Читать книгу: «Бывший папа. Любовь не лечится», страница 3

Глава 5

Назар

Мысленно падаю перед ними колени, камнем рухнув на грязный, мокрый асфальт, разрываю брюки в лохмотья и раздираю кожу в мясо. Истекаю кровью, мешая ее с мутной дождевой водой. Губами прижимаюсь к личику моего сына, ладонями накрываю худые, слабые ноги Нади, как вторым одеялом, обнимаю их обоих, чтобы больше никогда не отпускать. Роняю слезы бессилия и обреченности, хотя давно разучился плакать. Высохло все у меня и внутри, и снаружи, а я сам оброс черствой коркой. Она вдруг дает трещину, которую я латаю всеми возможными способами…

Очнувшись, понимаю, что я по-прежнему стою в оцепенении, стеклянным взглядом уставившись на ребенка в нежных руках бывшей жены. Не моргаю и почти не дышу. Глаза и носоглотку жжет, будто мне в лицо сыпанули горсть песка с битым стеклом. В ушах до сих пор звенит детский плач, хоть малыш уже притих и даже улыбнулся. Мне?..

Голова раскалывается, как если бы мне делали трепанацию черепа без наркоза.

Медленно собираю себя по кускам, сцепляю части разрушенной брони. Я давно как чертов Франкенштейн, проводящий опыты на самом себе. Год без сердца. Впрочем, Надя и раньше у меня его не находила. Наверное, она была права, когда называла меня бесчувственным.

Раздуваю ноздри, со свистом впуская в парализованные легкие кислород. Ощущаю на себе прожигающий взгляд Нади, но на нее не смотрю. Не могу! Я не готов увидеть в ее грустных, потухших глазах страх, разочарование и боль. Иного для меня там не уготовано. До развода она часто смотрела на меня так, будто я высасывал из нее всю энергию. Будто изо дня в день сжирал ее эмоции, растворяя их в пустоте внутри себя. Будто убивал ее, мучительно и постепенно. Она ушла, чтобы выжить, а без нее дыра стала еще больше и темнее.

Один лишь бог знает, как тяжело мне было тогда и как адски больно сейчас…

Пока все мое мужское естество бунтует, а сквозь панцирь пытаются пробиться жалкие ростки человеческих чувств, пауза затягивается и становится невежливой. Мне хочется наплевать на правила приличия и врачебную этику, нагло сгрести жену и сына в охапку, загрузить в свою машину, припаркованную на территории центра, и увезти домой. Навсегда. Вернуть свою семью. Запереть на семь замков. Спрятать… Вместо этого я заставляю себя ровным тоном произнести ничего не значащие слова приветствия:

– Здравствуйте, Наталья Петровна, – обращаюсь к ошеломленной теще, мельком покосившись на нее. – Я лечащий врач Надежды.

Бросаю прощальный взгляд на сына. Он заинтересованно изучает меня, хаотично взмахивает ручкой, тянет сжатый кулачок сначала ко мне, а потом, передумав, сует его в беззубый ротик. Размазывает слюнки по губам, продолжая буравить меня осмысленным взглядом. В нереально больших, как у мультяшки, глазах отражается небо. Малыш очень похож на Надю. Он ее маленькая копия, такой же красивый.

Назар, значит?

Я никогда не пойму женское сердце. Зачем называть сына в честь мужчины, которого вычеркнула из своей жизни? Сама. Лично. Вот этими тонкими, подрагивающими пальчиками, которые сейчас судорожно сжимают ткань детского комбинезона, она когда-то подписала заявление на развод. Оставила мне кольцо, но забрала нечто более важное. Нашего общего ребенка. Неравноценный обмен.

Назар… Почему?

Лихорадочно ищу ответ в голубых глазах сына, но он тоже ни сном ни духом. Маленький Назарка даже не знает, кто я. Для него я чужой дядя. Эта мысль ковыряет мою огрубелую душу, стучится изнутри, пытаясь разбить ледяной купол, который я тщательно возводил вокруг себя, найти брешь и вырваться вместе с диким, безумным криком.

Закрываюсь.

Выдыхай, Богданов! Они не твои.

Включаю врача. Другие социальные роли мной провалены с треском. Единственное, что я еще могу сделать для своей потерянной семьи, это исцелить Надю. Ребенку нужна мать, а ей в данный момент – я. Не муж, от которого она отказалась, а доктор Богданов, который в состоянии встряхнуть упрямую женщину и вернуть к полноценной жизни.

