Читать книгу: «Песня песка», страница 2

ПОЛЁТ ВИМАУНЫ

Когда-то давно, за много лет до встречи с Нивом, Ана ходила смотреть на запуск Вима́уны. Врачи тогда давали ей не больше года жизни, и она страдала от приступов по вечерам.

Самый большой па́тман в городе стоял на южной окраине – там, где обрывался недостроенный бадван, и простирался выжженный солнцем пустырь, одинаково безжизненный в любое время года. Именно в этом патмане и решили построить шахту для Вимауны, первого в истории космического корабля.

О таком торжественном событии – великом шаге в освоении пустоты – неоднократно сообщали по радио, не уточняя, однако, точное время запуска. Все другие полёты в тот день отменили, на территорию патмана никого не пускали, но целые толпы зевак всё равно с самого утра слонялись у высоковольтных заграждений.

Ана не пошла к врачу, хотя мучилась от удушья.

В тот день было на редкость пасмурно. Грозовые тучи, висевшие над раскалённым городом всю неделю, нарушали, как хотелось думать, законы природы. Бюро погоды неуверенно предупреждало о нечистом дожде, мизра́ка-ваа́ри, и рекомендовало горожанам оставаться дома.

Но Ана не боялась дождя.

Впрочем, и других не останавливали предсказания. Этот день был слишком важен, чтобы потерять всё из-за такой мелочи, как мизрака-ваари. Ана верила, что если не увидит взлёт Вимауны, то не доживёт до следующего рассвета. Ей не помогут ни осмотр у врача, ни выписанные лекарства. Вечерний приступ удушья станет для неё последним – весь обещанный год жизни промелькнёт за одно мгновение, закончится в тот самый миг, когда Вимауна оторвётся от земли.

Она и сама не понимала, почему её так волнует этот полёт. Она забыла о нём на долгие годы, и лишь случайная волна, пойманная, когда она настраивала вечером приёмник, напомнила о корабле, о котором она мечтала ещё в детстве, когда представляла его огромным, как самые высокие абитинские башни, способным весь город залить кипящим огнём из дюз. Но потом работы над Вимауной приостановили, и история о первом космическом корабле как-то позабылась, стёрлась в её памяти. Ане даже казалось, что она выдумала Вимауну от одиночества.

В детстве Ана воображала, что Вимауна – это гигантский межзвёздный ковчег, который строят для того, чтобы жители Дёзы улетели сквозь бесконечную ночь вселенной в другие миры. В миры, где после дождей не умирает земля, а воздух такой чистый, что даже она сможет дышать без маски. В миры, где днём, ещё до захода солнца, часто бывает холодно, и небо – всегда синее, а не жёлтое или белое, как соль. В миры, где нет песка, а вместо пустыни – обширные, до самого горизонта, поля, такого же невозможного цвета, как и небо.

Приёмник постоянно хрипел, сбиваясь с нужной волны, обрывая помехами тусклые голоса ведущих – как будто другая передача грубо вторгалась в эфир, – и Ана часто не слышала и половины из того, что рассказывали о Вимауне. Незавершённые фразы, чьи-то звучные имена, странные цифры, предназначение которых стирал похожий на ветер шум, лишали её сна, и она додумывала сама, вставляла пропущенные слова, завершала предложения, представляла таинственные места, искажённые названия которых пробивались сквозь помехи эфира.

Она была уверена, что когда вырастет – если вырастет, – то обязательно полетит в другие миры на этом корабле. В другие миры – насквозь синие, как безмятежный сон. Когда ей кто-то сказал, что только люди без… (Ана не разобрала слово) могут летать на ваха́тах, она всё равно была уверена. Никто не мог её разубедить. Ведь об этом говорили по радио.

Только потом Ана узнала, что Вимауна – это беспилотный корабль, управляемый сложной сангана́кой, вычислительной машиной. Он пролетит через солнечную систему и сгорит в огне ближайшей звезды.

