Читать книгу: «Крылом мелькнувшая», страница 2

Моментальный радист

По сообразительной части всех других запуливали судовые радисты. Это надо же, налету ловить морзянку, облекая пиканья из наушников в слова. А какую по сложности аппаратуру едва вмещала их рубка?! Все эти приёмники, передатчики и что к ним прилагалось. Пусть в другом полушарии, штормит ни штормит, радистам без разницы. Как бы между всякой текущей ерундой, принимали радиограммы. Чего только в тех ни привходилось. И распоряжение в экий порт следовать. Кто у кого родился. Кому в кадрах готовят замену. Десятки других спецтем и подборок. До наоборот, в радиоцентр СМП прямо с кончика антенны улетала информация капитана, деда. Отдельной стайкой – личные весточки. Мог и помполит своё политдонесение снести отстучать на ключе. Ведь конец семидесятых годов прошлого века. Ничегошеньки в том архидревнего. Связь через компьютеры и спутники даже фантасты не предрекали. На каждом судне их было двое: начальник радиостанции да радиооператор (второй радист). Старшему, по установленной между ними справедливости, доставалось дневное бдение. Младшему – ночное. Те обособленные самики в основном солидной питерской выучки. Значит, когда-то заканчивали престижные ЛВИМУ либо ЛАУ. Являя, и без лупы, отпечаток несомненной интеллигентности при броской раскованности. Столь редкое сочетание, наблюдалось лишь в торговом флоте СССР. Надо будет, пойду о тех временах живым свидетелем. Пока же трагикомической историей лучше займусь.

К исходу долгого рейса в команде царило приподнятое настроение. Ведь шли ни куда-нибудь, а в колбасно-пряничный, полный заманок – Ленинград¹⁰. Вот это и обязывало каждого устроить себе праздник. Продолжая мысль, чуть займу у Гоголя: «Майский день. Именины сердца». Редким питерцам вообще фартово, раз дома очутятся. Всем иным – варианты скромнее, или куда кривая вывезет. Холостые стиляги, конечно же, рассредоточатся по кабакам. Преобязательно кому-то из них повезёт в звёздной ночке с ветреницей, проживающей, допустим, на 13-ой Красноармейской. Женатые вызовут жён и позапираются в каютах. Не все мужи во браке эдак поступят. Найдутся отступники, что на вызове супружниц сэкономят, раз горазды увлечься питерским загулом. По тратам такое равновесно. Зато, по отзывам роман Мопассана вживую.

Караулящий всех нас бес, первым в ребро кольнул начальника радиостанции. Не то, чтоб тот страстно возжелал греха, скорее начал ностальгировать по курсантской молодости. В памяти, продвинутого во всех отношениях радиста, хранились, некими секретными шифрами, номера домашних телефонов.

«Здорово бы позвонить Светику, Таньке, Эльвирке, Томочке и Машуне, – подумывал он, – Вдруг, до сих пор кто-то не замужем. Ну, просто жизнь поломалась. Ведь вполне допустимо. А что, если у двух-трёх так? О! Тогда буду волен поступить шейхом. Назначу каждой встречу через ресторан. Всё по верхней планке: вино, весёлые вспоминалки, томный медляк и страстная, незабываемая ночь. И вот таковское, может сбыться целой салютной обоймой. Для одного лишь прочувствования сладко-угарных минут, всем пожертвовать не жалко. Кончатся деньги – спущу отоварку в закутках Гостиного Двора. Пофиг. Моряк – ни Кащей».

Продолжив фантазировать в том же направлении, маркони¹¹ распалил себя до состояния одержимости. Заранее умно подал жёнушке заградительную радиограмму: «Милая тчк Стоянка очень короткая зпт сам расстроился тчк Увидимся через рейс тчк Целую навечно твой тчк.

Тотчас ответка: «Дорогой тчк Как я опечалилась тчк Мечтаю быть рядом тчк Этого никто не может мне запретить тчк Твой аленький цветочек тчк.

Перечитывая по пятому разу сей сумбур, начальник радиостанции истолковал его нервическим романтизмом. То есть, останется дома мечтать за геранями. До чего возвышенная душа! Повезло ему.

