Читать книгу: «Совпадение», страница 3

5

Я, очевидец, пропускаю историю о том, как Витя очутился в тюрьме. Я умалчиваю, почему с ним оказались легкие наркотики? В печатной версии повести «Носитель» не целая правда. Черновик утверждает: глупая история, того жди, побеспокоит одного человека. Отчего есть инструкция: запись о том сжечь! Странно, что сам не сделал. Ну да ладно. Спичек не жалко. Я, наследник, подверг листы языку пламени – и дело с концом. Секрет уничтожен. Пепел, конечно, развеял. А тому человеку я дозвонился и передал извинения моего доверителя.

Его тюремная экскурсия начинается в метро. Там постовой спросил его документы. Витя дал паспорт и студенческий билет.

– Наркотиков нет? – Спросил милиционер. Тогда еще не переименовали в полицию.

– Было бы угостил. – Витя сразу пожалел за глупую шутку.

– И все-таки пройдем, чтобы удостовериться!

В ходе обыска постовой нашел пакет с травой.

– Это что?

Витя, согласно печатной версии, ляпнул очередную глупость. Я, корректор, это скрываю. Бумага не все стерпит. Витя догадался, что влип. Сверкнуло желание: «Беги!» И это невозможно. Постовой закрыл собой выход. И это безумие. Ведь не угрожал серьезный срок. Бежать – незачем. Вскоре прибыло два оперативных работника милиции. Сокращенно такого сотрудника называют «oper».

– Чем занимаешься?

Витя рассказал о себе коротко. С хорошей, разумеется, стороны. Как честный гражданин учится на отлично в Литинституте. Из печатной версии: «Почему бы не обмануть, если студенческий билет при себе?» Витя даже чуть было не соврал, что замешан с Букеровской премией. Но промолчал. Вряд ли «oper» о подобном слышал. С таким же успехом рассказывай о планете Альфа-Центавра. Чужая, словом, публика. Пыль в глаза не получится. Значит, остается лишь стишок «Тишина».

– В Литературном говоришь? А «косяк» зачем? Чтобы лучше писалось? – «Oper» захихикал. Казалось, сам под травой.

Витя и тут мог высказаться! Дескать, классики, в том числе поэт Александр Блок, вовсе писали под кокаином! И снова молчание. Не то жди дополнительный обыск. И будут, конечно, искать не стишки Александра Александровича!

– Короче! – Начал другой «oper». – Мы предлагаем тебе пару вариантов… Первый… Мы с тобой сейчас едем в отдел. И второй… Предлагаешь нам свои варианты.

Речь зашла о деньгах. Витя не уточнял, почем, цитирую дневник, «ныне свобода для народа?» Все равно, это не в его счет.

Они предложили еще вариант:

– Кто торгует? Знаешь? Или через кого взять? Покажешь и отпустим.

Стишок «Тишина»… На его руке защелкнули кольцо наручников. Другой «oper» пристегнул к своей. Они вышли в метро. Час-пик. Люди – повсюду. Спешка. И не боятся, и не сторонятся двоих в наручниках.

– Внимательней смотри на девочек. Ты видишь их в последний раз. – Пугал «oper». Этакий черный юмор.

– Почему «последний»? Мне дадут пожизненный срок, что ли?

– Нет, если одумаешься и найдешь «штучку», то мы, конечно, отпустим.

Витя на этот счет записал в дневнике: «Дядя Степа, кажется, не был столь наглым в сказках».

Очевидно, речь шла о тысяче долларов. Они раньше были в моде. Российский чиновник сразу, без обмена, переводил на родной, западный, банковский счет.

– Отпусти на час! Я принесу деньги. В залог есть мои документы. Особенную ценность представляет собой студенческий билет… Куда я денусь?

– Думаешь, самый умный? Знаешь, сколько вас таких уходило в лес?

А ведь угадал. Мой доверитель с детства тщательно увлекался географией. По дороге в машине он витал в облаках. Будто узнают про СПИД и сразу отпустят. И вот рассказал о болезни. Краски, разумеется, сгущал. И важно, голос хриплый, добавил, что срочно требуются лекарства. Без них – каюк. Он так и сказал:

– Понимаешь? Каюк!

