Читать книгу: «Полое собрание сочинений», страница 2

Смотри не сорвись

Фаза изменённого состояния сознания (ИСС) в этот раз проходила на удивление удивительно. Звук переливался всеми цветами радуги, вырисовывая на зрительном нерве разноцветные импульсы, длительностью от 0,05 мкс до 0,1 секунды. Словно осциллограммы сложной формы, бежали лучи света, вырвавшись из очей. Из заключения мысли.

Человек возвращался в нормальное состояние сознания. Секундой позже, отчётливо представляя, что для Вселенной значит полученная сегодня информация, Сева загадочно улыбался. Подошёл к окну и влез на подоконник. Семьсот сорок третий этаж, утерянный в сотнях миллионов одинаково-зеркально-серых отражений.

– Это правда? – спросил Сева вслух.

– Абсолютно.

– И вы теперь мне предлагаете просто так с этим жить?!

– Нет.

– Не понял?! – удивлённо спросил Сева.

– Мы предлагаем тебе не жить с этим. Просто так.

– То есть вы меня убить хотите? Вы, полоумные гандоны?! Это не реальность, – Сева оттолкнулся от подоконника и, распахнув руки, словно матёрый бейсджампер, устремился вниз.

Семьсот сорок второй этаж, семьсот сорок первый, семьсот сороковой, семисотый, пятисотый, трёхсотый, девяносто девятый, шестьдесят шестой («квартал шаурмы»), тридцать третий, третий, второй, первый, 0.0001, 0.0000000001…

От бейсеров Севу отличало отсутствие парашюта, но было и ещё одно принципиально важное отличие. Это изменённое состояние сознания (ИСС).

Сержант специального отдела расследований в измененном состоянии сознания (СОРВИСС) открыл глаза и внимательно огляделся…

«Каждый сержант СОРВИСС по возвращении с задания должен сразу написать отчёт о проведённой работе» – гласил единственный пункт должностных обязанностей сержантов СОРВИСС. Но писать много сейчас не хотелось, и, чтобы не забыть самую суть, он написал в своём планшете: «Невозможность безошибочно измерить энергию квантовой системы и определить момент времени, в который она обладает этой энергией. Сева Даль из Фигася. Потоп на складе ума. Ищешь не сыщешь. Пятьсот семнадцатый, сто сорок третий», – и, перечитав, крепко уснул.

Сильно устаёшь на этой работе. Ответственность-то какая!

Квант взросления

Сева сидел на берегу и смотрел, как оранжевый овал солнца тонет в грязноватом покрывале любимого озера. Родной Фигась в такие моменты был великолепен. Ещё мгновение, и сумерки возьмут своё, а по серовато-синему небу россыпью пойдут белые искры, которые люди любят называть звёздами. Но он-то знает, что это такое на самом деле…

Рядом на песчаном берегу ползала странная черепашка, подаренная Севе кем-то в день рождения и названная Матильдой Мексикановной. Матильда знала очень многое и ползала по круговой орбите, ибо всё во Вселенной движется по кругу либо по спирали… Но она ползала по кругу не по своей прихоти, а потому, что Сева воткнул в песок прутик и к нему привязал поводок Матильды.

Точно так же Сева ощущал на себе аркан жизненного пути, который закручивается всё больше и больше. И вроде бы взрослый он уже, возможностей стало больше, а спираль всё сужается, круги на воде сходятся, млечный путь засучил свои рукава, а Матильда всё это видит и про себя напевает незатейливую песню:

 
Забирай меня скорей, уходи да побыстрей,
Не беси, прошу, меня! Восемнадцать же тебе.
Забирай себя меня. Ухожу я, кто быстрей?
Поцелуй меня в песок, я твой потайной глазок.
 
 
Ты сегодня взрослее станешь,
На учёбу гандон натянешь,
Соберёшь все свои манатки,
Ну и про меня не забывай, ведь я твоя…
Знаю, ты меня не забудешь
И сегодня опять накуришь.
Ну, и сам можешь ты надуться,
Только не забудь, что день рожденья у тебя!
 
