Читать книгу: «Земля последней надежды – 1. Дети конопатого бога. Всеслав Чародей 2.1.», страница 4

– Можно подумать, сейчас вам хорошо, – насмешливо бросил лютич Велемысл, вприщур разглядывая свея. – Стенкиль тот мало не весь Вестергётланд ваш крестил. Лишь гляди и вас за хрип возьмёт, Уппсалу вашу.

Борода Дагфинна встала торчком – видно не по нраву пришлись слова Велемысла, сжал зубы годи.

– Хотел епископ Адальвард Двор Богов наш сжечь, было дело, – сузив глаза, бросил он. Взгляд Дагфинна туманился, он то и дело встряхивал головой, словно отгоняя какое-то навязчивое видение или воспоминание, дёргал щекой, проводил рукой по лицу, словно стирая липкую паутину. – Да только конунг не согласился. Пусть у себя в Сигтуне распоряжается епископ. Свеарике ему не Вестергётланд, где его любезных христиан – пруд пруди.

Волхвы молча покивали.

– А вот если Эрик Стенкильссон конунгом станет, то этот и на Двор Богов посягнуть может! – годи сжал кулаки. – Гёты за него стоят, враз его к власти приведут.

– Так опричь него и некому вроде конунгом-то быть, – непонимающе сказал Годовит, глянув на годи из-под косматых седых бровей. – Эрик в семействе Стенкиля старший, ему на престоле и сидеть. Да и другие-то сыновья Стенкиля, я слышал, тоже не особо горят желанием жертвы Одину да Тору приносить – что Хальстен, что Инге, оба христиане истовые, нет?

– Да, – скрепя сердце, признал годи. – Прав ты, Годовит. Но есть то, чего не знает даже твой господин, могущественный и мудрый владыка Святобор. Не в очередь занял престол Стенкиль, не по праву!

– Как это? – вмешался Всеслав, так и подавшись вперёд. – А кто же должен был наследовать Эмунду Старому?! Сын-то его, Анунд, сгиб, отравленной водой опившись?

– Верно, княже, – Дагфинн тоже подался вперёд, как и Всеслав. – А только никто не знал, что у Анунда сын есть!

И князь, и воевода, и волхвы так и впились в годи взглядами. Всеслав сообразил первым.

– Тюборинн, небось? Рабичич? – и все сразу поняли, что он угадал.

– Так что ж с того?! – воскликнул годи. – И Эмунд Старый тюборинном был! Мать-то его, Эдла-венедка, рабыней была!

– Хоть и рабыней, а княжьего роду, – возразил Годовит. – Однако ж прав ты, мудрый годи. В этом случае права этого тюборинна выше прав Стенкиля. Только чего ж?…

– Так не знал же никто! – воскликнул годи. – Вот в прошлом году только узнали. И не тюборинн он, хорнунг!

– И что? – впервой вмешался Славимир. – Он держит вашу сторону?

– Он наш, он не христианин, – подтвердил Дагфинн. – Свеи за него, мы готовы отбить у гётов престол Бьёрна Железнобокого!

– Как его зовут? – Велемысл уже снова обрёл свой прежний, спокойно-насмешливый вид.

– Эрик.

– Тоже Эрик?

– Стало быть, будем ждать смерти Стенкиля? – подытожил Годовит.

– Зачем? – поднял глаза Всеслав. – Зачем её ждать? Если этот ваш Эрик имеет больше прав на престол?

– И то верно, – кивнул годи. – Но нам тоже нужна твоя помощь, конунг Висислейв. Такая же, как и вендам. Только мы не просим отправить к нам твоего сына, нет. Мы просим твою дочь.

– Просим? – непонимающе протянул князь.

– Просим, – повторил годи. – Просим замуж за Эрика.

– Замуж? За рабичича? – выделяя каждое слово, переспросил Всеслав.