До чего вжился в роль у последней черты! Уже и сам верил: последний день! И далее, конечно, жалел, как некому и нечего оставлять в наследство! Сундук еще не купил и графоманией не заполнил.

– Чего ты грузишь нас? От СПИДа нет лекарств!

– Пусть умирает. – Сказал водитель. И нажал педаль газа сильнее. Машина ускорилась. Нарушение правил! Даже наш Луи де Фюнес в фильме «Жандарм из Сан Тропе» так себе не позволял! – Нам легче труп списать, чем пробитое колесо машины.

И тут Витя смекнул, откуда порывистый ветер дует. Конечно, жалел и колеса, и покрышки. И замолчал. Даже имел творческую неосторожность вообразить, как эти милиционеры, потехи ради, давят белых и пушистых котят. Витя скрупулезно обдумывал, чего ожидается? Какие вопросы? Особенно – где взял? Решил, что скажет: «Угостил незнакомец». И здесь доля правды. Из черновика: «Некто N – концы обрублены. Наверняка отпустят. Есть, согласно телевизору, преступники опаснее бывшего студента Литинститута. Наркобароны, к примеру». Не знал, как в ряде стран ему бы присудили пожизненный срок. О чем, впрочем, география в школе не преподавала.

Отделение милиции: посажен в «obeziynnik». Так у русских называется клетка предварительного заключения. Напротив – постовой с автоматом. Ближе к задержанному, на скамейке, цыганки в ярких платьях. Похожи на малолеток. До них рукой достанешь, но сквозь решетку. Постовой отвернулся, а они спрятали деньги под юбки. Мятые бумажки, даже такие, вероятно, при обыске отберут. И ничего удивительного. Запись в черновике: «Милиция – это вам не бандиты». Цыганки предложили Вите гадание.

– У меня в карманах пусто.

– Бесплатно.

Витя протянул руку. Цыганки осмотрели внимательно. Словно ювелирное украшение, а не ладонь.

– У тебя длинная линия жизни.

– Ну не обманывай. – Он вспомнил о СПИДе.

– Нет, честно. Я не шучу. Тебе повезло.

Витя, конечно, поверил. Раз уж говорят «честно». Я, душеприказчик, впрочем, не считаю важным узоры ладони. Важнее, что будет после них. Линии не заканчиваются…

Вскоре допрос в прокуренном кабинете.

– Откуда взял? – Спрашивал молодой следователь.

Обещание, будто расскажешь – отпустят. Деваться некуда. Витя ответил, как встретил в туманный день незнакомца. И тот подарил ему пакетик с травой. Витя не догадался, что это такое. Но предполагал: травы лечебные. И теперь выяснилось, что подкинули наркотики. О чем сообщил тот постовой в метро. Я, собеседник, уточнял о том допросе. Ну дабы узнать, как применяли пытки? И тем самым заинтересовать международные комитеты по правам человека. Витя признался, что угроз и пыток не было. Хотя, цитирую, «в рожу не мешало бы дать, но не больше, чем один раз!» Маленький урок на будущее. Излишне многословен. Сколько раз сожалел о болтовне, а за стишок «Тишина» – никогда!

Добрый следователь аккуратно, дабы не травмировать психику, спрашивал о том, сколько есть знакомых наркоторговцев. Ну таких, чтобы промышляли чем-нибудь сногшибательным. Сойдет, если героином. Идеально бы обезвредить лабораторию. Из повести: «Дознаватель говорил так, будто мы давние друзья и пропит вместе не один телевизор. Того жди, найдем, купим, полетим… И никто не обломится». Дознаватель использовал знаменитый «method de prynik». Русские так называют давление следователей: кнут и «prynik», черное и белое. Вите в те дождливые дни повезло. Вероятно, его второй, ну тот, ну не вежливый следователь был на больничном отпуске. В России очень холодно. Даже медведи болеют и кашляют, а ядерные боеголовки покрываются инеем.

Добрый следователь уверен, что если Витины знакомые наркоторговцы (особенно, в цене с лабораторией!) станут и его знакомыми, то – свободен! – Я здесь случайно. – Объяснил задержанный. – Я не наркоман.

