Читать книгу: «1993 год. Назад в СССР, или Дети перестройки», страница 2

Глава 4

В свои неполные двадцать восемь лет Алексей Князев достиг многого, даже слишком многого, хотя и начинал всё с нуля, с пустого листа, без поддержки родителей, друзей или влиятельных родственников, как начинали свою карьеру многие молодые люди восьмидесятых, дети перестройки – так называли теперь их поколение, ведь их путёвки в жизнь в основном совпадали с самым началом этого периода жизни и развития советского общества.

Из школы, из армии, с первых лет работы Лёшка вынес только одно – жить нужно достойно, как нормальные люди, а для этого нужны деньги, и деньги немалые.

В газетах, по телевидению и радио, напропалую талдычили, вбивали, ввинчивали стальными шурупами в головы миллионных трудяг – работайте, работайте до седьмого пота, работайте ради светлого будущего, работайте ради уважения в коллективе, ради благосостояния, которое повышалось постоянно, но только на бумаге в тех же газетах. Из года в год зарплата росла по крохам, рублями и копейками, но лишь в пространных, нудных годовых и квартальных отчетах, которые печатались на первых полосах за подписями очень известных фамилий, что им, фамилиям этим, верили, верили, несмотря на то, что почти у каждого зарплата падала. Лишь у немногих оставалась она на старом уровне, таком, когда едва не протягиваешь ноги, с грехом пополам сводишь концы с концами, И стыдишься называть эту убогую цифру своим знакомым. Правда, были люди, у которых зарплата вдруг повышалась. Бывало даже на червонец. «Бог мой, какие деньги», – говорили все. И ходил счастливчик по заводу, институту или стройке какой-нибудь с довольным видом, провожаемый завистливыми взглядами коллег, сослуживцев, с гордостью получая свой листок на зарплату. Вот, мол, смотрите, не зря работал столько-то лет. Гнул спину, и перед начальством тоже , пахал, едва ли не с хлеба на воду перебивался, и вот она долгожданная прибавка к зарплате.

Но таких счастливчиков были единицы в коллективах. Подачки им кидали, как кость голодному псу. Администрация играла в демократию, дешевыми трюками вселяя надежду в рабочий класс и интеллигенцию, гниющую на картошке или дремлющую у старых кульманов. Летели крупные тузы со своих постов. Об этом иногда и почти в открытую писали. Дескать, и до них добрались. Вот ведь как – перестройка снизу доверху.

Но в их кресла садились другие люди, энергичные, умеющие давать красивые обещания. А время шло, и все оставалось по-старому. Перестраивался лишь фасад здания. Облицовывали его усердно новой красивой разноцветной плиткой отечественного производства, а старые трещины в фундаменте заливали крепким бетоном.

А ведь незаметно, как овраги в поле пшеницы после дождя, в фундаменте этом появлялись новые трещинки, небольшие пока, ничего не значащие и вроде бы не угрожающие строению. Но не ведали про них торжественные голоса, разносящиеся под сводами 75-летней давности, под сводами, которые помнили ещё не громкий твёрдый голос своего великого строителя, после смерти которого в могучем здании им возведённом, угадывались лишь общие контуры первоначальной постройки.

Теперь, когда люди в большинстве своём махнули рукой на все давние обещания , когда телевидение и пресса сделали своё дело, когда исчезли постепенно из публикаций, из телеэкранов, волнующие когда-то давно всех темы, ранее закрытые, а теперь и вовсе, казалось бы, ненужные, когда на прилавках лежали уже свободно адидасы и саламандры, лицензионные, внешне красивые, но шитые нашими гнилыми нитками, когда 5-рублёвое мясо уже почти не было дефицитом в глубинке, теперь и только теперь, проделав дорогу только своими руками и своим умом, после долгих лет лишений, лучших лет молодости, загубленных на 100-рублёвых работёнках, Алексей Князев встал на ноги.

Непросто и не легко шёл он к пику своих желаний, своих возможностей. Да и, наверное, не достиг ещё его, этого самого пика. Он был по натуре своей бунтарём. Нигде и никогда он не склонял своей головы. Редкие минуты малодушия и жестокой депрессии тут же сменялись долгими днями и ночами напряжённой работы над задуманным делом, над самим собой. Последние несколько лет Алексею удавалось всё-всё, что он задумал. Непременно исполнялось, сбывалось, приводилось в действие с какой-то потрясающей, роковой неизбежностью и неотвратимостью. Иногда Князев оглядывался на себя – школьника, солдата, полунищего мечтателя или больного, почти потерявшего волю и надежду. Оглядывался, сравнивал с собой, теперешним, здоровым, сильным, уверенным в себе, сделавшим самого себя заново. В такие мгновения Алексею казалось, что все последние пять лет – это сон, лишь приятная эйфория, готовая вот-вот оборваться и проснётся он, и снова потянутся непролазные и беспросветные будни, нелюбимая работа и редкие дешёвые радости.