 
Отвяжи меня скорей, дай уйду да побыстрей!
Не беси, прошу, меня! Восемнадцать же тебе.
Голова твоя – моя. Всё, пойду, наверно, я?!
Всё ушла, а ты сидишь, словно покурил гашиш…
 
 
А когда залипать устанешь,
Эту песню ты загорланишь,
Веселиться твоё сознанье
Будет с ночи до утра, пам-парам-парам-пара!
Все ушли, я с тобой осталась,
Не смогла убежать, верёвка не развязалась,
Ведь сегодня ты стал взрослее,
Узел крепко завязал, лучше б дуть ты завязал…
 
 
Забирай, отвяжись…
Пам-парам, живопись…
Отвяжись, забери…
На себя посмотри…
 

Хитом, конечно, этой песне не суждено было стать, но Сева её услышал и даже маленько пустил слезу.

– Сука ты, Матильда! Ведь умеешь, когда выхода нет и скручивает?!

«Поживи с моё, посмотрим, что сам запоёшь, Севанька…» – подумала в ответ уставшая черепашка, но Сева её понял.

Овал солнца утонул в грязной глади озера, а небо осыпало себя белыми искрящимися точками, которые люди называли звёздами. Сева-то знал, что это такое на самом деле. Он ещё долго сидел на берегу, смотрел внутрь себя, слушал мир снаружи и чувствовал, что взрослая жизнь подкралась и неумолимо стоит… Рядом ползала Матильда Мексикановна.

Курьеры

– Да расслабься ты! Что скукожился? Боишься меня, что ли? Или гвоздь из стула торчит?

– Не-е-е. Ни паюсь. У тибя тома красивие вещ. Картин. Статуйка. Китар. Люстор таже ест. Меня не привик к такой вещме, – сидящий на стуле парень-таджик, обводил взглядом предметы вокруг, не двигая головой.

– Так, говоришь, из Фигася приехал? – Сева суетливо бегал около подоконника, поливая странные кусты, искоса бросая взгляд на азиата, который сидел уже пять минут в странной, по мнению Севы, позе.

– Та-а. Ис Фикася приехаль. Та-а! – кепи, на два размера больше, чем голова, часто съезжала на глаза, и парень смущенно, неуклюже поправлял её рукой, не отводя глаз от заметной только ему одному точки в подпространстве пространства комнаты Севы.

– Что там нового, в деревушке той? Я уже четыре года не был там. Пикассина случайно не знаешь? Не уехал он ещё? – управившись с поливом растений, Сева начал крутить самокрутки, насыпая из кисета в папиросную бумагу фиолетовый табак.

– Не-е-е. Пикасяна не знай. Новая завот напастроиле. И многие фирмеле. Бизнесу телать будут, – кепка в очередной раз съехала на глаза, парень снял её с головы, маленько помял и снова надел. Из кармана рубахи выглядывала пластмассовая расческа и обложка паспорта.

– Понятно, на, держи, – Сева протянул азиату самокрутку и спички. – Так, что ты говоришь за дело у тебя? Твои холопчики за дверью стоят, может, их пригласить в комнату?

– Нената, пасибе, – кивнул гость Севы. Взял протянутую самокрутку и спички. Затянувшись, сильно закашлялся, а за дверью послышалась возня и настороженный гам. Потом в дверь тихонько постучали.

– Бельгере мелепе. Пештельме бихтерма! Затыкнитеся пестес! – громко крикнул парень, прокашлявшись.

– Мдя, – хихикнул Сева, выпуская кольцо дыма. – Так что же тебя ко мне привело, друг мой?

– «Калифорний морской лэпэтэ» послать меня и мая напаркина запирать закаса. И закасывать твоя. Ми куильлери.

– Курьеры?

– Та! Куильлери.

– Киллеры?!

– Та! – вытаскивая из нагрудного кармана что-то, похожее на нож, азиат попытался встать со стула, но…

– Какого черта?! – заорав во всю глотку, Сева подбежал к стулу, на котором сидел азиат, схватил гитару, стоявшую рядом, и со всего размаха ударил его по голове. Посыпались искры.