– За хорнунга, – поправил годи и добавил, ничуть не смущённо сверля Всеслава неотступным взглядом. – И твой прадед, конунг, тюборинном был, разве нет? А есть ли более надёжный способ скрепить союз? И не просто за хорнунга – за будущего конунга свейского отдаёшь дочь.

Всеслав думал.

Думай, не думай, а годи был кругом прав. И кровь конунгов, пусть даже и разбавленная кровью трэлей (но Эрик – не тюборинн, не рабичич, он – хорнунг!). И красиво выходило – на Варяжьем Поморье будет Рогволод (и чем боги не шутят, не угодит ли на престол Наконичей), в Свеарике Всеславна будет женой конунга. И было ещё одно, о чем не сказал годи, о чём умолчал и Всеслав, но о чём помнили все.

Дочь князя должна выходить замуж за князя. Короля. Конунга. А почти все князья, короли и конунги опричь крещены, и для того, чтобы выйти замуж за равного, любой Всеславне придётся либо креститься (а дети Всеслава, в отличие от него, отвергшегося от креста, крещены не были вовзят), либо искать князя-язычника (а таких слишком мало). А то и вовсе – выдавать их замуж за бояр.

Всеслав думал недолгое время, наконец, коротко кивнул.

– Добро. Быть по сему. Старшая дочь моя, Витонега, за Ходимира, князя вятичей, сговорена, потому вторую дочь даю, Гориславу. Ей шестнадцатый год, так и так пора замуж девке.

Любое важное дело скрепляется жертвой.

Бурый бык из придвинских лесов хрипло ревел, рыл копытом землю, косил налитым кровью глазом в сторону столпившихся у высоких резных столбов на вершине прибрежного холма, но вырвать верёвки из крепких рук княжьих воев не мог.

Волхвы подошли ближе. Славимир успел ухватить мимолётную насмешливую улыбку лютича Велемысла, оглядывавшего капь Велеса – видимо, служителю Сварожича здешнее святилище показалось простоватым. Вестимо, не межевому капищу земли кривичей равняться с богатыми храмами и святыми рощами Радигостя на берегах Доленче! – вскипел про себя Славимир, внешне, впрочем, никак не выказав гнева. Да и Велемысл под укоризненным взглядом Годовита (арконский владыка был более мудр, видно, годы сказывались) тут же без следа стёр ухмылку с губ. Волхвы стали обочь капей, годи Дагфинн чуть посторонился (сейчас не его было дело, не его богам служили) – и вои пустили быка.

Сипато взмыкнув, бык тяжело ринулся к ним. Но мелькнула стремительная тёмная тень впереймы, тускло-багряно блеснул в лучах заходящего солнца рожон тяжёлой рогатины.

Всеслав ударил под левую лопатку, словно на охоте, из-под солнца. Бык споткнулся на бегу, ноги подломились, тяжёлая буро-рыжая туша грянулась оземь. Всеслав рывком оказался около бычьей головы, коротким движением прижал её к земле и перехватил ножом яремную жилу. Тугая струя крови плеснула на подножие Велесовой капи.

Полюд и Ярко уже легли спать, сумерки сгустились, клёв прекратился, и теперь удочки снова в дело пойдут только утром. Завид ещё ворошил палкой угли, дожидаясь, пока погаснут язычки пламени, потом поднялся и отошёл от костра в сторону – от подобравшегося с реки холода приспела нужда.

Мальчишка только взялся за завязку гашника, как еле слышный шорох заставил его поворотить голову в сторону прибрежных кустов. А в следующий миг внезапный всеобъемлющий страх пригвоздил его к месту.

У высокого ольхового куста стоял почти невидимый в сумерках волк. Огромный, мало не с быка ростом, он замер, чуть приподняв лапу, и глядел разгорающимся взглядом (не на меня гляди, не на меня! – немо взмолился про себя Завид) в сторону города, глаза мерцали багряными огоньками. А надо ним, над лесом, в промозглом сыром весеннем воздухе, в тучах внезапно соткались очертания другого громадного волка. Другого, да только того же самого! То же положение тела, та же вздыбленная шерсть, та же чуть приподнятая лапа, та же вздёрнутая верхняя губа, обнажающая клыки. Словно светило что-то невидимое с земли, заставляя волка отбрасывать на облака огромную тень, выше леса стоячего.