Забыть, забыть, как кошмар, вычеркнуть из памяти всё прошлое. Нет, не всё, конечно, только самое чёрное, мерзкое. Было ведь раньше и то, от чего до сих пор давит иногда в груди, и приятные эмоции всплывают оттуда, откуда-то из глубины души, из самых потаённых её уголков. Имя этому ностальгия, имя этому юность, ушедшая безвозвратно.

Даже теперь, после столько всего перенесённого, он с теплотой вспоминал далёкую пору беззаботной учёбы в школе, даже в училище, где и познакомился он с такими прекрасными и верными друзьями, как Сашка Рыжов и Сашка Колычев, с другими ребятами, пусть не такими близкими, но всё же хорошими товарищами. Лёшка не сходился со всеми подряд, ни в школе, ни потом уже на работе. Он не любитель был выпить или постучать в домино в обеденный перерыв, наскоро перекусив в заводской столовой полупрожаренным шницелем с мороженной картошкой. Умел он, правда, подстраиваться под компанию. Жизнь научила, в основном, армия, почти все на любой работе его уважали, хотя и мало кто сходился с Алексеем достаточно близко.

С девушками он был застенчив, до армии ни с кем не гулял даже, да и после неё ни за кем не гонялся особо. Был, Лёшка, малообщителен, неразговорчив с женским полом, навороченные девицы платили ему лёгким презрением и безразличием, а скромненькие маменькины дочки, подчас вздыхающие томно и не решающиеся на первый шаг, не могли добиться его благосклонности. Алексей или не замечал таких, или они не отвечали его идеалам внешности, которые за 22 года невинности выработались у Князева довольно строгие.

Первой его женщиной стала совершенно случайная дешёвая бабёнка, в меру смазливая и наглая, связь с которой Лёшка погнушался даже поддерживать после этого случая. Вообще-то он любил походить по дискотекам, молодёжным барам и кафе, бывало, на последнюю трёшку, оставаясь без копейки, на обеспечение отца с матерью. Танцевать Лёшка выучился отлично, любил это дело, все удивлялись, когда этот высокий, грузный, казавшийся таким тяжёлым и неповоротливым, парень, выделывал прямо таки чудеса на танцплощадке, преображаясь до неузнаваемости.

Даже до сих пор ещё, правда, редко, годы не те, общество солидное всё-таки, иногда показывал класс, как в старые добрые годы, и величавые красавицы удивленно вскидывали брови, и лысоватые, располневшие, респектабельные товарищи беспокойно ёрзали в мягких креслах, явно проигрывая в сравнении перед своими жёнами. Да, сейчас он держал себя в форме, хотя времени для занятий было маловато. Постоянные разъезды, хлопоты, визиты и приёмы, связи, звонки, просьбы, распоряжения. Всего этого хватало в теперешней жизни Алексея, жизни настоящего делового человека, человека с размахом и далеко не с таким, про который говорят иногда короче, – размах на рубль, удар на копейку. Нет, далеко не на рубль размахивался теперь Князев. А уж если бил, то тем более не на копейку.

Оценили 2 человека

Глава 5

Ресторан представлял собой довольно большое помещение, но несмотря на размеры, был каким-то тёмным, с низкими, обшитыми лесом, потолками, зашторенными окнами с мягкой красноватой подсветкой. Он был уже почти заполнен, когда трое друзей, плечо к плечу, вошли в широкие двери заведения. Все трое при параде, в костюмах и галстуках. Даже Колычев сменил традиционную футболку на элегантную тёмно-коричневую тройку.

Первый выход в свет должен был состояться а-ля модерн, как сказал Алексей. Да никто и не возражал ему.