Опомнившись, Сева поставил лейку на подоконник и повернулся к парню, сидевшему все это время на стуле и не сводившему глаз от заметной только ему точки. Сева что-то хотел было сказать ему, но уже забыл, а про себя подумал: «Конечно же, курьеры! Кто же еще?»

Я стал девочкой

– Я клянусь тебе, это была кожа! Настоящая! Или ты думаешь, что я дермантин от кожи не отличаю?! – Сева шептал громко, озираясь по сторонам.

– Да хто тебе поверит? Ты, Севанька, на себя со стороны посмотри, это же уму непостижимо! Как полудурок! Зачем залез на гладильну доску-то? Зачем грелку к галаве приматал? А хде штаны тваи? Я ужо про труселя не спрашиваю… Э-э-эх! – соседка Зоя Мескалиновна сидела в кресле-качалке и потягивала через трубочку из бокала абсент.

– Ты-ы-ы-ы! Мне-е-е-е! Не веришь?! – попытался заорать Сева, но у него получилось лишь громкое шипение.

– Наверной, нет. У моря нет кожи, Сева. Это любой первоклашка знат. Да и Джульбарс мой не могет дышать под водой, – соседка начала раскачиваться взад-вперед и медленно мотылять головой из стороны в сторону…

Было похоже, что старушка входит в транс. Вдруг она резко вскочила из кресла и заорала:

– Ты куда, скатина костяная, прёшь? Молоко не тронь, падла! Джулик еще не кушал!

Мескалиновна проковыляла к двери, нагнулась, и кряхтя подняла с пола ползущую на кухню черепашку Матильду, Севину любимицу.

– А еще я спрятал море в раковину. Она у меня вот, с собой, – и Сева протянул руку, в которой он сжимал обычную морскую раковину Рапаны.

Но ему никто не ответил, потому что баба Зоя уже была на кухне. Она стояла на четвереньках и лакала молоко из блюдца Джульбарса, своего несуществующего пса.

– Когда мне было шесть лет, я стал девочкой… Стал… а кожа была гладкой… Как гладь моря… – и Сева уснул.

Давид Баблищев

Сегодня у Севы праздник, к нему в гости приехал его дружбанище – Пикассин. Они не виделись 4 года. И не увиделись бы еще лет 7, если бы не…

Если бы не договорились о встрече телепатически. Ментально коснулись друг друга на расстоянии 350 километров, встретились в чилауте одного из ночных клубов Бытия. И там, за очередной порцией головоломок и ребусов, договорились.

А на следующий день к нему в гости заявился он. Товарищ, амиго, камрад, братэлло, чувачелло, мэн, бро, реальный пацаняга, сууукаяпотебесоскучался, дайденегкудапошёл? и… Короче, это был он – Пикассин.

И так как они не виделись достаточно долго, они вдоволь оттопыривались, угарали, тащились, кайфовали, ели, пили, курили, спатьнехотели, аестьещечё?, этожекредитка?, можетэтогрибы?, агдетутвыход?, откройтеполициякричат и делали разные глупые вещи, пока не кончился денежный эквивалент бабла (ДЭБ, в Фигасе эта валюта была самая стабильная и почётная).

– Чё делать будем, Сева? – задумчиво сидя на подоконнике и свесив ноги вниз, спросил Пикассин Пашка.

– Пафнутий, едрить тебя за нагую плоть! Ты зачем мою кредитку трогал? Я на 3 куска влетел, – Сева сидел на соседнем окне, также свесив ноги вниз и смотрел вдаль, на индустриально-урбанистический пейзаж рядового заката Солнца.

Оба тяжело вздохнули.

– Надо чё-то сделать и продать! – немного вдохновившись пришедшей мыслью, радостно произнес Пикассин.

– Ага, давай, бля, слепим огромный куб из пластилина и назовём его «Шар радости»! Или из глины с соломой слепим Шар, в печи его запечём и назовём «Три тонны удовольствия вне», – Даль явно не любил заниматься лепкой и слабо иронизировал.

