Читать книгу: «Совпадение», страница 2

3

Я, Витин биограф, мало нашел в сундуке о студенческих воспоминаниях. Потеряно? Разве что запись о его последних событиях в горьковском институте и первой, маленькой тюремной экскурсии. Рукопись называется «Во мне часовая бомба». Хотя несколько изданий опубликовали, странное дело, под иным и одноименным с той пьесой заголовком – «Носитель». На полях старого черновика со временем автор признается, что уничтожил бы текст. В том числе интернет-версию. А не знает, как это сделать. Ведь где-либо не дописал. Или, хуже того, глупо исказил происшествия! Повезло, что в сундуке сохранилось напутствие, как должно переписать и в каком свете выставить. Я, корректор, хоть и право имею, а не успеваю и не изменяю целиком. Нет времени и ограничен размером книги. Всего лишь одной. Я вижу запись, как десятая часть повести «Носитель» ему по вкусу. Зато остаток, девяноста процентов, охотно бы утопил в серной кислоте. Но такое средство в аптеке не купишь. Ну да ладно – поправимое дело. Отныне у него есть я, литературный соратник. Договор заключен. Я закатываю рукава. Я исправлю злосчастный дневник. Не то, чтобы случай безнадежный, но существует легче.

Согласно завещанию – вступление. Пусть, мол, чистовик начинается на том, где впервые просил у Бога помощи. Но маловерный не смог, не взял. И не сможет потом. И вот начало. У русских есть поговорка – «beda ne prihodit odna». То есть проблемы, случается, сыпятся в множественном числе. Мой доверитель вдруг ощутил это на себе. Уже и не знал, куда спрятаться от неприятностей. «Ни в чьих глазах не нахожу приют» – Здесь, в рукописи, приклеена вырезка из стихотворения поэта Сергея Есенина. Ноги, будто сами привели в маленький храм возле кинотеатра, где метро «Pushkinskaya».

Он слышал о Всевышнем, но Его не чувствовал. Перед зажжённой свечой не говорил проблемы. Все и без того сказано. И не просил денег, славы, здоровья. Всего лишь – продолжить образование в институте. Хотя бы чуть-чуть. Не то настроение на отъезд. Запись в дневнике: «Руки на все, как говорится, опускались. Отчислен за два экзамена. Могло быть хуже. В остальных предметах тоже слаб». Еще уточняет, что уроки латыни и старославянского наводили скуку и сон. А потому брал в библиотеке книги о далеких мирах и читал на последних рядах. Конечно, так не всегда. Бывало, интересные лекции, когда мог захлопнуть своего «Незнайку на луне» и устремиться в дискуссии с профессорами в очках. Преподаватели, разумеется, делали замечания, ввиду множества грамматических ошибок в сочинениях.

– Это авторский знак. – Объяснял Витя.

Вдобавок, ляпнул о ректоре лишнее. Неважно: донесли или нет? Я, душеприказчик, говорил ему, что в себе ищи грехи, а не у других. Неудивительно, что экзамены провалены. И теперь ему бы остаться. Дело не в дипломе. Отъезд сложен. Ведь не то настроение. Я, биограф, видел и хуже. И все-таки, что правда, то правда: ему не везло. Поначалу заразился ВИЧем от однокурсницы. Затем утрата Вячеслава Дёгтева. Накануне смерти писатель советовал перевод на заочное обучение. Потому что не нравился ректору. Лучше бы глаза не мозолить. Витя так не ушел. Хм… Что, если писатель не умер бы? Вероятно, обругает и пошлет его, куда подальше? Или защитит? И Витя останется в столице? Будет модным литератором? Редактором в газете? Серийным литературным критиком? Если бы да кабы – уже неважно. Мой доверитель рад судьбе. Тем более, что иначе бы мы не встретились. Ну а тогда огорчен – отчисление. Вдобавок, пьеса. Витя настаивал, чтобы приятель не выставлял проблему напоказ. Со временем понял, что угрозы и требования того не стоят. Можно ведь просто, человечески разговаривать.

