Читать книгу: «Персональный миф. Психология в действии», страница 2
– Ты прав, вставляй слова, – Ирина была довольна.
В беседку прилетели осы и роились над чашкой Олега в непосредственной близости от его локтя. Он добавлял в чай сахар, в отличие от самой Ирины. Она приподнялась на скамейке, чтобы переставить осторожно чашку подальше от парня. Он благодарно улыбнулся.
– Продолжим?
Ирина встала и прошлась по периметру беседки. Сидеть на деревянной скамье ей было неудобно.
– Может, в дом пойдём читать? Там и чайник ближе, – спросила она.
– Ой, нет, не в первый день на море. Надышаться не мог. И ветер такой приятно горячий, – почти взмолился парень.
– Тогда принеси мне чаю и подушку-сидушку с кухни, – начала торговаться Ирина.
Олег легко поднялся и побежал выполнять поручение. Вернулся с чайниками – заварным и электрическим в руках, с подушкой под мышкой. И тут же плюхнулся у ноутбука.
– Так что вы именуете женской ненавистью? Ведь медсестре было минимум двадцать, а вам – шесть лет. Ревность исключается, поэтому…
– Ревность не исключается никогда. Ревнуют и взрослые к детям. И подлости им делают намеренно. Но тут был вариант заниженной самооценки, когда важно было унижать того, кто не хотел подчиняться тому, что считаю неправильным.
«Как-то вечером соседи по палате попросили меня рассказать им сказку. Я сочиняла на ходу. Сочинять это всегда было моим коньком. Пегасом. Точно сказку я не помню – она была одной из многих. Помню, там принцесса ездила на мотоцикле и сшибла пирата на берегу. Вся палата малышей постепенно переползла поближе ко мне, чтобы можно было сказку рассказывать тихо. Медсестра – ночная дежурная ушла спать (она себе не утруждала). И нашей задачей было ей не мешать. Но она всё же проснулась. И она силой выволокла меня из кроватки, поставила в одних трусах в угол палаты зимой, на всех наорала, чуть не пинала кровати за то, что не дали выспаться. И караулила меня, храпя на стуле рядом. К утру у меня температура была под сорок. И медсестру чуть не уволили за её «воспитание». Но только «чуть». И она начала мне мстить. Всех её гадостей не помню, но одну – когда мне на живот давила слишком тугая резинка от трусиков, я их сняла, чтобы заснуть ночью. Во сне одеяло приоткрыло мою голую попу. И эта стерва медицинская утром выволокла меня, когда все начали просыпаться, голую в центр палаты и всем показала, какая я развратница.
Я попросила маму забрать меня домой после этой истории, когда я стояла вся красная до пяток, а она вертела меня как волчок, показывая всем.
Мама рассказала о «мести» медсестры главврачу Марии Фёдоровне. А та решила всё же уволить садистку, несмотря на нехватку персонала. Зарплаты у медсестёр были маленькими. И когда вечером главврач объявила этой стерве об увольнении, она пошла в кладовку и повесилась. Об этом потом много сплетничали медсёстры. И основное мнение было таким – если детей ненавидишь, зачем идти работать в детскую больницу? Не знаю, были ли у неё свои дети, но им явно повезло, когда она удавилась. Я тогда ещё была доброй девочкой. Но о ней, врать не буду, не жалела. Когда я в первом классе прочла роман «Джейн Эйр», я всё время вспоминала сходные с её переживания сироты. Правда, она осталась без обоих родителей. Но из-за того, что маме моей Зое Даниловне приходилось так часто уезжать в командировки по всему СССР в поисках нужного для производства станков, вернувшись из больницы, я оказалась абсолютно одна. Не считая соседей».
– Погодите про соседей, дайте переварить повесившуюся сестричку. Она была пожилой?
– Лет тридцати. Ничего о ней не знаю. Помню сочащийся ядом голос.
– Её второй раз собирались уволить и из-за вас? Так? Почему она доставала вас так упорно. В книге нет на это указаний.
– Она мне завидовала и ненавидела за это.
– Больному ребенку завидует?! Разве есть повод?
Ирина поднялась и потерла низ попы.
– Жёстко мне тут сидеть. Пойдём в дом – еду готовить. Я кое-что расскажу про виды зависти.
