Читать книгу: «Танец песчинок», страница 3

* * *

Мир Грабовски искривлён, извилист и ни одной картиной не создаёт ощущения нормальности. Первое впечатление от увиденного всегда обманчиво, но в данном случае имеет смысл вести речь о сотнях обманах, вложенных друг в друга. Чем дальше пробиваешься, тем больше понимаешь, что до правды доискаться не получится. Возможно, её попросту здесь нет.

Грабовски сидит с банкой тёплого пива в руке и жадно хватает ртом воздух. Его подташнивает, в горле застрял ком, в ноздрях сладковатый запах сожжённой человеческой плоти, а в глазах ужас сотен тысяч людей.

И причина этого ужаса – князь Грабовски, законный наследник трона Словакии.

Канга сидит рядом. Инструмент вновь в его руках, а посох отставлен в сторону. Музыка, которую играет шаман, далека от совершенства, услышанного детективом ранее – тогда была песня, а сейчас просто какофония с аритмичным повторением одного и того же навязчивого пассажа.

– Любомир Грабовски хочет спросить, – говорит шаман. – Канга не желает отвечать. Духи не желают отвечать. Мир Любомира Грабовски хочет ответить. Любомир Грабовски не хочет слушать свой мир. Или не может.

В настоящий момент Любомир Грабовски не хочет вообще ничего. Он роняет банку – именно роняет, а не выбрасывает. Банка ударяется о деревянный, местами выщербленный пол; брызги оказываются на плаще детектива; из банки неравномерными толчками выплёскивается пена.

«Совсем как кровь той девушки, которая назвала тебя кровавым тираном и узурпатором…» – Томаш назойлив, но Грабовски удаётся не думать о недавних картинах. Вообще не думать ни о чём и не вспоминать. Образы увиденного затаились рядом, но они прежде должны прорвать тонкую плёнку, защищающую сознание Любомира. И он продолжает укреплять плотину, перестраиваясь и начиная думать о другом.

Шаман Канга смотрит вслед детективу, который рваной походкой движется к двери и улыбается. Шаману ведомо, что сделанное им правильно, хотя будет иметь ужасные последствия. Это всё сослужит однажды хорошую службу Любомиру Грабовски, но до того детективу придётся страдать. Закон равновесия никому ещё не удавалось обойти.

Если Любомир Грабовски думает, что и без того жизнь ему задолжала, то он ошибается. Изгнание, позор семьи, жизнь в чужом краю на правах не пойми кого – это всего лишь плата за саму сохранность жизни.

Впрочем, духи по-прежнему говорят Канга, что он зря вмешивается, но сейчас идёт дождь и духов почти не слышно. Когда Любомир Грабовски выходит на улицу из полуразвалившегося дома-убежища полубезумного шамана-музыканта, дождь не приносит успокоения, а совсем наоборот – напоминает недавние кровавые картины.

В Словакии часто идут дожди, и ни один правитель не станет откладывать казнь или пытки до наступления тёплой погоды.

* * *

С этого дня жизнь Любомира Грабовски превращается в бегство от несбывшегося.

Он бросается в водоворот расследований, отчаянно рискует и лезет на рожон даже тогда, когда можно обойтись малой кровью. Погружается в ночную разгульную жизнь в стремительных попытках поскорее впасть в беспамятство, потому что кровавые картины возвращаются. Однако пьяным Любомир Грабовски не способен их осмыслить, а значит – этого словно не существует.

Попытки списать всё на пьяный бред – столь частая практика, к которой прибегают бегущие от действительности люди, что, даже когда они спасаются от несбывшегося, всё по-прежнему работает идеально.

Окружающие реагируют на эти перемены в соответствии с собственными убеждениями.

Кто-то, как Док, пытается переубедить Грабовски и вызвать на откровенный разговор. Кто-то, как Шустер, старается максимально корректно сгладить впечатление, а иногда просто не замечать. Рюманов и ему подобные открыто или намёками насмехаются. Множество коллег и знакомых попросту сторонятся, боясь, что чужая обречённость каким-то образом зацепит и их тоже, а значит – есть риск попасть под каток судьбы, мчащийся за Грабовски. И лишь некоторые наблюдают со стороны догадываясь, что происходит, и не желая вмешиваться и останавливать.

