Читать книгу: «Полупрозрачная», страница 3

Результаты медэкспертизы подтвердили, что в крови содержалось превышенное количество алкоголя. Я впервые в жизни стал подозреваемым. Вместо подписки о невыезде была определена мера пресечения в виде заключения под стражу. Страх перед неотвратимостью наказания ослабевал. Я пытался рассуждать более отвлечённо.

Видимо, есть место неизбежности в нашей судьбе и она уже определена кем-то или чем-то. Скорее всего, это связано с прошлыми воплощениями. Сейчас модно так думать. После таких рассуждений я успокоился, и настроение у меня поднялось. Значит, так надо! Всё, что ни делается, – к лучшему…

Время, как и следствие, тянулось долго и монотонно. А я чувствовал себя отвратительно.

* * *

Зима уже вовсю вошла в свои права и, что не свойственно Уралу, была не слишком суровой. В камере стояла стылость. К жизни в заключении я уже как-то приспособился. Заключённые иногда не знали, чем занять друг друга, и часто безо всяких причин отношения между ними переходили в стихийные ссоры и схватки.

Когда становилось слишком громко и шумно, дежурный постовой заглядывал в смотровой глазок и дубинкой ударял по железной двери. Мгновенно всё затихало. С важным видом почти каждый начинал доставать папиросы, сигареты из карманов штанов и спортивных курток…

Меня заинтересовал худощавый и сутулый Степаныч, самый пожилой из сокамерников, с седыми волосами, по погонялу Старый. Его морщинистое лицо со впалыми щеками ничего не выражало. В глазах застыла непроходимая тоска. Имел не первую ходку, знал, что ждёт его дальше. Спокойный и рассудительный, спешить ему некуда. Жизнь для него в этих стенах стала привычной. Мне это казалось странным. Степаныч отличался от остальных какой-то врождённой «народной» интеллигентностью: почти не матерился и как-то обходился без блатного жаргона.

Однажды после ужина, когда мы с сокамерниками пропустили по кругу чифирь, мне удалось его разговорить, побеседовать за пачкой сигарет, можно сказать, по душам.

Расслабившись, все лежали и упорно пялились на экран телевизора, выплёскивавшего громкие звуки, и наша беседа никому не мешала. Мы со Степанычем сидели в самом углу. Я подумал: «Он искалечил собственную жизнь и особо не парился по этому поводу. Откуда такая склонность к жизни в заключении?»

После моего щекотливого вопроса он тяжело вздохнул, некоторое время смотрел на меня, после чего глухим басом начал свой эпохальный рассказ:

– Я пил, и много пил. По молодости пил только водку, и то после работы. Токарил на заводе посменно, и образование у меня имеется. Вначале пил только после работы в первую смену. Водка мне казалась необыкновенно вкусной, после неё было лёгкое ощущение в теле и душе. Чаще всего пил в забегаловке с друзьями или коллегами по цеху. С азартом откупоривали тугие пробки и со смаком закусывали полукопчёной колбаской. Даже когда в магазине колбаса была в дефиците, в заводском буфете её можно было купить всегда.

Доползал до дома уже мертвецки пьяным. Жена, непричёсанная, одетая по-домашнему, видя такого меня, с каменным лицом молчаливо впускала. Каждый раз я пытался говорить одно и то же, вернее, еле выговаривал заплетающимся языком: «Из-з-вини, до-о-ро-га-а-я». Тут же в коридоре падал на пол, как булыжник. Она срывала тапок с ноги и с остервенением начинала меня им лупить по всему телу – куда попадёт. Кричала всё время: «Скотина! Сволочь! Паразит!» Я пытался закрывать лицо руками. Когда злость из жены выходила, она успокаивалась, а я вырубался.

Несчастная Рая стягивала с меня ботинки, носки, брюки – в общем, всю одежду. Иногда я здесь же обсыкался, прямо лёжа на полу. Потом за ноги она затаскивала моё мёртвое тело в комнату, бросала на пол одеяло. Так я кантовался до утра, – тут он от бессилия замолчал, словно у него сдавило горло. Видимо, его память вошла в состояние того, мертвецки пьяного…

После небольшой паузы я снова достал сигарету из пачки, лежащей на столе. Закурил, сильно затягиваясь, выпуская дым кольцами. Степаныч сделал так же.

