. А 22 июля на сессии Алтайского Губернского Исполнительного Комитета председатель Алтгубисполкома Грансберг Христофор Давидович благодарил Ларису за отличную работу. В конце речи сказал:

– За оказание помощи сотрудникам милиции в поимке опасных преступников вы, Лариса Григорьевна, награждаетесь ценным подарком – отрезом на платье и грамотой Алтгубисполкома.

Домой Лариса пришла с восходом в небе первой звезды, уставшая, но в прекрасном настроении.

– Хорошие вести? – увидев радостный блеск в глазах жены, спросил Реваз.

– Хорошие! – устало повалившись на диван, ответила Лариса. – Вот, – указав рукой на пакет, брошенный на стол, – вручили ценный подарок за оказание помощи милиции в задержании опасных преступников.

– Поздравляю! Жди нового назначения, – проговорил Реваз.

– Уже…

– Что уже?..

– Уже назначена на новую высокую и более ответственную должность, – прикрыв глаза от усталости, ответила Лариса, – начальником организационно-инструкторского отдела Алтгубисполкома.

– Вот как?! – удивился Реваз.

– И это ещё не всё. Меня перевели из кандидатов в члены Алтгубисполкома.

– Поздравляю… хотя… – махнул рукой. – Ну, да видно будет! А сейчас по такому торжественному случаю садись за стол, будем праздновать твоё назначение и перевод в члены исполкома чаепитием.

– Не до праздника мне нынче. Боюсь я этой должности. Никто на ней долго не задерживается… два-три месяца, и снимают с дальнейшим арестом. Сейчас за мной будут смотреть сотни глаз и любую оплошность подчинённых мне сотрудников валить на меня.

– А ты поставь это себе на службу.

– Как это на службу?

– В помощь себе, вот как! Будь всегда начеку, главное, никому не верь на слово, а ещё лучше все распоряжения отдавай приказами и под роспись. Так снимешь с себя оплошность сотрудников, а происки твоих врагов поставишь себе на службу. И докладывай по каждому, даже казалось бы несущественному случаю промашки своих подчинённых вышестоящему начальнику, и не словами, а рапортом на бумаге.

– Но это донос.

– А ты как думаешь выжить?.. Потаканием нашим врагам большевичкам и угодничеством перед ними… не получится. Они всегда первые нападают на тех, кто слаб и чрезмерно чувствителен к их врагам. В борьбе с большевиками не должно быть никаких послаблений. Или мы, или они нас.

– Реваз, в твоих словах есть доля истины… относительно осторожности, но не кажется ли тебе, что мы давно проиграли. Может быть, пора уже принять эту нынешнюю действительность, и жить сообразно нынешних реалий. Ну, вот подумай, кто мы вдвоём против системы, ноль. Оступимся где-либо, под белы ручки нас и в распыл. Не себя мне жалко, жизнь дочери загубим. О ней надо думать. Вспомни весну 1920 года. Знать не знали, законспирирована была, а раскрыли целую колчаковскую организацию.

– Алтайскую народную организацию вспомнила что ли?

– Её, помнится, главным там был агент губчека.

– Знал я его – Плешивцева. Хороший человек был, хоть из колчаковских офицеров. Не верю, фальсификация, иначе я состоял бы в той надуманной чекистами организации… а я о ней ни слухом, ни духом. И ведь что придумали. Якобы он собирался взбунтовать гарнизон, истребить коммунистов, а затем свергнуть, подняв крестьянство, советскую власть в Сибири. Бред, дурость.