– Ах, вот почему ты так домой рвешься, – отмерев после шока, сипло лепечет теща, с пониманием и жалостью глядя на дочь.

Вспыхиваю от вопиющей несправедливости. Наталья Петровна ведет себя так, будто я тиран, садист и представляю опасность для ее кровиночки. Едва сдерживаюсь, чтобы не огрызнуться. Хрен с ней! У меня другая миссия, о которой нельзя забывать.

Моя цель – Наденька, мама крошки Назара.

Погасив внутренний огонь, я продолжаю бесстрастно и сухо:

– Вообще-то я надеялся, что вы убедите дочь остаться в центре и пройти весь курс реабилитации. Наивно полагал, что вы будете действовать в ее интересах, – не скрываю укора. – Вы же понимаете, Наталья Петровна, что только я в силах помочь ей? Сделаю невозможное, на что никто другой просто не способен, – выдаю чересчур самонадеянно. Пусть я сам в себе сомневаюсь, однако пациент должен верить в меня, как в бога. Иначе ничего не выйдет.

– Все-таки у Надюши есть шанс? – Наталья Петровна смягчается. Пускает слезу, придерживает дрожащий подбородок рукой. – Она опять сможет ходить?

– Со мной – да, – чеканю важно, а тем временем за грудиной будто орудует тупой нож. Сердце давит, и это не метафора. Сбоит по-настоящему. Нервная профессия, бессонные ночи и личные стрессы напоминают о себе, ударив по организму в самый неподходящий момент.

– Как же тот врач, что поставил на ней крест? Он ведь сказал, что…

– Да, я в курсе, – перебиваю, не позволяя вслух повторить ложный приговор. Необходимо поддерживать веру и позитивный настрой. – Он поторопился с выводами. Свежие снимки дали нам надежду. Лгать и приукрашивать ситуацию я не буду. Пятьдесят процентов успеха зависит от меня, остальное – от Нади. Орел или решка – и монетка сейчас в ваших руках.

Мои слова адресованы не теще. Плевать мне на нее, у нас отношения с самого начала не заладились. После того, как мы с Надей потеряли первого ребенка, то с ее родителями вовсе разругались. Их мнение для меня не имеет никакого значения.

Однако я чувствую, что жена тоже внимательно слушает меня, впитывая каждое слово. Боковым зрением наблюдаю, как она вся подбирается и застывает, словно фарфоровая статуэтка. Не шелохнется, не дышит, лишь одной рукой ласково, успокаивающе поглаживает ребенка по животику.

Замираю и я. Умолкаю, давая ей время подумать.

Главное, чтобы она мне поверила, а дальше мы справимся. Вместе обязательно справимся.

– Надюш, – шепотом зовет ее теща. – А ты что думаешь?

Впервые за мучительно долгие, почти бесконечные минуты я все-таки рискую посмотреть жене в глаза. Пытаюсь считать эмоции и предугадать ответ, но на дне ее зрачков – ледяная пустота, словно она зеркалит мою холодную сдержанность. Я бьюсь в невидимую стену, и вдоль позвоночника прокатывается озноб. Как же сильно она изменилась, потухла и остыла. От былого огня даже искорки не осталось.

«Не дури, Наденька, соглашайся», – беззвучно молю.

Глава 6

Непредсказуемое осеннее небо хмурится и темнеет, крупные капли дождя срываются вниз и, подгоняемые порывом ветра, неприятно хлещут по лицу. Машинально приближаюсь к Наде, инстинктивно защищая их с сыном от непогоды.

Несколько дождинок успевают упасть на личико маленького Назара. Он забавно морщится, недовольный тем, что его потревожили, кряхтит и привлекает к себе внимание возмущенным мяуканьем.

Показывает характер. Наш. Богдановский.

Уголки моих губ непроизвольно дергаются вверх, криво и судорожно, будто я заново учусь улыбаться после инсульта, а рука тянется к малышу. Бережно смахиваю влагу с его щеки пальцем, который он тут же хватает ладошкой. Цепко сжав, тащит в рот, пытается костяшкой почесать десна. Не мешаю ему. Утопаю в моменте, который, возможно, нескоро повторится.