Не зря русские говорят, что «ot turmi do sumi ne zarekaysy». Это означает: потеря свободы возможна у каждого и внезапно. Витю перевели в Бутырскую тюрьму. Дабы ждать суда. Я, биограф, узнал из пыльных и толстых книг историю того здания. Да, конечно, изобретен интернет. Минута – и все найдешь. Но я – человек старой закалки. Мне по душе прогулка с лестницей в библиотеке. Запах старых книг для меня подобен утреннему кофе – просыпаюсь. И вот что узнал из бумажных книг о Бутырской тюрьме. Построено при императрице Екатерине (Катрин) Второй. Здесь содержался русский Робеспьер – Емельян Пугачев. На месте его заключения есть башня, которую назвали именем бунтаря. Русский писатель и классик Лев (Лион) Толстой посещал тюрьму. Разговаривал с заключенными и надзирателями, чтобы приготовить роман «Воскресение». Еще в тюрьме, пишут на английском, был Гарри Гудини. Он освободился из транспортного «ящика», где везли арестантов. На глазах заключенных освободился. Аплодисментов, конечно, хватало. А также другое пишут о той тюрьме. Витя, согласно дневникам, «сравнивал здание с лабиринтом: повороты, лестницы, коридоры». Неужели заблудишься, если один? В камеру попал не сразу. Вначале медкомиссия: несколько врачей. Сказал, что инфицирован. Затем оказался в «privratka», транзитное помещение. Откуда, наконец-то, по камерам. «Privratka» – Данте здесь кое-что подчеркнул бы для своей «Божественной комедии». Нет окон. Потолки обожжены зажигалками – черные пятна. Зеленые стены расписаны фломастером. «Суд – это гнилой базар, где торгуют свободой, не зная ее цены… Все проходит. И это пройдет». Название городов: народец со всех концов России. Половину земного шара обняла Россия. Витя вспотел от духоты. Майка под курткой и свитером липла к телу. Кругом сумрачные лица. И откуда взяться светлому настроению, если только что прибыл сюда?

Витя заметил старика в татуировках. Взгляды пересеклись. Нельзя сказать, что догадался по глазам, какой перед ним человек. Молодой Витя, как и более взрослый, слабо разбирался в глазах как отражение души. Но интуиция, что ли, сказала: «Поговори!» Витя подсел к нему: – Я впервые тут… Не знаю, как принято заходить в камеру?.. Там людей много. И все, наверное, сразу смотрят на тебя. – И можно растеряться. – Спокойно добавил старик. – Вот именно. – Каждый «pervohod» так себя чувствует. – «Pervohod»? – Витя повторил слово, которое прежде не слышал. – Так называют новоприбывших. – Понятно… И как лучше быть в такой ситуации? – Когда дверь в камере за тобой закроется, то самое главное – оставайся собой и не примеряй маски.

Мой доверитель не упомянул того человека в печатной версии. Неужели гордость мешает признанию – искал совет?

Разные мысли и чувства, пока бездельничал в «privratka». Любопытство, как там живут? Равнодушие – будет, как будет. И, ну, конечно, усталость. Скорей бы лечь, если найдется свободная койка. Неизвестно, сколько тут ожидал. Часы, если и были у кого-либо – отобрали. Время, будто символично остановилось. Я, любитель русской классики, невольно вспоминаю запрещенного (ибо империалист) в наших магазинах Федора Достоевского. Очерки о его сибирской ссылке называются «Записки из мертвого дома».

И вот, наконец-то, Витю и других заключенных вывели в коридор, напротив серых и железных дверей. Перекличка. Надзиратели одеты, будто на войне в форму цвета хаки. У них список имен и судеб. Витю вдруг отвлек белый котенок. Потерся о ноги. Не ожидал, как тут обитают животные. Вскоре узнает больше. Оказывается, прозвище Pege. Так еще называют пожизненно заключенных. Путешествует по камерам через вентиляционную трубу. Появление котенка выглядело добрым знаком.

Его камера упоминается под номером «девяносто шесть». – «Тормоза!» – Послышалось изнутри, когда Витя и тюремщики подошли к двери. – Хата! Сейчас закидка будет! Забейте проход!

Надзиратель, странное дело, не мог открыть дверь. Замок не слушался ключ. Можно подумать: заперт изнутри. – Старшой, дома нет никого. Завтра приходи! – Пацаны, хватит дурковать.