– Не бред и не дурость, Реваз. Идёт чистка рядов партии большевиков даже в самой чекистской системе. Кому, как не мне знать, что было и что есть. Прекрасно помню документы по делу «Крестьянского союза». Среди более чем семисот арестованных были даже заведующий жилищным подотделом Крылов, завотделом управления Барнаульского уездисполкома Блынский, а также работники заготовительных организаций, служащие и милиционеры. А ты говоришь, бред и дурость. Идёт борьба за власть внутри самой системы. Ленина последнее время совсем не слыхать. Евреи страной рулят, Троцкий, Свердлов и иже с ними. И их сковырнут, вот попомнишь. А потому, милый мой, выкинь из головы дурь, не сбросить тебе большевистскую власть, целые государства брались за это, с их мощными вооружёнными силами и что? В прошлом всё, выстояли большевики. Остепенись и прими то, что положила судьба… иначе погубишь и себя, и меня, и дочь… безвинную. Смотрю на Оленьку и вижу, умнее нас. Живёт по законам новой России, почёт ей и уважение от учителей. А стала бы кобениться, как говорит Серафима Евгеньевна, исключили бы из школы, как девочек, которые пошли против членов представительства учеников в педагогическом совете.

– Откуда тебе это известно, что исключили?

– Больше общайся с дочерью.

– Как знать?! – помял губами Реваз. – Не признаёт она меня за отца, по глазам вижу. Как-то спросила, почему она Ольга Олеговна Свиридова, а я Магалтадзе Реваз Зурабович. Сказала, что между родными детьми и отцом такого быть не может.

– Так ты ей и сказал бы, что когда женился на мне, она уже была.

– Не могу, всё ж таки она действительно моя дочь, – вопросительно посмотрел Реваз на Ларису.

– Можешь не сомневаться, вся в тебя, – чистая грузинка.

– Вижу, не сомневаюсь, конечно. Так и сказал, что родная она мне, что была она уже у тебя, когда женился на тебе. А правду хочется сказать.

– Не говори пока, и я молчать буду, придёт время, объяснимся… А твои слова относительно работы с подчинёнными мне людьми приму как план действий в отношениях с ними. И всё же почему меня, ведь есть другие, более опытные, нежели я работники исполкома… со стажем работы два, а то и три года?

– Есть два ответа на твой вопрос. Первый, свои грехи и промахи валить на тебя, – ответил Реваз и умолк.

– А второй? Говори, что замолчал?

– Второй проще простого. Влюблён в тебя начальник твой – Грансберг Христофор Давидович, приближает к себе, – глубоко вздохнул Реваз и тоскливым взглядом посмотрел на Ларису.

– Дуралей! Кому я нужна кроме тебя. Самой на себя смотреть противно, юбку вовсе не ношу, сидит, как седло на корове, в штаны влезла и не вылажу из них. Лицо обветренное, пальцы в чернилах, порой кажется, что и нос и вся я фиолетовая от чернил, пропиталась ими насквозь. Никому я уже не нужна, – тридцатилетняя старуха.

– Люблю я тебя, как и прежде… когда впервые увидел в Омске и любить буду вечно. Мы горцы народ гордый, но и верный своим избранницам. Запомни это.

– Помню, тыщу раз уже говорил. Оленька, верно, спит уже? Тихо в доме.

– Дежурит вместе с Петей у кровати Серафимы Евгеньевны.

– Запамятовала, прости.

Часть 2. Власть тьмы

Глава 1. Смерть бандитам

За полтора месяца до рокового выстрела.

В здании клуба Алтайской Губмилиции шло торжественное собрание барнаульской уездной милиции в ознаменование интернационального праздника пролетариата – 1 мая. С речью выступал начальник губернского уголовного розыска Фофанов Тимофей Федорович.

– Товарищи, исторически возникновение идей празднования рабочими дня 1-е мая относится к 1889 году. В этот год на международном социалистическом конгрессе в Париже было положено начало существования 2-го интернационала, и принято праздновать день первое мая, как международный праздник рабочих…

Далее Фофанов подвёл итоги работы Алтайгубмилиции за период от начала года. Закончил речь словами:

1 мая в 10 часов утра на площади «1-го Мая» состоится парад. В параде принимают участие части гарнизона, ЧОН, профессиональные организации и РКСМ. Водный транспорт и железнодорожники будут проводить праздник в своих районах. После парада на Демидовской площади будет устроен детский праздник, с участием детских домов, после которого в партдоме для них будет устроен обед. Вечером во всех клубах будут бесплатные спектакли и живые газеты.

В связи с этим милиции поставлена задача, – усилить бдительность в местах гуляний горожан, патрулирование вести как пешими милиционерами, так и конными.

