Читать книгу: «Август – июль», страница 3
5
Под утро стало не светлеть, а как будто мутнеть. В этой серой холодной мути Надя побросала в сумку вещи, казавшиеся чужими, собрала у сонных детей наволочки, полотенца, пододеяльники и простыни, пересчитала и потом еще раз собрала наволочки и полотенца, оставшиеся в шкафах на верхних полках, под кроватями и за пыльными батареями. Потом она раздавала детям автобусные пакеты с едой, которые принес Витя из столовки, и старалась не срываться на бесконечные: «Фууу, а зачем они положили сюда вареное яйцо?» Когда их Второй отряд заполнил автобус, и автобус поехал, оставляя за собой корпуса, клуб, футбольное поле и летний душ, Надя поняла, что все закончилось, и не почувствовала ничего. Она ничего не чувствовала, когда ехали полпути вдоль сосен, полпути – вдоль нефтезавода; когда дети, увидев высоченную трубу, испускавшую вредное живое пламя, отвлеклись от исполнения «Тишины» и загудели, восторженно или испуганно. Надя ничего не чувствовала, стоя возле дворца культуры «Химик» в ожидании, когда всех детей встретят родители; большую часть времени она смотрела под ноги, на зазоры между бетонными плитами, густо заросшие травой, – искать глазами красную кепку казалось немыслимым.
Она почти не помнила, как попрощалась с Витей, как дошла со своей большой сумкой до остановки, как ехала в автобусе до вокзала через весь город, как пересела в длинную электричку. В электричке она задремала, окончательно смешав равнодушное сознание с серой мутью вокруг. Во сне ей казалось, что вагон населен знакомыми лицами, как будто вся смена «Интеллект» ехала с ней в Исилькуль. Все вокруг, даже дети из Второго отряда, говорили на странном языке – матерном, но таком изысканном. Они вели умные разговоры и постоянно выпивали: не водку даже, а какие-то экзотические настойки. Юры среди них не было, поэтому Надя оставалась безучастной, ни с кем не говорила и ничего не пила. Внезапно раздался громкий сигнал, и стало понятно, что электричка не приедет в Исилькуль, а возвращается в Омск. Наде стало тревожно; она не могла понять, как электричка развернется, ведь для этого нужно большое кольцо из рельсов, а есть ли оно по пути? Сигнал раздался снова, и Надя проснулась. За окном разворачивались поля с пятнышками березок на заднем плане; в вагоне было почти пусто: несколько старушек, пара грустных работяг, компания гопников с «Балтикой». Пропищал телефон – это его было слышно во сне. На экране глупо светились три сообщения: «Надя ты самая красивая девушка, которую я встречал, не хочу тебя потерять» – «Давай как-нибудь встретимся когда вернешься в Омск» – «Если это тупое предложение, можеш не отвечать». Надя перечитала их несколько раз, с трудом вникая в смысл: все внимание утекало к пиксельному «можеш», как к выщерблинке на краске. Это были сообщения от Вити, и уровень сюра, который во сне казался вполне обыденным, сейчас начал непростительно зашкаливать. Надя убрала телефон в рюкзак и снова уснула.
Чувства вернулись уже дома, когда Надя лежала в горячей пенной ванне, отчаянно источавшей аромат персика. Она чувствовала, как тепло проникает под кожу, медленно проходит сквозь мышцы и нагревает кости. Физическое удовольствие, самое простое из доступных человеку, овладело Надей – ей было просто хорошо, без мыслей, без предположений, без единого «но»; пахучее тепло обнимало тело и не оставляло ни вопросов, ни ложных предположений. Тяжесть ее сумки с грязными шмотками, жесткость панцирной кровати в стылой вожатской, безжалостный мороз летнего душа – все растворялось в горячей пене. Быт вообще всегда забывается быстро, и в памяти остаются только чувства и запахи. Чувства, да. В просветлевшем сознании Нади их возникло два.