Прошло более десяти лет, когда по радио вновь заговорили о запуске корабля. Как-то, делая себе утренний укол, Анна решила, что должна непременно его увидеть. Тогда ещё не открыли новых лекарств, мучительно продлевающих жизнь, и Ана думала, что ей осталось совсем немного – в лучшем случае она увидит ещё один холодный сезон, ещё один или два павана-ваари, после которых расцветает пустыня, а потом умрёт от удушья во сне.

Полёт Вимауны.

Ана повторяла эти слова, как молитву, хотя не особенно понимала, зачем Вимауну отправляют в космос.

Корабль должен был пересечь солнечную систему, посылая на Дёзу – через равные промежутки времени, соблюдая предписанный ритм – закодированные сигналы, похожие, как почему-то казалось Ане, на завывание помех. Сигналы эти принимала бы гигантская, построенная за городской чертой ла́мбда, приёмная станция в мёртвых песках. А потом Вимауне суждено было сгореть на солнце.

По радио это объясняли тем, что корабль всё равно не смог бы развить какую-то невероятную скорость, необходимую для того, чтобы вырваться из притяжения звезды. Но Ана считала, что в этой запланированной гибели сокрыт особенный, мистический смысл.

В день запуска Вимауны Ана поехала в загородный патман ещё ранним утром, взяв с собой лишь кружку с заваренным супом и бутылку воды. Она боялась, что может пропустить взлёт – ведь точное время так и не сообщили.

Поезд довез её до последней станции, от которой она долго шла пешком, задыхаясь от грозовой жары, а потом весь день, до позднего вечера, когда даже пасмурные облака затерялись на фоне сумеречного неба, провела у высоковольтного заграждения. Ветер приносил с заброшенных свалок сладковатый запах гнили, и Ана ощущала эту вонь даже через фильтры дыхательной маски.

Постепенно у заграждений собралась целая толпа.

Люди приходили, чтобы, как и Ана, посмотреть на взлёт корабля, о котором так взволнованно говорили по радио, однако на территорию патмана, давно уже закрытого для обычных полётов, никого не пускали. Недовольные зеваки шумно толпились у электрической ограды, пытаясь разглядеть, что происходит в порту. Сам корабль, поднимавшийся из глубокой шахты, походил на абитинскую башню с длинной конической крышей, которую венчал тонкий, отводящий грозовые удары шпиль. Невозможно было поверить в то, что эта монолитная, вросшая в каменную площадку громадина способна подняться над землёй. Вимауна больше напоминала гигантскую бутафорию, построенную, чтобы развлекать зевак.

На пустыре у заграждений постоянно слышались деловитые голоса, многие показательно возмущались, что их не пускают к кораблю. С Аной никто не говорил – её сторонились, как заразной. Она стояла одна, поодаль от остальных.

В то время урахкса́ту находили лишь у одного на тысячу, и увидеть человека в медицинской маске доводилось нечасто. Большинство спокойно переносило выжженный воздух Дёзы, но Ана могла дышать только благодаря уродливому устройству из чёрной резины, закрывающему половину лица. Из-за маски голос её становился тусклым и неживым, и она не узнавала саму себя. Резкий, обжигающий нёбо запах защитных фильтров лишал обоняния – Ана не различала ароматы духов, сладких напитков, растворимой еды из концентратов, которую продают на площадях, – однако саднящую вонь со свалок или тяжёлую гарь хагаты не мог остановить даже фильтр, и весь этот смрад отравлял ей дыхание.

Ближе к вечеру, когда обещанный дождь так и не начался, все подходы к патману наводняла шумная и пёстрая толпа. Люди расстилали на земле цветные вылинявшие тряпки – устраивались, как на празднике солнцестояния. Объявились из шума и гама приставучие торговцы и заладили свои надоедливые речёвки, предлагая сушёный хлеб и холодную воду.

Ана сжимала в руке принесённую с собой стеклянную бутылку. Горло у неё пересохло от жажды. Вчера она думала, что сможет быстро снять маску, задержать дыхание и сделать несколько глотков, однако у неё тряслись руки, когда она представляла, как откроет посреди этой вони лицо. Страх был сильнее жажды.

По-прежнему ничего не происходило.