Товарищи, мировая буржуазия кровавым насилием над рабочим классом пытается оттянуть час своей гибели, но напрасны её усилия. Единым фронтом с рабочими всех стран мы пойдём в атаку на наступающий капитал. Да здравствует 1-е мая, – день Интернационала.

Товарищи, на нашем торжественном собрании присутствует кандитат в члены президиума Алгубисполкома товарищ Свиридова Лариса Григорьевна. Поприветствуем её, товарищи.

В зале раздались громкие аплодисменты.

– Товарищи, поздравляю вас с нашим великим пролетарским праздником 1-е мая! – встав за трибуну, торжественно проговорила Свиридова. – Праздник мирового пролетариата ежовым комком стоит в горле буржуазии. Для сохранения своего господства умирающий капитал ведёт неприкрытое классовое насилие и кровавый террор над рабочим классом.

Вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ленин говорит: «…тысячи форм и способов практического учёта и контроля за богатыми, жуликами и тунеядцами должны быть выработаны и испытаны на практике… в достижении общей единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох – жуликов, от клопов – богатых».

Исходя из этого насущная практическая задача нашего социалистического государства, как первого в мире государства равенства и равноправия, состоит в том, чтобы мы, показали всему миру пример чистоты во всех сферах нашей деятельности.

Я не буду сейчас останавливаться на некоторых недоработках в вашей службе, вы их прекрасно знаете, скажу лишь одно, будьте верны нашей рабоче-крестьянской революции, железной рукой давите всю буржуазную контрреволюционную гидру.

А сейчас, товарищи, я хочу перейти к самому радостному для меня моменту нашего торжественного собрания. Алтайским Губисполкомом мне поручено провести чествование самых достойных из вас и вручить им грамоты, ценные подарки и денежные премии.

Филимонов Пётр Иванович получил из рук Ларисы грамоту и серебряные часы.

После тёплых рукопожатий, общего приветствия, туша оркестра в честь награждённых и пения «Интернационала» был праздничный обед, на котором агент первого разряда Филимонов вспоминал:

– Звери… какие же всё-таки есть звери, я бы даже сказал изверги… в человеческом обличье. Ну, ладно, понятно, когда война, да и то ради удовольствия голову не рубили… разве что, такие как Мокрушины. Новосёлов конечно бандит, заслуживает смерти, но даже он голову никому не рубил… Приехал к другу своему Мокрушину в деревню его Аламбайскую Хмелевской волости с другим дружком своим, и оба головы лишились. А ведь мы были от Аламбайской в пятнадцати верстах… на коне-то мог Мокрушин мигом до нас доскакать и обсказать всё как следует. Мы бы спокойно и взяли Новосёлова с его дружком Худяшовым… живыми. Изверг… изверг… иначе никак такую сволочь не назвать… тварь он и изверг. Это же надо додуматься до такого. Избу натопил, как баню, Новосёлов с Худяшовым, крепко выпимшие, завалились на пол. На полу им обоим топором головы и отсёк. Специально на полу уложил, чтобы полати не измазали кровью-то… А потом этой же ночью, под дождём погрузил тела в телегу и бросил в яму у реки Аламбай, что в полутора верстах от деревни. А дождь-то и размыл яму, тела-то и открылись. Ребята на реку пошли купаться, да рыбу удить, вот вам и страх божий. Перепугалась ребятня, в деревню прибежала и сообщила, кому следует. Ежели бы не ливень в течение трёх дней кряду, обезглавленные трупы, а рядом с ними и их головы не были найдены. Нашли бы года так через два-три, а там… ищи ветра в поле. Никто никогда бы и не узнал, что стало с бандитом Новосёловым. – Пётр Иванович хмыкнул.

– Ты, что хмыкаешь-то, Пётр. Али недоволен чем? – спросил Филимонова сидящий рядом с ним за столом агент Ларионов.

– Да так, вспомнил дело об убийстве бандитов Новосёлова и Худяшова, – махнув рукой, ответил Филимонов.

– Грохнули их и поделом. Что о них вспоминать-то?