Витя думал, что повезут в другую камеру, где, в отличие от этой, день открытых дверей. Но до такого не дошло. Дверь открылась. Предстояло войти. А главное – должно во что бы то ни стало побороть волнение. И оно усиливалось при мысли: заметят беспокойство. Дверь открыта – проход в камеру загородили такие же, как он, молодые ребята. Человек двадцать, не меньше. Первый признак тюремных ВИЧ-инфицированных – молодые. Витя еще не знал, отчего закрыт проход. Суть в том, что порой тюремщики внезапно врываются в камеру, чтобы отнять запрещенные предметы: мобильники, наркотики, деньги, а также надежду и покой.

Он вошел в камеру. Дверь закрылась. Арестанты в обычной, гражданской, больше спортивной одежде. В конце камеры слышался телевизор. Дневник, впрочем, не уточняет, что именно транслировали в тот момент.

– Вечер добрый, пацаны. – Он поздоровался за руки с заключенными. В рукопажатие не отказали. Хотя здесь так не принято. Едва ли знаешь, кто перед тобой. В российских тюрьмах, оказывается, серьезная иерархия. Согласно чему рукопажатие допускается не для всех.

– «Pervohod»?

– Да.

– Мы так и подумали.

– Тут все вичевые, если не в «курсе». Ты проходи. «Bratva» за квадратом. Пообщайся.

– «Квадрат»? В смысле?

– Стол.

Здесь распространен жаргонный язык. Новичок не сразу поймет. Вите указали на двоих за длинным столом. Он осмотрелся, пока шел. Двухъярусные кровати, как в ночлежке, где на днях спал. Возле потолка заметил веревки. Тут сушилась одежда. Еще длинный стол, а по бокам – скамейка. Витя сел напротив двоих. Словно для серьезности шмыгнул носом. Поздоровался. С одним, очевидно, разговор невозможен. Синее лицо. Губы, что баклажан, фиолетовые. Значит, после наркотиков. Зато второй, вроде трезвый. Молодой, но седая голова. Спросил, откуда Витя родом?

– Воронеж.

– Бывал я в вашем Воронеже. – Лицо собеседника сморщилось, будто съеден ящик лимонов. О, сколько отвращения читалось в его лице!

– Я очень… И о-о-очень сожалею. – Витя выдавил из себя по слову. И подумал: «Жаль, не родился в Рязани!»

– А сожалеть не надо! – Оживился тот. – Что было, то было. «Chifir» хочешь?

– Я это… – Витя заикнулся, будто желал холодной воды, чуть ли не со льдом. Что стало первой ошибкой.

– А почему «chifir» отказываешься пить? А по жизни все ровно?

Я, биограф, поясню. В российской тюрьме иерархия: касты заключенных. Одна из которых «отделенные». Кому запрещается пить и есть из общей посуды.

– Все у меня ровно. – Сказал Витя. – Я и не отказываюсь.

Витин собеседник закричал парню в другой стороне камеры:

– Антон! Поставь ноль-пять.

Витя заметил самодельный кипятильник: провода и железная пластинка. А вскоре и запишет на клочок бумаги, как заметил. Иначе забудешь.

– Ты тюрьмы не боишься?

– А чего бояться? Здесь тоже люди.

– И что у тебя за беда?

Тяжело отвечать, чего да как. Не случай, где козырнешь. Хотя я, биограф нигде ему не рекомендую «козырять» и выставлять себя похвалы ради и будто бы лучше и выше. Все это заблуждение. Витя волновался. Пойман с поличным. Статья, хуже того, за наркотики. У русских это считается на плохом счету. Зато приветствуются грабежи и воровство.

Честно рассказал, как все вышло. Затем окажется в оживленном разговоре. Серега засыпал горсть черного и рассыпного чая в железную кружку. Пусть заваривается. Чай в российской тюрьме – важный напиток. Тюремный и крепкий – называют «chifir». Серьезный разговор, как правило, без него не проходит. К ним подсело несколько человек. Слово за слово. Горячую кружку передавали по кругу и пили маленькими глотками. Ребята сказали, что ВИЧ-инфекция – это не смертельный приговор. Если здоровый образ жизни, то даже получишь пенсию, ввиду старости. Разговор крутился вокруг краж, грабежей, наркотиков, женщин, СПИДа. Витя, естественно, сразу не записывал в дневник, что, кем и какой интонацией говорилось. Без прямых трансляций, стало быть. В тюрьме подобное нежелательно. Подумают: донос.