И тут всё же придётся перейти к соседям – Жаворонковым. Родители их – простые люди. Папаша пил, конечно, но тётя Нина, будучи крупнее мужа, всегда его усмиряла. Жертвой ни она, ни дети не были. Дом у них был точно такой же, как у нас. Да в придачу высокая суховатая и очень трудолюбивая баба Сара. То есть ничего она нам не прививала, сказок не читала, просто присматривала без комментариев, чтоб шеи не свернули. То есть своих троих внуков и меня она воспринимала без восторга, умиления, но и без раздражения. Лицо у неё было какого-то особенного цвета, выглядела она, как лики на старинных иконах.
И вот в такой компании развивались следующие события.
Я сочинила очередную сказку, что у меня под крыльцом вырос чудо-цветочек – весь белый, со стеблем. И на нём вместо листьев – сердечки. И кто их съест, того будут любить. Только сорвать его нужно ночью. Все трое слушателей затаили дыхание – белобрысый младшенький Вовка, средненькая дочь Жаворонковых – Галка и красавица – старшая с каштановыми волосами и зелёным глазами – Таня. Она была на пять лет меня старше.
И вот разошлись мы по домам. А утром травинку кто-то вырвал. Я переживала – сама верила в свои сказки. Кто – точно не знаю. Но единственной завистливой среди Жаворонковых была Галя. Предположим, и правда – одевали меня в детстве лучше. Но ведь она завидовала не только этому. Например, когда мой папа умер, она сказала: «Везёт же тебе, твой папа умер, а мой – нет». И в голосе её звучала неизбывная зависть.
Ирина опускала макароны в воду стоймя. А в это время Олег мешал фарш на сковороде. Но, когда услышал повод для зависти, замер с ложкой в руках, рискуя тем, что мясо подгорит. На лице его было неверие и изумление.
– Вы это придумали. Тогда, в детстве, или для своего мифа?
– Клянусь. Придумывать я умею и люблю. Но суть персонального мифа – не врать себе.
Олег, наконец почувствовав запах подгоревшего фарша, выключил плиту и снова помешал заправку для макарон.
– Хотите, покаюсь в том, в чём правда виновата?
Олег сделал благостный вид и сложил ладони одну к одной, изображая пастыря.
– Кайся, дочь моя.
Ирина засмеялась, но поддерживать мизансцену не стала.
– Я сочиняла страшную историю для моей подружки Ленки и её старшей сестры у них на крыльце. Дело было летом, и дверь в дом была открыта. «Дядька повёл мальчика – он весь был в крови и плакал в сквере у столовой. И там закопал вчера вечером. Я сама видела». Девчонки ахнули.
– А ты что сделала? – в ужасе спросила Лена.
– Я… убежала, испугалась. А то он бы и меня убил.
Все, включая меня, расплакались. Я своим мысленным взором видела всю картину. Хоть и знала, что всё выдумала сама.
Тут мимо нас с крыльца сбежал отец Лены, кинулся к сараю и вышел оттуда с лопатой. Я поняла, что он поверил в мою сказку. И стояла, как загипнотизированная, и не смогла признаться во вранье. Мне было стыдно. Потому что Ленин папа обошёл всех соседей, и все они с лопатами два дня перекапывали сквер. На второй день к ним присоединились милиционеры. Оказалось, и правда какой-то мальчик пропал. Меня никто не допрашивал – не хотели подставить под удар убийцы, делали вид, что источник слухов неизвестен. Даже когда никого не нашли, решили, что убийца перепрятал труп, как только нашёл машину. Устами младенца могла глаголить только истина – и больше ничего.
Зато пережитый мною стыд уберёг меня от выдумок в журналистике. Нет, детали я могла додумывать (подчеркивая это). Все они дожидались момента, когда…
– Когда вы будете придумывать свой персональный миф, – подколол Олег.
Ирина вынула макароны на блюдо, и сверху Олег вывалил обжаренный фарш.
– Нет смысла врать себе.
– Но ведь другие тоже это прочтут.