– Нет, я тебе реально предлагаю чёнить замутить, по типу РЕАЛЬНОЕЕЕ! А потом слить за реальное бабло, и всё будет красиво, чики-пуки, как ясным летним днём, на голубом небе остались клочки белой разорванной пелены облаков, а ты стоишь посередине моста, который соединяет все стороны света, Запад и Восток, и мятный Холодок, и думаешь: «Чё бы сейчас реального надыбать или замутить, чё бы красиво-красиво появилось бабло?», – Паша очень хотел, чтобы бабло появилось. И оно появилось.

Точнее, появился какой-то чудак на тротуаре. Под окнами, с которых свисали ноги Севы и Паши, и уставился вверх. Буквально на уровне его глаз находились их ноги.

– Ну, и как? – спросил чудак, прислушиваясь к разговору, доносившемуся из окон на первом этаже.

Сева удивился, а Паша радостно заорал:

– Бабли-и-и-ище-е-е-ев! Это ты?!

– Конечно я! Кто ещё остановится рядом с придурками, которые сидят, почти касаясь земли, свесив ноги из окон первого этажа? – выдал Баблищев.

– Расслабься! Ты вот нам лучше бабла достань! – Паша не сомневался в возможностях Баблищева, поэтому срочно придумал что-нибудь ему впарить. Реальное, но красивое. Потому что Баблищев был необычайного склада ума человек, коллекционер современного искусства.

– Ну, как это достань?! Откуда? С неба что ли? Или из дома вам принести? На блюдце с нефритовой каймой, стробоскопически мигающей галогеновой лампой, и еще косячок прикурить? Вы вот что – замутите чёнить реальное, по типу ваще реальное и крутое! А потом слейте за много денег, и всё будет красиво, как ясным летним днем, на голубом небе остались клочки белой разорванной пелены облаков, когда ты стоишь посередине моста, который соединяет все стороны света, Запад и Восток, и мятный Холодок…

– ПЛАГИ-И-ИА-А-АТИ-И-ИШЬ! – заорал Паша, а Сева сказал, что Баблищев чмо и «пошёл Бабщилев в жопу».

Давид Баблищев ушел, а парни продолжали думать.

– Сева…

– А?

– Давай делать пойдем!

– Что делать?

– Ну как что?! Бабло.

– А-а-а-а… – и, вздохнув, Сева влез обратно в комнату и закрыл окно.

Прошло время. Часов пять. Или один.

– Круто? Ваще-е-е! – Паша был рад такому ходу мысли Севы.

– «Венера Милосская» назовём, – гордо произнёс Сева и наигранно поднял голову, и вытянул подбородок влево вверх, и у него свело шею.

– С ящиками!

– И ПРО-ДА-ДИ-И-ИМ! – хором заорали они и покатились со смеху, а также лепить, делать ящики и продавать…

И слепили, и сделали ящики, и продали. Давиду Баблищеву за бабло, за много бабла. А потом снова оттопыривались, угарали, тащились, кайфовали, ели, пили, курили, спатьнехотели, аестьещечё?, баблозаканчивается, можетэтогрибы?, агдетутвыход?, откройтеполи-циякричат и делали разные глупые вещи, пока не кончился денежный эквивалент бабла (ДЭБ, в Фигасе эта валюта была самая стабильная и почётная).

А еще у Севы сегодня был праздник! К нему в гости приехал его дружбанище, ну, вы уже знаете…

Брат

Сева, укутавшись в теплый клетчатый плед, сидел в углу комнаты и тихо жалобно скулил. Шёл третий час эмпирического антибактериального скуления.

– Да ну тебя… нытик! Вообще больше тебе ничего не скажу. – Сева в тоге, сделанной из тёплого клетчатого пледа, стоял посреди комнаты и смотрел на человека, укутавшегося в тёплый клетчатый плед и сидевшего в углу.

– И вообще, подвинься! Или дай я посижу, а то хитрожопый ты очень! Занял единственный угол в комнате и сидишь скулишь.

Он подошел к сидящему человеку, тот встал. Сева присел в угол, а человек отошёл к середине комнаты, остановился и, резко повернувшись, понял, что сидит в углу, а напротив него стоит он сам. То есть Сева. Сева Даль из Фигася.