В углу камеры, из окна, Серега (Серж), его первый собеседник, дал старый и поцарапанный мобильник. Звони, дескать, куда нужно, но говори тихо. Телефоны запрещаются. Витя, по воспоминаниям в печати, звонил бывшей подруге. Ее мобильник, пишет, отключен. Хотя черновики утверждают иначе. Туда, мол, не звонил. Серега ему вручил зубную пасту, бритву, носки. Помощь настораживала… Витя, хоть молод и глуп, но догадывался, что взаперти лучше долгов не иметь. Серега объяснил:

– Всем помогают. Это «obschak».

Так называют, цитирую дневник, «тюремное добро для нуждающихся». «Obschak» собирают на воле. У российских гангстеров есть правило. Дескать, совершил преступление, имеешь куш, пусть даже маленький – дай в тюрьму. На эти деньги купят необходимое. Россия – не то, что капиталистические страны старой закалки. Россия не балует арестантов. Оно и понятно. Я, русовед, интересовался, отчего так. Должно лететь в космос. Должно поддерживать армию, строить жилье, университеты, больницы, театры. А еще освоение Сибири и Арктики. Дел хватает! И не всегда остаются средства для заключенных. Вот почему собирается «obschak».

Серега в камере главный. Таких называют «smotryschiy». Назначается криминальным обществом, а не тюремной администрацией. В силу чего он показал Вите свободную, верхнюю койку. На жаргоне – «пальма». Все кругом спали в одежде. Он лег в джинсах и майке. Прожженный плед и худая подушка. Гремел телевизор. Человек тридцать, как узнает, спят в две смены. «Bratva», элита заключенных – в одну. Вите повезло, что очутился именно здесь. В здоровых камерах, по слухам, трое на одну койку. Таким образом стоило благодарить ВИЧ. Хотя бы выспишься. Удача и в другом. Обычно арестанты ядовито подшучивают и беспокоят новичков и молодежь. Зато инфицированные часто под кайфом. Не до таких, стало быть, как Витя. Итого получается, дважды повезло, ввиду новой болезни. Повезет и далее…

Накрылся с головой пледом. Ведь лампочка у потолка слепила глаза. Печатная версия утверждают, будто вспомнил о своей подруге. Надеялся: не заразил. Я, хранитель секретов, впрочем, знаю, как это не так, чтобы совсем правда. Все-таки у нас чистовик. Ну или хотя бы попытка на то. Мой доверитель больше думал за себя, чем о других. И теперь ему заключенному, казалось, что самый трудный шаг сделан. Первый шаг в камеру. Пожар волнения в себе затушен. И не страшно, что взаперти. Считай, как в армию сходил. В повести «Путеводная звезда писателя» Витя вспоминает слова Вячеслава Дёгтева: «Я бы в тюрьме посидел. Недолго, правда. Интересно, какая там жизнь?»

На следующий день Витя пробовал баланду. Открылась «kormushka», окошко в двери. Заключенные туда несли железные миски. «Balander», кухонный работник из заключенных, черпал половником сечку из бочка и наполнял посуду. Витя искал миску чересчур долго. «Kormushka» захлопнулась. Дегустация тюремного меню откладывалась до лучших времен и событий. Выяснилось, опоздал не только он. «Smotryschiy», Серега это заметил. «Balander» спешил не впервые. Серега ударил по двери. Кажется, ногой в тапочках ударил. Мой доверитель не помнит, чем ударил. Ибо стеснялся вести репортаж в черновиках по горячим следам.

– Старшой! Подойди к девять шесть. – Крикнул «smotryschiy».

В камере воцарилась тишина. Дневник утверждает фантастическое явление: даже телевизор сам выключился! Шаги в коридоре. Надзиратель спросил, почему звал? Серега (прозвище Счастье) требовал беседу. В маленьком окошке появилось лицо раздатчика пищи: веселые глаза, крючковатый нос:

– Что случилось? Чего не так?