Я покосился на него, спросил спокойно:

– Была серьёзная причина так жрать водку?

Он пожал плечами, задумался. Видно, искал причину в тайниках своей памяти.

– Что тебе сказать? Наверное, я никогда не был счастлив. Водку любил пить. Да и в вытрезвителях частым гостем бывал…

– А дети у тебя есть?

– Нет, – сказал как отрезал. – Детей у меня нет. Да и жена после десяти лет совместной жизни ушла. Развелись мы. Она вернулась к себе в деревню. Я жил один в однокомнатной квартире. Тут совсем запил. С завода ушёл. Грузчиком подрабатывал. Вкус водки уже перестал чувствовать, вливал в себя всякую бормотуху. Так и не образумился. Однажды от пьянки чуть не сдох. Еле откачали. Лечился. Бесполезно: ещё хуже стало. Правда, я уже и смерть свою искать начал…

При слове «смерть» меня передёрнуло. На краткий миг в воспоминаниях ярко вспыхнула полупрозрачная Рената и её тело. Мурашки прошли по спине. Я ушёл в себя, вроде уже не слушал Степаныча. А он продолжал глухим басом облегчать свою душу.

– Лет под сорок мне было тогда. Я до сих пор не понял как: то ли случайно оказался в хулиганской потасовке, то ли намеренно принимал участие в драке, – но угодил в тюрьму. Не вникая, со всеми предъявами согласился и молча подписал бумаги, которые мне подсунули. Смерть свою я так и не нашёл. Таким образом болтаюсь больше десяти лет после первой ходки. Всё по тюрьмам да по ссылкам, – тут он хмыкнул. – Зато бухаю только между ходками. Погуляю на воле несколько месяцев, сотворю небольшую пакость – и опять сюда. Я привык так жить, в системе так сказать, – опять хмыкнул. – Может, здесь и подохну, если Бог даст… – Степаныч умолк и взглянул на меня: – Молодой, ты не слушаешь?

Я стряхнул с себя наваждение, посмотрел в упор на Степаныча.

– Почему? Слушаю, – ответил я уверенно. И хотя моё внимание было отключено от откровений Степаныча, почти всё, что он говорил, дошло до моих ушей, и я добавил: – Выходит, тебя тюрьма от смерти в пьяном угаре спасла.

– Так вот и получается.

Старый рецидивист умолк. Я тем временем пытался восстановить приятные ощущения, полученные от полупрозрачной девушки. В сизом от сигарет дыму хотел восстановить её образ. Но, увы, в тюрьме она ко мне ни разу не явилась. Расстроенный, я обвёл взглядом всю камеру, словно отыскивал Полупрозрачную. Но мои глаза вновь невольно остановились на Степаныче. Он раскраснелся, продолжая беспрерывно курить. Руки его слегка дрожали.

Неожиданно для нас обоих я спросил:

– А как же воля?

Он меня удивил своим ответом.

– Кабы была у меня сила воли, я бы не пил так, что дошёл до ручки, и был бы на воле… А здесь я себя и так свободным человеком чувствую. – Сделав паузу, продолжил: – Там, на воле, моя свобода никому не нужна, без толку она там, лишний я там. Погибну. Вонючим бомжем не хочу становиться. Такое дело – совсем не человек и даже не животное… – тут он причмокнул губами.

Я чуть заметно усмехнулся, подумав про себя: «Философски размышляет Степаныч». Наверное, у каждого своя правда. А вот в мою правду навряд ли кто поверит, разве что Ангелина.

* * *

Прошла пара месяцев. Расследование по моему делу почему-то затягивалось… После тюремного обеда дверь камеры с грохотом открылась.

Дежурный конвоир монотонно произнёс:

– Глебов, на выход.

Я поднялся со скамейки. С секунду постоял спокойно. Затем сжал губы, ни слова не говоря, застегнул молнию на мастерке. Возможно, свиданка. Кивнув головой сокамерникам, направился к выходу.

– Лицом к стене, руки за спину! – прозвучала мёртвая фраза, доведённая до автоматизма, из уст дежурного.

Я покорно продолжал следовать командам. В душу вонзилась тревога. В голове теснились всевозможные воспоминания, пока мой охранник запирал металлические двери.