Едва береговой монтёр присоединил телефон с казённым номером, изменщик стал названивать к былым подружкам. За троих ответили их бедные переживающие мамаши. Что вызнал, нуждалось в осмыслении, точнее, в минусовке. Итак, после института, по распределению, Светика, Эльвирку отправили на СеверА. Томочке выпало сгубить лучшие годики в Средней Азии. Стало быть, их коды из памяти долой. Танька же с Машуней оказались на месте. И до сей поры свободные пташки! Даже, как бы поощрительным авансом, ахали от нежданного звоночка.

«Ладно, начну с Таньки, – решил он, – Совсем простецкая, помнится. Обжималка симпотная, непрочь из горлА портвишку, закурить. Могла по-непечатному выразиться, не краснея. Бой-девка». Назначил ей встречу под вечер на Невском у ресторана Московский». Сам прибыл заранее в семафорно-заграничном прикиде. Предупредил швейцара: при любом наплыве публики опознать его. Барским жестом десятку задатком вручил. Осталось по знаменитейшему прошпекту¹² имперской столицы слегка прогуляться, впитывая в себя цивильную яркость жизни. Посрывать завистливых взглядов от гардероба «оттуда». Встрепенуться, что называется. Доверительно поверьте: после долгих рейсов, ещё как требует подзаводки истомившаяся душа.

Когда вновь очутился возле двери с подкупленным швейцаром, увидел весьма похорошевшую Таню. Молодой женский возраст преобразил до изящества её фигурку, кое-что подправил в личике, придал выразительности глазкам. И куда девалась девчоночная нипочёмность, помогая таким, как она, прорываться на танцы в училище «макаров»¹³. Ничуть не преувеличивая, пришлось воскликнуть:

– Ужель та самая Татьяна?!¹⁴

Ход конём исполнил чётче: взял диву под ручку и гордо проследовал за табличку «Свободных мест нет».

После начального бокала Татьяна перестала конфузиться, поверив в сказку встречи. Дошло дело и до томного медляка. Правда, перед этим понадобилось убедительно соврать о своей полной свободе. Предстать неприкаянным альбатросом-скитальцем средь океанских пучин. Сопереживательная близость к другой одинокости, страшной зацепкой вонзилась в Танино сердечко. Она стала заранее поддатлива на всё. Начавший жить по легенде, попросил подарить ему ночь. Хоть будет время счастливо, быть может, замкнуть их судьбы. Ведь завтра отход и что за ним? Туман…

– К себе позвать не могу. Живу с родителями дочечкой примерною, – начала выстраивать мысли доверчивая Татьяна. Разве заехать в домоуправление, в котором работаю. Ключи у меня в сумочке. Похвали: я всегда первой(!) на работу являюсь. Там можно взять ключик от квартиры, недавно умершей заслуженной старушки. На днях в райсовете дадут какой-нибудь семье ордер на заселение. А пока храним, как государственную собственность вместе с мебелью.

– Замечательно! Умница. Пойдёт, – встрепенулся радист, зримо сникший, услышав про примерную дочь.

Эпизоды дальнейшего мчались почти киношно. На тачке волга сгоняли к жилищной конторе. Затем прямо к парадному, где жила та старушка. Поднялись на нужный этаж. Татьяна, заметно дрожа, пытается вставить ключ. Тот ни в какую.

– Ой, что-то мне страшно.

– Дай-ка я – суровый бесчувственный мэн, попробую.

С показательной попытки замок сработал.

Дверь поддалась, выключатель нашёлся. По-человеческому любопытству осмотрелись. Из довольно перемешанной обстановки понравился широкий, c высокой спинкою старинный диван. На противоположной стене большущая багетная рама без картины. Этак, три метра на два.

– Наверняка, соседи сразу вырезали и спёрли, – предположил прагматик по-всяческому.

– Нет. Старушка блокадницей была. Тогда на хлеб и не такое меняли. Видно, потом надеялась выкупить. Или, что осталось, и то утешение.

Каждый из них искренне пожалел владелицу лишь пустой рамы. В новой минуте жизнь взяла своё: радист извлёк прикупленную бутылочку и вальяжно сел на диванище.

– Как-то нехорошо брать без спроса рюмки. Давай-ка по-прежнему.

– И на что я с тобой уже не согласилась? Была не была.