– Не их вспомнил, Никита Григорьевич, а их убийцу. Суд и тот постановил, что их убийца Мокрушин ни чем не лучше убитых им бандитов, и признал его виновным в умышленном убийстве.

– Громкое дело было. Помню, суд спрашивал Мокрушина, зачем, мол, убил и так жестоко? Ответил, что убил бандитов. А суд ему в ответ, они друзья же ваши были. А он суду, были, а потом одумался и решил свершить с ними правосудие.

– Правосудие, – вновь хмыкнул Пётр. – Судья выискался. Присутствовал я на том суде. Вот наш суд народный – рабоче-крестьянский ему и указал, кто имеет право судить, а кто неукоснительно исполнять наши революционные законы. Помню, спросили Мокрушина, почему не сообщил об убийстве властям. Выворачивался, выворачивался, да так и не вывернулся. Сказал, что приезжал в волость, только председателя не застал. А в волости его никто и не видел. Никто не мог подтвердить, что приезжал в Хмелевск. Суд и доказал, что убил он Новосёлова Тимофея и Павла Худякова из корысти. При убитых были две лошади, две трёхлинейные винтовки, шашки, бомбы, наган с семью патронами, разные документы, штемпеля и одёжа крепкая.

– Забудь об этом, Пётр. Праздник сегодня великий, давай выпьем, – наливая в рюмки водку, – предложил Ларионов, – а потом покажешь мне свои часы.

Выпили.

– Да-а-а! Знатный подарок. Заслужил… заслужил, – с завистью проговорил Ларионов. – Поздравляю!

– Первые мне… – Пётр осёкся, вспомнив, что первые часы получил в подарок от зятя – Леонида Парфёнова. А о том, что такой человек в его жизни был никто не должен знать, – подарила мать, когда на фронт уходил. До сих пор при мне. Как талисман. – Вынув из кармана простые металлические часы с крышкой, Филимонов показал их Никите Григорьевичу.

– Видел, – ответил Ларионов. – Ты часто доставал их из кармана, когда ехали на задержание Зыкова.

– Тот ещё хитрец был, только, сколько верёвочке не виться, а конец у неё есть. Так и с ним. Два года ничего не было слышно о нём, а в начале года хоп, – Пётр ударил в ладоши, – и объявился.

– А какой пройдоха был. Почти год водил за нос всю барнаульскую заготконтору. Фиктивные документы, миллиардные растраты, недопоставки и перепродажи с завышением цен в полтора раза. А как почуял, что амба ему, тут же, как в воду канул.

– Всё-таки есть честные граждане у нас в городе. Доложили о нём. Только вот прибыли мы в его дом, а его и след простыл. Домашние, как воды в рот набрали, а ведь знали куда ушёл. Знали, что в Ново-Николаевск намеревался уехать.

– Ты, помнится, Никита Григорьевич, и предположил, что на вокзале он может быть. А потом и из отдела пришёл вестовой и сказал, что видели его там. Сотрудники железнодорожной милиции пытались задержать преступника, но тот оказал вооружённое сопротивление, в результате которого и был убит.

– А помнишь, как мы всем отделом ехали на задержание, хоронившейся на горе, банды рецидивиста Мазуркина.

– И место выбрал, кто бы мог подумать, рядом с тюремным замком. Только не скумекал, дуролом, что бежать оттуда, в случае облавы на него, практически некуда. Либо вверх по косогору и прямо в наши руки, либо по открытому скату мимо тюрьмы, а там его тёпленького взять раз плюнуть.

– Что и случилось, – улыбнулся Ларионов. – Правда, и нам погоняться за ним пришлось. Хитрый бес. Откололся от своей банды и по лощинке вышел к Оби, а там ивняк и среди него естественные пещеры в обрывистом берегу. В какую нырнул, поди разбери.

– Сам себя и выдал, – улыбнулся Филимонов.

– Ива цвела, клубы пыльцы, нанюхался и давай чихать в схроне, – в пещере. Там мы его тёпленького и взяли.

– А ведь не хотел вылезать по-первости, огрызался. А как крикнули в лаз, что взорвём его берлогу к чёртовой матери, тут же и выполз.