Украдкой поглядываю на Надю. Наблюдает за нами, крепче обнимая сына, но не вмешивается. Притихла, не двигается, и только взгляд ее немного теплеет и смягчается.

– Надюша, он знает? – негромко уточняет теща таким заговорщическим тоном, будто я их злейший враг.

Поборов очередную волну негатива, я отпускаю ручку сына, провожу ладонью по его комбинезону, невольно касаюсь холодных пальцев Нади, нервно впивающихся в ткань. Подушечки покалывает от желания погладить и согреть ее тонкую кисть. Я все еще как в тумане и не соображаю, что происходит. Меня штормит.

Жена. Сын. Они реальные? Рядом? Наяву, а не во сне?

Немыслимо…

– Да, – выдыхает она, подставив лицо к небу и не сводя с меня поблескивающих глаз. Смаргивает одинокие капельки, срывающиеся с длинных ресниц. Слезы?

Дождь усиливается, намачивая ее бледные щеки и раздражая капризного сынишку. Требовательный крик разносится по округе.

Вновь усмехаюсь. Настоящий Назар Богданов.

– Я проведу вас в палату, переждете ливень там, – нехотя отстраняюсь от них, чувствуя почти физическую боль, будто от меня часть тела отрывают. – Медперсонал предупрежу, чтобы никто вас не беспокоил, – не прекращая важно говорить, я обхожу кресло и аккуратно везу жену с ребенком к входу в центр. За нами послушно плетется теща с детской коляской и сумкой.

Стараюсь идти быстро, но осторожно, потому что в моих руках сейчас двойная ценность.

– Медсестра сказала, что в это время посещения запрещены, – взволнованно отзывается Надя, покачивая сына и заботливо прикрывая его собой от дождя.

– Правила здесь устанавливаю я, – толкаю коляску к пандусу. Заезжаем на крыльцо и останавливаемся под козырьком. – Итак, я предлагаю следующее… Наталья Петровна, попросите охранника придержать дверь, – ненавязчиво избавляюсь от тещи хотя бы на несколько секунд. Выдыхаю с облегчением, когда она скрывается в здании, и подаюсь ближе к Наде, которая тут же оборачивается. – Первые два дня побудешь здесь с ночевкой, под наблюдением специалистов, в том числе и моим. Это важно, придется потерпеть, – уговариваю ее. – Твоя мать сможет привозить Назарку… – спотыкаюсь на имени, откашливаюсь и, справившись с нахлынувшими эмоциями, продолжаю невозмутимо: – Она сможет привозить его в свободное от процедур и занятий время. Предварительный график я составлю к утру и сразу же передам тебе, чтобы ты могла по нему ориентироваться. Палата в вашем распоряжении, Наталье Петровне выпишу пропуск, чтобы беспрепятственно заезжать на территорию. Если что-то дополнительно будет нужно, скажешь мне.

– Два дня, а потом? – задумчиво тянет Надя. Сомневается, но готова к переговорам. Слушает меня внимательно. Общаемся, как раньше, а от обычной беседы мурашки по коже.

– За это время я подготовлю полный курс реабилитации, – краем глаза ловлю тень. Охранник выходит на улицу и терпеливо ждет, пока мы заедем внутрь. – При условии, что ты будешь старательно трудиться и выполнять все мои предписания, со временем я смогу отпускать тебя на ночь домой. К сыну, – уточняю хрипло и мягко, покосившись на ерзающий сверток на ее коленях. Назарка размахивает ручками и бьет ножкой в подлокотник, что-то мурлычет невнятно.

– Надюша, надо попытаться, – перебивает меня Наталья Петровна, но в этот раз я на нее не злюсь.

Удивительно, что она на моей стороне, и я благодарен ей за поддержку. Очень вовремя мы оказались по одну сторону баррикад. С крепостью под названием Надежда я в одиночку не справлюсь. Покорить, чтобы спасти. Парадокс.

– Можно вопрос? – мрачно свожу брови, когда мы закрываемся в палате. Надя небрежно кивает, а сама занимается ребенком, заметно оживая в процессе. Аккуратно перекладывает его на постель и раздевает, освобождая от намокшего комбинезона. Снимает капюшон и шапочку, из-под которой показывается белобрысый пушок. Лаская взглядом сына, я произношу грубовато: – А что с тем подонком, который вас сбил?