И вот просил в храме, чтобы его оставили в покое. Хотя бы временно. Как ни странно, мгновенный ответ. Он переходил дорогу от церкви. Вдруг, так называемая, интуиция сказала: «Обернись!» Оказывается, посередине дороги стоял такой же молодой парень. Схожесть: серые глаза, русые волосы, телосложение. Но в грязной одежде и головой в крови. Ему недовольно сигналили машины и объезжали. Почему-то не двигался. Опасно – могли сбить. У студента заискрилось желание: помогу! И окаменел. Точно и не понял, отчего так? И не испуг опасных автомобилей. Тогда что? Неужели безумие: люди осудят? Спасает бомжа – осудят? С виду тот парень выглядел бездомным. Витю остановил другой, внутренний голос. И не тот, что заставил обернуться. Чужой голос.

Я, обладатель рукописей и секретов, не видел данный фрагмент в печатной версии. Витя поздно придал тому значение. Вот и зачеркнул важное признание в дневнике. Зато вспомнит, когда сам продолжительно станет бомжом. И допишет по прошествию времени: «То было маленькое испытание. Встречные люди подобны зеркалу. Я тоже грязен и ранен, однако душой. Человек на дороге похож на бомжа. Но и я просил, чтобы не лишали места жительства. И как, спрашивается, просить помощь Всевышнего, если сам не помогаешь? Естественно, через час ректор института отказал в поддержке. И земное начальство, разумеется, тут не при чем». Столь странное размышление есть в рукописи моего заказчика. Крайне даже странно.

Он много думал о болезни. Запись в повести «Носитель»: «Слышал признаки заражения, когда шейные лимфоузлы не болят и не исчезают. Их обнаружил на себе. Жизнь, казалось, закончилась, словно едва исписанный лист». Не догадался, как жизнь еще не начиналась. Листы будут, но, увы, черновики да и только. Я, исследователь, вижу пометку в рукописи: благодарность болезни. Иначе бы много не увидел под иным и полезным углом. Впервые задумался о ценности времени и про то, что оставит после себя. Его рассказ «Потому и грустно» написан в те дни и опубликован журналом с современным названием: «Время бежит. Казалось, вчера я был ребенок, который пошел в первый класс, позавчера родился. И что к сегодняшнему дню успел сделать я? И что вы, люди?»

Печатная повесть «Носитель» начинается так. Мой доверитель просыпается утром. Нужно в больницу. Дабы узнать результаты повторных анализов крови. На подушке, согласно повести, остались длинные рыжие волосы. Я, детектив, опрашивал давних постояльцев того общежития. Они утверждают, что автор-Витя под неудачным псевдонимом ошибся. В действительности, другой цвет: русый. А имя подруги, как выяснилось, изменил. Ведь мир слухами полон. Его отчислили – иди, куда хочешь. А ей оставаться. Витя не рассчитывал на известность, но хотя бы маленькую публикацию автобиографичной повести ожидал. И другие странности. Я, жизнесказатель, не уверен во временных совпадениях. Я не просто читаю, но и проверяю. Я навёл справки в том институте. Вынужденно представился французским репортером. Имитация нормандского (родина Гюстава Флобера) акцента. Иначе, того жди, не заговорят. Отличительная черта русского характера – молчаливые. И вот справки. По архиву, мой заказчик отчислен не весной, как утверждает документально, а осенью. Точно уже не узнать, где пропадал. Есть данные: телефонный курьер в столице и рыбак Черного моря. Дневник о том содержит чересчур неразборчивый почерк. И я не уверен, что относится к тому периоду жизни. А потому в книгу не добавил.

Я, душеприказчик, вдыхаю рукопись, где он проснулся в студенческом общежитие. Пустая комната. Она ушла на учебу. Редко пропускала занятия. За дверью, в коридоре студенты спешили в институт. Ему не до подъема. Казалось, пол обожжет или уколет. Ведь пора в больницу, чтобы сдать повторные анализы крови. Тогда как первые уже показали: заражен.