– И гарантированно сочтут мой миф выдумкой. Потому что невозможно выдумать что-то более непредсказуемое, чем реальность. В моём случае точно. Выдумки часто банальны. В них всё чёрное или всё будто с добавлением отбеливателя: вот грязь – и тут – бабах – всё посветлело и вывелось и сияет белизной снега. Впрочем, городской снег белым даже до земли не долетает.
– Но люди хотят в фильме хороший конец. А уж в жизни тем более.
– Екатерина Великая умерла, тужась в туалете. Хороший ли это конец биографии, полной всего разного? А Петр Первый умер от пневмонии, которую получил, спасая своего работника из воды.
Хоть Олег об этом и не сказал, но на лице его было написано изумление – он явно не знал, от чего умерли эти правители-победители.
– И какой я должен сделать вывод из смертей Романовых? Что самое опасное – это быт? Согласен.
Ирина хмыкнула, довольная.
– И этот тоже. Но я-то доказывала тебе то, что никакая жизнь достойную смерть не гарантирует. А ведь именно она и есть конец жизни, конец нашего личного фильма ужасов иди трагикомедии – кому как повезёт.
Дискутируя, они уселись за стол и разложили по тарелкам макароны и мясо.
Олег вдруг вскочил проворно, чуть подальше потянулся из окна и сорвал себе огурец. И, уже сделав шаг обратно на своё место, отдал его Ирине.
– Я сбегаю ещё сорву. – В голосе его звучала вина. Ирине его поступок понравился.
– Сбегай. Только действительно сбегай, а то всё остынет.
Для парня его роста до грядки было три шага. И он их смешно проскакал. В это время на столе завибрировал его мобильный. На экранчике высветилось слово «Отче». Ирина усмехнулась тому, как сын именует отца. Она быстро встала и протянула в окно телефон Олегу. Но у того руки были полны огурцов, и он замотал головой.
– Перезвоню.
– Но это – твой отец.
– Мы с ним пару лет не разговаривали, так что ещё пару минут подождёт, – неожиданно зло сказал парень. И снова смешно лавируя между прядями огуречных стеблей, вбежал в дом. Ира уже протягивала ему дуршлаг для того, чтобы он бросил туда огурцы и ответил на звонок, который продолжал разрываться.
Олег всё же взял трубку. Точнее, грязным пальцем нажал громкую связь.
– Что случилось, сын, ты всё ещё на меня злишься? – голос «Отче» был таким красивым баритоном с неподражаемым вибрато, что внутри Ирины что-то сладко отозвалось внизу живота. Она одёрнула себя – любопытство было сильнее. Олег домыл огурец и руки и ответил, словно плюнул в телефон:
– Я из моря на пляж выходил.
– А мне показалось, что шумела вода из крана. Но про то, что ты уехал отдыхать на море, мне сказала твоя мать. – Голос оставался невозмутимым, несмотря на то, что сын явно «нарывался». – Она сказала, что тебя наняла старушка для написания мемуаров. – Отец явно не сам про старушку выдумал. Или так сказал матери Олег, или его мамаша сама так расценила женщину пятидесяти восьми лет.
Определение сперва кольнуло Ирину в сердце. А потом она поняла, что да, так оно и есть. Она старушка, а её писанина – не психологические экзерсисы, а именно что мемуары. Олег прочёл эту мгновенную боль на её лице. И мгновенно забыл о своей обиде, о которой Ирине пока было ничего не известно. Поэтому сказал скорее ей, чем отцу:
– Да, ты прав. Редактирую что-то вроде «Мемуаров гейши». Только круче.
Отец на секунду озадаченно замолчал:
– Так ты ещё и спишь с этой… гейшей?! Она же тебя на тридцать лет старше!
– Ты тоже старше моей бывшей пассии, как её – забыл – на двадцать девять лет. И ничего.
– Это другое дело. Твоей матери сорок девять!
– Дело это одно: секс, – сказал как отрезал Олег. И осёкся, увидев еле сдерживаемое возмущение на лице Ирины. Оно стало маленьким и словно готовилось взорваться. Он понял почему: ведь не было и намёка на такую возможность в её поведении. А он – для красного словца не пожалел ни её, ни отца. В самом прямом смысле.
Он прикрыл трубку рукой:
– Простите меня, я всё потом объясню.
Ирина ковыряла вилкой в макаронах чернее тучи.