На доли секунды руки Нади зависают в воздухе над сыном, а следом опускаются и трепетно накрывают его в знак защиты. Хрупкие плечи подрагивают, красивое лицо, которое я вижу в профиль, мрачнеет и напрягается, рваное дыхание разносится по палате. Воцарившуюся тишину нарушает невнятное детское гуление, которое мгновенно разряжает тяжелую атмосферу и волшебным образом действует на всех нас. Надя сбрасывает с себя оцепенение, нежно улыбается малышу, гладит его по животику.

– Задержали на месте, так как он просто не в состоянии был уехать. Отключился за рулем. Сейчас его таскают по судам, – совладав с собой, произносит спокойно и без срывов в голосе. – Пытаются оправдать, – роняет с горькой усмешкой.

– В машине был сынок какой-то важной шишки из органов власти, так что он вряд ли понесет наказание. Откупится, – поясняет Наталья Петровна, подавая дочери детские вещи и подгузник из сумки. – Он и Наде деньги предлагал, чтобы уладить конфликт, но она не взяла. Принципиальная, а толку, – в ее фразе слышится укор, с которым я категорически не согласен. – Все равно его богатый отец отмажет.

– Обойдемся без его денег, мам, – упрямо осекает ее Надя. – Из-за него Назарка чуть не пострадал! Если бы я не успела… – запинается, не в силах озвучить свои страхи.

Ее жгучие эмоции проникают в самую душу, и я чувствую себя так, словно был там вместе с ней. На остановке. Под дождем. С детской коляской, внутри которой смысл всей жизни. За мгновение до столкновения…

Черт!

Че-ерт.. Зачем отпустил ее год назад? Почему не настоял вернуться? Не выяснил, как она…

Слабак! Сдался. А ведь если бы мы остались вместе, возможно, всего этого не произошло бы. Моя жена не пострадала бы, а ребенок не скучал бы по матери. Я бы не допустил. Судьба могла пойти по другому сценарию, но…

Не повернуть время вспять.

– Ты правильно поступила, – поддерживаю Надю, слегка коснувшись острого плечика, и тут же прячу руку в карман халата.

Встречаю ее благодарный небесный взгляд. Тепло усмехаюсь: раньше мы всегда поддерживали друг друга. Это было несложно, ведь у нас были одинаковые убеждения и идеалы, схожие взгляды на жизнь. Мы оба честные, принципиальные и неподкупные, поэтому и сошлись. Но все рухнуло в одночасье, и я до сих пор не понимаю, почему мы не сумели пережить трагедию вместе. В какой момент наша общая дорога разделилась на две кривые развилки?

– Спасибо, – подтаивает Надя.

– Этому уроду не место на дороге. Я постараюсь выяснить, какие у него связи, и со своей стороны повлиять на правосудие. За руль он точно больше не сядет и обязательно ответит за все перед законом, – чеканю убедительно, стараясь сохранять хладнокровие, однако ладонь невольно превращается в кулак. – Не на тех нарвался, тварь, – заканчиваю одними губами.

Теща не слышит, однако жена пристально всматривается в мое лицо и считывает проклятие. В этот миг между нами натягивается тонкая, хрупкая связующая нить, вплетается в жилы, прорастая глубже внутрь.

Надя хочет мне довериться, как раньше, но что-то мешает ей. Незримый барьер, который она сама же и возвела между нами.

– Надюша, давай подержу Назарку, – спохватившись, Наталья Петровна берет на руки внука, а тот начинает огорченно плакать и хаотично ловит ладошками воздух. Требует вернуть его матери, боится вновь остаться без нее. Понимаю и разделяю его чувства.

Надя косится на кровать, опускает глаза на свои ноги, поджимает губы.

– Ты не мог бы позвать Маргариту? – скромно просит меня, упираясь ладонью в край матраса. – Медсестру, которая мне помогала?

– Хм, конечно, – порываюсь к двери, но торможу на пороге. – А что нужно?

– Я хотела быть прилечь, чтобы покормить ребенка. Но сама я… – набирает больше воздуха, чтобы признаться в собственном бессилии: – Я не могу.

Не знаю, чем руководствуюсь, когда возвращаюсь, наклоняюсь к опешившей Наде и молча подхватываю ее под поясницу и колени. Поднимаю на руки. Дыхание сбивается у нас обоих.

Это не доктор Богданов, а прежний Назар прижимает жену к груди, одержимо вбирает запах ее волос, знакомый до дрожи, тонет в глубоких нежно-голубых омутах.