И всё же это была не тень! Завид ясно видел на этой «тени» палевые пятна на серой шерсти, едва заметные, сквозь них просвечивали тучи, но они всё равно были видны. Это не тень.

Остолбенение длилось какое-то мгновение. Потом волк (и тот волк, в небе – тоже!) словно унюхал что, довольно оскалился, хрипло рыкнул (в рычании Завиду почудились какие-то неразборчивые человеческие слова) и одним движением скрылся в кустах. И тот, в небе, исчез тоже.

2. Словенская земля. Перынь⁴. Лето 1066 года, изок

В сумерках гулко и разноголосо пели лягушки на берегу Мутной⁵. Тёплый вечерний воздух приятно обволакивал, тянул речными и городскими запахами – макушка лета, город пахнет застоялой пылью и сухим конским навозом. От Перыни до Новгорода с десяток вёрст, здесь больше речной свежестью пахнет, хоть и сотни людей бывают в Перыни каждый день – древняя святыня словен притягивала людей по-прежнему, хотя после её разорения прошло уже восемь десятков лет.

Несмеян въехал в ворота Перыни, равнодушно скользнул взглядом по чешуе гонта (впрочем, здесь его зовут лемехом) на кровле церкви, срубленной ещё при Добрыне, поворотил коня к большому дому невдалеке от церкви – сруб в лапу, лемех, высокое крыльцо и подклет, длинная коновязь под высокой камышовой кровлей, обнесённая плетёной из ивняка оградой. Он был здесь уже не в первый раз, потому и двигался так уверенно. У коновязи уже стоял чей-то конь – Несмеян даже знал чей именно. Привязал повод к коновязи, коснулся ладонью бока чужого коня. Тот отпрянул, злобно храпя и поджимая уши, но тем и ограничился – зубами Несмеяна ему было не достать, копытами – тоже. Шерсть была суха – значит, тот, другой человек приехал в Перынь довольно давно.

Ждёт.

Несмеян чуть качнул головой и ступил на высокое крыльцо.

Дом в Перыни принадлежал новогородскому боярину Крамарю, тому самому, что приезжал после плесковской войны в Полоцк – искать дружбы князя Всеслава. В Перыни жило мало народу – всего с десяток изб высилось – жили потомки храмовой челяди, тех, кто при святилище издревле ютиться привык. Сжёг Добрыня святилище, а люди остались. С чего крестители их не побили – невестимо; в Новгороде нежностей не разводили. Может, гнева богов побоялся отступник (хотя снявши голову, по волосам не плачут), может ещё с чего.

Все полтора года с позапрошлогодней плесковской неудачи Всеслав и Бронибор Гюрятич ткали паутину заговоров, мотались по кривской земле, наводя тропы и связи, встречались с кривскими боярами, литовскими князьями и даже бывало с деревенскими ведунами.

Один из этих ведунов, самый старый – и самый умный, как показалось Всеславу – долго и пристально глядел князю в глаза, словно искал там что-то ясное только ему. И молчал. Всеслав уже начал было тревожиться – поговорить надо было о многом, но начать говорить раньше убелённого сединами морщинистого старца с ледяным взглядом голубых глаз казалось непристойным даже князю. Он уже решил было начать первым, когда глаза ведуна вдруг вспыхнули, словно он, наконец, что-то в князе нашёл. Старик коротко кивнул, словно соглашаясь с несказанным, склонил голову и встал. Поднялся и князь, оторопело и всё ещё не понимая, но ведун был уже у двери. Несмеян, посторонился, пропуская его; ведун, чуть задержавшись на пороге, истово поклонился князю.

– Жди, господине.