Столь лестно аттестованный, притянул Татьяну к себе на колени. Долгий поцелуй поставил многообещающую запятую в их бурном влечении друг дружке. Они, то прилагались к бутылочке, то к губам. Татьянка просто купалась в осязаемом счастье. Красавец-макаровец, для кого она играла роль шпанистой доступной девчонки, наконец оценил её. Сейчас она восхитилась прежним своим наитием. А напусти-ка паинькин, воспитанный видочик, разве бы эта встреча сбылась?! Да ни единого бы разика и на танцы-то те не попала. Во, навалом всегда желательниц склеить курсантика со шмоточным будущим. И романтичек, к коим причислялась, туда же – целый вагон.

Радист, удивив в себе охотника за впечатлениями, поверил, что это никакая ни интрижка. На самом деле он очень одинок, и сейчас ему улыбнулось вдруг неподдельное, настоящее.

– Разденься, хочу тебя, – попросил с придыханием.

– Только не будем выключать свет, а то буду бояться.

– Кого?

– Бабушки. Потекло сладко-хмельное времечко с дрожью горячих прикосновений. Далее под чувственные стоны Танечки. Хрустальная люстра, ещё помнящая прежних господ, заливала светом просторную комнату. Но они видели только себя. Ничего для этой пары уже не существовало. Так и задремали умаянными от восторгов души и тела.

Первой заполошно пробудилась Татьяна. Проспала!!!

– Милый! Милый! – принялась тормошить радиста.

Весьма по-срочному покинули престранный ночной приют. Расставаясь у парадного, он обещал приехать. Мол, дадут отпуск и всё такое. Поцеловались. Танечка – страстно, закрыв глаза. Актёр проходной роли, с плохо скрытой горечью, не прятал взгляда. На бегу к автобусной остановке, мягкосердечная питерянка обернулась, приветливо помахав ручкой. Портовый роман, лишь вечера и ночи, обрёл последнюю точку.

Ему ж куда спешить? На стоянке в Союзе – радисты вольные белые люди. А сама радиорубка – опечатанный объект с ответственной записью в журнале. Посидеть бы где-нибудь в кафешке. Да они ещё долгонько не откроются. Шагая без цели, увидел красавушку церковь без креста, за глухим складским забором и колючкой. «Вот бы свечку поставить за упокой старушки, хранившей тайну картины. И что это у нас за власть такая – никуда со благим не зайдёшь?! Ладно. Двину на судно», – подумал он, словно наказал сам себя. Сел на нужный номер забитого, явно не бездельниками, Икаруса с резиновой гармошкой и отбыл к порту.

Ближе к Гапсальской купил достаточно пивка, чтоб было чем замочить испортившееся настроение. Новоявленный Казанова отрёкся от замысла насчёт Машуни. Больно со своей жестокой выдумкой оказался совестлив. Ай-яй. Для того не начальником судовой радиостанции, а артистом погорелых театров родиться надо.

Подле проходной порта, затравленным волчарой глянул в даль улицы. Не на её ли асфальт вступил вчера отчётливым «Гулякой Джони»? Пусть и в прокачанном варианте наклейки того вискаря. Нет. Теперь он совершенно другой. Доподлинным образом понявший, что одна Танечка устроила бы его навсегда. Все остальные – мимо сердца. Вот с ней, хоть в разведку с перестрелкой, хоть любви предаться. Умершие – и те одолжения ей делают. А он-то хорош: найти невзначай равную себе единственную женщину и потерять! Круче драмы только в книжках, когда писатели носили пенсне и утончённо левачили во всём.

Доведя себя до крайностей обличения, по трапу поднялся. Снисходительно кивнул вахтенному матросу и к двери надстройки. Тут слышит:

– У вас жена приехала.

Сначала на эдакое, одни бутылки в пакете звякнули. Затем последовал вопрос:

– Когда?

– Вчера под вечер.

По высокому классу профмастерства, радист с «приёма» перешёл на «передачу». Несколько секунд и разъярённым трагиком влетает в каюту. Пакет с содержимым от «Стеньки Разина»¹⁵ уподобляется гранатной связке, брошенной под себя и врагов.

Вопль и выражения вслух без всякой обкатки:

– Дура!!! Я из-за тебя вечер и ночь в аэропорту торчал конченым идиотом. И с одной извилиной можно сообщить, когда прилетаешь. Тупизна ты клиническая, а не цветочек аленький. Вместо бабьей ахинеи, учись понимать, что тебе пишу. Хорошо капитан отход перенёс. Как приехала, так бы и уехала щелью дурдомовской. Видеть(!) тебя после этого не могу.