Все, кроме самого Лёшки, были напряжены и как-то сосредоточены, словно перед каким-то необычным событием. Сашка Рыжов придирчиво оглядел себя в зеркало, выходя из номера. Из отражения на него смотрел невысокий, широкоплечий, смуглый мужчина, не мальчик уже, с высоким лбом, под которым светились живые, не потускневшие ещё, несмотря на нелёгкую жизнь, глаза. Ранние морщинки на лбу упорно не желали разглаживаться. Да и чёрт с ними, у кого их нет в таком возрасте, когда вроде бы и работал как следует и делал всё, что мог, но ведь не добился ничего в этой жизни. Опять эти мыслишки. Прочь, поганые!

Сашка щелкнул каблуками, повернулся от зеркала, и вот теперь вместе с друзьями, стараясь принять солидно безразличный вид, входил в ресторан. К ним тут же подошел молодой человек в белоснежном костюме с бабочкой. Официант или метрдотель любезно улыбнулся, ненавязчиво, профессионально и повел за единственный, пожалуй, не занятый столик в углу, чуть на возвышении, на котором стояло всего три стула, удобных, с высокими спинками. Друзья чинно и молча уселись. Мэтр услужливо пододвинул стул Алексею, тот даже не глянул в его сторону, только сказал негромко, – пожалуйста, проследите за подачей блюд.

Белоснежный человек учтиво кивнул и удалился, ступая бесшумно, по-кошачьи. В ресторане играла негромкая бархатистая музыка, то ли блюз, то ли медленный джаз, хотя на эстраде музыкантов не было. Одинокая рояль чернела в глубине сцены. С высоты их столика прекрасно просматривался весь зал, и кого только не было в этом зале. Солидные мужчины в тройках, томные дамы в вечерних туалетах, моложавые франтоватые щеголи, небольшие компании вполне приличных с виду девушек, а также сомнительные размалеванные девицы, из последних сил сохраняющие благопристойный вид, но косящие уже недвусмысленно глазками в сторону развязанных ребят в расстегнутых безрукавках.

Молодёжи было много, на любой вкус, как говорится, всякой твари по паре, поэтому Сашка, решив, что к публике он приглядится попозже, переключил внимание на стол. Тем более, он уже успел с утра проголодаться. На столе, как оказалось, их ожидало много чего. Бутылка шампанского в ведёрке со льдом, пара бутылок коньяка с разноцветными, не нашими этикетками, которые не разобрать-то было в полумраке, и всевозможная холодная закуска, из которой единственными известными блюдами для Сашки были чёрная и красная икра и сырокопчёная осетрина.

– Не слабо сейчас пожрём, – радостно сказал Колычев, – С чего бы тут начать?

– Ну, начнём с шампанского, как принято, – ответил Князев.

– А может, лучше с чего покрепче? – неожиданно сам для себя спросил Рыжов, – Может, коньячок тяпнем, а?

– Да ради бога! – Алексей взял одну из бутылок и разлил ребятам искристую красноватую жидкость, – только меня уж увольте, крепкое не употребляю.

– С каких это пор? – подковырнул Сашка, вспомнив давнишние истории с редкими, но меткими попойками с участием Лёшки, когда тот пару раз напился основательно,

– Только шампанское сухое, да и то не больше двух-трёх бокалов, – отозвался Князев, наливая себе .

– Итак, – Алексей продолжил, поднимая бокалы, – итак, друзья, за встречу, за нас троих, за нашу дружбу!

Первый тост был принят единодушно. Обжигающий коньяк разлился теплом, казалось по всей груди. И вот уже усердно заработали вилки, накладывая салат из омаров, и ножики, неловко намазывающие икру на хлеб слоем толщиной едва ли не в два пальца. Исчезла первая робость перед чопорным рестораном. Развязались языки, и новые струйки янтарного коньяка плеснулись в рюмки. Алексей почти не ел, зато его друзья ели каждый за двоих, даже причмокивали негромко от удовольствия. Пробовали то одно, то другое, чуть спешили, непроизвольно, с непривычки. Всё-таки были они оба в ресторанах раза три-четыре за всю свою жизнь. Да и то давно, так давно, что не помнили того, когда и в каких.

– Давно я так не питался, – довольно промурлыкал Колычев с набитым ртом.

– Смотри, не нарушь диету, качок! – подколол его Сашка Рыжов, переворачивая во рту здоровенный кусок хлеба с икрой, – смотри, Колычев, подавишься!

– Да сам-то ты, шеф, жрёшь! – Шурик запнулся, закладывая в рот двойную порцию осетрины, – сам ты жрёшь, как два Арнольда, куда только всё девается?