Сначала она ощутила, как в груди закручивается невидимая воронка – очень туго, до боли, но эта боль не была до конца мучительной, она отдавала неожиданным вкусом, сливочным и сладким. Было похоже на ирис «Кис-кис» – любимую конфету во всех новогодних подарках, которую в детстве они с Кристиной никак не могли поделить. Эту воронку крутил Юра, уменьшенный Юра, поселившийся в Надиной груди и не дававший о себе забыть. Потом она вспомнила сообщения, которые неожиданно прислал ей Витя, и почувствовала досаду, отдающую рыбными котлетами. Его нелепое признание делало все одновременно и сложнее, и скучнее. И когда он вообще успел на нее запасть? Надя лениво вспомнила его круглое лицо, от улыбки делающееся еще круглее. Да, он всегда помогал, всегда шутил, старался приобнять и приободрить, но ведь это такие обычные вещи, он даже не пытался понравиться! Неожиданно Витя заставил подумать о себе по-новому: он, такой простенький, оказался способным к таким сложным чувствам; неужели у него при мысли о Наде тоже – воронка в груди? Это казалось слишком невероятным, чтобы рассматривать всерьез.
– Надь, ты скоро? – это стучала в дверь младшая сестра, Марина.
– Нет, – крикнула через дверь Надя.
– Блин, ну мне очень надо! Я скоро ухожу!
Надя не ответила, но выдернула пробку из ванны, – все равно вода уже стала остывать, – душем смыла с себя пену, вылезла на розовый коврик, вытерлась и машинально протерла запотевшее зеркало. Она поняла, что давно не смотрелась в такое большое зеркало, тем более голой, и отражение показалось ей непривычным и притягивающим. Надя отстраненно смотрела на свое тело: можно ли назвать его красивым? – у этого не было ни подтверждения, ни опровержения. Ночью она с такой досадой смотрела на свое надоевшее лицо, но с телом все было сложнее. Тело казалось чужим, а к чужому Надя относилась лучше, чем к своему. Она подумала о Вите: неужели ему нравится ее лицо и понравится тело, если он его увидит? Понравится грудь: не очень большая, но аккуратная, красивой формы, с маленькими светлыми сосками; понравится плоский живот (она лучше всех сдала пресс на физре!), понравится даже глупый волосатый треугольник, который выглядит хуже всего, а обещает больше всего. Кому-то может понравиться эта попа и длинные ноги – она, Надя, может понравиться. Она впервые почувствовала это со всей вещественной убедительностью, которую может дать только материальный мир. Марина снова начала стучать и ныть под дверью; Надя, в розовом халате и с полотенцем на голове, вышла из ванной, взяла телефон и написала Вите, что согласна с ним встретиться.
Немного послонявшись по квартире, Надя села за комп в той комнате, которую всегда называют детской, и впервые за три недели зашла во «Вконтакте». В друзья стучались человек двенадцать; конечно, среди них был Витя, а вот Юры не было. Надя снова ощутила, как закручивается воронка. За пару последних дней внутри запеклось такое сложное чувство, оно мучило Надю и пугало ее своей непознаваемостью. Захотелось с кем-нибудь поговорить, рассказать не просто про смену «Интеллект», а еще про эту жуть в груди – то сладкую, то противную, как рыбные котлеты. Мама и сестра категорически не подходили для таких разговоров; интересно, а Кристина уже приехала? Надя зашла на ее страницу и хотела нажать на синюю кнопку «Написать сообщение», но передумала. Слишком рано еще всем этим делиться, сначала нужно хоть немного разобраться самой. Надя сидела на стуле в розовом халате, на голове было полотенце с тигром – подарок мамы на Новый год. Она смотрела на стену, на выцветший постер с улыбающейся Наталией Орейро, который повесила сюда десять лет назад, и ощущала кислое и тоскливое одиночество.
– Надюша! – позвала мама из другой комнаты.
Она сидела на диване с пультом в руках. По телевизору показывали еще один телевизор, черно-белый, а возле него танцевала черно-белая девочка в школьной форме. Где сосны рвутся в небо, где быль живет и небыль, Умчи меня туда, лесной олень! – мама сделала погромче. «Помнишь эту песню? Как ты ее в детстве любила, вот так же танцевали тут с папой», – Надя почувствовала, что воронка стала гигантской и скрутилась так сильно, что уже не было никакой сладости, а только огромная боль, пульсирующая и обжигающая. Лицо у женщины в телевизоре внутри телевизора стало встревоженным: Говорят, чудес на свете нет, И дождями смыт оленя след, – но потом она повеселела, и девочка в школьной форме вместе с ней. – Только знаю, он ко мне придёт, Если веришь, сказка оживёт! Надя подлетела к телевизору, резко вдавила кнопку «On/Off» и злобно запищала: «Зачем ты меня отвлекаешь этой фигней? Мне уже не пять лет, может, ты просто не замечаешь?!» Не дожидаясь ответа, она выбежала из комнаты, придерживая тигровое полотенце на голове.