Ещё таившая свою порцию праведного гнева супружница, вмиг перечувствовалась и назад отыграла:

– Артурчик! Умоляю! Прости, прости меня – глупую, малахольную. По огромной к тебе любви оплошала. Что угодно, но ни гони-и-и-и.

Рёв по-натуральному, пивной запашина, осколки бутылок, дамочка на коленях и вывернувшийся вчистую радист.

Пожалуй, самый раз, будто в театре: опускать занавес.

Свой? Чужой?

Иногда надо сделать трудный выбор: или-или. Даже пяти секунд на раздумья не будет. А вставить: «Где наша ни пропадала?!» Прямо противоположное: «Своё всегда ближе» – получится. Примеров, наверняка, тьма-тьмущая. Сразу выведем за скобки «О доблестях, о подвигах, о славе»¹⁶. Ну, тогда остаются любовные, житейские, служебные. В тему и байки старого торгового флота. Начать по справедливости отбирать, именно эту вначале оцифровали бы. Уж больно то пресловутое: «одно из двух» в полный рост проявилось.

Был в Северном морском пароходстве достоверный, отчётливый капитан. Многие его знали, а судоводители так без исключения. Ещё бы. Раз оный кэп руководил потом Службой по безопасности мореплавания. И что редчайше бывает, соответствовал тому высокому назначению с заметным перебором. Подобно старинной семиструнной гитаре всё в нём настроилось с рожденья гармонично. От маменьки-дворянки лицом взял, от отца поморского корня – моряцкую натуру. Удачно шутки десятками высекал. Не иначе от того, что претерпел подростком войну и даже успел походить в Северных конвоях¹⁷. Интересное, знаете ли, качество замечалось за тем поколением: безрасчётная, весёлая доброта. Я бы ещё добавил способность откликаться, войти в положение других. Вот как-то так. И будь, чего по совести ни миновать.

Когда же приспел охочий жениховский возраст, родная страна всего ничего смогла им предложить. В лучшем случае комнатёнку в коммуналке. Почтут за счастье и в бараке. Мало-мальски кое-как приодеться, также плоховато с бытиём стыковалось. Все нехватки и бедность объясняли недавней великой войною. И народ понимал: так оно и есть по нашим-то понесённым потерям. Но зато вон Победа в календарях, в памяти поголовной и подушевой. С той твёрдой философией стоиков свыклись, притерпелись. К тому же мелкие, частые послабления усатого вождя воспринимались сдвигами к изобильно наобещанному. А там, глядишь… Только вот то самое «глядишь», всё никак не наступало.

При Хрущёве стало вольней, зато куда придурковатей в общем соцхозяйстве. Да заметно убавилось в народе беззаветной веры. Лысый, что усатого сменил, видя это, решился на крайнее средство. Объявил непременное торжество Коммунизма точь-в-точь через двадцать лет. Дошлые сразу смекнули: значит – никогда! Многие верили по чётным дням или как кому заблагорассудится. Простецы продолжили грезить сладкой глупостью. Однако перемены к довольству, едва достаточному, плелись и вовсе сбоили, вплоть до случавшихся очередей за хлебом.

Лишь те, кто имел доступ к загранке могли себе позволить завидный, модный прикид. Преодолеть красивым жестом любую к себе неприязнь: вроде, прибить ковёр над диваном тёщи. Пусть ассамбляж тряпья и тот ковришко куплен в маклацких¹⁸ польских лавках – всё едино интершикарно. Дескать, гляньте, люди добрые! Настоящий-то коммунизм – за бугром. Там почти по принципу: Бери – не хочу. Карла Макс плачет. Что и говорить, впечатляюще срабатывало. Нестойкие умы сносило вместе с кепками.

Почему такой предваряющий разбор автор учинил, надеюсь, уловили. Ведь без выданной словесной картинки, байка забуксует и, зевнув, её не дочитают. А так хоть есть надежда. Заодно почтим старый пароход «Петровский», дохаживающий свои последние годики. Серебряный век пара, увы, кончался. Вначале шестидесятых, капитаном на нём был как раз тот отчётливо достоверный с большими задатками. Его-то и попросил знакомый соломбалец, привезти предел желаний жёнушки. Всеконечно же, ковёр. Челобитничал сам того стесняясь, заранее не веря в исполнение страдательной просьбицы. Мало ли пустой блажи на свете? Ну, пусть хоть пообещает, и то душисто прольётся домашняя отрада. Мол, тогда мы с Верочкой помечтаем, куда привесим? Поугадываем, чего гости по таковскому поводу воскликнут? Всплеснёт ли ручками Маргарита Васильевна? Деревенская родня и та культурностью городцких проникнется. Словом, ковёр – это вам не половик из тряпочек. Круче некуда, да из Гамбурга! Один знакомый капитан привёз. На всю жизнь уважил. Ох, ува-жи-и-л!