Все устали от монотонного ожидания. Казалось, Вимауна и правда вмурована в глубокий ракетный колодец и никогда не взлетит. В порту стояла сонная тишина, как будто запуск давно отменили, но не удосужились об этом сообщить.

Ана закрыла глаза и представила, как двигатели корабля, скрытые в шахте, изрыгают кипящий огонь, от которого плавится камень. Взлётную площадку застилает чёрный дым. Земля под ногами сотрясается так, что теряешь равновесие. Проходит минута, из ракетного колодца вырываются с электрическим треском искривлённые молнии и скользят по отливающему холодом металлу корабля. Вимауна вздрагивает и через мгновение с грохотом взвивается в небо.

У пожилой женщины неподалеку от Аны оказалось переносное радио и, долго мучаясь с настройкой, вращая в разные стороны погнутый обруч приёмной антенны, та смогла наконец поймать неустойчивую волну, по которой рассказывали о корабле.

Люди вокруг оживились.

Ана сидела на земле, подстелив под себя куртку, как остальные, и наблюдала за неподвижным изваянием корабля. Рядом с Вимауной нарисовались люди в унылых робах – точно актёры немого театра. Они бегали по взлётной площадке между кораблём и приземистыми строениями патмана. На взлётной площадке вспыхивали красные огоньки.

Ведущий безымянной передачи торжественным голосом говорил:

– …самый значительный и смелый проект по исследованию велаа́ндри, великой пустоты. Сложно даже представить, каких…

Голос смешивался с помехами, и пожилая женщина нервно покрутила антенну. Передача на несколько секунд забилась шумом. Когда соседка Аны настроила приёмник, голос зазвучал тише, словно ведущий говорил благоговейным шёпотом, восторгаясь величием корабля:

– Хотя многие считали, что такой полёт невозможен, и даже учёные были долгие годы уверены в том, что не представляется возможным построить такой летательный аппарат, который сможет вырваться из гравитационного колодца Дёзы…

Серые тени людей за электрической оградой скрылись в одноэтажном строении, и взлётная полоса вновь опустела, однако сигнальные маяки замигали ярче и чаще, как нарастающий от нервного напряжения пульс.

– В отличие от вахатов, – доносилось из приёмника, – которые преодолевают зону молчания благодаря тому, что поднимаются к атмосферной короне, в пояс ветров, двигатели Вимауны обладают достаточной… вырваться из пояса ветров… преодолеть… молчания… навсегда…

– Пояс ветров – это же пустыня! – крикнул кто-то.

– Там наверху, – послышалось в ответ, и Ана невольно посмотрела на небо, – тоже есть пояс ветров.

Приём резко ухудшился, пожилая женщина подёргала антенну, но только впустила больше помех.

– Трудовой подвиг… – продолжал ведущий, которого бесцеремонно перебивал хрип неисправной радиолы. – …чем было доказано, что перед… не устоит даже непокорный…

Вимауна полыхнула, как факел – свет, бьющий ключом из взлётной шахты, заливал металлический корпус корабля. Ана не понимала, что происходит. Кто-то из стоявших позади предположил, что прогреваются двигатели. Одна из вспышек едва не выжгла глаза, и Ана, охнув, отвернулась. Когда она вновь посмотрела на Вимауну, то над взлётной площадкой уже вился дым.

Пожилая женщина опять сделала что-то с антенной, и голос ведущего зазвучал громче:

– Лучшие инженеры долгие годы… не покладая рук… над этим проектом. При постройке корабля впервые были использованы…

Передача затерялась в ряби помех, а когда голос, окрепнув, наконец заглушил шипение и треск, то ведущий рассказывал уже о чём-то другом:

– …антенна, самая большая из когда-либо построенных. Её размер превышает суммарные размеры…

Маячки на взлётной площадке на несколько секунд погасли, а потом замигали чаще, как аварийные огни – вспыхивали у ракетного колодца и тут же расходились широкой световой волной.

– …специальная приёмная ламбда, которая начнёт работу сразу после… – Снова шум помех. – …и будет получать от корабля…

Свет в шахте погас, и последовательность световых сигналов изменилась. Было совершенно непонятно, что творится в патмане – дым рассеялся, а вокруг корабля опять сновали люди в серых робах. На серебристом корпусе Вимауны мелькали стремительные отблески от сигнальных огней.