– Я как раз звоню тебе, чтобы ты начал подыскивать дом где-нибудь в том же местечке. Я решил купить что-нибудь у моря. Мы завтра с Анной вылетаем к вам. Надеюсь, ты снимешь нам отель. Мы прибываем в Сочи в одиннадцать вечера.
– Всё ещё с Анной? Идёшь на личный рекорд.
Отец в ответ промолчал, только крякнул.
– Сними нам номер в отели поблизости от вас. А если нет – спроси разрешение у этой своей… дамы сердца, чтобы мы эту ночь переночевали у вас, а потом уж что-то снимем.
– Попробую помочь. Сыновний долг будет выполнен.
Олег ткнул пальцем в телефон так, что тот чуть не съехал со стола.
Он сел за стол и уставился в тарелку. Ирина подняла глаза и спросила:
– Что, папаша у тебя девушку увёл?
– Да, третью. С кем ни познакомлю – все на его голос клюют и идут к нему, как кролики к удаву.
– Да, голос впечатляющий. Да и внешность. Громадный кот в сапогах, – прокомментировала Ирина.
– А он что, в сапогах?
– Нет, но кот.
– Да уж. Байкер в чёрной куртке и техасских сапожках. Пиджаки и те носит с джинсами и кроссовками. Шейный платок и всё такое. Потуги на икну стиля.
– Ну от таких потуг не грех и умереть, – пошутила Ирина.
Лицо Олега оттаяло. И он рассмеялся.
– Скажи, а ты любил эту Анну? Или отец взбесил тебя окончательно с третьей попытки?
– Не знаю. То и другое, наверное.
– Но ведь два года прошло, а ты всё ещё пылаешь местью.
– Два? Да, уже два… Я кольцо купил, решил жениться на Аньке. Она такая – с характером и сиськами, – сам улыбнулся своей характеристике Олег, – а она сказала, что уже две недели, как спуталась с отцом, и за меня не может выйти, чтобы семья не стала «шведской».
– А с матерью отец давно в разводе?
– Пять лет. И перебрал до Аньки тьму девок. И ещё двух моих уводил на раз.
– А мать как пережила развод?
– Легко. Она и сама такая… Вечно молодая. Живёт со своим бухгалтером – он тоже её моложе, по-моему, лет на шестнадцать или что-то около того. С Эриком Шведом. Фамилия у него такая.
– А ты живёшь отдельно?
– Да, когда они развелись, мне сразу квартиру купили. Я ещё школу не окончил. Но я даже рад был, что «молекула» разорвалась на три компонента, а не на два. Всё же в том возрасте мне уже не нравилось быть между молотом и наковальней.
Ирина встала и сунула его тарелку со спагетти болоньезе в микроволновку, подсунул под руку парню огурцы. Тот начал их жевать с хрустом, вспоминая что-то из прошлого.
– Скажите, а я не ошибся? Дальше и правда будут мемуары гейши?
– Круче, – серьёзно покачала головой Ирина.
– Нет, правда? – глаза Олега вспыхнули интересом.
– Гейши занимались сексом за деньги. А я – по любви. К тому же по сравнению с современными женщинами гейши были куда более скромными и зажатыми. Так что да – ты не ошибся в своих предположениях.
– Тогда за работу, – Олег киношно потёр ладонь об ладонь, изображая, что очень спешит взяться за дело. Но глаза были такие раненые.
– А чай?! – возмутилась Ирина. – Чай не пьёшь – какая сила?
– Я могу читать и прихлёбывать, – сказал Олег уже на ходу, направляясь за ноутбуком.
Глава четвёртая
Олег хотел устроиться на краешке кухонного стола, но Ирина прогнала его в беседку.
– Сейчас помою посуду и приду. Ты пока найди место в тексте, на котором вчера остановился.
– Чтоб вы знали, это место определяется теперь автоматически. А посуду сразу мыть – не клёво.
– Что поделать, я не могу работать, если вокруг беспорядок.
– Ну а как же «творческий беспорядок»?
– Это то, что мешает сосредоточиться на деле. Кроме того, сразу мыть посуду – три минуты, а когда к ней присохнет недоеденное – минут десять, даже со средствами.