– Выпадет случай, от чего ж не купить? – подарил пока надежду Валерий Петрович, – Извиняюсь, сейчас по делам спешу.

Та просьба едва в потоке дней не забылась. Вдруг рейс на Гамбург пароходу «Петровский» выпал. Известное дело: побывать там считалось у моряков козырною удачей. Загрузили, стало быть, старого голландца досками и подались они степенно девяти узловым ходом. Можно, впрочем, на один узелок прибавить, но тогда бы кочегары у топок падали. Уголёк-то – дряной, зековский. Точнее, воркутинский. А так всё хорошо. Паровая машина, почти бесшумно коленвал крутит. Тот в свою очередь валопровод на винт. Стоит дойти туннелем до сальника дейдвудного подшипника, как словишь ухом вращение гребного винта. Эдакий звук: шш-шш-шш. Флотские острословы давным-давно его перевели: «шиллинг, шиллинг, шиллинг»¹⁹.

Наконец-то добрались они, честь по чести. Буксиры помогли пароходу к лесному причалу прижаться. Матросы на караван вышли найтовые²⁰ слабить да убирать. Агент живо ихние марки привёз. Каждый вспомнил о личном, то есть о важности обратить архискромные денежки в моднячий товар. Вот тогда-то не стыдно в Архангельск вернуться. У всякого на этот счёт были свои серьёзные намётки.

Капитан, не капитан, всё равно ходить в город поодиночке нельзя. Порядок советского торгового флота строг. Писан, как вырублен, для всех. Направился положенной тройкой и верхний комсостав. Способ передвижения избрали обычнейший, то есть сугубо пеший. Но это уже по мизеру карманных финансов. Значит, выступил сам кэп Петрович, старпом и стармех. Все они модники, по-принятому тогдашнему мореманскому шику, в габардиновых плащах. А кашне, какие у них выглядывали бланжевые кашне! Двое хулиганской рябью кепок-лондонок неосознанно подчеркнули свою нипочёмную бравость. На молодом капитане форсистый французский берет залихватским креном к правому виску.

Со стороны посмотреть – идут в своё удовольствие бывалые закадычные приятели. Никак хотят весёлые заведения обойти, насколько выдюжит природное здоровье. Возможно и до улицы «красных фонарей» потом доберутся. Видно же – морские волки! Где как не в Гамбурге этаких типажных уважают. Потому даже вывески без всяких там экивоков. Вон, как вам этакая справа «Оушен бойс»?²¹ Иль та, что слева подмигивает огоньками, и как в полёте на ней грудастые фройленс с пивными кружками. Сзади остался пяток тату салонов. Не худо бы, конечно, вечным сувениром оставить на руке якорёк. И вообще, куда ни посмотри, приятнейшие засады. Везде царит соблазн, готовый отблагодарить за пережитые шторма, монашеские койки, прокрутку вахт четыре через восемь. (Кочегарам – через двенадцать). Но на что воля и «Правила поведения (опять же!) советского моряка заграницей». Соответственно мимо прогулочным шагом следуют, ради чего-то загадочного нацелены.

Правда, а вдруг они взыскательные гуляки, которым первый класс, стиль люкс с примой подавай? Есть, есть и такие здесь заведеньица! Только и те им, без интереса. Идут себе и идут. Коим другим бы залюбоваться, да того уже просто нет. Старинный ганзейский Гамбург разутюжен до подвальных кирпичей американскими бомбардировками к 45-му году. Так-то штатники доказали немцам, кто из них в злодействах непревзойдённый. Посему везде унылый, наспех сотворённый новодел. Хотя для жизни удобный, дойч прилизанный и обдуманный: разнесут вновь не жалко.