– Как чёрт из табакерки! – засмеялся Ларионов.

Торжественный обед в честь праздника Интернационала – 1 мая был в самом разгаре, но Пётр Иванович, не дожидаясь его окончания, шёл домой. Обещал матери, что обязательно придёт к ней в праздничный день с женой и сыном. Приглашали Ларису с её семьёй, но она сказала: «Рада бы, только на мне лежат обязанности по организации мероприятий по празднованию дня 1-е мая в Народном доме. Будут представители из Сибревкома, члены Горсовета, Губисполкома, Губкома, Губпрофсовета, представители от красноармейских частей, члены Губкома РКСМ и рабочие от предприятий».

Был хороший солнечный день. На всех домах и воротах висели красные влаги. По улицам шли празднично одетые люди. Всюду слышались весёлый смех, бодрые голоса людей. Все горожане куда-то спешили, что было заметно по их торопливой походке.

– Хорошо-то как! – мысленно восклицал Пётр, одновременно вспоминая недалеко минувшие дни, когда по улицам было страшно ходить даже днём, тем более в одиночку.

– Страшные дела творились, а сил для их раскрытия практически и не было, всё на голом энтузиазме. Взять хотя бы случай в Саду-городе… кажись в двадцать первом году это было. – Пётр напряг память. – Да, точно, в двадцать первом, и аккурат почти в это же время… в мае. Поступило заявление об обнаружении трупов молодой женщины и мужчины. По приезду оперативной группы к месту совершения преступления, с помощью местных жителей было выяснено, что убитые являются супругами и проживают в Сад городе, в центральной части, в квартале 14, место 13. При осмотре тел оказалось, оба с признаками насильственной смерти, – голова женщины была проломлена в нескольких местах, а у мужчины перерезано горло.

Выехав на место проживания убитых, эксперт выявил, что среди отпечатков пальцев самих хозяев и других оказались следы пальцев бандита-рецидивиста Токарева Семёна Николаевича. У следователя отдела угро появилась небольшая зацепка. Было явно, что убитые знакомы с Токаревым. Теперь следовало выяснить, является ли Токарев организатором или даже исполнителем убийства супружеской пары.

Дом, в котором жила мать Токарева сыщики взяли под постоянное наблюдение, и как только Семён появился в нём, его тотчас скрытно оцепили.

– Николая я направил к дому, чтобы в случае чего предупредил нас. Фирсова Ивана, Нахимова Александра и Курносова Андрея к тыну на дальнем участке огорода, ежели туда побежит со своими дружками, встретят. Ну, а мы с тобой, Пётр в саму баньку, – проговорил начальник отдела угро. – Там он со своей кодлой обосновался. Хитрый, чёрт, думал, если облава мы в дом ворвёмся, только мы хитрее. Сейчас-то он, наверняка, еще почивает. Вот мы его тёпленького и возьмём. Запор у баньки если и есть, слабенький, одним ударом вышибем.

Калитка в воротах была закрыта. Николаю Мордвинову пришлось лезть через высокий забор. И когда он был уже по другую его сторону, со скрипом открылась дверь дома и на крыльцо вышла хозяйка. Увидев чужого человека в своём дворе и поняв, что это может быть милиционер, громко закричала:

– Ты кто такой? Пошёл вон, ирод! Помогите, воры! Вали отселява! На помощь! Грабют! Сынок!

Токарев, услышав крик, понял, что на него пошла облава. С грохотом отворил дверь бани, выбежал из неё и устремился к дальнему участку огорода. Следом за ним бежали два его подельника. И тут случилось непредвиденное. Иван Фирсов, сидевший в засаде громко чихнул. В утренней тишине его чих был подобен небесному грому.

Токарев вскинул револьвер и выстрелил из него в сторону, откуда до него донёсся носовой «грохот». Два его подельника тоже выстрелили из своих наганов в дальнюю сторону огорода.

Затем устремились за своим вожаком, который, повернув к соседу справа, пытался преодолеть общий с ним забор.