– Хотите, подарю вам посудомоечную машину. Или вы как Агата Кристи обдумываете сюжет, пока моете чайные чашки?
– Да, читала про неё такое. Но у меня это просто от того, что, пока я была журналисткой, а потом и главным редактором газеты, порой приходилось обходиться даже без еды, и в туалет некогда сходить было иногда перед сдачей номера. Так что лишних десять минут на уборку не было никогда. Пошли, я уже закончила.
В саду несильно пахло огурцами с грядки, точнее их ботвой. Но в самой беседке все запахи затмевали полураспустившиеся и разогретые на солнце розы. Чайные. Особенно это название приходило в голову, когда прихлебываешь рядом с ними ароматный чай из тонкой чашки.
– Я только теперь понял, почему эти розы называют «чайными», – сказал вслух Олег, словно прочтя мысли Ирины.
– И я почему-то именно об этом подумала. Вообще многие слова раскрываются в течение жизни постепенно. Ты вдруг задумываешься о каком-то из существительных, глаголов или прилагательных в иллюстрирующих их значение ситуациях.
– Например?
– Когда у меня в доме после других многочисленных собак и кошек появилась моя Жучка и я пригрела котёнка, собака сперва пыталась кидаться на малыша из ревности. Но я наказывала её за это. И она взяла манеру оттирать своим туловищем котёнка от моей руки, когда я его собиралась погладить. Она буквально всем боком проходилась по нему, отодвигая раз за разом. И мне стало понятно выражение «быть затёртым в социальном плане» – это когда не слишком грубо, но настойчиво людей отодвигают от каких-то благ.
– Мохнатые чудовища типа вашей Жучки. Так может, ревность тоже – основной инстинкт.
– Похоже на то. Когда я только рассталась с Бертраном и жутко страдала, Софья Яковлевна – женщина, с которой мы подружились после того, как я написала статью в нашей газете о том, что она одна из первых в городе занялась бизнесом в шестьдесят пять лет – открыла курсы секретарей, наборщиков текстов и тому подобных специальностей (сама она преподавала там психологию и английский), увезла меня в Индию – подальше от мест, где все тыкали мне в глаза изменами того, с кем мы прожили три года. И всю дорогу до Дели, а потом и Агры уверяла меня, что ревность – это удел слабаков, что в природе её нет. И вот идём мы с ней, беседуя на эту тему, к Тадж-Махалу. Путь до него неблизкий – вдоль бассейна с бортиками через парк. И вот на мраморном бортике видим – лежит гамадрил. И пять макак выбирают у него на мохнатом теле блох. Работают дружно и нежно.
– Вот, ты видишь – нет ревности в природе, – сказала Софья Яковлевна и мимоходом рассеянно потрепала гамадрила пальцами по голове. Тот улыбнулся ласке. И тут все пять мартышек разъярённо кидаются на бедную женщину. Вцепляются ей в причёску, выкидывают ободок, одна – усевшись на плече, начала вырывать массивную серьгу из уха женщины в непритворной ярости. Мы вдвоём еле отбились сумками от ревнивых фурий.
И ту мы обе захохотали, увидев, как побеждённые противницы вернулись к объекту коллективной любви, продолжив прерванное занятие.
Так что, может, ревность и есть основной инстинкт. Так что не кори себя и не считай хуже отца только потому, что девушки уходили к более опытному и богатому человеку с такой же внешностью, как у тебя.
– Я на маму похож, – с сожалением сказал Олег.
– Значит, будешь счастливым. Просто эти девушки не были твоими. Да и отцовскими тоже.
– Но Аня с ним до сих пор.
– Вот именно. А откуда ты знаешь, не ждёт ли она этой поездки, чтобы к тебе попытаться вернуться? Вдруг приревнуешь – и женишься.
– И тогда мы с отцом не будем разговаривать всю жизнь, – мрачно пошутил Олег. – Уж он-то измену себе не простит.
– Если сам не изменит.
– С вами, что ли?
– Не сомневайся. Не знаю, полюбим ли мы друг друга, но увлечь достаточно для секса отпетого бабника очень легко.
Олег посмотрел на Ирину, внимательно её рассматривая.