Наконец прибывают, будто на штурманскую точку. Уличонка так себе, невзрачная. Несколько пивных баров, в коих любые претензии смешны. Столько же лавок убогого вида. После магнитно-притягательных местечек, чьи пороги не удостоили переступить, верхние петровские выглядят странно. Оказывается-таки, именно туда заявились. Все тусующиеся на той штрассе, тоже держатся по трое. Лишь когда из лавок выходят, числом будут поболее. Вон оно что! Тут творят свой гуд-гешефт²² парни и мужики наших пароходств. И к ним ли упрёк, что, вроде, как мелко авосничают. А своя-то разве Держава, ни причём?!

Петровский дед²³, морщась, первую маклацкую дверь толкнул. Наша великолепная тройка вошла в изобилие для радецких²⁴. По началу, чуть осмотрелись. Ёлки шмать! Европкинской завали до потолка, цены нищенские, инвалютным суточным соответствуют. Главное – всё с руками в Союзе оторвётся. По действиям тамошней свойской публики: коврами отовариваются. (Сколько лет нескончаемая мода по ним буксует). Всякая иная мелочёвка приложением уже скатанным в трубки. Несколько бойких поляков и смазливых паночек, неизвестно как огерманенных, при любимом деле просто осатанели. Каждого стараются растрясти до конца, словно видят карманы на просвет. Тянут и тянут одну заискивающую ноту:

– Просиму панове о закуп, о закуп…

Капитанская тройка решает отовариться здесь, не теряя времечко на шастанье по прочим. Что останется от марок, спустить, как подобает завзятым морячинам. Потому берут по законному ковру, определённого вида, улетающего на ура в комиссионке. Затем не скупясь всякой мелкой всячины своим домашним. Паночки ловким шуршанием всё им завернули. Паны денежки пересчитали, но всё равно тянут о закупе. Первым не выдерживает старпом:

– Не худо бы второй ковришко взять. Наверняка заход ещё дадут. В норму и впишимся.

Дед уместно подыгрывает:

– Знают, ведают в конторе. Угля нам хватит. На подхват пошлют попутный груз взять. Жалеть тогда будем. Петровича мучает уклончивое заверение, данное соломбальцу.

«Вот бы порадеть человеку – думает он, – как-никак обещал. Да и жёны у нас училки. Беднее супружниц только уборщицы. Помогу мужикам, а своей удачей поделюсь».

– Ладно. Сыграем в орлянку. Берём ещё по каппёрте²⁵, резюмирует кэп, точно на пропитание семейств подал. А сам при этом, как бы назад за три поколения отступил.

Эдак ровесники первых россiйских пароходов припечатывали предмет купли коверканным англицким словцом.

Весьма удовлетворённый дед, заверяет с улыбочкой:

– Если чего, спрячу. Машина с котельным отделением тунгусская тайга. Сам чёрт ногу сломит, не то, что таможенник.

Вышли, как есть в единоличном грузу. До целофанновых пакетов ещё Европа не додумалась. Свёртками обходились. Вид глупейший. Это вам не на авто с ними покатить, подобно местным герам. И все так. Сразу приметны те, которые по два ковра хапнули. Да как их осуждать? Жалеть надо. Вовсе жизнь нуждёнкой стиснула. Найдут по приходу, – визу в клочки и гон с позором.

Волна отоварщиков не попёрлась разом. Своими тройками стала оседать в барах. Прижимистые – на той же маклацкой. Гордые, и к тому же получающие суточными лишком за рупь (!) инвалютных копеек, перетекли на штрассы по-богаче. Компания Петровича сама по себе, свернула, навроде, пропала. Умно решив потратить силы на отрыв, и в последнем приличном баре бросить яшку²⁶ до кайфового расслабления. Хоть не в тягость будет тогда дотащиться, что ни говори, позоря флот отечественным реализмом.

На следующей улице столкнулись с тройкой четвёртого механика, который предводительствовал двумя кочегарами. Видят: заплутали парни. Без их наставления ужо поколесят до косины каблуков. Что примечательно, один молоденький кочегар Алька, ни чем не отягощён. Как же ему старший комсостав, молча позавидовал! Принялись нужный курс объяснять. Добившись понимания, знавший всех по отчествам, кэп спрашивает:

– Альберт Петрович, от чего же ты не в грузу?

– Да мечтаю в отпуске мотоцикл купить. Загодя к нему бы очки мотоциклетные и куртку-канадку. Оттого зажал марки насмерть.