– Пошёл вперёд! – скомандовал он вновь.

Передо мной простирался тюремный коридор. Ощущение тревоги усиливалось с каждым шагом. Мне требовалось немало душевных сил, чтобы взять себя в руки. Я пытался воспроизвести в памяти черты лица Ренаты. Но почему-то её образ стирался в моём воображении. Вместо неё передо мной опять возник тюремный деревянный пол, окрашенный в коричневый цвет, толстые стены, покрытые серой краской, сводчатый потолок. Всё напоминало о прошлых столетиях.

По легенде, Екатерина II ещё с XVIII века начала создавать тюремные замки. Первая буква её имени – «е». Вот и были тюрьмы построены со своеобразной планировкой, напоминавшей эту букву. Об этом знали все заключённые.

В конце коридора, на стыке двух стен, на всех этажах крепились большие прямоугольные зеркала. Я четырежды спускался с этажа на этаж, но ни разу не посмел взглянуть на своё отражение: боялся увидеть образ полупрозрачной девушки. Внезапно поймал себя на том, что неосознанно обвиняю её в случившемся со мной. Это она не посмотрела на дорогу. Это она могла остановиться. Это она забыла об осторожности и о мало-мальском самосохранении. Это всё она! Но внутренний голос почему-то не соглашался: это не она! Это я сел за руль выпившим! Это я нёсся на огромной скорости! Это я рисковал, разгоняясь в такую погоду! Это я! Или… Это мы! И она, и я! Мы оба сделали всё, чтобы эта трагедия произошла. Так должно было быть. Это. Мы. Оба.

Когда дежурный конвоир подвёл меня к камере ожидания, сразу наступило облегчение. Я глубоко вздохнул: теперь точно знал – свиданка. Из распахнутой двери комнаты потянуло затхлым запахом, что свойственно старым постройкам. «В коридоре было посвежее», – ухмыльнувшись, подумал я.

Бегло и оценивающе осмотрел всю камеру. Семь пар глаз одновременно прострелили меня взглядом. Немного смутившись, я обернулся к решётчатому окну, за которым ровно падал снег. Неприязнь тут же прошла.

Вертлявый пацан подбежал ко мне:

– Слушай, закурить дай.

Молча из заднего кармана спортивных брюк я достал пачку «Явы». Открыв её ловко, стукнул средним пальцем по дну пачки – тут же одна сигарета выпрыгнула.

– Бери.

– Хм, ну ты даёшь!

Я толком не успел осмотреться, как тут же прошла команда:

– Руки за спину! Выходим по одному!

Взволновался. Наверное, Дениска пришёл.

Я оказался в третьей кабинке. И действительно, через затемнённое окно смотрел с серьёзным видом на меня мой младший брат. Я сразу уселся напротив. Опустившись на стул, поднял телефонную трубку и удобно облокотился на прикреплённый к полу стол.

– Ну, здорово, что ли! – постарался я сказать бодрым голосом.

Брат, пытаясь улыбнуться, ответил в трубку:

– Здорово, Альберт. Ты чё бледный?

– У меня всё нормально… – я пожал плечами, прилагая усилия, чтобы не выдать нервозность, и неожиданно возмутился: – На улице так морозно, что ли? Что ты тулуп на себя напялил?

– Вроде сегодня холодно, – ответил сдержанно Денис.

– Бог с ним, с этой погодой, ты лучше расскажи, что у вас нового.

– Письмо моё получил?

– Получил, но письмо письмом, лучше сам расскажи.

– Я ж тебе писал, что Ангелина родила под Новый год девочку.

– Жорик, небось, рад? Он всё хотел, чтобы жена ему дочку родила.

– Рад, конечно.

– Назвали как? – спросил я, потому что в письме ничего об имени сказано не было.

– Ты не поверишь! – ответил громко брат.

Я приложил указательный палец правой руки к губам, показывая: тише, мол. Денис заметил, что я слегка засуетился, выдержал паузу.

– Так ты мне скажешь или нет, как назвали девочку?! – возмутился я, хотя уже догадывался.