Глаза серо-голубые, светлые. Морщин ещё мало, и лицо «не поплыло». Нос маленький и чуть вздёрнутый. Губы пухлые и словно треснувшие посредине. Видно, что были какие-то операции или процедуры. Большая и красивая грудь, вроде естественная.
– Только не надо так меня рассматривать. Внешность ещё не всё.
– А что – всё?
– Поймёшь: гипнотичность. Что это – поймёшь, когда дочитаешь эту книгу. Ведь и пишу я её для того, чтобы описать свои наблюдения за поведением и свойствами характеров людей в любви и в работе. И соотнести с существующими теориями в психологии и выдвинуть свои.
Одна из них – бытовой гипноз, кодирование – вещь повсеместная, распространённая. И, вполне возможно, умение это свойственно всем.
– Даже так? Я опять заинтригован. Продолжаю читать. Жаль, что до сексуальных сцен ещё далеко – мы же ещё на стадии детства.
– Как раз следующая сцена – сексуальная. Даже связана с извращением. Точнее, с онанизмом.
Глава пятая
Олег так и остался сидеть с приоткрытым от удивления ртом, пока искал нужную страницу в тексте «Персонального мифа». И начал читать с некой опаской в голосе:
«Все современные любовные романы основаны на том, что детей похищают педофилы. Но считается, что в СССР такого не было. Между тем однажды во время игры в прятки я сидела за кустом, стараясь, чтоб меня не заметили. В это время мне зажал рот ладонью кто-то сзади и втащил в находящийся на улице общественный туалет – деревянный, с дыркой посредине. Худой, издёрганный мужик отпустил меня, оторопевшую, на дырку в туалете, сам нервно сорвал штаны вместе с трусами и затряс у меня перед глазами своей вялой пиписькой. Ко мне он больше не прикасался. Я с интересом разглядывала его манипуляции, когда из него что-то брызнуло, он натянул штаны, от всего сердца сказал мне «спасибо, девочка» и убежал из туалета. Я свободно вышла и, забыв про прятки, побежала рассказывать всем, что со мной случилось.
– А мне-то он не показал! – с завистью сказала Галька. А Танька, которая была на пять лет меня старше, сказала мне с жалостью и серьёзно:
– Нельзя ходить с чужими дядьками никуда, убить могут.
– За что, я ведь ничего ему не сделала и слова не сказала? – искренне удивилась я.
Хотя, как выяснилось чуть позже, тогдашние педофилы на убийство не решались. Один из них жил, как оказалось позже, в соседнем доме. И был он мужем очаровательной женщины тёти Поли. Миниатюрной, прекрасно ухоженной, всегда красивой. У них было двое красавцев-сыновей лет на семь-восемь меня старше. Блондины с нордическими чертами лица. Они отлично учились, выглядели, как денди. Модели, да и только. Я была частым гостем в их доме. Тётя Поля учила меня вышивать на пяльцах, вязать крючком. Моя мама этого не умела сама, да и видела я её редко – урывками. Работа, командировка. Наверное, личная жизнь.
Муж тёти Поли – небольшого роста в толстых очках, весь какой-то пришибленный явно не тянул на отца такого гламурного семейства. Благодаря стараниям тёти Поли сама она и парни были франтами.
И вдруг, когда им обоим было около четырнадцати-шестнадцати лет, как гром среди ясного неба – арест их отца. Он… насиловал маленьких девочек.