Чаще всего они и не знают, как это сделать.

Многим людям кажется, что для решения внутренних проблем необходима остановка. Размышление над причинами, понимание истоков поступков и трезвая оценка ситуации. Эти люди просто никогда не сталкивались с тем, что пришло на ум Любомиру Грабовски, когда ему показали его мир.

Он бежит, потому что следует быть осторожным с теми секретами, которые ты доверяешь песку, ведь он никогда ничего не забывают.

Стоит только рассказать песчинкам тайну, мечту или нечто, показавшееся возможной реальностью, как этот образ будет преследовать тебя постоянно. Задумавшись, ты не заметишь, как мир вокруг обрастает новыми красками; как перед глазами возникает то, чего ты так долго ждал; как покажется, что всё только начинается и обязательно закончится правильно.

Сделаешь шаг, второй, третий, но вместо желаемого получишь в лицо горсть-насмешку песка. Утрёшься, смахнёшь песчинки, поморщишься, обвинишь себя в излишней доверчивости и ещё долгое время будешь с опаской смотреть на всё вокруг, опасаясь, как бы это не обернулось очередным миражом.

И кто-кто, а Любомир Грабовски знает насколько призрачное несбывшееся заманчивей реальности…

Глава II

Бутылка в сейфе нашлась, однако выпивки в ней оставалось на глоток. Я утешал себя мыслью, что даже если все бары уже закрылись, то в моей квартире всегда найдётся что-нибудь.

Шустер, дожидался меня в кабинете. Он молча подождал, пока я допью виски, а затем поставил на стол средних размеров стеклянную банку.

– Что это? – спросил я, не спеша дотрагиваться.

– Посмотри, не бойся. Занятное зрелище. Можешь даже потрясти.

Я нахмурился, но взял банку в руки. Внутри были привычный песок Медины и чёрный, который обнаружился у Дока. Они застыли друг напротив друга маленькими дюнами, словно готовые к схватке скорпионы. Я потряс банку, а затем снова взглянул – да, Шустер был прав, зрелище оказалось занятным.

Несмотря на тряску чёрные и коричневые песчинки не перемешались и даже не соприкоснулись. Вместо этого внутри банки образовалось подобие «инь-янь», если проявить немного фантазии и мысленно достроить линии. Конфуцианец Вон, покинувший город пару лет назад, наверняка бы увидел в том знамение, я же разглядел очередную головную боль в попытках выяснить, что всё это означает.

– Что всё это означает? – адресовал я вопрос Шустеру. – Новый способ не пускать песок в дом?

– Возможно, – он отобрал банку. – Ещё это может заменить калейдоскоп. Трясёшь, и у тебя каждый раз новая картинка.

Шустер встряхнул банку и полюбовался на происходящее. В этот раз получилось нечто похожее на таблетку с полосой, проведённой посередине.

«Разрез под отвёртку» – когда-то я слышал такую фразу, хотя до сих пор не мог представить, как и зачем сочетаются отвёртка и таблетка. Если только речь не об одноимённом коктейле и утренних последствиях.

– И всё же, – я поморщился. Выпивка не успокоила, а вызвала новый приступ головной боли. – Что это означает?

– Без понятия. Возможно, записи Дока смогут что-либо прояснить, хотя я и сомневаюсь. Пока тебя не было, я просмотрел их мельком, но ничего дельного не обнаружил. Док рассуждает о городе, людях и о песке, разумеется. Обычном, не чёрном. С таким же успехом он мог жить в Святом Петрославле и рассуждать о пепельном снеге… Кстати, как прошло у барона?

– Отвратительно. Он уже в курсе, что Док мёртв. И, разумеется, Рюманов что-то недоговаривает. Он будто ждал меня, а вёл себя при этом, как всегда…

– …Экстравагантно?