Он спешил на улицу. Рассеянный до того, что не отвечал на приветствия знакомых. Спустился в метро. Задумчивый и по-прежнему рассеянный. В вагоне держался за поручень. Фрагмент черновика: «Странное дело, не помнил мыслей даже мгновение назад. Удивительно, что не проехал нужную станцию. Затем автобус: трижды ошибся. Нет бы смотреть номер – забыл. Слишком рассеянный».

У входа в больницу зажег сигарету. И тут же выбросил. Пальто сдавал в раздевалку. Вспомнил, что нет петельки. В институте подобная одежда вне приема.

– Не беспокойтесь по мелочам. – Сказала гардеробщица и дала номерок.

В светлом кабинете докторша открыла журнал. Поиск его фамилии. Компьютера еще в массовом пользовании не было. Журнал – здесь не один стержень опустошен. Большинство фамилий подчеркнуто красным фломастером. Витя вообразил: сейчас обрадует, что здоров. Умирать, значит, не придется. Он смотрел в журнал. Его фамилия подчеркнута ярким…

– У Вас не очень хорошие повторные анализы. Обнаружена ВИЧ-инфекция.

Её слова обожгли. Минуту ничего не произносил. Насчет минуты, впрочем, не уверен. Ибо вдруг выпал из времени и пространства. Затем в голове каруселью крутился вопрос: ошибка? ошибка?

– Не волнуйтесь. – Она продолжала. – Это еще не конец жизни.

Спросила – известно ли, как заразился? И от кого? Витя назвал имя и фамилию бывшей однокурсницы. И спросил:

– Можно посмотреть, чтобы убедиться?

– Нет, мы не имеем право разглашать такую информацию. Это конфиденциальность.

Докторша рассказала о лекарствах. Не способны вылечить навсегда, однако и срочно умирать необязательно. Советовала отъезд домой, в провинцию. Должно встать на медицинский учет: раз в полгода сдавать анализы крови. И ждать, и хладнокровно, когда в скором будущем назначат лечение. И от дома лучше далеко не уезжать. Мало ли что? А вдруг СПИД?

Витя расписался в уведомлении: извещен о болезни. Докторша предупредила, что желательно молчать. Люди, пусть и не все, опасаются таких, как он.

Больницу покинул не сразу. Растерян и оглушен. В коридоре взял пару бесплатных брошюр о СПИДе. На улице ливень – промок. До остановки не торопился. Без сил. Чувство, будто упадет и не встанет.

День за днем. Не мог взять в толк, отчего вдруг столько невезения? Но вскоре собрался с воспоминаниями. Будто мозаика – единая картина. Все, оказывается, обыкновенно. Знакомство с девушкой лет на семь взрослее. Соседи на этаже в общежитии. Вначале учились на одном курсе. Выглядела грустной. Что-то, видно, случилось. Однажды после близости просила о заключение кратковременного брака. Хотя едва ли знакомы. Теперь понял, в чем дело. Таким образом хотела страховку, если догадается, от кого заражен. Второй раз ее встретил через полгода. Заочное обучение – приезд на экзамены. Сказала, что он плохо выглядит. А также совет об анализах на ВИЧ. И не так, чтобы Витя пессимистично выглядел. Лицо всего лишь покрылось прыщами. Вероятно, потому что любил сладости. Намекнула неспроста. Очевидны заражения (число множественное) по цепочке. Он жил с девушкой. Ей восемнадцать. У обоих одинаковые имена – Екатерина (Катрин). Старшая училась на факультете драматургии. Витя затем услышал, что написала пьесу. Там героиня больна СПИДом. Еще читатели поведали, будто есть паренек. Ну очень похож на Витю визуально и поведением. В конце пьесы происходит взрыв. Живым остается лишь этот паренек. Он, стало быть, делает послесловие. Витя, однако, если верить дневникам, хотел, чтобы в живых остались все. Также вижу заметку в черновике по прошествию лет. Мой доверитель искал старшую Катерину. В интернете не встретил. Искал, дабы сказать, что обид не держит и любит как сестру. Витя однажды прочитал, что в Царствие Небесное с багажом обид не поднимешься. А как, спрашивается, скинуть этот груз? Избавляются, говорят, прощением. А добрыми делами надувают воздушный шар любви. Витя слегка верил в то. И даже капельку исправился. Что, разумеется, не результат. Можно взлетать долго и усердно, а в мгновение упасть и разбиться насмерть. Хрупкий воздушный шар жизни.