– Альберт, вроде ей дали имя в честь той…

– Выходит, девочку назвали Ренатой… – сказал я монотонным голосом и огляделся по сторонам, словно подспудно ожидая появления Полупрозрачной. Затем, схватившись за бегунок молнии в мастерке, начал его то расстёгивать, то застёгивать. Взяв себя в руки, повторил: – Значит, дочку Жорика зовут Рената, как и его двоюродную сестру.

В голове моей промелькнули строчки из письма Дениса: «Пострадавшая в аварии и была той самой девушкой, которую Жорик хотел пригласить на твой юбилей. Помнишь, Марк просил для младшего брата?»

– Кстати, а почему она тогда не пришла?

– Ей мать не передала. Когда Жорик звонил им, трубку взяла его тётя. Ну, мать этой сестры… – выдавил из себя Денис.

– Ладно, не напрягайся, это уже не имеет никакого значения, наверное… – задумчиво сказал я, всматриваясь через стекло в лицо брата.

Тогда я ещё не догадывался, что именно это и имело самое важное значение, серьёзным образом влияя на дальнейшее развитие событий в моей судьбе.

Денису, похоже, хотелось снять напряжение, возникшее между нами.

Он, вздохнув, промямлил:

– Я в передаче вроде принёс всё, что ты просил.

– Спасибо, – ответил я виновато и, стряхнув с себя задумчивость, обратился более оживлённо: – Серафиме что, не подписали разрешение на свиданку?

– Сам понимаешь, незаконная она.

– Ты помогай ей там по дому.

Брат нахмурился. Губы у него немного дрожали. Чтобы не выдать волнение, он стиснул зубы. В отличие от моей широкой физиономии его лицо было более худощавое, поэтому губы выглядели вытянутыми, но всё равно видно, что мы были родные.

Он застыл.

– Денис, как себя чувствует Серафима? – спросил я сердито и начал постукивать пальцами правой руки по стеклу.

Брат с испугом взглянул на меня:

– Не знаю. С работы приходит и сразу спать ложится.

– И ничего не говорит?

– Нет, говорит, что устала.

– Подозрительно как-то. В письме она ничего такого не пишет.

– Может, за тебя переживает? – произнёс Денис неуверенно.

Он меня озадачил. Продолжая смотреть сквозь стекло, я нервно улыбнулся. Разговор у нас как-то не клеился.

Серафима – добрая по природе девушка. Знаю, что она заботится о моём брате. Её бескорыстие может доходить до самопожертвования. Но Денис разгильдяй, я об этом тоже помню.

– Ты когда на работу устроишься?

Тут брат широко раскрыл глаза и возмутился:

– А куда? Сейчас попробуй устройся на работу!

– Тогда таксуй по ночам. Машину только мою не угробь.

Денис остолбенел. Я смотрел на его недоумевающее лицо с признаками внутренней неуверенности.

– Ты пойми: жить надо, есть надо… Ладно, хоть Серафима работает в гастрономическом отделе, кормит, считай, всех нас. Нас, двоих мужиков…

Я продолжал читать мораль, а брат уставился на меня растерянным взглядом и даже рот раскрыл от удивления. На его лице застыла немая гримаса. Он упорно молчал. Видимо, я напомнил ему нашего отца, который Денису в подростковом возрасте частенько любил читать мораль на всякие темы. Отец обращался с Денисом словно с больным, вроде проявляя заботу о нём. Считал, что Денис должен быть благодарен за доброту и радоваться ей, но вместо тёплого чувства к отцу брат эту экзекуцию каждый раз переносил молча. Зато с матерью не церемонился, дерзил в ответ на каждую её просьбу.

А я, наоборот, не отмалчивался на постоянные придирки и нотации отца. Всегда отвечал резко и грубовато. За полгода до моего дембеля он заболел и умер от цирроза печени. Мама тоже недолго прожила без отца и умерла от сердечного приступа.

Учил я Дениса уму-разуму не повышая голоса. А он молчал. Тут и время свидания закончилось…

– Ладно, прости, брат, я что-то разошёлся, – произнёс я сконфуженно.

– Всё вроде нормально, – проговорил Денис без всякой обиды, смягчённо.

– Пока, пиши… – я не успел договорить: телефонная трубка отключилась.

Склонив голову, я в сопровождении конвоира шёл по тюремному коридору. Вспомнились испуганные ответы Дениса о Серафиме.