Николай Мордвинов в это время обходил дом справа. Увидев Токарева, повисшего подолом длинного пальто на заборе, выстрелил в него из револьвера. Токарев дёрнулся на колу тына и замер. Пуля из револьвера Николая попала Токареву в затылок.

– Сынок! Сыночек! – разнёсся вопль женщины, бежавшей к повисшему на заборе бандиту-рецидивисту.

Два других бандита сдались без сопротивлений начальнику угро и Филимонову.

Бандит Токарев был уничтожен. Два других уголовника из его банды сознались в преступлении, – убийстве супружеской пары в Саду-городе, но само убийство на себя не взяли, возложили его на Токарева, описав в подробностях детали убийства.

Следствием было установлено, что Колесников Владимир Александрович и его жена Колесникова Валентина Алексеевна были скупщиками краденного. Полученные от Токарева вещи реализовали, но рассчитываться с Токаревым не пожелали, за это и были им убиты.

В ходе облавы был ранен агент второго разряда Нахимов Александр. К счастью не очень серьёзно, – бандитская пуля лишь слегка задела левое плечо.

– Такова наша суровая реальность в эти трудные годы после гражданской войны, – тяжело вздохнув, проговорил Пётр Иванович, открывая калитку ворот своего двора.

…

Серафима Евгеньевна к встрече сына и снохи стала готовиться загодя. С вечера замесила тесто в кадушке и поставила подниматься на печку. Утром, не торопясь, знала, что сын с женой и внуком придут ближе к вечеру, растопила печь и напекла пирогов с капустой и маринованными грибами. Потом пошла в курятник, выбрала из трёх десятков кур самую жирную птицу, отсекла ей голову, ощипала и поставила тушить в горнило с круглой картошкой. Потом села за стол у окна, туда, где любила сидеть дочь Мария, читая письма мужа с фронта, и стала вспоминать всю свою жизнь.

Как долго сидела, не помнила, вышла из задумчивости от резко скрипнувших петель входной двери.

В комнату с шумом и весёлым смехом вошли внуки, – Петя, Вова и девочки Оля и Зоя, которых Серафима Евгеньевна тоже называла родными – внучками.

– Ой, бабушка, знаешь, какое интересное кино мы смотрели. «На красном фронте» называется, – сразу с порога затараторила Зоя. – Там командир Красной Армии в наш штаб ехал и на него напал польский шпион. Он ранил нашего красного командира и украл у него секретный пакет.

– Ага, бабушка, прям, так сильно ранил, даже до крови, – жалостливо проговорил Вова.

– А всё равно наш командир сильнее его был, – гордо вздёрнув голову, проговорил Петя. – А потом погнался за ним в погоню, вот!

– Ага, если бы не машина попробуй, догони поезд. На нём, бабушка, тот шпион стал убегать от нашего командира, – влилась в общий разговор Оля. – Наш командир запрыгнул в машину и погнался за шпионом.

– А потом парад был, – проговорила Зоя.

– Ты чё, – воззрился на Зою Вова. – Сначала красный командир дрался со шпионом на крыше поезда.

– Ага и отобрал у него секретный пакет, – проговорил Петя. – И шпиона убил.

– Да, да, Зоя! Это потом уже парад был, – улыбнулась Оля.

– Всё рассказали? – спросила Серафима Евгеньевна внуков.

– Ага, всё, – хором ответили дети.

– Тогда мойте руки и садитесь за стол. Кушать будете.

Вскоре в родительский дом, – к матери, пришёл и Пётр с женой Людмилой.

…

Новый день, – 2-е мая, как всегда в праздники, был наполнен приёмом заявлений от граждан, в которых они выражали негодование по поводу ограблений, избиений и убийств, и просили милицию найти и наказать преступников. Таких заявлений было около двух десятков, но могло быть больше в разы, если бы граждане были уверены в том, что милиция их защитит. Горожане боялись, что бандиты, узнав, что на них написано заявление в милицию могли расправиться с заявителями, и не избить, а уже убить.

А у угро на разбор заявлений о драках с лёгкими ножевыми ранениями, выбитыми зубами, подбитыми глазами, переломанными руками и ногами ни в этот, ни в последующие дни не было ни сил, ни времени по причине малого количества агентов. Поэтому начальником губернского уголовного розыска товарищем Фофановым было принято решение провести облавы в ресторанах города, в притонах и на рынке.