– Удобно? – осипшим голосом интересуюсь, осторожно опуская ее на кровать. Подкладываю подушки под спину, выпрямляю ноги, останавливаясь дольше приличного на стройных бедрах. Надя сильно похудела. За время, что мы не виделись, стала почти прозрачной и хрупкой, как фигурка из венецианского стекла.

– Да, – срывается с ее губ вместе с протяжным выдохом. Кроха Назарка громче напоминает о себе, и теща спешит отдать его Наде. Мельтешит между нами, беспощадно рвет невесомую нить, которая связала нас на пару мгновений.

Возвращаюсь в суровую реальность, где мы с Надей всего лишь врач и пациентка. Прокручиваю большим пальцем кольцо на безымянном, убираю руки за спину.

– Ладно, не буду вам мешать, – отступаю назад. – Мой кабинет напротив.

Малодушно разрешаю себе в последний раз полюбоваться семейной идиллией матери с ребенком. Замечаю, как Назарка ладошками мнет ее грудь через ткань одежды, тычется носиком, как слепой котенок, ворчит недовольно.

Разворачиваюсь, дергаю ручку двери.

– Назар, – летит мне в затылок, пронзая голову насквозь. Мое имя в устах Нади превращается в смертельное оружие. Ей достаточно просто произнести его – и я готов исполнить любое желание.

– Да? – откликаюсь с надеждой.

– Я согласна, – твердо звучит. – Я не хочу жить наполовину. Я готова остаться и побороться за себя. Я буду очень стараться, обещаю.

С трудом подавляю победную улыбку. Узнаю свою Наденьку, стойкую и несломленную. Феникс, возрождающийся из пепла. Все у нее получится, а я помогу.

– Понял, – стараюсь не выдавать своего ликования, чтобы не спугнуть ее. Говорю деловито и ровно. – Хорошо. Завтра начнем, а пока отдыхай.

Буквально выталкиваю себя в коридор. Скрывшись из поля зрения Нади, прижимаю руку к груди. Все еще давит. Не сердце, нет, а просто мотор, но и он дает сбой.

В кабинете закидываюсь лекарствами. Некоторое время сижу в кресле неподвижно, жду, пока подействуют.

Отпускает. Так-то лучше. Не хочу отвлекаться на себя. Не сейчас.

Остаток дня присматриваю за женой на расстоянии. Слежу по часам, когда теща забирает ребенка домой, прощаюсь с сыном взглядом, и мне кажется, что он замечает меня через узкую щель в двери. А может, просто хочется на это надеяться. Ближе к вечеру проверяю, чтобы Надя не пропустила ужин. Преследую ее, как тень.

Заглядываю в палату после отбоя, в полумраке различая очертания маленького женского тела на просторной специализированной койке.

Не верится, что она поддалась и осталась.

Первый, самый сложный шаг сделан. Дальше мы справимся. Вместе.

Оставляю обе двери приоткрытыми, а сам работаю до поздней ночи. Воодушевленно, самозабвенно. Ради нее. Ради них. Мое жалкое существование вновь обретает смысл. Огонек в солнечном сплетении разгорается сильнее.

Оживаю.

Но все обрывается внутри, когда из Надиной палаты доносится полный паники, истошный вопль.

Глава 7

Надежда

– Какая ты красивая, – прижимаю к груди новорожденную дочь. Шевелю губами, но не слышу собственного голоса, изо рта вырываются лишь сиплые хрипы, сознание плывет. Но я уверена, малышка понимает меня. – Папочка тебя полюбит, как только увидит. Забудет все, что говорили нам врачи. Обязательно полюбит. Ведь ты родилась такой похожей на него.

Черты детского личика размываются. Сверток, лежащий на мне, стремительно тает. Врезаюсь пальцами ворох пеленок, внутри которых больше никто не копошится. Лишь тряпки. Гора лоскутков и рваных клочьев. Но следом и они исчезают.

Пусто. Холодно. Одиноко.

В горле спазм. Легкие заключены в стальные тиски. Больно так, что нечем дышать.

– Назар, – безмолвно кричу. – Помоги, Назар. Ее забрали, – повторяю, не издавая ни звука, будто внезапно онемела. – Нашу девочку забрали у нас.