И исчез за скрипнувшей дверью, за которой вдруг мелькнул кусок ярко-синего зимнего неба над снеговым увалом и стоящие в этой сини частые дымы – дело было в большом погосте на самой меже Полоцка и Плескова в общинной избе-беседе.

Дверь со скрипом захлопнулась, князь несколько мгновений ошалело стоял посреди беседы, потом подскочил к порогу, отворил дверь… пусто.

Князь и гридень быстро переглянулись.

Ведуна уже не было.

Исчез, растворился в зимних просторах кривских дебрей. Без следа пропал – даже стража не видела.

И чего ждать – было неясно. Ведь Всеслав не сказал ведуну ничего про задуманное им в разговорах с тысяцким Бронибором.

И вот теперь те же дороги привели Несмеяна в Перынь. Уже одного, без князя.

Дверь, скрипнув, отворилась, гридень шагнул в тёплое и душное жило – из-за стола навстречь ему поднялся высокий, богато одетый парень.

– Гой еси, Крамаре, – весело бросил Несмеян.

– И тебе поздорову, гриде, – отозвался новогородский боярин хмуро.

На дворе уже горласто орали петухи, а на восходе тоненькой розовой полоской занималась заря. Гридень Тренята лениво подошёл к окну, потянулся, сладко, до хруста челюсти, зевнул.

В дверь неуверенно стукнули.

– Ну?! – недовольно крикнул гридень, вприщур разглядывая тёмную и пустую по раннему часу улицу новогородского детинца.

В дверь просунулась голова Птахи – верного дворового холопа.

– Что? – недовольство в голосе Треняты вмиг испарилась.

– Весть из Перыни, – сообщил Птаха довольным шёпотом. – Там полочанин. Он прислан…

– К кому? – разнообразием слов речь гридя не отличалась.

– Крамарь…

– Боярин с Людина?! – в ужасе перебил Тренята. Он, когда посылал Птаху пошарить в городе, вовсе не рассчитывал на большой успех. На столь большой успех.

– Как нашёл?

– Да просто за боярином соследил, – пожал плечами холоп. – Он и не заметил ничего.

– В Перыни, значит? – хрипло спросил Тренята. Рука гридня уже сама по себе искала брошенную перевязь с мечом. Надо было и князю доложить – не хватало ещё оплошать, как в прошлый раз с Лютогостем Басюричем. – Подымай людей!

Птаха кивнул и исчез. А Тренята хищно согнул пальцы, словно собираясь во что-то вцепиться когтями, и мечтательно процедил:

– Ну, Крамаре…

– Я к тебе со словом от князя Всеслава, – гридень без стеснения разглядывал Крамаря. – Как меня кличут, ты знаешь.

– Знаю, как же, – в голосе боярина уже прорезалось любопытство. – И чего мне велел передать Всеслав Брячиславич?

Сидели за столом с глазу на глаз в пустом терему – не было там ни хозяйки, ни прислуги, только одинокий полуглухой старик-тиун (Несмеян слышал, что боярин зовёт его Борз) ютился за печью в бабьем куту. Ни полочанин, ни новогородец его не опасались – слуга должен быть верен господину.

– Князь Всеслав предлагает тебе, боярин Крамарь, принять его сторону…

– … когда полоцкая рать подступит к Новгороду, – закончил за Несмеяна боярин.

– Ну… да, – поколеблясь, согласился гридень.

– Почто именно ко мне? – прямо спросил Крамарь. – Или к другим боярам тож послан?

– Вестимо, и к другим тоже, – не отрицал Несмеян с плохо скрытым раздражением. Он встречался здесь с Крамарём здесь уже в третий раз, и каждый раз начиналось одно и то же – новогородская господа ни мычала, ни телилась. Казалось, они каждый раз исполняют какой-то обряд, словно им воля богов не дозволяла согласиться с первого раза. Возможно, так оно и было, хотя в глубине души Несмеян подозревал, что они просто не хотят договариваться с ним, гриднем, и хотят, чтобы к ним на встречу приехал и сам Всеслав. В прошлый раз он даже выругался непутём, помянув и господина – не мог, что ли, Всеслав Брячиславич, действительно сам поговорить с новгородской господой – не чернь же они, на самом-то деле.