– Тебе сколько раз говорили, чтобы прежде чем уйти, спрашивал…

Впрочем, по версии печатной, высказался грубее. Но я, сторонник мирных переговоров, такое скрываю. Окажись я рядом с Витей при тех, скандальных обстоятельствах, то запретил бы пищу. Возможно, отравление. Раздатчику пищи тоже трудно. Всех накорми. И успей вовремя. А если пища остынет? Тоже, значит, конфликт!

Дни шли – Витю вызвали на суд. Арестант, по прозвищу Царек, с татуировкой Христа над сердцем, дал ему пинка. Это местная примета – чтобы не возвращался. Хотя печатная версия «Носителя» не дает показаний, что схватил пинок. Но рукописи, известно, не горят. Дело в том, что на момент создания повести Витя работал на стройке и головокружительно думал о будущей политической карьере. А потому решил, что сцена с пинком вряд ли понравится его избирателям. Вследствие чего зачеркнул в рукописи откровенный фрагмент. Но я, наследник тайн, заметил признание. Хоть и зачеркнуто, а на месте. Правда отныне известна!

В суде перед ним увели молодого и огорченного парня. Девушка в красном плакала и кричала, что его не забудет. Следом очередь Вити. Мало понял, что имела в виду судья. Волновался – ладони вспотели. Уже предупрежден: данный суд, Басманный, считается строгим и показательным. Пространство наполняли юридические термины. Витя мечтал: свобода! Неудивительно, что забыл слова для самозащиты. Их обдумал накануне. Молодой человек поблизости рисовал в тетради. Витя присмотрелся: чертиков рисовал. И это – его адвокат. Он говорил на тюремном жаргоне. «Feny» – так еще русские называют язык преступного мира. Защитник, будто сам из соседней камеры. Как бы срок не добавил, когда ляпнет не в строчку. Витя понял, что придется держать словесную оборону в одиночку. А меня, душеприказчика, поблизости не было. Значит, в одиночку. Вопреки полит. грезам стеснялся публичных выступлений. Травку не стеснялся курить. А роль оратора – не его стиль. Согласно дневнику тех дней: еще недавно приглашали на сцену в доме литераторов. Ну, чтобы рассказать стишок собственного приготовления. Витя взошел на сцену. Скрипели полы. Публика замерла. И вдруг поэт проявил молчание около минуты. Недвижно, прямо-таки, если не каменный и не бронзовый то, словно восковая фигура. Впоследствии его однокурсник мне скажет в интервью, что прошла минута. Будто засек погружение в воду. Сам бы Витя не смог. Занят поэзией. Не до часов. «Спасибо за внимание». – Буркнул себе под нос и сел обратно в среднем ряду. Стихотворение называлось «Тишина». Публика о таком наваторстве не догадывалась. Что, впрочем, поведал мне, следопыту, Витин однокурсник с часами. Он просил не упоминать его имя здесь. Дескать, у моего заказчика не самая лучшая репутация. О чем еще будет на дальнейших страницах этой книги. Едва ли, считал однокурсник, потом отбелишься, если сидел рядом.

Но судебное заседание – это уже не дом литераторов. Будто утопающий за бортом. Можешь, не можешь – плыви! Адреналин порой дает самопознание с новой стороны. На суде Витя утверждал, что не приносит опасности обществу. Курение – вред лишь себе. И с учетом его диагноза, речь тут о физической и психической анестезии. Фрагмент черновика, выступление, которое не вошло в печатную версию: «В ряде образцовых стран травка легализована. И, наконец-то, главное. Лишение свободы – равносильно, что идти против международных норм и гуманизма. И как, спрашивается, посмотрит Амстердам? Вдобавок, я не имею с собой теплых вещей. И только бы не этап в лагерь! Особенно, сибирский! Ибо там, согласно National Geographic, до минус пятидесяти градусов. Угроза воспаления легких. Что равносильно погибели. А это – смертельная казнь! Слишком жестокое наказание, по причине хранения травки. Международное право, разумеется, подобное не предусматривает». Так он вспоминает свою речь.

Со временем сделает пометку в черновике. Для меня, значит, допишет. Сейчас, дескать, на том суде молчал бы. Стишок «Тишина». Ну а тогда увлекся! И каждое очередное слово – и более верил в освобождение. Витя даже согласился бы, если прокурор даст пинка перед выходом из суда. Только не возвращайся.