Надя вяло разбирала сумку и слышала, что мама снова включила телек и смотрит «Дорожный патруль». Через стенку сочилась чья-то смерть: «Вчера на трассе Е30 в пяти километрах от Исилькуля произошло столкновение двух легковых автомобилей. Автомобиль “Хонда Цивик” перевернулся, от полученных травм водитель 24-х лет и ехавшая с ним женщина 22-х лет скончались на месте. Водитель автомобиля “Лада Приора” госпитализирован с черепно-мозговой травмой». Надю затошнило: она на секунду представила, что про нее в такой хронике сказали бы «женщина 19-ти лет», а ей было бы уже все равно. Хотелось как можно скорее уехать отсюда, затеряться в большом городе, на седьмом этаже своей общаги, ни с кем не говорить, ничего не объяснять. Видеться хотелось только с Юрой, но эта встреча казалась невозможной – вероятнее было наткнуться на лесного оленя, перебегающего соседнюю улицу. Она посмотрела за окно: долгий серый день заканчивался, незаметно превращаясь в такие же серые сумерки. Сегодня уже ничего не успеть; завтра весь день уйдет на стирку и новые сборы (белое выпускное платье пусть висит в шкафу); послезавтра она сядет на раннюю электричку и к обеду останется одна.
6
Послезавтра к обеду Надя заселилась в общагу, сходила оплатить интернет и купить каких-то продуктов в «Магните», вернулась в свою пустую комнату (соседка Умитжан все еще была у родителей в Русской поляне) и сварила на плитке макароны с сыром. Она ела, как всегда, сидя перед окном, и смотрела на тополя, которые половину лета испускали злой пух, а теперь успокоились и начали желтеть. Вкуса макарон не чувствовалось, и Надя достала литровую банку маминых томатов в собственном соку и незаметно съела почти все. Она подумала о Юре: интересно, а он тоже любит помидоры? интересно, он еще в Омске или тоже успел заселиться в свою общагу, далекую и сумрачную? За стенкой кто-то громко включил радио, которое пропело обрывок знакомой песни и сказало: «Это была несравненная Вера Брежнева, новый хит этого лета. А с вами по-прежнему Радио-3 и я, ди-джей Алмаз! Сегодня пятница, 27 августа, Омское время шестнадцать тридцать, заряжаемся позитивом с очередным хитом от Леди Гаги!» Радио стало еще громче, а Надя вспомнила, что сегодня действительно пятница, 27 августа, и, если ди-джей Алмаз не ошибся со временем, через полтора часа у нее назначена встреча с Витей. Это было нелепо и удивительно: Витя, которого она видела только позавчера, уже казался полузабытым жителем давно покинутой страны. На секунду захотелось отмазаться и никуда не ходить, но в груди снова закрутилась воронка, и Надя почувствовала, что уже успела отчаянно соскучиться по этой стране и теперь не может пренебрегать ни одним ее представителем, и Витей тоже. Она помыла посуду, накрасила глаза, стоя выпила растворимого кофе и пошла к месту встречи, культурно-досуговому центру «Кристалл».
Надя не опоздала, но Витя, похоже, пришел заранее – он уже ждал ее возле центрального входа, дисгармонируя с пространством кричащей вожатской футболкой «Интеллекта» и упитанной бордовой розой в руках, обернутой в полиэтиленовую пленку.
– Привет, Витюша, спасибо за розу, – Надя чуть ли не выхватила цветок у него из рук, настолько ей не понравилось, как Витя с ним смотрелся.
– Ой, Надя, привет. Я так рад, – они обнялись. – Надо же, только позавчера расстались здесь, недалеко, у «Химика», а сейчас кажется, сто лет прошло! Я так рад, что ты пришла! Хочешь, пойдем в кафе? – он махнул рукой в сторону вывески «Квартал».