Впрочем, князю виднее, как поступить правильно.

– И к кому ж ты послан ещё?

– К Людину старосте, боярину Басюре.

Сколько можно воду в ступе толочь, – раздражённо подумал гридень. – А то они не знают, к кому я приехал, а то они сами не присылали в Полоцк, а то сам Крамарь не приезжал в Полоцк к князю Всеславу.

Несмеян всё больше ощущал себя внутри какой-то затянувшейся скоморошины. Нет, они точно обряд какой-то разыгрывают.

Воспрял боярин, да только ненадолго.

– Стало быть, предлагает мне Всеслав Брячиславич князю своему изменить… – задумчиво сказал он. Даже не спросил, а именно сказал.

– Почему же – изменить?

– Ну как же, – возразил боярин. – Не отъехать от Мстислава, а на бою перейти с оружием в руках. Сие и есть измена, разве не так, витязе?

– Так, боярин, – признал гридень, веселея. Таких слов ни в прошлый, ни в позапрошлый раз Крамарь не говорил. Видно было, что лёд тронулся. – Только вот тебе-то князь Мстислав – не господин, тебе, боярину, господин – Новгород. Как он решит, так и будет. И Басюре-боярину тоже.

Боярин молчал.

– То к вашему ж благу будет, – продолжал гридень, видя, что боярин молчит. – Коль город сопротивляться будет, да наш верх станет… не поздоровится господам новогородцам. Ведаешь ведь, Крамарь Гордятич, что во взятых на щит городах бывает. А так… просто войдём в город – и всё.

Крамарь молчал.

– Опричь того, боярин, ведая про нынешнюю трудноту и обиду боярина Басюры, князь Всеслав Брячиславич думает, что по древности-то рода, да по силе достоит на Новгороде посадництво Басюре одержать, а не холуям великого князя.

Крамарь сузил глаза, на челюсти вновь вспухли желваки, невеликая пока что по молодости борода смешно шевельнулась, задираясь вверх.

– За вами с Басюрой и сила немалая, и слово ваше в новогородской господе многого стоит, – закончил Несмеян.

Боярин теребил бороду, раздумывая. Сомневался боярин. Наконец, склонил согласно голову.

Всё-таки это был обряд. Видно, так принято у боярства (у всех обряды свои) – отказаться следовало до трёх раз, так богам угоднее. Зато теперь обещание новогородской знати (не всей знати, Несмеяне, ой не всей!) было крепко – крепче только кровью скреплять. А и скреплено уж – Лютогостевой кровью.

За печью опять зашевелился Борз, пошёл к двери – должно, нужда какая позвала. Несмеян с трудом, исключительно из почтения перед старостью, сдержал усмешку – такое назвище больше подходило молодому парню, чем старику. Впрочем, был же когда-то Борз и молодым, а над старостью, смеяться – вовзят стыда не иметь.

Гридень поднялся тоже.

– По душе ты мне боярин, – сказал он, глядя на Крамаря вприщур. – Прямая душа, не как у иных. Прощевай, пора мне.

Ему и впрямь было пора.

Борз нетвёрдыми шагами вышел из хорома в сени. Старческая немочь в последнее время одолевала вовзят, пора было уже и сани готовить, да всё жаль было покинуть молодого хозяина – навык с малых лет заботиться о нём, а тот вырос, да так и жил бобылём. Оттого должно и хозяйство у молодого боярина не ладилось, и холопов было мало, и смерды едва работали. Пора бы давно уже жениться Крамарю, да война помешала. А теперь и вовсе невестимо когда остепенится.

Тиун отогнал навязчивые глупые мысли – он не сваха, и не родитель боярину, тот и сам себе голова. Дошёл до двери на крыльцо и толкнул её наружу, опираясь рукой на лавку.