– Вы всей камерой эту речь готовили? – Прервала судья.

Витя смотрел на нее. Лицо не выражало чувств. Из печатной версии: «Будто не человек, а машина. Чуть ли не гильотина». Позже догадался и записал в дневнике, зачем оборвала выступление. Еще чуть-чуть и рассмеется. А судьям, по слухам, так не положено. Хорошо, что все прошло столь серьезно. Иначе мой доверитель мог получить психологическую травму и заикаться дальнейшее летоисчесление.

Его приговорили к… Впрочем, я, душеприказчик, не раскрою, насколько звонко ударил судейский молоток. Пусть остается в журнальной версии. Тем более, что повесть «Носитель» ему нравится лишь на десять процентов. Остальное уничтожил бы с глаз долой.

В моих руках тюремный дневник. Что было платформой той повести. Вкратце перескажу наблюдение. ВИЧ-камера объединяет всех зараженных, но разных. Без инфекции – сидеть врозь. Но здесь бок о бок: убийца, воришка алюминия, бывший сотрудник уголовного розыска и растоман Витя. О, кого только не встретишь! В камере регулярная атака наркотиков. Уместно сравнение с притоном. Я читаю, что в их камеру кое-кто занес кило морковки, где одна большая и чистая, а остальные маленькие и в земле. Так что попался при досмотре и отбывал затем в соседней камере. Ирония судьбы. Тюремщики знали о поставках наркотиков, но смотрели сквозь пальцы и решетку. Вичевые тоже вели себя тихо. Ведь жалобы зараженных наиболее привлекут внимание. Существует множество организаций по защите прав инфицированных. Официально в белоснежных документах, точно бы выдавалось усиленное, как в ресторане, питание. И если честно и без жалоб, если не цитировать черновики, то пища оставляла желать лучшего. Ну да ладно. Это ведь тюрьма, а не санаторий. Проблема, что все должно требовать. Само вряд ли придет. Это означает массовую голодовку. Затем, возможно, будут поблажки. Но и в камере, того жди, обыск. Что с учетом наркотрафика не приветствуется. Накануне приема запретных средств заключенные часто выключали мобильники. Теперь не дозвонишься. Среди русских головокарманорезов считается дурным тоном употребление таких, черт знает каких, средств. Принято оставаться в здравом уме. Дабы, цитирую дневник, «охранять на воле и в заключение справедливость». Что еще? Согласно рукописям, в российском криминальном обществе есть неписанный закон. Так называемые, «ponytia». Уйма пунктов… Человека, например, не судят по национальности или вероисповеданию. Не кради и не обманывай в тюрьме. Долги, в частности, картежные возвращай своевременно. В камере можно мыть полы, а в бараке – нельзя. Торговля наркотиками, изнасилование, педофилия строго осуждаются. И так далее.

Я, исследователь, смотрю дневники. Страницы слиплись и пожелтели. Годы прошли. Тюремные судьбы, которые пересеклись с моим доверителем. Случайно?.. В жизни, говорят, без случайностей. Вот… Заключенный парень служил в охране лагеря. Сам, значит, бывший надзиратель. Среди сослуживцев продавал наркотики. В итоге, арест и приговор к девяти годам лишения свободы. Должен быть в камере сотрудников. У зараженных иначе. Болен – и сюда. К таким сотрудникам не так, чтобы уважительно относятся. Но того человека не беспокоили. Однажды он поставил на стол свою, большую и керамическую кружку:

– Мамка подарила!

Один бродяга без спроса взял в руки кружку:

– Сделаешь «братве» подгон?

Во множественном числе, конечно, имел в виду себя – число единственное.

– Человеку еще девять лет сидеть. – Сказал другой «бродяга».

– Тогда не надо. – Решил тот, кому нужна кружка. – Оно и грех что-либо у него брать.

Я, читатель, тону в рукописях и нахожу другую судьбу. Арестанта перевели из нормальной камеры в зараженную. Врачи сообщили диагноз. Ведь по прибытию все сдают анализы крови. Новоприбывший быстро смирился с болезнью. Ничего, мол, удивительного. «Долго травился. Все к тому и шло». – Сказал. Так что укололся общим, «вичевым», шприцом – один у всей камеры. Взаперти труднодоступен. Через неделю врачи сообщили: ошибочный диагноз. Слишком поздно сообщили.