Собственно, меня с ней познакомила наша покойная мать. Она всегда с восхищением говорила о Симе. Однажды в воскресенье мама попросила меня сходить с ней на рынок, сказав, что ей помощь нужна. Сразу же привела в гастрономический отдел.

– Сынок, посмотри на продавца, – шепнула она.

– Мы, наверное, пришли сюда затариться продуктами, а не продавцов разглядывать, – проворчал я.

– Симочка, здравствуй! – обратилась мать нарочито громко при виде черноглазой смуглянки и тут же представила меня ей: – Это мой старший сынок Альберт.

– М-м-м, тётя Маша, здравствуйте, – ответила девушка и мило улыбнулась.

Она заинтересованно посмотрела на меня. Выпрямилась. Я равнодушно взглянул на Серафиму и нехотя улыбнулся. Отметил: лицо суровое, зато глаза сверкали огнём. Чувствовалось в девушке много напористой энергии, вызвавшей во мне растерянность. Серафима, уловив моё настроение, демонстративно переключила своё внимание на мать.

Наклонившись в её сторону, участливо спросила:

– Так, тётя Маша, я вас слушаю, заказывайте.

– Альберт, давай возьмём колбасу варёную, докторскую, – суетилась моя мать, показывая на витрину.

Я сдержанно произнёс:

– Я у тебя сегодня в качестве носильщика, поэтому покупай всё, что считаешь нужным. Денег не хватит – добавлю.

Серафима терпеливо обслуживала, пока мы делали выбор. На меня она больше ни разу не взглянула. Правда, на этом сватовство моей матери не закончилось. Пришлось ещё несколько раз по её просьбе приходить на рынок, в отдел Серафимы. Постепенно при встречах мы стали любезничать друг с другом. Каждый раз озорной огонёк загорался во взгляде девушки, останавливавшемся на мне с особым вниманием. Угадывалось: Серафима подавляла в себе попытки заговорить о личном. Я же в ответ старался не подавать повода и надежды, но замечал, что в теле появлялась даже физическая скованность, и уходил сразу, распрощавшись, когда чувствовал напряжение, возникающее между нами.

В тот год, в начале зимы, наша мать скоропостижно умерла. Я долго не мог смириться с такой потерей. В день похорон старался не смотреть на неё, лежащую в гробу. Чудилось, что её веки дёргаются и вот-вот она откроет глаза, проснётся. Впрочем, я нашёл в себе силы попросить отзывчивую Серафиму о помощи, и она взяла на себя все хлопоты по организации поминок матери.

Сразу после похорон я сильно простыл. Поднялась температура, кашель из меня выходил в виде свиста. Мне повезло: рядом оказалась Серафима. Она и стала за мной ухаживать. По молчаливому согласию Серафима так и осталась жить у меня. Она с сочувственным наслаждением, как в ароматную ванну, погрузилась в мою жизнь, в мою постель. Я утопал в её горячих поцелуях, прячась от боли потери.

Меня раздражало, когда Серафима начинала говорить о любви. Я замирал в нерешительности и, пытаясь отвязаться от её слов, отвечал неопределённым кивком. Как и многие женщины, Серафима мечтала о беременности. В период задержки месячных она каждый раз расстраивалась, когда тест показывал отрицательный результат. Я не горел особым желанием иметь от неё ребёнка, но и не исключал такую возможность. Так мы и жили.

Здесь же, в камере, я был лишён её страстных объятий, и от этого она становилась для меня ещё желанней. Тем временем, когда надвигалась ночь, пятна света в решётчатых окнах тюрьмы разливались рекой, лампы не гасли, жизнь утихала, дежурные служили на своих постах. Я оставался наедине с мутными воспоминаниями о Серафиме, отвечавшей открытой взаимностью на любые мои эротические игры. В теле закипала кровь, обнажая самые тайные желания плоти. Снова и снова, каждую ночь просыпаясь, я переживал разлуку, жаждал с порывом откликнуться на её призыв.

Кроме этих воспоминаний, я неоднократно пытался воспроизвести в памяти черты лица Ренаты, и у меня перехватывало дыхание. Она не давала мне покоя. Хотелось единым махом сбросить с себя это наваждение. Или ничего не показалось и всё было правдой? В самом деле, глубоко в мою душу закралась тревога. Её уже нет в живых, но я каждую секунду невольно думал о ней – другой. Видение полупрозрачной Ренаты было очень ощутимое, оно цепко держало моё сознание. Или я был под гипнозом?