Алексей с улыбкой смотрел на них. Шеф с Колычевым всегда друг друга старались подколоть, беззлобно, просто так. Уж такие у них были отношения.

Когда страсти за столом поутихли и закуска на столе была почти уничтожена, два молчаливых вышколенных официанта быстро заменили тарелки на горячее блюдо, что-то навороченное, непонятное и аппетитно пахнущее. Правда, друзья уже съели порядком, животы их округлились. Комок отрыжки застрял в горле, и ребята изо всех сил держались в рамках.

– Я вижу, вы уже готовы, – произнёс Князев, – есть не умеете.

– А ты, поди, всегда так ешь? – спросил Рыжов, пытаясь отдышаться, – Уж ты-то любил это дело.

– Ладно, отдохнём, – Алексей вдруг стал серьёзным и выдержал паузу, многозначительную, сопровождавшуюся пытливым взглядом на лица товарищей. Оба последних невольно подтянулись, приготовились услышать что-то от их везучего товарища, что-то по-видимому значительное, весомое, раз Лёха стал вдруг такой серьёзный.

– Вот что, – начал Алексей, ещё раз пытливо сверкнув глазами, – давайте, ребята, теперь на чистоту, жизнью довольны, а?

Чья-то вилка звякнула о тарелку. Воцарилось какое-то неловкое молчание. Сашка Рыжов опустил глаза. Ну чего в душу лезет? Довольны? Нет, какое его дело? Ну, взлетел. Денег много. Связи поди имеет немалые.

– Жизнь, Лёха, сложная штука, – издалека начал Сашка, не поднимая глаз от тарелки, – не знаю сам, доволен ли, знаю одно. Вряд ли что-то у меня изменится к лучшему. Ну, по крайней мере, в ближайшее время. Вот Бог даст, защищусь тогда.

– Ай, да брось ты, диссертант! – перебил его Колычев, – ты, шеф, не лучше тех же кузнецов или шахтёров. Только те портят здоровье, губят молодость, в шахтах и по колено в воде, а ты? Ты за бумажками своими сидишь.А за что? Трудяги эти за здоровье своё угробленное, да в обмен за лучшие годы что имеют? Пачки денег, чтобы что-то купить – тачку, дом и так далее, но они знают , за что пашут. Ты же высох весь за сто пятьдесят, и перспективы у тебя сомнительные.

Колычев взмахнул рукой и вдруг схватил Сашку за руку.

– Ну-ну! Что это такое, а? Скелет ходячий.

– Ладно, окорок, – Сашка попытался улыбнуться, но получилось у него это горько и вымучено.

– Вспомнили, черти, былые времена, – Князев улыбнулся, – успокойтесь, не на пляже, на вас уже смотрят. Потом я раздам вам боксерские перчатки, и вы устроите состязание. Шутки после. Тебя, Шурик, – он обратился к Колычеву, – я вижу, жизнь ни в какую не устраивает.

– Ну еще бы, какая к черту жизнь? – атлет скорбно развел руками.

– Ясно, – продолжил Князев, – а ты, шеф, по-старому непритязательный.

– Ага, – промолвил Рыжов.

– Ну вот что, есть у меня дело, и мне нужны компаньоны. Могу помочь вам обоим в этой жизни устроиться, если будете помогать мне.

– Ах, не шпион ли ты, а? – усмехнулся Сашка Рыжов.

– Боже упаси, не занимаюсь тем, что может навредить Родине и изменить систему, хотя насчёт системы можно было бы многое подумать. Но это всё так, ерунда. Я такой же советский человек, как и вы, надеюсь. А дельце я задумал не слабое, справился бы и без вас, но помощники не помешают, тем более старые друзья.

– Значит, за участие в этом своём деле, какой-нибудь авантюре или афере, ты нам помочь берёшься? А так нет? – язвительно вставил Рыжов.

– По крайней мере, это не касается работы. Не могу же я, скажем, дописать за себя диссертацию или сделать себя главным инженером? Пойдёшь со мной – работать сможешь там же, а лучше даже уволиться и подыскать работёнку посвободнее, как у Шурика. Я имел в виду денежную помощь.

Князев говорил тихо, твёрдо, каким-то вкрадчивым голосом.

– Ну-ну, – как-то разочарованно, слегка даже презрительно протянул Александр, – я-то думал, Лёш, не надо только кидать нам подачки. Спасибо, конечно, за предложение, но на такие дела я не пойду. Я не спрашиваю тебя даже, что надо будет делать, даже и знать этого не хочу. Валяйте без меня, мужики!