Новый вопрос уже деду:

– Как он пар на марке держит?

– Нормально. Даже похвально.

– Ну, тогда сейчас все вместе поищем те очки, заодно и обмоем.

Безрасчётливый Алькин альтруизм произвёл понятное настроенческое чувство помочь во благом. Вызнали, какой ему байк приглянулся. Стали на ходу разбирать достоинство отечественного «Иж-56». Сошлись во мнении, что зверь-машина и, конечно, стоит будущих трат на очки и куртку-канадку. Старший Петрович к тому ж веско вспомнил, как сразу после войны возили на «Будённом» из Германии мотоциклы БМВ по репарации. До сих пор Ижи подозрительно напоминают тогдашние. Но и в этом наше право Победой даденное. Катайся, парень, с чистой совестью. Дальше бы обсуждали, да вон он – магазин престижных мотиков от разжиревшей БМВ. Туда и вломились почти на тех же правах победителей. Не только у Альки, у всех дух захватило.

Выбор будьте-нате! Двухколёсные зверюги смотрелись по-иному, манко. Фигли на этом зацикливаться. К отделу аксессуаров, что звучит для русского уха куда, как противно, придвинулись. От волнения точного подбора, довольно простовато поклажу с рук скинули. Лишь на десятом варианте очков с обзорными зелёными стёклами, остановились. Круче тех нет. Цена, однако, взлётная. Всё же шик дороже. Присудили: взять! Сложнее с курткой. Фасонов ни счесть. Кожаные, совсем отпад. Да по маркам не потянуть. Сошлись на коричневой матерчатой с патентом и аккуратным меховым воротничком. Алька был счастлив. Его мечта начинала сбываться.

Теперь этапами: переход, отпуск. В архангельском магазине «Спорттовары» на Поморской, разом спустит прикопленные кочегарские зарплаты, купив зелёного Ижа. Ить ведь – за 600 рублей! Но советскому человеку при казённом прокормлении и жилье в кочегарском кубрике на восемь рыл, та сумма поддастся.

Объединённой компанией, вместе пережившей радость второго Петровича, стартанули обмывать по-русски. Все последующие кружки оплатил лично первый из Петровичей – воистину достоверный, отчётливый капитан.

Паче чаяния, нового захода пароходу не дали. Дед со старпомом несколько дней виновато прятали глаза. Сам Петрович, по виду, уравновешенно спокоен. Очевидный прокол с ковром знакомому соломбальцу, ещё не повод к мандражу. Но что-то ведь стресётся?!

Через десять суток подошли к плавмаяку «Северо-Двинский»²⁷, где заодно тогда брали лоцмана. У всех предвкушение радости встречи с Архангельском. Каждый из команды ощущал себя заморским гостем Садко и знал наперёд, чем будет взвеселён и утешен. Дедок, словно по великой тайне, шепнул:

– Валерий Петрович, давай, как его, этот самый спрячу.

На что получил учтивый ответ:

– О себе, Кузьмич беспокойся, а я уж как-нибудь с экой горки съеду.

Поставили их левым бортом у причала 25-го лесозавода. Лоцман, вообще-то, рекомендовал ставать правым. Дескать, лучше для отходного манёвра. На что кэп парировал:

– Благодарю. Чтоб держаться хорошей морской практики, предпочту иначе.

Едва трап спустили, нагрянула высокая комиссия: погранцы, таможня, портовые власти, вплоть до санитарного контроля. И сразу шмон с пристрастием. (Рейс-то откуда!) Всем на тот момент положено сидеть по каютам. Лишь кто назначен на перекрытия коридоров да вахтит в МКО²⁸ – при делах. Начинали всегда с надстройки. Офицер-пограничник сурово сличает лица с фото на паспорте моряка. Пара таможенников уподобляются ретивым сыскарям. Неким свидетелем за их спинами маячит, проинструктированный матросик.

На пароходах и в ходу была тишина, тем более у стенки причала. Слышно – подымаются с топотом по внутренним полутрапам. Сейчас вежливо постучатся в капитанскую дверь, подождут отклика. На том, единственный бонус уважения ко главному в судовой роли обнулён.

Именно в таковскую секунду кэп определился: «Свой? Чужой?». Стучатся.

– Где наша ни пропадала! – разряжается Петрович. Ковёр сигарообразной торпедой летит на вечное заглубление.