В ближайшее время узнал, чем заражен. Больничные книжки. Оказывается, несколько лет вирус не проявляется. Без особенных, получается, признаков. Носитель не подозревает, как способен заражать. А насекомые, вроде клопов и комаров, не распространяют опасности. Заражение при поцелуях, объятьях и рукопажатиях невозможно. Ему охота выговориться. Ошибочное предчувствие: станет легче. Он рассказал о диагнозе драматургу. У того парня при себе не было сундука рукописей и графомании. Зато какой-никакой блокнотик, потрепанный, имелся. Сразу вдохновился на пьесу!

Еще он говорил с другим приятелем, когда зашел в гости. Тот жил с женой и годовалым ребенком.

– Неужели все безнадежно? – Сказал друг. – В Африке, говорят, чуть ли не каждый этим болеет. И ведь живут как-то.

Витя поначалу решил: друг сказал не о том. Ну, дескать, все умрем. Кто-то раньше, кто-то позже. Гость не открывал перед ним ширму медицинских обстоятельств: есть лекарства. Друг советовал окончание учебы. Какой смысл в дипломе, если, вероятно, не успеешь применить? И также не знал, что институт уже бросил Витю. И наоборот не получится. И все бы ничего, но передал разговор жене по телефону, когда ушел в соседнюю комнату.

– Семья. Нельзя скрывать. – Объяснил.

В печатной версии не упомянул момент, когда затем другу звонил отец.

– Да… Да… Да… Он уже уходит.

После телефонного разговора – напряженное молчание. Витя догадался, чем озадачен. Начал сам:

– Ну, я пойду.

– Извини, что так. У меня ребенок… Семья против, чтобы ты оставался. – Он произнес отрывисто, через силу.

Я, секретовед, вижу в дневнике запись по прошествию лет: считает его другом. Все, дескать, хорошо.

Не сразу признался своей девушке. Хотя стоило торопиться. Однажды нашла в шкафу книги о болезни. Забыл спрятать. Еще прочла в компьютере текст под названием «Обреченные». Где молодой, как он, человек заразился ВИЧем и не предупредил возлюбленную. Не успел. Потому что его сбил автомобиль. Фрагмент рукописи, которая тоже пылится в сундуке: «Последнее, что он успел – вытянуть открытый зонтик перед «Жигули» неизвестной модели. Словно зонтик способен остановить атаку… С дерева упал последний осенний лист».

– У тебя все в порядке? – Спросила она.

Можно выкрутиться: на улице давали книги прохожим. Взял, а затем вдохновился на рассказ. Но какой смысл откладывать разговор, если этого не избежать? Тем более, что пора уезжать в провинцию. Должно рассказать. Вдобавок, по слухам, на пьесу уже пишут газетные рецензии. Скоро, говорят, публикации. От других, значит, узнает.

Витя вывел ее на улицу. Прогулка. Ночью в сквере безлюдно. Его посетили разные чувства, когда шли. В груди тепло – надежда, что не осудит. Или, наоборот, сердце щемило. Что, если станет ей ненавистен? И вот двое присели на скамейку. Витя осмотрелся – нет ли кого-либо поблизости? И – ни души. Поздно ведь. Через минуту обо всем узнала. Взгляд девушки не выражал чувств. Сказала, что его не винит.

Печатная повесть утверждает, будто подруга уехала в Саратов. Хм… Раз уж тут работа над ошибками, то давайте на чистоту.