Диктор по радио увлечённо говорил о невероятном подвиге инженеров, работавших над Вимауной, и о громадной значимости этого дня для всей истории Дёзы. Многие так разволновались, что наверняка давно бы полезли через ограду, если бы не ток.

– План полёта был просчитан… – вещал ведущий. – …сразу же после выхода из атмосферной короны двигатели Вимауны, самые мощные из когда-либо…

Пожилая женщина подняла радио над головой.

– …придадут невероятное ускорение… превышающее силу притяжения Дёзы в…

Голос ведущего на секунду слился с шипением.

– …вырваться из колодца…

Ана заметила, что у пожилой женщины задрожали руки.

– …отключиться навсегда.

Точное время взлёта было неизвестно, и по радио никак не объясняли происходящее в порту. Казалось, ведущий и сам ничего не знает, а лишь тянет время, в который раз рассказывая об устройстве корабля.

Внезапно в ракетной шахте что-то засверкало, и всю взлётную полосу затянуло густым дымом – исчезли даже пульсирующие красные огни.

Ана подумала, что это не может быть обычной предполётной подготовкой. Наверняка у людей за оградой, пытающихся оживить огнедышащую громадину Вимауны, что-то не ладится, и огромные двигатели, самые мощные из когда-либо построенных человеком, сбоят, захлёбываясь огнем.

Однако ведущий невозмутимо продолжал:

– Особый код, над которым работали лучшие… специальная последовательность сигналов, в которых важна как тональность, так и… Это послание из… которое… сквозь… будет услышано… изменит навсегда…

Пожилая женщина раздосадовано застонала, руки её устало поникли, и приёмник, только что возвышавшийся над головами, опустился к самым ногам.

Голос дрогнул, исчез на какое-то время, провалился в удушающую тишину, а затем громко и удивительно чётко произнёс:

– Хотя многие считали, что такой полёт невозможен…

Передача пошла по кругу, с самого начала. На небе сгущались облака.

* * *

Прошло несколько часов.

Смеркалось. Ана уже не чувствовала жажды – лишь сухую горечь во рту. Двигатели корабля по-прежнему включались со строгой периодичностью, озаряя пустырь и угловатые строения патмана похожими на молнии разрядами, окутывая взлётную полосу чёрным дымом, который ветер относил к высоковольтным ограждениям.

Люди расходились.

Пожилая женщина упрямо настраивала приёмник на другие волны, но прямого включения так и не нашла – только помехи, музыку или всё ту же зацикленную передачу о священной миссии корабля. Женщина выкрикнула что-то на гали, сплюнула себе под ноги и побрела в сторону хагаты, обхватив, точно ребенка, свой истошно хрипящий приёмник. Ана с тоской посмотрела ей вслед.

Торжественный голос ведущего, в который раз сообщавшего о вкладе в освоение космоса, беспомощно бледнел и отдалялся.

Толпа у ограждений изрядно поредела и затихла.

Говорить было не о чем. Никто теперь не надеялся увидеть хоть что-нибудь, кроме дыма и сигнальных огней. Люди просто не решались уйти, простояв у электрических заграждений весь день.

Когда в очередной раз из шахты взвились молнии, никто не придал этому значения.

По всей округе разнеслась оглушительная сирена. На взлётной площадке разом загорелись все сигнальные огни. Двигатели работали, воздух вокруг дюз кипел, и Вимауна вмиг потеряла реальность и плотность, превратившись в дрожащий от зноя пустынный мираж.

Через несколько секунд сирена оборвалась. Откуда-то снизу, из чёрной горловины взлётного колодца, поднимался ровный нарастающий рокот, от которого – в точности, как представляла Ана – задрожала закованная в камень земля. Чудовищные раскаты двигателей усиливались. Гарь от выхлопов застилала патман.

Ана не могла поверить в то, что это действительно происходит – что корабль, о котором она мечтала в детстве, сейчас поднимется в облаке огня над землёй, сожжёт тёмный вечерний воздух, насквозь прорежет пасмурные облака.