Суд был показательным – в клубе завода. Сути я не знаю – мне было тогда шесть лет. После суда жизнь тёти Полины покатилась по наклонной. С работы её уволили. Сыновей в школе избивали, они ушли в профтехучилище. Все трое, вместе с матерью, уже спились, когда через много лет вернулся в дом виновник всех их бед. И пережил их всех. Гриша погиб в пьяной драке, Валера сгинул. А тётю Полю кто-то в голом виде избил ногами пьяную насмерть в футбольных воротах на стадионе… Я узнала об её дикой смерти случайно, уже когда училась в университете. И, видит Бог, в моей памяти она всё равно осталась женщиной настолько идеальной и культурной, что её образ не смогла перечеркнуть картинка в голове. А ведь психология утверждает, что человек, сформировавшись полностью в области характера к пяти годам, а к двадцати пяти – затвердев во всем, даже в росте, – не меняется. И проявляет всю жизнь все свои качества, лишь передвигая в этой плоскости отметки, например, от мягкости в обращении с людьми до полного подчинения, от скромности – до полного погружения в себя и отстранения от внешнего мира. Так могла ли, говоря современным языком, «гламурная» тётя Полина превратиться в голый скелет, которого запинывали какие-то отморозки в ворота на футбольном поле, по этой теории. Когда я вспоминаю об этой семье, у меня появляется ужас перед фатумом, роком. Ни одну жизнь только психологией не объяснить и не измерить… И теперь, вспоминая то небольшое приключение с онанистом, я всё время думаю: если б я раскричалась, убежала и его бы арестовали, что было бы с его близкими. Или он бы всё-таки меня убил, если б я вела себя иначе. И не спасло ли моё спокойное любопытство мне жизнь?»
Олег остановился и посмотрел на Ирину с ужасом в глазах.
– Вы правда думаете, что от самого человека ничего не зависит?
– Так, по мелочам. Знаки препинания в судьбе – не больше.
Парень нахмурился и решительно выключил ноутбук.
– То, что я прочёл, меня запугало. Какой смысл заставлять себя жить с оглядкой, колебаться перед каждым шагом.
– Ты прав. Смысла нет. Будет только то, что должно быть, если слушать свой внутренний голос. А если идти поперёк него, руководствоваться расчётом, то он обязательно окажется неверным.
– При чём тут расчёт?
Тётя Полина была красавицей. А её очкастый педофил Михаил (не помню, как по батюшке) – каким-то начальником. Она вышла за него замуж не по любви, а чтобы иметь дом полную чашу, заниматься детьми и хозяйством. Расчет её был наказан тем, что скрытные и вкрадчивые люди с неприятной внешностью всегда ненормальны. Не думаю, что она его любила хоть день или час. А если в фундаменте семьи нет любви – может рухнуть всё здание, и погребёт под собой и налаженный быт, и отличных детей.
– Я не согласен.
– Да, я поняла. У тебя будет время обдумать аргументы, потому что нам надо сходить по тем домам, которые я осматривала перед покупкой этого дома, и узнать для твоего отца, какие из них не проданы до сих пор. Он же просил подыскать что-то в окрестностях, пригодное для жизни. Ты не в курсе, на какую сумму?
– Думаю, тысяч на двести долларов. Он не богач, но и не лузер.
– Ты его любишь.
– Его – да, а в сочетании его с Аней – нет. – Олег повеселел. Неужели поверил в возвращение потерянного рая?
Первый из подходящих домов находился в двух минутах ходьбы на той же улице. И возле него, в отличие от остальных, асфальт был обновлён. Предпродажная подготовка.
Ирине тогда, когда месяц назад она искала дом для себя, строение понравилось. Но хозяин – большеносый кавказец – так упорно брал её под локоток и прижимался боком, говорил всякие сальности, что она не захотела с ним связываться. И соврала тогда, что она замужем. Так что, прежде чем позвонить в дверь, она шёпотом предупредила об этом Олега.
– А ты сделай вид, что мой взрослый сын. И мы тебе с невестой подыскиваем дом рядом с нашим.
– А если он потом узнает? Ведь отче будет лобзать отроковицу по полной программе.
– Продав дом, бабник этот отсюда уедет. И это для меня будет большое благо. Как и приезд твоего отца, которого могу выдать за мужа в разговоре с Кареном.
Тот как раз удивлённо открыл дверь. Глаза его вспыхнули при виде Ирины и стали жёсткими, когда он перевёл их на молодого высокого мужчину рядом с ней.
– Здравствуйте, Карен. Хочу, чтобы сын осмотрел ваш дом. Скоро мой муж привезёт его невесту. И мы решили на свадьбу им подарить дом у моря.
Карен в ответ не поздоровался, а просто слишком тесно обнял Ирину и кивнул «сыну».
– Я уступлю в цене. В Нальчик уеду, мама старая совсем, – сказал он уже Олегу. Тот, тоже не здороваясь, спросил «сколько». И после того, как Карен назвал цену в двести пятьдесят тысяч, начал торговаться на сто восемьдесят. Порешили на двухстах.