Отделу угро, в котором служил агент первого разряда Филимонов, было поручен провести облаву на городском рынке.

Выдвигаясь на рынок, начальник отдела угро и все сотрудники, оказались свидетелями окончания массовой драки.

При составлении протокола на нарушителей выяснилось, что драка произошла по вине Березуцкого Лукьяна и Захарченко Устина. По улице Республики ехал в своей телеге Попов Фрол. Навстречу ему шли Березуцкий и Захарченко. Когда телега с Поповым поравнялась с ними, Захарченко вдруг схватил палку, лежавшую на земле, подбежал к телеге и стал бить ею Попова. Березуцкий вместо того чтобы остановить своего товарища от избиения ни в чём неповинного человека, стал помогать ему в этом мерзком деле. Попов возопил о помощи. На его зов бросились из дома, стоящего напротив, братья Ивлевы в количестве четырёх человек, драчуны всем давно известные. Напавшие на Попова – Березуцкий и Захарченко испугались и забежали в ближайший дом и закрылись в нём. Хозяин дома Коноплёв Еремей Феофанович в это время работал в огороде. Услышав шум в доме, побежал к двери и увидел, что она взломана, а из горницы слышен крик и нецензурная брань. Забежав в дом, Коноплёв увидел своих соседей, избивающих незнакомых ему людей и крикнул: «Дом порушите, ироды!».

Братья остановили битву, и избиение до смерти не было доведено. Дело ограничилось проломом головы Захарченко, отбиванием печёнки Березуцкому и обоим им братья Ивлевы хорошо намяли бока.

После составления протокола на хулиганов, сотрудники угро продолжили движение к базарной площади.

– Пётр возьми агентов Карепанова, Алексеева, Михайлова и милиционера Чурикова. Зайди с ними на базар со стороны лесопильного завода, – отдал приказ своему заместителю начальник угро, – а я с агентами Фукиным, Самойловым и Микушиным зайду со стороны 3-й Луговой. Оружие применять в крайнем случае. И всем без шума.

Но без шума не обошлось.

Лишь только группа Филимонова ступила на базарную площадь, по ней пронеслось:

– Шухер, лягавые!

И базар зашумел, – что-то затрещало, зазвенело, грохнуло, бухнуло, взбрыкнуло, захлопало и затопало. Площадь загалдела разными голосами, – завизжала, захрипела, зашипела, заржала, засопела, пискнула и взвизгнула. Всё пришло в движение, – люди – продавцы, покупатели, зеваки, щипачи и воры всех мастей и возрастов; скотина – лошади, свиньи, козы, копытная безрогая и рогатая живность; птицы – индюки, гуси, утки, куры, домашние пернатые и лесные, в клетках и в мешках.

– Куда тебя бес несёт! Глаза раскрой! Украли! Убили! – визжали бабы.

– Дорогу! Зашибу! Пошли прочь! – кричали мужики.

И тихо, почти безмолвно и бесшумно бежали в разные стороны урки-карманники, рецидивисты-бандиты и уличная шпана.

Со стороны Барнаулки послышались всплески воды, это воры, жившие по другую сторону от базара, решили убежать от милицейской облавы вплавь, и там, – на правом берегу реки, в густом ивняке, ползущем по подножью горы, или в хибарах, прилепившихся к косогору, найди убежище. Полноводная, крутая норовом в этот весенний разлив река, подхватила их и понесла, окуная с головой, к устью, – слиянию с могучей Обью. Выберутся не все, кого-то закрутит и утащит под корягу или в илистую яму, где налимы и другие речные хищники начнут свой пир на человеческой плоти, а кого-то выбросит в русло Оби, где выбившиеся из сил люди разобьются о плывущие по реке плоты. Лишь небольшая часть беглецов сможет спастись, уцепившись за плывущие по притоку деревья, смытые в верховье с крушимого рекой берега, или за могильные кресты, вырванные высокой водой со старого кладбища.