Она стояла, не двигаясь, застыв от ужаса.

Земля под ногами дрогнула, и Ана чуть не упала, беспомощно всплеснув руками. Рёв от двигателей стал настолько сильным, что вызывал почти физическую боль. Из взлетной шахты в небо взметнулись полосы огня, и чёрная гарь заволокла корабль. Люди у заграждения напряжённо всматривались в клубящийся дым, но в следующее мгновение корабль просиял уже высоко над землёй, рассекая в ореоле пламени вечернее небо. Вимауна быстро превращалась в бьющуюся огнём точку, а вскоре и вовсе исчезла в беззвёздной пустоте.

Люди ещё долго стояли у заграждений даже после того, как скрылся корабль, и погасло небо. Радио ни у кого не было. Все молчали. Только потом, когда даже обжигающая гарь от выхлопов развеялась, а спустившаяся темнота напомнила о приближении ночи, все медленно побрели в сторону хагаты.

Ана уже направлялась к станции, когда над её головой что-то вспыхнуло, и огромный чёрный шрам располосовал небо, протянувшись от облаков до горизонта.

Кто-то испуганно охнул, люди зашлись криками.

Через секунду за барханами взметнулся высокий столб огня, и ударил раскатистый грохот, от которого Ана на несколько секунд потеряла слух.

В патмане загорелись аварийные огни. Люди в комбинезонах выбежали на взлётную площадку. Врезались в небо ревущие виманы.

Ана долго смотрела на висящее в воздухе облако песка. Казалось, начинается песчаная буря, которая скоро накроет весь город.

КАРТА ГОРОДА

По радио в учительской передавали статистику по заболеваниям дыхательных путей. По заверениям ведущего, процент умерших в этом году сократился на одну целую и три десятых процента, тогда как, к примеру, количество погибших от несчастных случаев в хагате увеличилось почти на три процента. Более того, настаивал ведущий, общее количество погибших в результате несчастных случаев значительно превышает количество умерших от заболеваний дыхательных путей.

Все это говорилось таким тоном, как если бы ведущий сообщал долгожданную радостную новость, часто вздыхая от волнения. Ана подумала, что ещё ни разу не видела несчастные случаи в хагате, но ей всё чаще попадаются люди в медицинских масках.

В учительской было прохладно.

Трудолюбиво шелестел на стене промышленный дхаав, однако лицо у Сада всё равно раскраснелось, а на лбу выступили капельки пота. Сад вытер лоб тыльной стороной ладони и расстегнул воротник рубашки.

– Драапа! О вчерашнем по-прежнему ни слова! – Он раздражённо покосился на приёмник.

– А много пришло? – спросила Ана.

– Трое или четверо. – Сад кашлянул. – И это со всех классов.

– И что, неужели никто не предупредил?

Сад махнул рукой.

– Да я их понимаю! Когда последний раз было такое? Ладно – дети! Из учителей с утра была одна Ила! В общем… – Сад потёр ладонью лоб. – Из управы до сих пор никаких распоряжений. Всё как обычно.

– А вечерние точно придут?

Сад пожал плечами. Вечерними называли подготовительную группу, в которую записывали детей, не успевающих по каким-либо предметам. Ана вела у вечерников ихатру-видая.

– Я переключу? – спросил Сад.

Он поднялся с кресла, радостно заскрипевшего, освободившись от его веса, подошёл к приёмнику и быстро крутанул регулятор, попытавшись с наскоку поймать нужную волну. Послышался ровный, хорошо поставленный голос. Сад удовлетворенно хмыкнул, присел на край стола и стал аккуратно поворачивать регулятор, избавляясь от шипения.

– …вчерашнем гулянии собралось почти двадцать тысяч человек! – радостно выпалил ведущий. – Это самое большое…

– Драапа! – выругался Сад. – Они совсем уже!

Он попробовал открутить регулятор назад, на волну, по которой рассказывали о несчастных случаях и заболеваниях, но не нашёл ничего, кроме помех, и раздражённо щёлкнул тумблером на крышке приёмника.