Ощупываю себя дрожащими руками, не в силах ни встать, ни развернуться. Взгляд устремлен в белоснежный потолок, прямо на яркий операционный светильник, а тело приковано к постели. Трогаю грудь, ребра, живот.

Ищу моего ребенка…

В солнечном сплетении загорается огонек. Опять чувствую на себе жар крохотного тельца. Пальцы натыкаются на детское плечико, и я бережно накрываю ладонями спинку младенца, животиком прижатого ко мне.

По соседству с болью поселяется надежда. Будто сердце разделили – одну половину истерзали, порезали на части и оставили разлагаться, а во второй теплится жизнь и пульсирует кровь, напитывая тело, исцеляя душу.

– Назарка, малыш, – плачу, обнимая сына. Держу его крепко, а меня трясет как в лихорадке. – Я тебя не потеряю. Сыночек, – пытаюсь приподняться и поцеловать его в макушку.

Губы обдает прохладой, сквозняк бьет по лицу наотмашь. Двери нараспашку – понимаю это по зловещему скрипу, заглушающему тихий детский писк. Хочу спрятать младенца в объятиях, чтобы не продрог и не простудился, но хватаю пальцами воздух.

– А-а-а!

Панически стискиваю пустоту в кулаках.

Где же он? Где? Мой сын…

– Назар, пожалуйста, – вновь зову мужа, комкая в руках постельное белье. – Верни мне детей, – содрогаюсь в истерике. – Наза-а-ар! – зажмурившись, ору что есть мочи.

Голос наконец-то прорезается, и я слышу свой дикий вой. Сама его пугаюсь. Так воет волчица, потерявшая потомство. Протяжно, тоскливо, надсадно.

– Надя, – доносится отдаленно и мягко.

Назар склоняется надо мной. Ничего не вижу, будто вмиг ослепла, но чувствую, что это он. Судорожно впиваюсь пальцами в лацканы его халата, тяну на себя. Царапаю шею и плечи, то ли защищаясь, то ли цепляясь за него, как за спасательный круг.

– У тебя нет детей, Надя, – летит мне в лицо морозно и хлестко. – И никогда не было. Прими это, – ледяное равнодушие в грубом баритоне добивает меня.

– Неправда, – вскрикиваю сквозь злость и слезы. – Ты лжешь. Вы все меня обманываете.

– Успокойся, я здесь, Наденька, – последняя фраза звучит гораздо теплее и добрее, будто со мной рядом два разных человека. Ненавижу обоих!

Ничего не имеет значения, кроме моих детей…

Нет, одного ребенка.

Дочери больше нет. У меня остался только сын.

Пробираюсь сквозь вязкую тьму ночного кошмара. И не могу! Застряла где-то на пограничье, где сливаются сон и реальность. Неистово брыкаюсь в сильных мужских руках. Мычу, постанываю, плачу. Связки надрываются – и я перехожу на сдавленный хрип.

– Назар, верни их! Ты же все можешь. Верни! – повторяю как заведенная. Не осознаю, что происходит.

Вспышка света бьет по глазам. Прячусь от нее в объятиях мужа. Уткнувшись носом в его бешено вздымающуюся грудь, конвульсивно всхлипываю.

– Тише, Наденька, я рядом, – шелестит над головой. Приятный жар прокатывается от макушки к виску, рваное горячее дыхание касается уха. – Очнись, милая, все хорошо. Дыши глубже, – затылок поглаживает широкая ладонь, зарывается в липкие, влажные волосы.

– Где мой сын? – вяло тяну, постепенно просыпаясь. – Где он?

Дыхание выравнивается. Пальцы, сцепленные на одежде Назара, расслабляются, выпуская смятую ткань. В глотке печет, словно все внутри засыпали острым перцем. Взгляд расфокусирован. Тело содрогается, получая откат после истерики. Меня прошибает мелкими разрядами тока, и я никак это не контролирую.

– Сын дома. С бабушкой. Посмотри на меня, – требовательно зовет Назар и обхватывает мои мокрые щеки. Заставляет запрокинуть голову.

С моей стороны – ноль реакций. Подчиняюсь, как марионетка, но ничего не могу выжать из себя ответ.

Совсем не сопротивляюсь, когда в следующую секунду мои губы накрывает целительное тепло.Глава 7

Надежда

– Какая ты красивая, – прижимаю к груди новорожденную дочь. Шевелю губами, но не слышу собственного голоса, изо рта вырываются лишь сиплые хрипы, сознание плывет. Но я уверена, малышка понимает меня. – Папочка тебя полюбит, как только увидит. Забудет все, что говорили нам врачи. Обязательно полюбит. Ведь ты родилась такой похожей на него.