– Да, да. Входи, служивые.

Дальше всё как обычно: сверка личности, осмотр приобретённого и почти явное желание, чего-нибудь обнаружить. Эх, абсолютно не за что зацепиться. Всё же старший в звании интересант делится каверзной мыслью в протокольной обёртке.

– Э-э отчего иллюминатор нараспашку открыт? Под осень ведь.

Самый раз снисходительно пояснить:

– Вы, поди, заметили: на пароходах всегда излишне жарко.

Любопытствующий чин, на глазах умнеет, даже выдавил улыбку. Петрович в полном великолепии капитанской формы являет природное, чуть ироничное, обаятельное благородство. В служивых вселяется чувство неловкости обременения собой такого замечательного человека. Как возможно культурней, подаются к следующим, заранее подозреваемым.

Сколь хорошо ни шмонали, ничего лишнего не нашли. Видно, те, кто рискнули, знали свои заведования и все шхерины²⁹ парохода на пять с плюсом. Через полтора часа комиссия схлынула. Многие петровские до утра оказались свободны. Спеша, разоделись, как пристало морякам-загранщикам, и в песенном настроении, прихватив отоварку, подались к остановке маймаксанского трамвая. Направился с ковром и всем прочим капитан. Перед магазином, затейливо построенным купцом Макаровым, сошёл под восхищённый взгляд кондукторши. Пересёк площадь и окунулся в царство деревянных соломбальских домов и домишек. В одном из них, с угла переулка Шилова, жил мечтатель о недоступном житейском предмете.

Нежданный визитёр смело распахивает калитку. За ней огородик, кусты малины, обязательная рябинка, черёмуха и пёс на цепи. Кудлатый физиономист враз прикинул: «Дядька по облику порядочный. Дорогим одеколоном весь нюх забил. С каких-таких мослов ему красть?» Однако на подобии звонка к хозяевам выдал гав-гав. Оценив осторожную благосклонность пса, подымается гость на крылечко. А уж дверь распахнулась. Тот самый знакомец стенорил голосом, собранным их всех распрекраснейших чувств:

– Батюшки светы! Валерий Петрович! Какими судьбами?!

– Не вы ли, Александр Изосимович ковёр мне заказали? Так вот – пора получить.

Тут же нарисовалась дражайшай половинка мечтателя Вера Савватьевна и мило всплеснула ручками. Счастье состоялось! Заводят Петровича, минуя тёмные сени, в кухню с запахом блинков и супа из чугунка. Близ русской печки – вешалка. И без того нарядный красавец-мужчина преображается в капитана. У Савватьевны отсутствие (!) слов, кроме ахов. Ковер наконец-то свободен от пелены бумаг. При виде развёрнутого чуда, новая волна блаженства обдаёт соломбальскую парочку. Первым приходит в себя Изосимович, и как рапортует:

– Деньги у нас давно ить скоплены. На комоде в глиняной кошке. Сей миг расплатимся. Я за молотком!

– Ни в коем случае! Отставить! – командует и на чужой кухне капитан.

– Пускай киска дальше на комодике красуется. Меня жена, две дочки ждут. Рад был пустяковое, приятное одолжение вам сделать. Примите уверения.

Когда вновь за калиткой очутился, решил пройтись по ещё как родственным улочкам. Много тут мастерового народа, соотносительно с наипервейшей когда-то особой, по сю пору живут. Все эти Плотниковы, Князевы, Царёвы, Государевы, вестимо, Петровские. В общей сумме, благодаря корабельным трудам на верфи царя Петра со свитою. Некоторых награждённых по предкам картинными фамилиями, помнил с детства. Из тех-то, обратно в славную сторонку, война никого не вернула. Шагалось архангельскому вольному мореходу удивительно легохонько. Но не только оттого, что под ногами досчатые мосточки. Душа кэпа радовалась всему там узнаваемому. Память примирительно сличала прежнее с настоящим. Даже то, что долгий рейс прошёл без законного прибытка, ничуть не огорчало. Ведь счастлив же при малом кочегар Алька. Счастливы хозяева кудлатой собаки и глиняной кошки. Скоро с разбега прильнут две дочурки, обнимет жёнушка. Господи! Как просто быть счастливым. на фото – тот самый пароход "Петровский" СМП. 6815 т; 109х34х7 м; 1800л.с.;10 узлов