– Нифига себе! – подумал Сева, а мысль плавно поплыла к центру комнаты и там материализовалась.

– Не-е-ет! Пойди прочь! Никуда я отсюда не сдвинусь. – Он еще больше забился в угол и подвернул плед под себя, чтобы тень от материализовавшейся мысли, ползущая по полу, случайно не пробралась под плед и не укусила его в нижнюю чакру. Или чего пуще – не стала петь негативную мантру под пледом.

– Господин-хозяин, а где бы мне найти попить чего-нибудь? – спросила Матильда Мексикановна, домашняя черепашка Севы, которая всё это время находилась на подоконнике среди кактусов и странных кустов, иногда поливаемых хозяином квартиры.

– Где-где, нигде-негде! Ты себя не контролируешь, животное! Не начинай снова и смотри в оба, ты на посту! – заорал Сева, а потом снова заскулил.

Матильда поняла, что это надолго, втянула лапы и голову в панцирь, немного оттолкнулась и камнем рухнула на пол.

– Хряпсь…

– Нет! Только не подходите ближе, злые ненасытные хряпсики! Я буду скулить антибактериально! – Даль укутался в плед с головой и стал скулить пуще прежнего Даля, который стоял перед ним в тоге из тёплого клетчатого пледа и хотел прогнать из самого себя самого его.

– Когда ты уже за ум возьмёшься, господин-хозяин? – Матильда приземлилась очень удачно, на макет «какого-то чего-то», над которым последнее время прыгал и скакал Сева. Точнее, последние две недели. Ведь именно тогда, две недели назад, Сева посадил Матильду на подоконник и непонятное вещество, а сам приступил к работе.

Со временем про Матю забыл. Потом забыл про работу и про макет «какого-то чего-то». И про себя забыл. А иногда вспоминал какого-то или себя самого, скулил, и мысль летела на середину комнаты, у которой был всего один угол, и превращалась там в материю.

– Когда возьмёшься за ум? А?!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заорал из-под пледа Сева.

А Матильда, удачно перевернувшись с панциря на лапки, ползла в поисках чего-нибудь попить и молчала. Потому что черепахи, даже такие мудрые, как Матильда Мексикановна, не умеют разговаривать.

В центре комнаты с одним углом все материализовавшиеся мысли Севы и все злые хряпсики Матильды Мексикановны вступили в бой за вселенский разум.

На повозках с поля боя увозили раненых, и стройными рядами прибывало подкрепление. Укрепления строили из погибшей протоплазмы. Основания были делать основательно! Всё вокруг было окрашено в грязные коричнево-красные тона, переходящие в тонкие нити абсурда и лужи агонии. И когда опоры мозга рухнули, и крепления сознания отреклись от «Я», явился он.

Покойный брат.

Юнайтед хот бичез

 
Ярко-алое солнце зашло в ватно-мягкое небо,
Белый паруса лист, отражаемый водами бренными,
Гладит кожу её прохладными струями ветра.
Я глазами бесстыжими робко, но смело, таинственно…
Опускаю свой взор. Углубляюсь в изгибы любви.
А потом поднимаюсь тихонько, чуть медленней,
Понимаю, что это – всего лишь чужие немые мечты.
Ты меня
НЕ!
ЗА!
ГИПНО!
ТИЗИРУЕШЬ!
Никогда!
Слышишь?!
Ведьма, уйди!
Прогони её птица! Сорока ли?
Иль вином ядовитым её отрави!
Искуси её змеюшка плодом запретным!
Заберите пришельцы в другие миры…
Помогите мне, боги, пройти незаметно,
Мимо боли её безответной любви.
 

Сева лежал на диване, раскинув в стороны руки, и читал вслух свой осенний мыслестих. Рядом беззаботно лежала, вытянув голову и лапы, Матильда Мексикановна. А Просто сидел на балконе и выл в такт стихам Севы.

Осень кружила в порывах танго последние, уже высохшие жёлтые листья с красными прожилками, красными, как лопнувшие капилляры Будды. Листья, падая на землю со страхом, последний раз смотрели в небо и видели хмурое лицо зимы и её стражей.