– Подумай, не пари горячку, – рука Алексея сжала запястье Сашки, глаза его смотрели жёстко и требовательно, – тут могут быть большие деньги, очень большие, понимаешь?

–Нет-нет, – Рыжов, приняв уже окончательное решение, оставался твёрд и непреклонен. Он лениво махнул рукой и добавил – нет, я тут не игрок.

– А я игрок, – на плечо Алексея опустилась тяжёлая ладонь Колычева, – я хочу сыграть, и меня не волнует, что ты хочешь делать, не важно, в конце концов, уж если государство мне ни хрена не платит, если ему не нужны квалифицированные специалисты, буду работать на дядю, буду с тобой, Лёха.

Глаза Колычева лихорадочно блестели. Нет, не от выпитого, не так-то просто было напоить этого гиганта. Блестели они от внезапно пробудившегося в нём азарта, от решимости рискнуть, а ведь ясно было, что дело предполагалось рискованное.

– Спасибо, я знал, что ты согласишься, – Алексей вздохнул и глянул на Сашку, – а ты, шеф, всё такой же! Честно скажу, не ожидал от тебя другого решения. Скорее всего, ты прав в своём отказе. Прав один из всех нас. Знаешь, иногда я тебе завидую. Твоей жизни обыкновенной, скромной, такой простой и чистой. Да, так, наверное, проще, хотя я не имею мужества опустить руки. Именно мужества, стойкости, потому что жизнь, она не любит, когда нарушается её течение, установленное от рождения до смерти человека. Легко упасть и сломать шею, и легко вознестись. Да, поэтому, Сашка, береги шею, она у тебя такая тонкая, – неожиданной шуткой Князев оборвал свой монолог.

Все засмеялись, но Сашке почудилось, что в глазах друга вместо смеха отразились два огромных океана недюжинной завуалированной тоски, только к чему тут была она, не понял Сашка.

– И я надеюсь, разговор этот мы с тобой, шеф, похоронили в памяти, – добавил Алексей, а теперь пора поесть, наше жаркое из фазанов почти остыло.

Оценили 2 человека

Глава 6

– Лёха, вон та мадам очень даже ничего, – понизив голос, наклонился Колычев к другу.

Все трое уже плотно поужинали, животы раздулись, готовые разорвать тонкие пояски брюк, друзей тянуло в сон, разморило, они по очереди сладко зевали, небрежно прикрывая рот руками или салфетками. Пора было уходить.

Алексей усмехнулся сведениям атлета и так же тихо ответил ему, – это которая через два столика в сером платье, что ли? – и получив кивок утверждения, продолжил, – Да я уже давно приметил девочку, хороша, ничего не скажешь, только уж больно строга, этакая леди, гордая и неприступная.

– Она, кажется тут со своими предками, – сказал Колычев.

– И не только с ними, – добавил Лешка, – Смотри-ка, вон тот хмырь все время возле нее увивается, видишь? Такой стройный, смазливый и лощеный юноша.

– Ага, вижу, – глаза Колычева обычно вдруг холодные и презрительные зло сузились, – дать бы ему в рыло, ботаник.

– Он тоже не один, смотри, с ним трое друзей, вон за тем столиком, – Алексей кивнул в центр зала

– А не волнует, – Шурик пожал плечами, и Князев не смог удержаться от смеха. Это выражение, жесты были старыми, до боли знакомыми ему ещё тогда, когда они вдвоём мотались по баром и дискотекам.

– А знаешь, я пожалуй займусь ей, – Алексей на секунду задумался и продолжил, пристально глядя на девушку в сером, – истинная леди, элита!

– Смотри, навешают тебе, – усмехнулся Колычев.

– Не посмеют, – вдруг как-то жёстко, железно произнёс Алексей, и уверенностью повеяло от его слов.

– Ну ладно, бабники, пошли в номер, – вмешался Сашка Рыжов, в очередной раз зевая с риском вывихнул челюсть.

– Да, уже почти девять, – сказал Алексей и позвал проходившего мимо официанта, – братец сколько с нас?

– Минуту, – тот вытащил блокнотик, что-то начертил там карандашом и провозгласил, – двести три рубля, пожалуйста.

Молча, слегка небрежно Алексей вытащил из кармана небольшую пачку пятидесяти рублёвых купюр и отсчитав пять бумажек, протянул их официанту.