После грустной новости она переехала в свою комнату на этаж выше. Хотя его так, чтобы совсем, не бросила. Со временем понял, что не боялась слухов и заражения. Витя слишком огорчен. Ей не по силам взбодрить его душу. Потому и ушла. Вскоре забудет ее лицо. Однажды подарила ему свою фотокарточку в рамке. Витя, дурак, при странных обстоятельствах разбил стекло. Фотография затем потерялась. Лицо и фамилию забыл. Хотя стоило найти, чтобы сказать благодарность. Сделай так вовремя, разумно и чистосердечно, вероятно, осталась бы с ним. В печатной повести Витя не нашел сил признаться, что должно вести себя иначе. Не обстоятельства делают из людей неудачников, а то, как ведем себя в обстоятельствах. Завещание повести для меня, душеприказчика: «Твоей редакции текстов мало. Пожалуйста, найди ту женщину, младшую Катю и отдай мой подарок. Я не успел». Маленький квадратный предмет (коробочка?) обернута фиолетовой бумагой и завязана блестящей лентой. Я, наследник, не знаю, что внутри. Я не открывал. Это для Катрин. Кто знает – что, если увидимся? Где ты? Поиск продолжается…

Наступила его последняя ночь в общежитие. Из окна видно Останкинскую башню. В коробку из-под телевизора складывал вещи: книги, одежду, посуду. Оставит здесь. Со временем привыкнет, чтобы все помещалось в одну сумку.

Ночью не по себе. В голову лезло плохое. Общежитие наполняла тишина. Соседа не было. Тот давно снял квартиру с девушкой. Витя нашел в шкафу бутылку водки. Черновик не уточняет, каким образом туда попала. И что за марка? И тоже не уточняется. С кем, думал, выпить? В коридоре грубо спросил однокурсника:

– Не хочешь со мной «накатить»?

– Нет уж, спасибо… Ты, говорят, уезжаешь.

– Да.

– И куда теперь?

– Не знаю. Посмотрю. Хм… Можно куда-нибудь… корреспондентом в газету.

– Ага. Там своих акул пера хватает. Большая конкуренция. К себе не возьмут.

– Тогда я буду писать бесплатно.

– Они тебя побьют. – В его взгляде блестела насмешка. И ничего, кроме того.

– Как они меня побьют? Я же боксер… Ну так что? Выпьем?

– Нет, спасибо. Мне, в отличие от тебя, завтра на учебу. – И тихо спросил, когда зашел в свою комнату, но еще не запер дверь. – Скажи… Если такой боксер, то почему всегда с побитой… лицом. – Вероятно, хотел, да не сказал «рожей». – И даже был с перебинтованной головой!

– Меня тогда палкой ударили со спины. Это нечестно. – Важно, будто герой, сказал Витя. Но вдруг вспомнил, как это было. Согласно секретному дневнику, развернулся, чтобы убежать. И… не успел. Вот как его, значит, ударили со спины. Витя продолжал. – А в синяках, потому что некогда защищаться. Я всегда иду в атаку. А мои оппоненты, случается, наносят контрудары. Ты понял? Или как?.. Ну и что? Выпьешь со мной?

– Я, наверное, вообще теперь пить брошу. – Он хлопнул дверью. Щелкнул замок. Теперь ядовито добавил. – Тебе, Витя, все легко давалось…

Печатной версия не упоминает тот разговор. А я, биограф, оставляю.