Было странно наблюдать Витю здесь, среди высоких домов, на фоне троллейбусов, маршруток и какого-то кафе «Квартал». Казалось, что он тоже ощущал собственную чужеродность, и ему было не по себе. Надя начала нервничать: она только сейчас поняла, что влюбленный Витя задумал эту встречу как свидание, а она, раз пришла сюда, как будто отвечает ему взаимностью. Ей захотелось извиниться, сказать «дело не в тебе, а во мне» и убежать отсюда побыстрее; но Витя так улыбался – было жалко его обижать. Поэтому Надя просто ответила, что не голодна и лучше бы сходила погулять, и они пошли в Советский парк.
Поначалу было душно и неловко, как будто их вдвоем посадили в темный пыльный мешок и заставили общаться. Но мешок быстро развязался, стоило им оставить светские разговоры о погоде, желтеющих деревьях и надвигающейся учебе. Они с удовольствием накинулись на лагерную тему, начали вспоминать детей из своего отряда: их ссоры и примирения, ночные шатания по коридорам, пристрастие к играм на «PSP», маленькие влюбленности, бесконечные слезы по разным поводам и незабываемые отравления привезенной родителями едой. Когда разговор плавно перешел на коллег-вожатых, Надя не удержалась и сказала про Юру: «Ой, ну этот Стеклов вообще прям классный!», но Витя ничего не заметил. Они уже прошли весь парк; Витя несколько раз предлагал купить сладкую вату, но Надя отказывалась. Спустились к Иртышу; возле противоположного берега загадочно белели неизвестные суда. Они немного прогулялись вдоль реки, продолжая свое скромное путешествие во времени, и Наде было радостно снова, хотя бы частью своего сознания, оказаться в «Интеллекте». С Витей всегда было очень легко, а сегодня – особенно, потому что он почти не пытался шутить. Надя сама себе удивлялась, но ей не было ни скучно, ни неловко; только немного захотелось пить и надоело таскать эту глупую розу. Они гуляли уже больше двух часов и дошли до новостроек неподалеку от универских общаг. Витя предложил зайти; оказывается, он жил здесь, вот в этом новом доме с красной башенкой.
В квартире пахло чужим домом; Надя сняла босоножки и последовала за Витей на просторную кухню с новым ремонтом, освещенную остатками закатного солнца. К левой стене жался некрасивый темный гарнитур, явно перевезенный из прошлой квартиры; на правой был огромный рисунок, изображавший ветку сакуры; рядом на столе, на желтой клеенке медленно краснели мясистые помидоры. Витя налил Наде воды из синего кувшина «Аквафор» и принялся суетливо реанимировать собственный подарок. Он отрезал розе кусочек стебля и, не снимая с нее целлофанки, погрузил в воду, в хрустальную вазу, явно рассчитанную на более пышные букеты. Он поставил было вазу на стол, к помидорам, но потом спохватился и куда-то ее понес, пробормотав Наде: «Нет, пойдем лучше в комнату». Она поставила стакан в раковину и отправилась за Витей, шлепая по коричневому ламинату босыми ногами. В квартире никого не было; Надя увидела только большую желтоглазую кошку с длинной шерстью и приплюснутым носом.
В Витиной комнате пахло так же, как и во всей квартире, только кислее. Здесь тоже была старая мебель: большой книжный стеллаж, набитый фантастикой; красный диванчик с подушками, украшенными логотипами разных автомобилей; угловой стол, на котором стоял большой монитор, – казалось, что в этой комнате до сих пор живет семиклассник, мальчик из их Второго отряда. Когда Надя вошла, Витя ставил вазу с розой на компьютерный стол. Он повернулся и посмотрел на нее очень взволнованно, Надя никогда не видела у него этого взгляда. Она сразу вспомнила единственный раз, когда была с мальчиком. Позапрошлым летом, после десятого класса, она недолго встречалась с бывшим одноклассником Костей, который тогда окончил первый курс педколледжа. Однажды они уединились в каком-то гараже, и оба так сильно волновались, что у них ничего не получилось: когда Костя пытался войти в нее, ей становилось невыносимо больно, она кричала и своим криком заставляла его волноваться еще сильнее. С того раза они избегали друг друга; Костя потом несколько месяцев встречался с Кристиной, а через год Надя узнала, что он ушел в армию. Больше она ни с кем не встречалась и иногда думала, что хорошо бы все-таки заняться с кем-нибудь сексом по-настоящему. За воспоминаниями о Косте, как после монтажной склейки, последовали три кадра: она впервые пьет водку, Юра обнимается с Наташей, она смотрит на свое обнаженное тело в зеркале. Красивое тело. Надя подошла поближе к Вите, и они начали целоваться, и снова все было легко.