А потом касались земли, которая говорила каждому листику ласковые слова, пытаясь успокоить его и расположить к себе. Листья парили в такт стихам Севы, а Просто всё это видел и в унисон читал свой рэп. Душевно. Он умел это делать.

– Торчиш, подонак?! – слова влетели в открытую настежь дверь квартиры, а потом в неё вбежала запыхавшаяся баба Зоя, соседка Севы.

– А-а-а-а-а! Чертя-я-яки! Все, как один, дома. Задумали чтойто? Опен виндов нахрен эйр чтоль затеяли? Просто, ты воиш, как сучка якаято! Бабки все ва дваре мне жалуваютса. Мол, подонок твой сасед последний, и пёс его дегенерат. Покой, мол, нарушает общественны. Антисоциальны сегмент в тебе узрели! – баба Зоя плюхнулась в кресло-качалку, она себе и Севе покупала одинаковые, на распродаже в магазине, взяла с журнального столика откупоренную бутылку ксинты и присосалась к горлу…

После трех глотков громко рыгнула и вслух пожалела, что нет с собой зажигалки.

– А то я показала бы вам то, что мой «голивуцкий любимчик» даже жопой не сделает.

Но шутка не понравилась ни Севе, ни Просто, который отвернулся от бабки, ни Матильде Мексикановне – черепахе, которая втянула голову в панцирь.

– О-о-о-о-о! Да ты милок никак втюрился? – Зоя Мескалиновна Пейот была тонким психологом и потомственной неясновидящей, а по картине, стоящей на мольберте, всё поняла. – Так это мы вмих организуем, – она вытащила из кармана своих Levi’s Antiform Nokia 888.

– Тялефон, званить! – сказала она чётко, громко, как в инструкции было написано.

Звонить, как перезвон колоколов

В вечерних сумерках заката старо-молодого.

Любить, как будто настоящая любовь

Вдруг начинается, и жить уж не охота снова.

Сева не обращал внимания на бабу Зою и продолжал мыслестих на тему осени, любви, мира, природы, людей, животных, насекомых-политиков, политических отношений, относительной утопической теории, теоретической обоснованности религии, религиозном взгляде на внеземные цивилизации, трудах Стивена Хоккинга.

И, конечно же, о любви…

– Тялефон, миню! Справачник! Блядушкина контора! Вызвать! Едрить её в туды-растуды!

– Последняя команда не опознана! Запомнить её и внести более подробное описание? – уточнил телефон, в очередной раз осознавая, что люди – очень сложные устройства со сбитой микропрограммой.

– Пшолнахер! – рявкнула Зоя Мескалиновна и нацепила телефон на предплечье левой руки, как браслет, как и было в инструкции написано.

– Простите, госпожа! Я не хотел вас раздосадовать своим глупым изречением! – произнёс телефон, следуя введённой программе, а сам подумал, что назло старой бабке отправит с её лицевого счета определённую сумму на счёт корпорации «Вселенское Устранение Людей Как Агрессивной Наноструктуры». Сокращенно – ВУЛКАН, игровые томаты.

– То-то! И впредь – цыц мне! – довольно улыбнулась баба Зоя.

– «Юнайтед хот бичез», оператор «сучка1339», добрый день, госпожа Пейот! – поприветствовал приятный робоголос из телефона.

А Сева хитро улыбнулся и грустным голосом продолжил мыслестих:

 
Влюблённый интерцептор, как рецептор,
Вмонтирован, настроен и невидим для людей.
Сигналов электрически-обыкновенных
Он перехват ведёт и вызвал он блядей.
 

Просто вздохнул, свернулся в клубок и лёг на балконе, наблюдая за концом лиственного танго и началом снежного вальса. Краем уха, погружаясь в свои сны, он слышал, как соседка ведёт отчаянный спор с телефонным ботом, но сны уже пришли к нему, и Просто уснул. Матильда уползла в ноги Севы и тоже уснула. Она сегодня слышала прекрасные слова, и ей нравилось, что у неё есть такой интересный питомец. А Сева думал. О ней. Единственной.