Глава 3. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Благоприятная возможность скрывается среди трудностей и проблем.

Альберт Эйнштейн

Он

Три года моего заключения прошли как кошмарный сон. Сделав первый шаг за последние двери зоны, я остро ощутил новый запах – запах свободы. Это поймёт только тот, кто сам хоть раз испытал такое. Осенний ветер обдувал лицо, как бы приветствовал меня. Но сильное волнение не проходило, несмотря на мои тщетные попытки успокоиться. Удары сердца усиливались, а желудок противно схватывал лёгкий спазм. Я поставил сумку на землю и огляделся. Поднял воротник куртки, застегнул молнию со свистом до предела. Закурил. Начал искать взглядом свою машину. Увидел, что она стоит поодаль, напротив. Дениска сидел на месте водителя развалившись, не замечая меня.

Я затянулся последний раз, бросил сигарету. Поднял сумку и уверенной походкой направился к автомобилю.

Денис, увидев меня, дёрнулся и выскочил из машины:

– Ой, братишка, привет! Извини, проглядел. Долго тебя не выпускали.

Он подошёл ближе, выхватил мою сумку, смутился… Разволновавшись, бросил её на землю и тут же кинулся меня обнимать, да так крепко, что наши куртки с хрустом скользнули друг по другу.

– Ладно тебе, всё образуется. Я же теперь на воле.

Положив правую руку брату на плечо, я слегка отодвинул его и начал рассматривать худощавое лицо. Брат младше меня на четыре года. Он всегда выглядел моложе своего возраста за счёт сохранившегося в нём налёта ребячества.

Денис взглянул проникновенно в глаза и, видимо, догадался о моих мыслях. Его губы зашевелились.

Словно откуда-то издалека, он скорбно произнёс:

– Её уже не вернёшь, – и глубоко вздохнул.

Поток воспоминаний о Серафиме болью отозвался в моём сердце.

Серафимы, к сожалению, уже нет. Последний раз я видел её три года назад в тот злосчастный день своего рождения, в день гибели Ренаты. Будто действительно Рената меня с ней разлучила. В этом, наверное, и есть некая загадка судьбы, которую предстоит ещё разгадать. Именно эта мысль обжигала меня изнутри.

Говорить вовсе не хотелось, поэтому ехали молча. Сейчас приеду в дом, в котором Серафима меня не ждёт. Она перенесла операцию по удалению раковой опухоли на женских органах. В заключении я был три года, и она не дождалась меня всего три месяца. Прежде в объятиях Серафимы я лечил душевные раны, полученные после похорон матери. А пока был в тюрьме из-за погибшей под колёсами моей машины девушки, не стало и Серафимы. Серафиму похоронили её родственники. Такая вот пугающая череда смертей близких мне женщин. Я мотнул головой: так хотелось стряхнуть с себя душевные оковы!

Через стекло автомобиля я жадно вглядывался в город, застывшим взглядом изучал мир – казалось: аж щёки горели – созерцал, упиваясь наслаждением свободы. Ловил себя на мысли: «Несмотря ни на что, люблю жизнь, люблю свой город». Подметил: брат вёл машину медленно и аккуратно. Он так и не проронил ни одного слова. Видимо, чувствовал, что значили для меня первые минуты свободы.

Мы ехали по дороге вдоль аллеи с вязами. Я смотрел на разноцветные листья, которые ветер безжалостно срывал с веток. Величие осенней симфонии опадающих листьев меня всегда поражало. Вот самый кайф поймать тот миг, когда листок с безумным трюком покидает ветку, на которой он рос. Происходит некое таинство, и о нём мы не догадываемся.

Я с сожалением думал об осенних листьях, несущихся в тусклой синеве воздуха, сравнивая их с судьбами людей. Вот пара листьев вцепилась друг в друга и стремительным скачком поднялась к небу. Некоторые с неистовой быстротой падали вниз, а некоторые – медленно. Другие, расправившись, кучковались и вальсировали в такт дуновению ветра. Только единственный могучий лист так и продолжал гордо колыхаться, упрямо уцепившись за ветку, как ни старался сорвать его непрестанный ветер. А ветер то стихал и точно присматривался к деревьям, то, немного подождав, снова начинал свою пляску с листьями. Но у всех листьев было нечто общее: осень их перекрашивала из летней зелени в рыже-бордово-коричневые оттенки и хоронила. А весной на тех же деревьях снова появлялась свежая зелень, молодняк.