Витя аккуратно положил Надю на свой красный диванчик и стянул с нее джинсы. Ее голова оказалась между двумя подушками: «Мерседес» и еще одной, с четырьмя колечками, Надя не помнила эту машину. Пока она разглядывала подушки, Витя с космической скоростью разделся и нацепил на себя откуда-то взявшийся презерватив. Увидеть его голым Наде было интересно и совсем не трепетно: Витя был рыхлым и очень-очень белым; белизна его кожи казалась неестественной в наступающих сумерках. На секунду она испугалась, что снова будет больно, но больно не было; сначала было никак, потом маленькая щекотка в животе и крошечный салютик в ногах, а потом снова никак. Она подумала, что Витя так и не догадался снять с нее футболку и посмотреть на ее красивое тело; ей становилось скучно, тем более что ноги начали мерзнуть, а голова с каждым Витиным движением зарывалась глубже в автомобильные подушки. Когда всё закончилось, Витя выглядел таким счастливым, что Надя невольно ему улыбнулась.
Потом Витя пошел в ванную; Надя оделась и посмотрела на телефон: двадцать один двадцать. Ей больше не хотелось здесь находиться. Как ни странно, Витя и не собирался это предлагать: вернувшись, он смущенно пробормотал, что родители должны скоро вернуться с дачи, поэтому он ее сейчас проводит. Витя достал розу из вазы и протянул Наде; вода капала на пол и попала ей на босые ноги. Идти до общаги было минут десять, и за это время Витя почти ничего не говорил; Надя тоже молчала – путешествие в волшебную страну «Интеллекта» закончилось, и теперь ей было неинтересно. Прощаясь возле входа, она быстро проговорила:
– Витя, прости, но я сейчас не готова к отношениям, просто неподходящее время, надеюсь, ты не обижаешься, – и удивилась, насколько легко вылетела из нее эта избитая сериальная фраза.
Витя не обиделся – он вообще не понял, что ему сказали. Он широко улыбнулся:
– Да-да, конечно, Надя, я все понимаю, – он поцеловал ее в щеку. – Я тебе потом позвоню!
Вахтерша, протягивая ключ, заметила у Нади в руках розу. Она очень обрадовалась:
– Ну наконец-то, Корнеева, и тебя пристроили! А то я уж переживать начала, такая девка красивая, и все одна, одна! Только смотри, – она понизила голос, – себя уважать надо! Мужики-то все одного и того же хотят, а ты себя уважай!
Надя ничего не ответила и пошла к лифту, на ходу снимая с розы целлофанку.
Почти темная комната была все так же блаженно пуста; из отрытой форточки тянуло ранней осенью, на столе чернела банка с густым рассолом. Надя пошарила ложкой: там оставалось две помидорки. Стоя перед столом, она съела их одну за другой, не в силах вспомнить что-нибудь более вкусное. В блоке была общая раковина; Надя вымыла банку и прислушалась, выковыривая из слива кусочки чеснока: за другими тремя дверями было тихо – соседи, наверное, еще не вернулись из своих Исилькулей, Кормиловок, Саргаток и Павлодаров. В комнате она поставила розу в банку с водой; за окном успело стемнеть, и свое отражение Надя видела лучше, чем высокие тополя. Она задернула шторы, тоскливо подумав, что еще совсем не поздно, а уже так темно; что скоро осень, а потом зима. Хотелось спать. Надя умылась в общей раковине, разделась и легла; перед глазами таяла в темноте банка со слегка увядшей Витиной розой. Неизвестно откуда выплыл анекдот про девушку Розу, которая работала в банке; и Надя, засыпая, представляла себе эту Розу, в белой блузке и зеленом шарфике, с большим бутоном вместо головы, бесконечно пересчитывающую деньги на специальной машинке.