В комнате он осушил стакан за несколько глотков. Спешно, будто внутри тушил огонь. Водка быстро ударила по голове. Легкий озноб. Мышление тормозилось. Чего и хотел. Скоро, естественно, в нем выросло озлобление за неудачи. Все, казалось, крошится и сыпется. Уже и не понимал, на кого злоба и как быть? В первую очередь пострадало то, что под рукой. Бросил в стену магнитофон – разбился. Следом зеркало – на осколки. Чайный заварник полетел в стену. Разбился. Дневники, правда, оставляют вне страниц, из какого материала хрупкий заварник? При ударе о стену послышалось звонкое «дззынь». В нем оставался чай. Отчего на обоях расплылось пятно. Похоже на карту неизвестной страны. Рассеялись осколки. Дальше – больше. Он швырнул в стену икону. Ему ошибочно казалось, что найден виновник бед. Из повести: «Ну, конечно, Господь. Почему именно я наказан?» Глупая, конечно, мысль. Ведь бывает гораздо хуже. В черновике, на странице, где этот вопрос, приклеена или книжная, или газетная вырезка. Печатные буквы: «Кого любит, того наказывает». Еще много раз найду эту фразу в сундуке. Ну а тогда он думал иначе. Время утратило смысл. Осколок зеркала впился в пятку до боли и крови. Сел на кровать. Вынул из пачки сигарету и зажег. Вдох – и понял, что курит фильтр. Вспомнил, как хотел: к черту сигареты, довольно!

И вдруг стук в дверь. Это охранник. Ему жаловались: кого-то убивают.

– Им какое дело? Их, что ли, убиваю! – Крикнул пьяный Витя.

– Слушай! Я не хочу тебя выгонять уже сегодня. Ночуй тихо, а завтра уйдешь.

Разумное предложение. Мог этого не делать. Больше Витя не шумел. На сердце по-прежнему тесно и душно.

4

На другой день ушел. Будто все против него. Даже погода. Ветер и мелкий, назойливый дождь. Куда не иди – бьют в лицо. Витя одел на голову капюшон куртки. Брызги из-под машин плевали в него. Сколько раз чудилось, как рядом проходит бывшая подруга. Из дневника: «Сердце билось спешно и благородно. Шел за прохожей. В надежде не обознаться. И трижды ошибся». Я, душеприказчик, его не понимаю. Сердце, пишет, билось. И так и этак, пишет. Но, странное дело, звонить и сказать десяток добрых слов не догадался.

Он прятался от непогоды в магазинах, вокзалах, транспорте. Деньги таяли. С отъездом не спешил. Ему нравилась Москва. Третий Рим нравился. Не исключен шанс найти жилье и работу.

И вот приятель дал адрес платного общежития. Витя сразу туда направился. От метро ехал на маршрутке. Увы, пробка – длинная очередь. Был вечер. Люди возвращались домой после работы. Дождь усилился: пулеметная очередь. В какой раз упрекнул себя, что не вернулся в родной Воронеж. И заранее ясно: там тоже расстроится. Чересчур, дескать, быстро эвакуировался.

Общежитие, как бы отель, возле остановки. С виду обычный, трехэтажный дом. Обычный, потому что кругом такие же здания. На пороге ссорились пьяные мужики. Догадался: рабочие. В повести записал, будто «его преследовали злобными взглядами». Но я, биограф, сомневаюсь. Вероятно, это почудилось ошибочно. Мой доверитель всего лишь устал. Такое самочувствие – едва ли привидеться кругом хорошее. В дневнике сразу записал: «Ну и ладно. Сюда на день другой. Проездом». Оплатил ночь. Комендантша дала постельное белье. Ожидание в коридоре. Затем попал в темную комнату. Свет не включал. Слышался храп. Двухъярусные койки напоминали студенческое общежитие. В тюрьме еще не был. Поэтому сравнивал со студенческой комнатой. До тюрьмы остается чуть-чуть, считанные страницы этой книги. Витя заметил свободное и верхнее место. Лег в одежде. Деньги, мобильник, паспорт оставил в карманах. Кругом незнакомцы. Того жди, обворуют. А ведь недавно был менее насторожен. Детство заканчивалось. Позже, однако, вернется. Накрылся с головой одеялом. Уснул не сразу. Припадок оптимизма. Все, дескать, наладится. Учеба еще будет! Другой институт? Почему нет? И ладно, что третий по счету. И вдруг, и взлетел в облаках фантастических из области, где сам придумал, сам поверил. Мол, какой особенный – везде любят и ждут. Наивно, зато успокоило, дабы уснуть. И так и будет. Третий институт будет. Но это потом. А тогда был жуткий сон. Отчего разбудили соседи:

– Не шуми. Нам вставать рано.