– Мягко сказано. Что я точно могу сказать: письмо не вызвало у барона удивления, а про чёрный песок он вскользь заметил, что его подобное увлекает, – я договорил и скривился.

– В общем, ты не узнал ничего, – Шустер, судя по тону, и раньше не особо верил в эту затею.

– Лишь уточнил, что Перун советует вытягивать, пусть даже по капле, человечность из обладателей механических протезов, – я потянулся. – А если не получается, то относиться к ним, как к бездушным тварям.

– Док не был похож на бездушную тварь, – после паузы заметил Шустер.

– Ты это знаешь, я это знаю, большинство жителей Медины, подозреваю, тоже так или иначе в курсе. Но вот за Рюманова не поручусь. Этот всегда себе на уме.

– Мне кажется, или в тебе говорит застарелая обида?

Я улыбнулся и покачал головой. Потом отобрал банку и принялся трясти её, глядя на меняющиеся картинки. Шустер прав – это действительно походило на калейдоскоп, но главная притягательность была в ощущении смерти, притаившейся где-то рядом. Напряжение, словно электрический заряд, пролегло между двумя горстками песка.

Смерть и разрушение – это всегда красиво, если происходит в каком-нибудь абстрактном мире, который тебя абсолютно не волнует. Например, в обычной стеклянной банке.

– Собираешься всю ночь провести за этим занятием?

– Думаю, стоит поговорить с убийцей. Я уже достаточно остыл, чтобы не начать допрос с удара по морде.

– Подозреваю, что у тебя ещё возникнет это желание, – Шустер встал, как всегда элегантно и тягуче, словно двигалась песчаная дюна. – Пойдём, тебя ожидает любопытное зрелище.

– А мне казалось, что на сегодня лимит исчерпан, – заметил я, поднимаясь со стула.

Жёлтая и чёрная песчаные фигуры внутри банки замерли в очередной патовой ситуации, но теперь до них никому не было дела.

* * *

Убийцей оказался гигантский лысый мужчина в огромных ботинках, штанах с подтяжками и простой белой футболке, испачканной засохшей красной жидкостью —язык по-прежнему не поворачивался назвать это кровью. Сидевший за решёткой гигант походил на борца или лесоруба. Хотя вокруг Медины была только пустыня, я подумал, что в прошлой жизни убийца вполне мог оказаться тем или другим.

В прошлой жизни у каждого из нас полно секретов. Раскуроченное нутро Дока, оказавшегося наполовину механизмом, тому свидетель.

– Отпечатков пальцев нет в нашей базе, фотографии нет в картотеке, никаких документов при нём не нашли, а собственное имя он называть отказывается. Он вообще очень странно отвечает на вопросы, – сказал Шустер.

– Но в полицию всё-таки позвонил он, правильно?

– Да, Бобби Ти опознал голос.

– А толстяк запомнил, что конкретно сказал убийца?

– Ты недооцениваешь Бобби. Он записывает всё, что говорят по телефону. Любой бред и ахинею.

– Я не удивлён, – сказал я, изучая убийцу, который так и не переменил позу, с момента, как мы подошли к камере. Всё сидел, положив руки на колени, и смотрел в стену, словно скульптура. Если бы он не моргал, я, пожалуй, решил бы, что передо мной манекен. – Так что он сказал?

Шустер на мгновение прикрыл глаза, а затем произнёс, выделяя каждое слово: «Я. Убил. Дока. Вырвал. Ему. Сердце». Во время этой фразы кончики пальцев убийцы чуть дрогнули, но я успел это заметить.

– Обязательно напускать столько драматизма?

– Бобби Ти утверждает, что между словами были огромные паузы.

– Лучше бы они были у него в еде, – я поймал укоризненный взгляд Шустера. – Сегодня все сговорились давить мне на совесть?

– Нет, дави на неё сам, Любо. Я просто хотел напомнить, что твой юмор порой слишком злой, а смеха не вызывает.