Дверь распахнулась, и Борз опешил. За порогом стояли трое оружных, лиц было не видно, но они держали руки на поясе, рядом с рукоятями мечей. А в следующий миг тиун их узнал – гридень Тренята, старшой дружины Мстиславлей, со своими людьми. И Тренята уже протянул руку к двери – видно, постучать хотел, когда Борз отворил.

Тиун от неожиданности икнул, глядя на Треняту во все глаза, и шарахнулся назад, успев увидеть, как на лице гридня недоумение сменяется досадой. Мягко и стремительно, словно огромный дикий кот, Тренята прыгнул следом за тиуном. Они с грохотом обрушились на пол, под лавку. Удар в грудь на миг оборвал дыхание Борза, но тиун со стоном прогнал в лёгкие воздух и надрывно заорал:

– К мечу, господине! К мечу!

Здоровенная затрещина вмиг вышибла из него сознание.

После крика тиуна медлить было больше нельзя, и вои, лязгая оружием, бешеными волками ворвались в сени. Но за дверью уже глухо стукнул засов.

Поздно!

Вои колотили в дверь сапогами и плечами, она вздрагивала, но не поддавалась.

– Ломай дверь, … мать! – рявкнул Тренята, выхватил из чьих-то рук топор, и сам, широко размахнувшись, ударил по двери. Доска гулко лопнула по всей длине, а после второго удара, не выдержав, дверное полотно расселось и провисло на петлях и засове. Вои вмиг отшвырнули половинки и ворвались внутрь.

Пусто!

Только сквозняк веет от разобранной с краю кровли.

Несмеян лез по краю кровли гульбища, цепляясь за гонтовые пластины. Рядом так же осторожно цеплялся Крамарь. Благо в терему оказалась лестница, досягающая кровли, а гонту можно было разобрать изнутри. Можно было прыгнуть прямо сейчас, но тогда до конюшни им добежать не дадут – вестимо, «мстиславичи» не втроём пришли. Во дворе – не менее пяти воев. Завяжи бой – остальные сбегутся. Да они и так сбегутся сейчас… А с краю до кровли конюшни не допрыгнуть.

– Куда? – горячечным шёпотом спросил Крамарь.

– Вверх! – приказал Несмеян не терпящим возражений голосом.

Кровля гудела от ветра, скользкая гонта грозил смертью. Гридень и боярин доползли уже до самого охлупня. Несмеян ухватился за самую резную голову конька и смерил взглядом открывшийся провал. Вниз, до земли – больше двух сажен. Вперёд – до камышовой крыши конюшни – меньше полутора.

Он обернулся и встретил отчаянный взгляд Крамаря – а не глупишь ли, гриде? Не проще ль честно встретить железо на земле? И в этот миг снизу раздался пронзительный вопль. Заметили!

Несмеян грубо ухватил боярина за плечо.

– Прыгай! – прорычал он бешено.

– Куда?! – боярин ещё не понимал.

– На конюшню! – рявкнул гридень и выматерился так, что у самого заложило уши. И прыгнул сам.

В этот миг двор осветился рвущимся багровым светом жагр, – «мстиславичи», наконец, сообразили, что надо делать. И из терема высыпали во двор.

Услыхав крики, Крамарь вмиг понял, что надо делать, и что хочет делать полочанин. Всё верно – надо добраться до коней, но до конюшни мстиславичи не пропустят. Значит…

Он не стал больше хвататься за охлупень – отпустился, заскользил по лемеху вниз, оттолкнулся от жёлоба на краю кровли и прыгнул с саженной высоты во двор. Успел увидеть изумлённо вытаращенные глаза Мстиславля воя, да распяленный в крике рот. Рухнул на него сверху, сшиб на землю, ударил локтем между глаз.

Несмеян пал на кровлю конюшни плашмя, вскрикнул от удара – на миг стало нечем дышать. Но ноги провалились сквозь толстый камышовый настил внутрь, полочанин пробил крышу и сполз внутрь, на сеновал. Теперь вниз, к коням!