– Ничего не понимаю! – Сад повернулся к Ане. – Как будто вчерашние новости весь день крутят.

– Да уж, – сказала Ана.

– Говорят, здесь тоже какие-то проблемы с подстанцией. В некоторых зданиях отключался на время свет.

Сад слез со стола и прошёлся по комнате. Широкое окно в учительской старательно завесили шторами – комната находилась в восточном крыле, и днём её выжигало солнце.

Раздался пронзительный скрип – Сад снова уселся в расшатанное кресло.

– Вообще не представляю, как ты добиралась! Вся твоя линия перекрыта!

– Не лучший, конечно… – начала Ана.

Говорить было тяжело – горло воспалилось так сильно, что, казалось, ещё немного, и она начнёт отхаркивать кровь, вместо слов.

– Я отойду, – сказала Ана.

Она поднялась, в глазах у неё потемнело, и она ухватилась за спинку стула.

– С тобой всё в порядке? – спросил Сад.

Ана улыбнулась.

– Всё отлично. Слишком резко встала.

Она медленно, стараясь не показывать вида, вышла в коридор.

Коридор окутывал лёгкий сумрак – половина потолочных ламп не горела, а единственное окно вдалеке загораживал старый седой шкаф, который кто-то вытащил из класса. Ана шла, касаясь одной рукой стены, как слепая.

Дышалось в коридоре уже не так легко, как в учительской – воздух был спёртым и пах пылью.

Ноги подгибались от слабости. Ана остановилась и несколько раз глубоко вздохнула, опираясь о стену. Одна из круглых ламп над головой несколько раз мигнула с противным сухим треском.

Ана пошла дальше.

В туалете было светло и прохладно, однако всё портил въедливый запах нечистот. Ана открыла кран и подставила под клокочущую струю руки. Несколько раз промыла лицо.

У неё закружилась голова, она испуганно схватилась за раковину, руки предательски заскользили по влажной поверхности, но головокружение быстро отпустило.

Ана вздохнула и посмотрела на себя в зеркало.

Из-за жёлтого освещения лицо её выглядело выцветшим и уставшим. Следы от зажимов маски – вокруг носа и у висков – покраснели. Ана потёрла воспаления пальцем. Кожа в этих местах истончилась и отзывалась болью даже на лёгкое прикосновение.

Из коридора полилась странная ритмичная музыка.

Отрывистые сбивчивые удары – будто кто-то отсчитывал колебания воздуха – сменялись незатейливым струнным переливом, напоминающим журчание воды.

Ана вышла из туалета. Коридор по-прежнему пустовал. Всё так же горели заплывшие грязью лампы на потолке, двери в классные комнаты были закрыты, и обшарпанный шкаф с белесым налётом на лаке загораживал единственное окно, оставляя лишь тонкую полоску света.

Ритм мелодии ускорялся.

Теперь это походило на сердечный пульс страдающего от одышки больного. Ана уже не держалась за стену. Она с любопытством оглядывалась по сторонам, а музыка то усиливалась, то затихала.

У прохода на лестничную площадку она столкнулась с Илой.

– О! – воскликнула Ила. – Ты меня напугала!

Ана виновато улыбнулась в ответ.

Они вместе зашли в учительскую.

Сад снова колдовал над приёмником. Увидев Илу, он распрямился.

– А вот и наша героиня! – выпалил он.

– Да ладно! – заулыбалась Ила. – Я ведь живу неподалеку. Представь, каково ей, – она глянула на Ану, – было добираться.

– Это да! Тебе как, лучше? – спросил Сад и тоже посмотрел на Ану.

Ей вновь стало тяжело дышать – дыхание сбилось из-за навязчивого внимания.

– Всё хорошо. Просто я немного… – и, не договорив, она коснулась тыльной стороной ладони лба, хотя и сама не понимала, что должен означать этот жест.

– Кстати, новый звонок просто отличный! – усмехнулась Ила. – Я, правда, всё никак не пойму, что это урок кончается.