Я сплюнул на пол, поморщился и подошёл к решётке – из камеры пахло нечищеным сортиром, сыростью и тленом. Убийца не отреагировал на мой приближение, продолжая сверлить стену взглядом.

– Эй! – позвал я. – Спящий гигант, поговори со мной.

Молчание. Ровное дыхание убийцы. Насмешливый взгляд Шустера, подразумевающий одну из вариаций фразы «я же говорил». Моё собственное раздражение, готовое выплеснуться наружу.

– Слушай сюда, урод. Можешь не отвечать, но я знаю, что ты меня слышишь. Ты убил очень хорошего человека. Плевать на то, что у него было внутри, но для меня он был именно человеком. Одним из лучших в этом поганом городе. И я хочу знать: сам ты додумался до этого, или тебе кто-то подсказал?

Вновь молчание. Шустер стоял у соседней камеры, как бы показывая, что не хочет мешать разговору. Раздражение внутри меня сменилось безразличием. Перемена была столь неожиданной, что я и сам не сразу её осознал.

– С тем же успехом я мог бы разговаривать с песком, – пробормотал я в сторону Шустера, но ответил убийца.

– Песок, – прошептал он с придыханием. – Шуршит. Тихо-тихо. Шуршит. Песок. Тихо.

– Итак, ты разговариваешь. Что-нибудь ещё?

Вновь молчание. Я нахмурился и произнёс вопросительно:

– Песок?

– Шуршит. Тихо-тихо, – поддакнул убийца.

– Вы можете выступать в цирке, – Шустер похлопал меня по плечу, неуловимым движением оказавшись рядом. Иногда эта его «тягучесть движений» здорово пугала даже меня. Вот и сейчас я слегка вздрогнул, а Шустер, как мне показалось, улыбнулся. – Правда, вам придётся доплачивать зрителям, чтобы они на это смотрели.

– Вспомни, что ты говорил о моём чувстве юмора, и верни себе в стократном размере.

– Туше.

Я догадывался, что большего от убийцы не добьюсь. Ему явно прочистили мозги – вряд ли настоящий убийца (тот, кто всё задумал и организовал) не позаботился о том, чтобы стереть следы в памяти этого уродца.

– Ты прав, это было любопытное зрелище, но с меня хватит.

– И чем думаешь заняться сейчас? Выспаться? На мой взгляд, сон тебе не помешает.

– Если бы убили кого-нибудь другого, то я бы так и сделал, но из уважения к Доку наведаюсь ещё к остальным адресатам писем. Буду играть в тупого патрульного. Думаю, сейчас у меня это неплохо получится. Теперь-то у нас есть фотография этого дровосека? Я буду показывать её и спрашивать: «Видели ли вы этого человека?»

– Сомневаюсь, что из этого выйдет что-то путное.

– Может да, а может и нет, – я пожал плечами и поморщился: в голове стрельнуло вспышкой боли. – Нужно что-то делать. Я покажу им фотографию, ты распорядишься, чтобы такие же развесили на улицах. Возможно, кто-то на это клюнет. Бумаги Дока оставим на потом, а чёрный песок отдай криминалистам.

– Хорошо. Но перед этим хочу тебе сказать кое-что ещё: медики, осматривающие тело Дока, пришли к выводу, что он бы и сам долго не протянул. Старик уже начал гнить изнутри. Помнишь тот запах на вокзале?.. Месяц-два, и он умер бы сам.

– Пусть так, но ему помогли, и я хочу знать, кто это сделал.

Шустер некоторое время сверлил меня взглядом из-под тёмных очков, но затем нехотя кивнул, как бы говоря – ты знаешь, что делаешь.

Мне бы хотелось обладать хоть частичкой подобной уверенности. В тот момент я ощущал себя, как желторотый новичок, бросающийся из крайности в крайность, однако я должен был делать хоть что-то. В противном случае я потерял бы уважение к самому себе.