– Благодарю, без сдачи, – с этими словами Алексей поднялся и друзья последовали за ним, стараясь не глядеть в жадные подобострастные глаза официанта, чуть дрожащей рукой прячущего деньги в карман жилета.

Удивляться ребятам было уже просто лень, да и чего тут удивляться, когда вдруг ни с того ни с сего обломилась такая весёлая прогулка! Сашка Рыжов подумал ещё, что полсотни на чай здесь, в этом обществе также принято, как в столовой отнести за собой посуду.

Сашка вспомнил свою диссертацию и вдруг понял, понял почти с ужасом – ведь практически месячный заработок кандидата, Лёшка оставил тут за неполных два часа. Два часа и двадцать два рабочих дня, а к черту, заболит ещё голова от таких мыслей, в конце концов его тут кормят, обслуживают, чуть ли не носки стирают, да и постирают ведь, если попросишь кого надо.

Почему-то вдруг Александру стало стыдно от всего этого, неловко, не в своей тарелке от себя здесь почувствовал. Зависть ли была причиной этого стыда, или ещё что-то, не знал Сашка, да и не признался бы сам себе, что завидует. .Он был горд, хотя и понимал, что не имеет веса в обществе этих пассажиров шикарного Руслана, которым наплевать на него, простого советского инженера, как и он сам потом бы плевал в эти цветущие слащавые рожи.

После того, как трое друзей постояли на палубе, смеясь над былыми курьёзными историями, и спустились в каюту, было уже пол одиннадцатого вечера и начинало темнеть.

Колычев с Лёшкой выразили желание посмотреть видео в салоне, а Сашка, сославшись на усталость, отправился в спальню, облюбовав одну из трёх коек поближе к окну. Он аккуратно повесил пиджак на стул и растянулся прямо на покрывале, заложив руки за голову. Здесь тоже был телевизор и магнитофон, на столике стояли несколько бутылок то ли коньяка, то ли ещё чего-то, Сашка не разглядел в полутьме. Потолок было зеркальный. Рыжов с какой-то тоской глядел на самого себя, смуглого и худощавого, в неприталенной бежевой рубашке и в отутюженных брюках.

Он действительно устал сегодня, такое бывало с ним после нескольких часов напряжённой умственной работы, обычно по воскресеньям. С утра он садился за диссертацию, работал часов до двух, но не находил того, чего искал, выматывался, и бросал своё тело на старенькую тахту, включая телевизор.

Вот и сейчас Рыжов испытывал что-то подобное, неудовлетворение как будто, а то и брезгливость, как от соприкосновения с чем-то липким, скользким, неприятным. Ведь жил и жил себе, горя не знал, да и радости особой правда тоже, просто привык к такой жизни и такому вот способу существования, казалось, что только так и можно жить, так, а не иначе.

И все равно было ему – есть ли на свете белые пароходы, каюты с зеркальными потолками, уютный ресторан, терпкие дорогие коньяки и люди, для которых все это было доступно, для удовлетворения прихотей и капризов которых, все это служило, а ведь подумать если шире, ведь за счёт них – безотказных и без словесных муравьёв трудяг, все это блаженство и создавалось, за счёт миллионов полубесправных и полунищих среднестатистических человечков и жили те улыбающиеся из ресторанов, из белых проходов начальники, их сынки и просто пройдохи, аферисты всех мастей, которых немало всплыло после первых лет перестройки.

Да, но с этими это все ясно, а кто же такой Лёшка? Неужели он из породы тех самых новых деловых, сделавших себе карьеру и деньги на перестройке? Да нет, вроде бы простой фотограф, конечно за границей бывает и все такое, но мало ли таких сейчас заграничных развелось, взять хотя бы на совместных предприятиях, знал таких Сашка.

А Лёшка, вот ведь меценат, ежели каждый вечер так жрать – сколько же денег- то надо, тысячи вылетят за эти три недели. Последние тратит? Не похоже, не стал бы он так, не резон, видать все-таки есть у него бизнес. Но какое ему, Сашке, до этого дело, пахнет жареным здесь, факт, но от предложения Князева он отказался, можно ехать спокойно, а деньги у толстого нечистые, как пить дать.

Надо отдать ему полтысячи за эту поездку. Ладно, потом будет видно, все же собирал столько лет. Сашка поморщился и начал стягивать с себя брюки.

Оценили 2 человека