– Привыкнешь! – фыркнул Сад. – Уж получше, чем раньше. Как сирена аварийная. Сегодня это было бы явно…

Радио, убавленное почти на нет, тихо шипело на столе. Сад вернулся в кресло, которое опять страдальчески застонало под его весом.

– Что-нибудь передавали? – спросила Ила.

– Да уж, драа… – Сад с трудом удержался, чтобы не выругаться. – Даже не спрашивай! Весь день какую-то ерунду крутят.

– Понятно, – сказала Ила.

Она присела рядом с шипящим приёмником и коснулась захватанного регулятора. Толстая красная стрелка на длинном табло неохотно сдвинулась с места.

– Бесполезно! – сказал Сад. – Лучше просто выключи его.

– Кстати, у меня только что был рекорд посещаемости на сегодня! —сказала Ила. – Целых пять человек!

– Ну, пять человек… Хотя на сегодня это и правда рекорд.

Ила наконец оставила в покое приёмник.

– А пойдемте в сама́д! – предложила она.

– Идите, – махнул рукой Сад. – Меня сегодня мутит от одной мысли о еде.

* * *

Самад – большое квадратное помещение с раскрашенными в разные цвета стенами – находилось на подземном этаже, и Ила нередко шутила, что эта размалёванная столовая является по совместительству ещё и га́тикой, противовоздушным убежищем. Солнечный свет в самаде круглосуточно заменяло электричество, а вместо окон на стенах висели картины с похожими на ставни рамами, изображающими то неправдоподобно звёздную ночь, то хмурый облачный рассвет.

Обычно в середине дня в самаде топились дети, гремела посуда, играла музыка, возбуждающая аппетит, но сегодня Ила и Ана сидели одни в тишине – лишь уборщик зашёл на несколько минут, передвинул пару стульев, забрал непонятно откуда взявшийся пустой поднос и удалился в подсобку.

Они разместились у стены, рядом с картиной, изображающей закат над дюнами – песок походил на пепел, а небо, меняющее оттенок с тёмно-серого на масляно-красный, напоминало зарево от костра.

– Диковатое место, – сказала Ила, – когда здесь нет детей.

– Мы как будто совсем одни здесь, – сказала Ана. – Точно тревогу объявили.

– Это недалеко от правды. Я не про тревогу, а…

– Да, я поняла.

– Даже не представляю, как ты сегодня намучилась! Ты ведь через Самкару ехала, да? Утром ещё передавали о том, что там творится, пока не начался этот заговор молчания. А раз уж сообщали в новостях…

– Меня утром не пустили на Нивартан. Наверное, вся линия отрубилась.

– Нивартан? – хмыкнула Ила. – Да они почти все северные отключили! Страшные дела. Была бы эта до́лия побольше, от города бы ничего не осталось. Говорят, она распалась на несколько частей, и все упали на севере! Такого, по-моему, ещё никогда не случалось.

Ана поняла, что так и не рассказала никому о том, что видела вчера.

– Один ведь упал не так далеко от тебя, – задумчиво произнесла Ила.

– Да, я видела ночью, – сказала Ана. – Как раз, когда собиралась идти спать.

– И ты об этом молчишь!

Заиграла музыка, но быстро затихла – кто-то в подсобке игрался с приёмником.

– И как это было? Что ты видела? – Глаза у Илы странно загорелись.

– Да просто пламя над домами поднялось, высокий такой столб огня с дымом, и небо озарилось, как при рассвете. Повсюду виманы кружили. Я, признаться, и не сразу поняла, что происходит.

– Кошмар! Я бы, наверное, от ужаса в обморок упала.

– Да нет, ты знаешь, всё как во сне было. Хотя, может, это потому, что я сонная была.

– Кошмар! Но я бы точно перепугалась. Ведь он мог и на твоей улице упасть.

Ана нахмурилась – она даже не думала об этом. Но сейчас эта мысль совсем не вызывала у неё страха. Всё уже произошло, ничего нельзя изменить.

Ей показалось, что в самаде стало темнее, чем раньше. Длинные газовые лампы, установленные в карнизах – там, где стены переходят в потолок – горели совсем тускло, как будто наступали медленные подземные сумерки.