Черты детского личика размываются. Сверток, лежащий на мне, стремительно тает. Врезаюсь пальцами ворох пеленок, внутри которых больше никто не копошится. Лишь тряпки. Гора лоскутков и рваных клочьев. Но следом и они исчезают.

Пусто. Холодно. Одиноко.

В горле спазм. Легкие заключены в стальные тиски. Больно так, что нечем дышать.

– Назар, – безмолвно кричу. – Помоги, Назар. Ее забрали, – повторяю, не издавая ни звука, будто внезапно онемела. – Нашу девочку забрали у нас.

Ощупываю себя дрожащими руками, не в силах ни встать, ни развернуться. Взгляд устремлен в белоснежный потолок, прямо на яркий операционный светильник, а тело приковано к постели. Трогаю грудь, ребра, живот.

Ищу моего ребенка…

В солнечном сплетении загорается огонек. Опять чувствую на себе жар крохотного тельца. Пальцы натыкаются на детское плечико, и я бережно накрываю ладонями спинку младенца, животиком прижатого ко мне.

По соседству с болью поселяется надежда. Будто сердце разделили – одну половину истерзали, порезали на части и оставили разлагаться, а во второй теплится жизнь и пульсирует кровь, напитывая тело, исцеляя душу.

– Назарка, малыш, – плачу, обнимая сына. Держу его крепко, а меня трясет как в лихорадке. – Я тебя не потеряю. Сыночек, – пытаюсь приподняться и поцеловать его в макушку.

Губы обдает прохладой, сквозняк бьет по лицу наотмашь. Двери нараспашку – понимаю это по зловещему скрипу, заглушающему тихий детский писк. Хочу спрятать младенца в объятиях, чтобы не продрог и не простудился, но хватаю пальцами воздух.

– А-а-а!

Панически стискиваю пустоту в кулаках.

Где же он? Где? Мой сын…

– Назар, пожалуйста, – вновь зову мужа, комкая в руках постельное белье. – Верни мне детей, – содрогаюсь в истерике. – Наза-а-ар! – зажмурившись, ору что есть мочи.

Голос наконец-то прорезается, и я слышу свой дикий вой. Сама его пугаюсь. Так воет волчица, потерявшая потомство. Протяжно, тоскливо, надсадно.

– Надя, – доносится отдаленно и мягко.

Назар склоняется надо мной. Ничего не вижу, будто вмиг ослепла, но чувствую, что это он. Судорожно впиваюсь пальцами в лацканы его халата, тяну на себя. Царапаю шею и плечи, то ли защищаясь, то ли цепляясь за него, как за спасательный круг.

– У тебя нет детей, Надя, – летит мне в лицо морозно и хлестко. – И никогда не было. Прими это, – ледяное равнодушие в грубом баритоне добивает меня.

– Неправда, – вскрикиваю сквозь злость и слезы. – Ты лжешь. Вы все меня обманываете.

– Успокойся, я здесь, Наденька, – последняя фраза звучит гораздо теплее и добрее, будто со мной рядом два разных человека. Ненавижу обоих!

Ничего не имеет значения, кроме моих детей…

Нет, одного ребенка.

Дочери больше нет. У меня остался только сын.

Пробираюсь сквозь вязкую тьму ночного кошмара. И не могу! Застряла где-то на пограничье, где сливаются сон и реальность. Неистово брыкаюсь в сильных мужских руках. Мычу, постанываю, плачу. Связки надрываются – и я перехожу на сдавленный хрип.

– Назар, верни их! Ты же все можешь. Верни! – повторяю как заведенная. Не осознаю, что происходит.

Вспышка света бьет по глазам. Прячусь от нее в объятиях мужа. Уткнувшись носом в его бешено вздымающуюся грудь, конвульсивно всхлипываю.

– Тише, Наденька, я рядом, – шелестит над головой. Приятный жар прокатывается от макушки к виску, рваное горячее дыхание касается уха. – Очнись, милая, все хорошо. Дыши глубже, – затылок поглаживает широкая ладонь, зарывается в липкие, влажные волосы.

– Где мой сын? – вяло тяну, постепенно просыпаясь. – Где он?