В процессе своих размышлений я не заметил, как мы подъехали к дому. Смахнул размышления, растерянно озираясь по сторонам.

Удивлённо возмутился:

– Денис, ты что, оставил дверь нараспашку? Забыл закрыть?

– Не волнуйся, всё под контролем, – загадочно улыбнулся брат.

Он поставил машину напротив гаража и быстро из неё вышел, обронив:

– Сиди, я сам открою ворота.

С гордым видом он, размахивая длинными руками, открыл ворота и вернулся в машину. Подбадривая меня, кивнул головой. Усердно продолжал демонстрировать водительское мастерство и напросился на комплимент.

– Вижу, вижу, стал к машине бережнее относиться… – не выдержал я.

– Стараемся.

Денис заехал в гараж. Мы вновь поглядели друг на друга. Брат внезапно сделался серьёзным и вышел из машины. Я с минуту сидел в задумчивости.

Денис успел закрыть ворота гаража и распахнул дверь автомобиля с моей стороны:

– Бери шинель, пошли домой. Чё-ё сидишь?

– Ну пошли…

Я направился следом за ним. Захотелось на одном дыхании пропустить стакан водки. Хотя я и не особый поклонник выпивки, сейчас необходимо расслабиться. Но не тут-то было! В дверном проёме на крыльце нашего дома я увидел маленькое и красивое чудо в пышном платье и шали, накинутой на детские плечики. Остолбенел, по телу пробежало лёгкое волнение, вызванное этим чудом. Я продолжал стоять как вкопанный и глубоко вдыхал пространство: и здесь мне почудилось что-то тайное.

Денис, ускорив движение, крупными шагами подлетел к этому чуду.

Заботливо обратился:

– Малышка, холодно, заболеешь. Давай в дом.

А малышка удивлённо смотрела в мою сторону. Она пронзала меня детским, чистым, наивным взглядом. На мгновение мне показалось: сквозь нависшую осеннюю пелену неба просачивался лёгкий отблеск зарниц, будто за спиной малышки вспыхивали блики. Я замер, застыв как обнажённая мраморная статуя в музее.

Несмотря на требования Дениса, девочка продолжала стоять на крыльце. Она держала указательный палец левой руки во рту, а кудряшки цвета льна рассыпались вокруг головы. Блики исчезли, когда из дома с громкими радостными возгласами вылетели на крыльцо Жорик и Ангелина. Жорик подбежал ко мне.

Обнял, похлопал по спине:

– Привет, родной, что застыл? Всё хорошо, ты уже дома.

Жорик не изменился, остался таким же полненьким. Лицо было тщательно выбрито, живот выпирал через серую рубашку. Находясь в его объятиях, я глазами буквально поедал Ангелину. Она, в синем трикотажном платье, выглядевшая ещё моложе, чем три года назад, обняла малышку. Ангелина загадочно посмотрела на меня, нежно прижимая, как я уже догадался, свою дочку. Широко улыбнулась, и я уже не чувствовал ни себя, ни Жорика.

Денис, обхватив Ангелину с малышкой, поспешил сопроводить их в дом. Немного успокоившись, усмирив свои эмоции, я молча направился вслед за Жориком. При входе, держась за ручку двери, поднял голову вверх, вдохнул глубоко осенний воздух, чтобы окончательно снять волнение.

Задержавшись на секунду в прихожей, я заглянул в комнату. Она сияла чистотой и уютом. В обстановке ничего не изменилось. Стол, сервированный приборами, стоял возле дивана. В центре комнаты висела новая люстра. Я внимательно её разглядывал.

Жорик объяснил:

– Наш подарок на день рождения Серафиме.

С чувством внутренней скорби я молча кивнул.

Малышка стояла возле дивана, поглядывая на меня с неподдельным интересом. Я ей подмигнул, но, к сожалению, мне нечем было её угостить. И пожурил себя: не мог догадаться, дурак.