В сущности, кроме Шустера, Док был единственным, с кем я чувствовал себя настоящим. И у меня не было права разбрасываться подобными ощущениями и памятью о них.

* * *

Я поймал Рабби Шимона возле дверей его гостиничного номера. Отворил без стука, благо оказалось не заперто, и взглядом упёрся в сутулую старческую фигуру с чемоданом, похожим на огромный кошель. Рабби отпрянул, прижимая к груди пожитки. Я почувствовал ярость и оттолкнул его ещё дальше, заставив приземлиться на стоящий неподалёку стул. Чемодан Рабби так и не выпустил.

Нам явно предстоял тяжёлый разговор. Если среди ночи совершается убийство, а один из подозреваемых собирается сбежать… даже моих пьяных мозгов хватало, чтобы сопоставить очевидное.

Я встал около двери, перекрывая единственный путь к бегству – старикан выглядел запуганным, но ещё не настолько отчаявшимся, чтобы выпрыгивать из окна. Песок только с виду кажется мягким, и падение с третьего этажа закончилось бы для Рабби плачевно, если только адепты Каббалы не освоили левитацию. Впрочем, в таком случае Шимон уже давно включил бы это в программу своей еженедельной проповеди на улицах Медины.

– Куда-то собираетесь, Рабби? – спросил я. Даже не пришлось стараться, чтобы в голосе прозвучала подозрительность.

– Прочь, детектив! Я собираюсь прочь. Подальше от этого города, от этих людей, от вас, от песка… – последнее слово Шимон произнёс с отвращением. Я понял, что Рабби не только напуган, но и взбешён. – Что вам надо?

– Помилуйте, Рабби, это я вас должен спрашивать. Сегодня один из старейших и уважаемых жителей Медины гибнет, на его столе я нахожу письмо, адресованное вам, а оказывается, что вы собираетесь исчезнуть из нашего прекрасного города. Может быть, всё-таки стоит объяснить своё поведение?

– Кто погиб?

– Док.

– Я так и думал, – Рабби кивнул. – Можете мне не верить, детектив, но я почувствовал, что произошло нечто ужасное. Ужасное настолько, что оно могло послужить началом для других ужасов. Потому-то я и решил, что мои дела на этой грешной земле закончены. Никто и никогда не постигнет здесь настоящего бога. Все только и могут насмехаться и больше ничего, – Шимон покачал головой, прижал чемодан к груди и с тоской посмотрел в окно.

– Ничего не хотите сказать о письме? Внутри всего одно слово: получилось.

– Не важно, – Рабби поморщился. – Это совсем не важно, детектив. Поверьте, вам не стоит об этом задумываться для вашего же блага. Просто живите среди всего этого песка, как делали раньше. Просто живите, не задумываясь о том, зачем он здесь. Просто живите, – повторил он и замолк, поджав губы.

– Дался вам этот песок! Уж не намекаете ли вы на то, что это песок убил Дока? – Злость во мне не просто усилилась, она достигла предела. – Что это песок вырвал его сердце? Что это песок превратил уважаемого жителя Медины в месиво, от которого даже видавшие виды люди приходят в ужас?

– Я старый больной человек, – Рабби Шимон действительно выглядел именно так. – Мне незачем врать, но я и не собираюсь рассказывать ничего такого, что могло бы навлечь на меня чужой гнев. Я просто хочу скорее выбраться отсюда. Как только я окажусь вне этого городишки, то с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Могу оставить телефонный номер, по которому со мной можно связаться.

Злость схлынула почти так же быстро, как и подступила. Вместо неё пришла растерянность и опустошение. Рабби Шимон – убийца Дока? Я слышал, что эти двое встречались едва ли не через день. И все утверждали, что они дружны. Если принять это на веру, то можно предположить, почему Рабби испугался.

«Почувствовал, что случилось что-то ужасное», – так он сказал. Как можно это почувствовать?