Дыхание выравнивается. Пальцы, сцепленные на одежде Назара, расслабляются, выпуская смятую ткань. В глотке печет, словно все внутри засыпали острым перцем. Взгляд расфокусирован. Тело содрогается, получая откат после истерики. Меня прошибает мелкими разрядами тока, и я никак это не контролирую.

– Сын дома. С бабушкой. Посмотри на меня, – требовательно зовет Назар и обхватывает мои мокрые щеки. Заставляет запрокинуть голову.

С моей стороны – ноль реакций. Подчиняюсь, как марионетка, но ничего не могу выжать из себя ответ.

Совсем не сопротивляюсь, когда в следующую секунду мои губы накрывает целительное тепло.

Принимаю поцелуй как нечто привычное и закономерное. В измученном кошмарами мозгу нет даже мысли взбунтоваться. Наоборот, каждой клеточкой я тянусь к мужчине, которого спустя время все равно чувствую родным. Будто не было развода и мы по-прежнему вместе. Будто только вчера мы уснули в обнимку, а посреди ночи я подскочила, взбудораженная тревожным сном, и нырнула в объятия Назара за поддержкой и защитой.

Теперь он утешает меня. Аккуратно, нежно, трепетно, как бывает только между нами. Когда мы наедине.

Разомкнув губы, целую мужа в ответ. По щекам струятся слезы, и мы вместе пьем эту соленую воду и… друг друга. Не жадно, а осторожно и по чуть-чуть. Словно измученные путники после долгого блуждания по пустыне. Добрались до оазиса в надежде утолить жажду. Спешка убьет нас. Каждый глоток может стать последним. Однако мы не можем оторваться друг от друга.

Дышим часто и сбивчиво, опаляя губы жаркими искрами. Мои судорожные всхлипы сплетаются с его грудным хрипом. Я отхожу от жуткого сна, а Назар… успокаивает меня не совсем традиционным способом.

Отпустив пропитанную больничными запахами ткань его халата, я веду ладонями вверх к шее. Накрываю пульсирующую артерию, которая заходится в бешеном ритме, и большими пальцами нежно очерчиваю линию подбородка, будто вспоминаю его наощупь. Цепляю ногтями короткую щетину, и Назар углубляет поцелуй, обхватив рукой мой затылок.

Растворяюсь в его колючей ласке.

Инстинктивно подаюсь ближе к мужу всем телом, точнее, только верхней его частью, и осознание собственной неполноценности обухом бьет по голове, мгновенно отрезвляя меня и возвращая в жестокую реальность. Отшатываюсь, на секунду зависаю в неудобном положении и теряю равновесие. Мне тяжело без опоры, и я нахожу ее в Назаре. Ощущаю горячие руки на пояснице и между лопатками, впечатываюсь грудью в твердый торс, встречаю мутный, затуманенный взгляд с желтыми всполохами.

Назар сидит на краю постели полубоком, крепко держит меня в руках и внимательно изучает мое заплаканное, усталое лицо. Его брови мрачно сведены к переносице, а морщины кажутся глубже в грубом свете настенной лампы.

Флер прошлого спадает – и мы предстаем друг перед другом настоящими.

Он сильно изменился. Я тоже.

Мы оба перемолоты в жерновах времени.

– Вызывали, Назар Его…

Громкий женский голос влетает в палату вслед за грохотом распахнувшейся двери, стреляет Назару в спину, которой он прикрывает меня от посторонних глаз.

Не выпуская мое бракованное тело из рук, словно оно может рассыпаться без поддержки, Богданов возвращает себе строгий образ доктора и нехотя оглядывается.

На пороге – дежурная медсестра. Замерла в растерянности, схватившись за ручку двери.

– …Егорович, – сипло выдыхает, потупив взгляд. Делает вид, что ничего необычного не заметила. – Извините, – добавляет с нотками сожаления, шока и неуместного огорчения.

– Да, Рита, вызывал. Нужно вколоть успокоительное Богдановой, – отчеканив невозмутимо и сделав акцент на фамилии, Назар возвращает внимание ко мне.

Придерживая меня одной рукой за талию, вторую – протягивает к подушке, поворачивает ее ребром и прислоняет к изголовью кровати. Заботливо помогает мне устроиться удобнее, полусидя, накрывает одеялом ноги, берет за руку, пальцем нащупывая пульс на запястье.