Во сне, оказывается, крикнул. Вскоре уснул. И снова, странное дело, тот же сон. Я, дневниковед, не переписываю, что именно видел. Пусть хранится в забытой и печатной версии.

Проснулся в девять. Коснулся карманов с тревогой. Все на месте. Люди ушли. Вероятно, работа. Пахло жареной картошкой. Рядом, значит, кухня. Он голоден. Зеркало на стене – выглядел усталым, бледным и худым. Под глазами круги. Хотя проснулся только что. Казалось бы, отдых. Грустно видеть, в кого превратился. И это за последнее время. Молодой человек не знал: случается хуже. Я, хранитель, нашел в сундуке запись: «Радуйся, что у тебя не хуже. Благодарный человек ни в чем не нуждается. Всегда и при любых обстоятельствах есть за что сказать жизни спасибо».

В комнату пришли двое ребят в черных кожаных куртках. Впрочем, насколько то была кожа дневники не уточняют. Возможен, дермантин. Ибо Витя не проверял зажигалкой.

– Привет! Имеешь телефон? Дай позвонить!

Доверчивый Витя дал мобильник. Примитивная, чуть ли не ретро, модель. На таком разве что в тетрис играть. Ребята удивленно вертели технику в руках и вопросительно переглядывались меж собой.

«Тетрис» их явно не интересовал. Юный Витя, как и пост-юный, игнорировал прогресс. Новейшую аппаратуру не покупал. И это в данном случае его спасло.

– А ты спортом занимался?

– Ага. – Кивнул Витя. – Боксом.

И чуть ли не добавил важно: «Ты, наверное, меня встречал на афишах, что расклеены по улицам без фонарей!»

– Оно и видно… Опухший нос.

Я, душеприказчик, нашел в сундуке спортивную грамоту: второе место до пятидесяти четырех кг, турнир Центрального района в городе Воронеж. Так уж совпало – в его весе участвовало только двое. Вот как стал «серебряным» призером на районе и поднял свой авторитет в школе. А также есть грамота, где третье место в городе. Я, душеприказчик, наводил физкультурные справки и опрашивал свидетелей. Невероятный, оказывается, случай в тот, спортивный день. Много страшных бойцов его веса, до шестидесяти кг, не доехали на соревнование. Проблема с транспортом. Хм… Неужели Витя добрался пешком? В итоге мог сразиться в финале за первое место с мастерами перчаток. Но и тут – и случай невероятный. У моего доверителя произошло расстройство желудка. Поэтому всего лишь третье место. Школа того не узнала. Витя проявил молчание. И эти гости тоже не узнали. Дневник не читали. И зачем, когда изобретен телевизор? Ребята грустно вздохнули, вернули мобильник и ушли с глаз долой. И не потому, что Витя официально представился боксером. Слишком дешевый мобильник, чтобы грабить.

Комендантша огорчила: все места заняты, оплачены. Впрочем, денег мало. Смутно представлялись ближайшее будущее. И это не дальше вокзала. Дождь брызгал косыми струями. Под ногами хлюпало. Желтые листья срывались с деревьев. Ему ошибочно казалось: никому не нужен. Я, биограф, нашел запись на полях черновика: «Успокойся. Богу нужен. Возьми себя в руки. Бывает и хуже». Он бесцельно бродил по лабиринтам спальных районов. Над ним тяжесть свинцовых туч. Смотрел вверх и прошептал, но с болью, что вышло громче, нежели крик:

– Боже, почему ты забыл обо мне?

Господь, как ему ошибочно представлялось, молчал.

Ночью холоднее. Порывистый ветер. Свет в окнах. Запись черновика: «У кого-то есть дом. Кто не подозревает о счастье. Доступно обыкновенное: телевизор, книги, объятъя с женщиной». Вскоре перед глазами воображалась лишь кровать. В зал ожидания на вокзале не впустили. Туда по билетам. Не его случай. Жаль. Там согреешься и уснешь на стуле.