Мысли ворочались в мозгу – тяжёлые, неповоротливые. Словно человечки, вертевшие шестерёнки, выдохлись и теперь старались из последних сил. Компания Рабби навевала тошнотворную скуку. Вдобавок, я ощущал, что старикан говорит правду. Возможно, это была всего лишь доля истины и самая простая её часть, но не явная ложь, это уж точно.

И, тем не менее, я чувствовал, что вокруг идёт крупная игра, а до меня доносятся только слухи и общие слова, отражающие лишь избранные картины реальности.

– Вам знаком этот человек? – я показал фотографию убийцы, но Рабби лишь скользнул по ней взглядом и уставился куда-то мне за спину. – Понятно. Желаете хранить молчание.

Пройдя мимо Рабби, который ещё крепче прижал к себе чемодан, я выглянул в окно. Внизу кружил небольшой песчаный смерч, трепавший обрывок газеты.

– Останьтесь пока в городе, Рабби, – сказал я, не отрывая взгляд от окна, но зная, что старикан слушает. – Как только обстоятельства смерти Дока будут прояснены, можете делать, что хотите. Но сейчас – считайте это приказом.

Я прошёл через крохотную комнату и закрыл за собой дверь, оставив Рабби обнимать чемодан. Мне не хотелось оборачиваться, потому что открывшееся зрелище было бы слишком… жалким.

Благодаря Томашу Хубчеку – моему несостоявшемуся камердинеру, дворецкому, советнику, наставнику и прочее – я больше пятнадцати лет наслаждался подобным зрелищем.

* * *

Я отошёл от гостиницы, в которой жил Рабби, метров на пятьсот и остановился, почувствовав себя взбешённым и восхищённым одновременно.

Точно такое же восхищение мне не раз доводилось слышать в полицейском участке, когда я беседовал с доверчивыми простаками, попавшимися на удочку мошенников. Они негодовали, топали ногами, призывали наказать виновных, но вместе с тем в голосе слышалось то самое: «Ну как он меня сделал, а?»

Старый сукин сын, Рабби Шимон сделал меня, без сомнения. Не знаю, как именно, и, подозреваю, не узнаю никогда.

Я ведь хотел вытрясти из него всё. Он выглядел подозрительно, вёл себя подозрительно, знал много больше, чем говорил, а я… просто оставил его одного. Предупредил, угрожал, но что с того? Если Рабби действительно собрался бежать, то ему мои угрозы – растереть и выбросить.

– Мы ещё не закончили, Рабби, – прошептал я, усмехнувшись.

Впрочем, за усмешкой не стояло ничего конкретного, а слова не соответствовали истине.

Я повернулся и прошёлся в обратную сторону. На небе светила луна, и я старался держаться в тени домов. Дойдя до гостиницы, увидел, что в окне Рабби горит свет, обрисовывая невысокий силуэт.

Подкравшись ближе, я разглядел, что это действительно Рабби, если только он не обзавёлся братом-близнецом или двойником. Старик смотрел на улицу недвижимо и молча. Я же изучал его минут пять, размышляя, что делать дальше.

Вернуться и арестовать Рабби? Это выглядело логично, но так я терял время. Собирался действовать по горячим следам, а они и без того почти остыли. У меня была ещё одна встреча, и, провозившись с Рабби, я рисковал не застать Легбу сегодня.

И всё же не стоило так просто оставлять это. Я понадеялся, что мне повезёт, и решил вызвать патрульного от Легбы. Ночь за решёткой поможет старику ответить на мои вопросы утром. Если ответы меня удовлетворят, то я позволю ему вернуться в гостиницу.

А вот проваливать на все четыре стороны только после того, как убийца Дока отправится на виселицу. Смертную казнь в Медине, к счастью, не отменили, как бы на том не настаивала «широкая общественность». В противном случае убийце пришлось бы совершить попытку к бегству, чтобы после оказаться застреленным за сопротивление при аресте.

Я двинулся к Легбе, оставив Рабби за спиной. Что он пытался рассмотреть в ночной улице я не знал, но прекрасно представлял, что можно в итоге там увидеть. Когда живёшь в Медине, то выучиваешь все типы миражей.