Жорик, покачивая головой, возмутился:

– Проходи, дома же! Чего встал в прихожей?

Скинув куртку, я повесил её на крючок в коридоре и там же разулся.

– Ты меня с этим чудом познакомишь? – обратился я к Жорику, кивнув в сторону малышки. – Только руки помою на кухне.

Молча прошёл через всю кухню к умывальнику. Денис возле плиты разогревал котлеты, а Ангелина заправляла салат сметаной. Пока мыл руки, заинтересованно посматривал на Ангелину, а Денис всё время на меня косился. Ангелина, обдав меня быстрым взглядом, слегка улыбнулась и с салатницей в руках направилась в большую комнату. Я невольно подумал: «Какая же она хорошенькая стала после родов».

– Ты не увлекайся, – процедил Денис сквозь зубы, словно читая мои мысли.

Я сделал вид, что ничего не услышал. Вернулся в комнату. Сразу нахлынула усталость. Плюхнулся на край дивана и с наслаждением откинулся на спинку. Жорик, сидя в кресле, уткнулся в телевизор. Ангелина с Денисом продолжали суетиться, накрывая на стол.

Лишь маленькое нежное личико, обрамлённое кудрявыми волосами, выражало интерес ко мне. Мы продолжали с малышкой разглядывать друг друга. Через некоторое время она решила придвинуться поближе.

– Как тебя зовут? – спросил я ласково.

Она сдвинула бровки, словно вспоминала. Осмелев, придвинулась совсем близко и оказалась между моих колен.

Вдруг тихо произнесла:

– Ината.

Я не сразу понял, что она сказала. Посадил её на колени.

Она повторила громче:

– Ината.

– Ты же руки помыл и хотел с ней познакомиться, – поддёрнул меня Жорик. – Вот и знакомься.

– Значит, Ината, – повторил я.

Малышка покачала отрицательно головой, раскидывая кудряшками, и сказала вновь:

– Ината.

– Ну ты и бестолковый, дядя Альберт, – подключился Денис. – Она эр ещё не выговаривает. Мог бы и догадаться с первого раза.

– Выходит, Рената!

Малышка в ответ звонко рассмеялась, затем тыкнула меня пальцем в грудь.

– А ты? – смело спросила она.

– А я Альберт.

– Абет, – повторила девочка.

– Не Абет, а дядя Альберт, – обращаясь к малышке, ворчливо поправил Денис.

Она опять звонко рассмеялась, отрицательно покачала головой и вновь повторила громко:

– Абет!

– Ну что, Абет так Абет. Пора за стол, всё уже готово. Давайте поближе, – скомандовал Денис и тут же на диване занял место рядом со мной. – Жорик, от телика оторвись, кресло подтягивай к столу. Ангелина, а ты садись рядом с мужем, – продолжал командовать мой брат.

– Вы пока ешьте, пейте, а я Ренату уложу спать. Она сегодня днём не спала, будет капризничать, – буркнула Ангелина и направилась ко мне за малышкой.

Когда она потянулась к своей дочери, то оказалась лицом к лицу со мной. В этот момент я немного растерялся, внезапно волнение прошло по телу, ощутил давно неиспытываемое вожделение. Ангелина как бы почувствовала это – у неё запылали щёки, а лицо осветилось нежной улыбкой. Она слегка качнулась. Я невольно бросил жадный взгляд на декольте её платья. Округлая грудь и её ложбинка заманчиво блеснули. Линия вогнутой талии и выпуклых бёдер смущала и вызывала страстное желание положить на них руки. Я еле сдержал себя, чтобы, как изголодавшийся дикарь, не заключить Ангелину в объятия. Вновь, наслаждаясь её фигурой, плотоядно глазами провёл по её очертаниям. Денис исподтишка следил за нами, стараясь своим телом прикрыть нас от Жорика. К счастью, Жорик был весь в телевизоре. Он не подозревал, что между нами что-то пробежало.

Когда Ангелина с дочерью удалились в спальню, Денис рассерженно обратился к Жорику:

– Ты, в конце концов, к столу придвинешь своё кресло или будешь продолжать пялиться в телик?!

– Всё, ребята. – И Жорик, не отрывая взгляда от экрана телевизора, подтянул кресло к столу.