– Меня больше пугает, как я поеду обратно, – сказала она. – Опять через Самкару придётся, наверное.

Ила вздохнула и покачала головой.

– Погоди. Наверняка же можно как-нибудь по-другому. У тебя нет с собой карты? Глянули бы.

Ана запустила руку в карман. Растрёпанная схема линий – та самая, которую оставил ей Нив – действительно лежала там. Она и сама не помнила, как взяла её с собой.

– Так!

Ила нахмурилась, изучая переплетения путей.

– Да, можно ведь, наверное, и так, или… Вот, смотри, можно проехать здесь, – Ила провела пальцем по схеме, – и к дому тебя выведет уже вот эта линия.

Ана недоверчиво покосилась на тёмно-красную полоску, по которой Ила водила ногтем.

– Ты приедешь на Га́рни. А это всё же ближе, чем Самкара.

– Гарни?

Ана никак не могла вспомнить, когда в последний раз ездила куда-нибудь через Гарни, хотя станция находилась в паре кварталов от её дома.

– Так, конечно, получается длиннее. И, сама понимаешь, никаких гарантий. Но можно попробовать.

– Не знаю, – вздохнула Ана. – Я не уверена, что вообще когда-то ездила по этой линии. К тому же там тоже может быть давка. Да и я наверняка запутаюсь.

– Да ладно, как тут можно запутаться? Садишься на поезд, едешь до нужной станции, пересаживаешься на другую линию. Потом повторяешь всё с самого начала. И так до тех пор, пока не окажешься дома.

– Угу, – сказала Ана.

У неё совсем не было настроения шутить.

– Вообще, если ты боишься упа́дры, то добраться до дома можно и не самым прямым путем. В принципе несложно догадаться, на каких станциях будут толпы.

– И проехать зигзагами через весь город?

– Не всё так плохо! – Ила ткнула пальцем в переплетение цветных жилок. – Вот здесь, например. Прямо перевалочный пункт какой-то. Ясно, что сюда лучше не соваться.

Ила покрутила карту перед собой, будто маршрут мог измениться в зависимости от того, под каким углом на неё смотреть.

– А знаешь, давай попробуем, – сказала она. – Вполне может получиться.

Она достала из кармана ручку и стала что-то чертить на карте поверх пометок, оставленных Нивом. Ана дёрнулась, но Ила лишь махнула рукой и пододвинула схему поближе к себе.

– Погоди, погоди, не суетись. Мне кажется, я знаю…

– Но эта карта… – начала Ана.

– Старая? Да, но вроде давно ничего не менялось. Не беспокойся, здесь всё верно.

Ана покачала головой. В конце концов, это всего лишь карта. Старая схема транспортных линий, которую она уже несколько лет носит с собой.

Ила хмурилась, пристально разглядывая схематичные пересечения путей.

– Интересно, а какой здесь масштаб? – проговорила она.

Наконец она закончила расчерчивать маршрут и показала карту Ане.

– По-моему, это безумие, – сказала Ана.

– Может быть! – рассмеялась Ила. – Утром я бы, наверное, так ехать не стала. Ты и без того постоянно опаздываешь. А вот после работы можно попробовать. Вряд ли это хуже, чем на станциях толкаться.

Схема линий лежала на столе. Аляповатые стрелки, нарисованные Илой, пересекали, словно вычёркивая, надписи Нива.

* * *

– Точное количество погибших не известно. Спасательные работы ведутся до сих пор. Людей достают из-под завалов. Один из взрывов практически целиком разрушил жилое здание. Также выведен из строя участок хагаты протяженностью в…

Сад угрожающе возвышался над приёмником, опираясь о стол, и покачивал головой. Лоб его был влажным от пота. Радио ближе к вечеру заработало хуже, и диктора заглушали помехи, из-за которых казалось, что тот сбивается от волнения, проглатывая целые слова.

– Спасатели считают, что много выживших может до сих пор находиться под развалинами. Они будут… всю ночь…

– Драа́па, да что с ним сегодня! – Сад хлопнул по крышке приёмника, но помехи только усилились.

– Последнее время вечерами часто так бывает, – сказала Ана.