Я, душеприказчик, читаю дальше. В сундуке достаточно судеб. Я даже вдохновился: не перенести ли их в новые книги? Все-таки я, наследник, в праве распоряжаться историями. Мой доверитель упоминает сокамерника, по прозвищу Счастье. Тот самый Серега, «smotryschiy». Мать сожгла его вещи и выгнала из дома. Потому что ВИЧ-инфицирован. Я тут в недоумении. Что, если у русских не лучшая агитационная компания в защиту инфицированных? Серега не винил. У него ведь младшие сестры в доме. Еще повезло, что периодически посещал тюрьмы. Своего рода исправительный санаторий. Иначе бы скололся и умер. В девяностые годы, так называемые в России, «nulevii», подростки часто хотели карьеру бандита. После крушения СССР такая мечта среди молодежи была популярнее, чем космонавтика. Его заключение началось с малолетки. В знак протеста надзирателям сжег свою робу прилюдно, во время проверки. Взрослые «бродяги», конечно, выслали письмо с поздравлением. Была в жизни Сереги и ложная романтика. Он ей нравился. Студентка МГУ. Разговоры с ней сводились к «передачкам». Лишь роль посредника – забрать у знакомых сумку и принести в тюрьму. Естественно, посылку от внешне приличной девушки обыщут менее дотошно, нежели гостинцы товарищей. Подозрительные лица: худые, стеклянные глаза. Догадаются, что наркоманы. Посылку для ВИЧ-инфицированных, как правило, осматривают усиленно. Большинство зараженных арестантов – это после наркотиков. А тут еще подозрительные лица! Поэтому требовалась приличная девушка.

Я, жизнесказатель, плыву по дневникам – судьбы… Я откладываю их в сторону. Я понимаю – надо рисовать портрет заказчика. Но ведь обычно портрет имеет фон.

Я, биограф, останавливаюсь подробнее на странице, где его отправляют в лагерь. После суда обычно туда высылают. Он тревожился при сборе вещей. Смена среды обитания. Ожидается новое. Что, если хуже? Прощание.

– Оставь свой номер. – Витя неосторожно предложил соседу. – На воле встретимся.

– К тому времени, как я освобожусь, ты уже забудешь, кто такой Олег Каторга.

Только теперь вспомнил: большой срок!

Извинился, что забыл о том и желает освобождения. Амнистии какой-нибудь.

Напоследок Вите дали маленькую сумку с едой и сигаретами.

– Спасибо. Я не курю. Бросил.

– Поделись с кем-нибудь. «Вертухаю» в поезде дашь и принесет кипяток. Неизвестно, сколько и куда ехать.

И правда, неясно. Узнаешь по прибытию.

Лишь со временем Витя догадался, зачем его собрали в дорогу. Далеко не всех так щедро собирали. Витя запишет свою догадку в дневник. А я, наследник, прочту. Оказывается, часто арестанты из Москвы едут через воронежскую тюрьму. Ему, ввиду прописки того края, там, вероятно, оставаться. А в камере был наркопритон и много глупостей, которые не выносились наружу. Вот зачем Вите вручили баул. Он, впрочем, и без подарков вспоминал бы только хорошее.

Совпало, что уезжал и сокамерник Серега Счастье. Того вдруг будто подменили. Хриплый, грубый голос. Движения торопливы и неуклюжи. Что-то бессвязно бормотал. Напоследок уколот наркотиком. Пришлось помочь идти. Надзиратель заметил неладное:

– Что с ним?

Витя бессвязно сказал какую-то чушь. Как бы ответ. Надзиратель хитро улыбнулся. Неужели понял, в чем дело? Махнул рукой – ну и ладно.

До вокзала везли в «avtozak». Так русские называют машину для заключенных. «Арестанты, пишет, в тесноте, будто на концерте суперзвезды». – Словно приподнятое настроение, сравнивал в печатной версии. Но черновики утверждают обратное: очень волновался. Конвой запретил сигареты. Заключенные, тем не менее, курили и прятали огоньки в ладонях.