Вои уже набегали, когда Крамарь вскочил на ноги, обнажая меч. Первый Мстиславль вой был слишком быстр и не успел даже вздеть меча, получив удар острым оцелом прямо в лицо. Крамарь зловеще расхохотался и прыгнул навстречь двум другим.

Первый отбил удар боярина, но нерасчётливо открылся сбоку, и новогородец с маху пнул его в промежность. Перепрыгнул через скорченного, чувствуя, как в голос взвыли кости, ушибленные падением с кровли, и в развороте достал второго «мстиславича» рукоятью меча в переносицу.

Но теперь к нему неспешно бежали уже четверо, блестя нагими клинками. Разделились по двое, охватывая его с двух сторон. Он рассмеялся, – «мстиславичи» пытались отрезать его от ворот. Зря. Крамарь не собирался бежать.

Ещё медленнее подходил пятый – сам князь Мстислав Изяславич.

Крамарь перехватил рукоять меча сразу двумя руками, чуя спиной холод смертной истомы.

– Что ж ты, Крамарь Судилич, – голос князя был холоден, как лёд, – уже и меч на нас подъемлешь?

– А какое тебе дело до меча моего? – дерзко ответил боярин. – Я человек вольный, не холоп.

– Есть ли воля на господина меч вздымать? – возразил Мстислав. Он не спешил. Вои на мгновения замерли, – раз князь сам с боярином говорит, вмешиваться не след.

– А ты мне не господин! – бросил Крамарь слово поверх клинка. – Господин мне – только Новгород, а не князь альбо княжий холуй.

Тренята подался вперёд, но князь остановил его. Взвились клинки, рвануло болью правое плечо, хлынула кровь, пачкая белую рубаху, но один из «мстиславичей» уже побежал в сторону, собирая с земли ладонями собственные кишки. Крамарь рубанул ещё раз в развороте, успел увидеть, как валится ещё один вой, когда у самых глаз блеснуло железо, и острая, как шило, боль вонзилась в ключицу. Вдруг враз отказали ноги, и, уже падая, боярин видел, как с заднего двора несётся всадник с поводным конём.

Внутрь конюшни ворвался багровый пляшущий свет, – в углу заднего двора что-то уже горело, должно быть, бочка со смолой. Ох, устроят «мстиславичи» пожар, – подумал Несмеян весело.

Вместе со светом в конюшню ворвались двое. Гридень обнажил меч; зазвенел оцел. Внезапность была на его стороне, и Несмеян пригвоздила переднего воя к опорному столбу, расщепив дерево. Вязкий дуб зажал лёзо, а вырывать его времени не было, – второй вой уже вытянулся в ударе, и клинок летел Несмеяну в лицо. Гридень в полуобороте пропустил его мимо себя и ударил наспех обнажённым ножом снизу вверх – прямо в грудь. Будут потом, чуя на дворе засохшую кровь, шарахаться кони и реветь волы. Плевать, – весело подумал Несмеян, вырывая меч из расщепа и хватая за поводья коней.

Он вырвался на передний двор, когда Крамарь уже падал, выронив меч, и гридень сразу же понял – всё! С такими ранами не выживают. Ярость дикой волной захлестнула рассудок, но полочанин сумел овладеть собой, – боярин погиб за него, и нельзя было сделать эту гибель зряшной, ввязавшись в бой с «мстиславичами». Вот тебе и ещё раз кровью скреплено! – мелькнула дурная мысль.

Несмеян подстегнул коня, бросив его в гущу воев, походя рубанул одного, сбил конской грудью другого и поворотил к распахнутым воротам. Свистнул ветер, бросаясь навстречу, шарахнулись от Несмеянова посвиста, обрывая чёмбуры, кони «мстиславичей».

Князь от злости готов был броситься наземь и головой биться. Ведь сам! Сам оставил ворота открытыми. Хотя и то сказать, закрой они ворота – не высигнул ли бы полочанин через заплот?