– Но сперва Аня посмотрит, – предупредил Олег Карена, ударив по рукам посреди большой неуютной гостиной. К Ирине он снова полез обниматься на прощание.
– А когда муж приезжает? – спросил он у неё интимным голосом.
– Сегодня ночью.
– Жаль, не успеем ничего, – сказал он так, будто секс у них случался уже раньше. Олег сделал грозный и ревнивый вид. Вошёл в роль сына.
– Ну-ну. Всё отцу скажу, – метнул он на «мать» и Карена молнию глазами.
– Хорошо сыграл. Тебе и в писатели, и в артисты – прямая дорога.
– Среднестатистическая профессия между этими двумя – сценарист. Именно её я выбрал.
На улице Ирина остановилась, припоминая путь к следующему дому, который не выбрала. Тот был подальше от моря, из окон не мелькала его полоска. Но сам домик был не таким примитивным, как тот, что она купила из-за близости к воде. Этакий заковыристый, с башенкой сбоку.
Дом они быстро нашли, отправившись в сторону от моря. Но табличка «продаётся» с него уже была снята.
– Продали, наверное, молодые этот дом. Развелись они и делить решили деньги, а не территорию.
– Так что судьба Карену дом отцу продать. Одно плохо – один ловелас убудет – другой прибудет.
– Что ж, судьба моя такая – нравиться искушённым.
Олег от возмущения даже остановился.
– Искушённым? В каком смысле, умеющим без мыла в любую дырку пролезть?! – От возмущения Олег даже остановился посреди дороги, хотя к нему уже приближалась машина. Ирина оттянула его за руку в сторону с асфальта на обочину.
Но Олег сопротивлялся, иллюстрируя этим выражение «настоять на своём» – внезапно остановиться, не продолжать движение или дело, пока собеседник не согласится с его мнением. Но рассуждать на эту тему она не стала. Пусть это остается только её привычкой вдумываться в отдельные слова.
Пожала плечами, формулируя для себя самой, что именно она вложила в вырвавшееся слово.
– Искушенный – тот, кого регулярно искушают. Предлагают ему себя, соблазняют, привораживают, интригуют. Как правило, это люди красивые, богатые и знаменитые. Твой отец не знаменит, ты говоришь, что и богатство у него среднее, а не огромное. Так что он, скорее всего, красивый и сексуальный. И поэтому его искушают, и он поддается. Иногда по инерции.
– Почему меня не искушают? Я что, не красивый? – В голосе парня прозвучала почти детская обида.
– Как же не искушают, если к двадцати годам у тебя трижды были серьёзные отношения с девушками.
– Но их всех увёл… отец! – Горечь разъедала Олега изнутри, как он ни старался забыть о своих поражениях. – Я знакомлю девок с отцом, и они тут же переключаются. Доминирующий самец, – он всё ещё очень и очень злился и комплексовал.
Надо ему объяснить главное – молодая женщина выбирает того, кто может и захочет дать ей родить ребенка. А выйти замуж за ровесника – это либо обречь себя на скорый развод из-за споров о том, что рожать ещё рано, либо – на развод чуть более поздний, когда неудовольствие парня от того, что любимая растолстела из-за беременности, и всё это вместе или по отдельности не погонит его в чужую постель.
– Понимаешь, отец твой больше старается, потому что ему хочется выиграть сражение за юную красавицу именно у тебя. Потому что вскоре, когда ты заматереешь, оперившись в материальном плане, он будет проигрывать тебе своих любовниц как более молодому сопернику. Он берёт у тебя фору, – Ирина придумала этот аргумент на ходу. Но по выражению лица парня угадала, что это то, что он втайне хотел бы услышать.
Ирина и сама не знала, была ли искренней с парнем или просто хотела его подбодрить. Хотя мы не всегда понимаем, что любая ситуация – она многогранна. И в уме его папаши-ловеласа могли быть все возможные мотивы. Так что всё, что можно сказать о реально случившемся, – всё и оказывается правдой. Только сам отец что-то осознает, а что-то нет. Как и любой другой человек в любой другой психодраме. Мы склонны себя щадить, не называя некоторые вещи своими именами. Увы.
