Читать книгу: «Номады Великой Степи», страница 2

В поисках первых коневодов

Для начала давайте попробуем понять, чем, с точки зрения археологии, отличается простой охотник на тарпана от примитивного животновода этого же тарпана разводящего? Наверное, тем, что он не только употреблял в пищу и для других нужд убитое животное, но и каким-либо образом использовал живого тарпана для своих нужд. Лучший показатель – это, конечно же, костные останки лошадей, существенно отличающиеся от костных останков дикого тарпана, обитавшего на этой же территории и примерно в то же время, последнее позволит исключить влияние межпопуляционной изменчивости. К сожалению обзорных сравнительных работ по данной теме на сегодня нет, и вряд ли они появятся в ближайшее время, так как на всем постсоветском пространстве нет ни одного палеонтолога, специализирующегося на вопросах доместикации лошади. Так что придется нам довольствоваться данными, имеющимися в распоряжении археологов.

В археологических находках на наличие одомашненных лошадей может указывать найденный на древней стоянке или в могильнике элемент упряжи; специальный инструмент, связанный с использованием или лечением лошади; специфическая посуда; постройки…. Ну, или изображение животного в ситуации, связанной с его хозяйственным использованием. Значит, мы ищем археологические культуры, в которых найдены материальные подтверждения прижизненной эксплуатации полезных качеств тарпана.

Одна такая культура точно есть. В марте 2009 года в новостной ленте появилось сообщение, что «сотрудникам университета Эксетера, под руководством доктора Аутрема, удалось отследить признаки доместикации [лошади] в энеолитической ботайской культуре, представители которой обитали на территории современного Северного Казахстана». Аутрем установил сходство между строением скелета ботайских лошадей с животными, одомашненными в бронзовый век в Европе, в то же время ботайские лошади сильно отличались от своих диких собратьев того же региона. Найдены свидетельства использования ботайцами лошадей для верховой езды. Но самый веский аргумент – на керамике ботайской культуры обнаружены следы специфических молочных и мясных жирных кислот, что свидетельствует о том, что в них хранили кумыс и конину. Значит, уже в 5700—5100 лет назад в степях Северного Казахстана существовало развитая коневодческая культура.

Но были ли они первыми коневодами? Если да, то на начальной стадии культуры мы должны видеть типичных охотников, специализирующихся на добыче тарпана, которые постепенно стали полноценными коневодами. Давайте присмотримся к ним получше.

Поселения ботайской культуры располагались вблизи водоемов, жилища полуземляночного типа с глинобитной архитектурой выстраивались в улицы длиной до 240 м [Захаров С. В.]. Жили они оседло, так что животноводство ботайцев, скорей всего, носило отгонный или выпасной характер, а следовательно лошади были достаточно прирученными, что бы их пасти. Согласно радиоуглеродному датированию, с момента формирования этой археологической культуры, до появления на их посуде следов кумыса прошло никак не больше двухсот лет – крайне малый срок для приручения тарпана и превращения его в домашнюю верховую и дойную лошадь. Да и другие данные говорят, что в их распоряжении была уже полностью прирученная лошадь, которая в результате искусственного отбора приобрела заметные морфологические отличия от своего дикого предка.

Так что сами ботайцы тарпана не приручали. Это сделал кто-то из их предков. Но кто?

Ботайская археологическая культура синтетическая по своему происхождению. Археологи указывают на ее культурную и хозяйственную преемственность как от местных – приуральских: суртандинской и агидельской культур, так и от соседствующих с ними с запада хвалынской и волосовской культур. Давайте познакомимся с ними поближе.

Хотя для ботайских поселений «единственными памятниками со схожей планировкой жилищ являются волосовско-гаринские энеолитические поселения» [Захаров С. В.], но «основу экономики волосовцев составляло высокоэффективное присваивающее хозяйство – охота, рыболовство и собирательство» [Уткин А. В., Костылёва Е. Л.]. В этой культуре даже костей тарпана не обнаружено, так что это не те предки от которых ботайцы получили лошадь.

Зато все три другие археологические культуры вполне могут претендовать на роль ранних коневодов. «Суртандинская культура – ранний энеолит Ю. Зауралья и степного Казахстана… характерна обилием каменных орудий из яшмы и единичными изделиями из уральской самородной меди… Найдены кости домашних животных – овца, крупный рогатый скот, преобладают лошади» [Матюшин Г. Н.]. «Агидельская культура – поздний неолит и энеолит Ю. Предуралья, Волго-Уральского междуречья… Преобладают орудия из кремня, шлифованные топоры и тесла, ножи и наконечники суртандинского типа, зернотерки, кремневые серпы. Кости домашних животных: лошади, крупного и мелкого рогатого скота (до 35%)» [там же]. «Домашняя лошадь прочно и давно вошла в быт населения, оставившего Хвалынский энеолитический могильник и синхронную ему Виловатовскую стоянку (Среднее Поволжье). Морфологические исследования на основании промеров пястных костей лошади, привели её к выводу о том, что виловатовские лошади отличались как от тарпана, так и лошади Пржевальского и проявляют сходство с лошадьми из срубных курганов и поселений Среднего Поволжья» [Петренко А. Г.]. Да и обитавшие западнее хвалынцев племена среднестоговской культуры «на поселении Дереивка кости лошади составляют уже… 55% домашнего стада» [Наумов И. Н.].

Получается, что, еще до появления ботайской культуры, на обширных степных просторах от Днепра до Иртыша существовали разнообразные культуры степных животноводов, значительную часть стад которых составляли лошади. Шансы, на то, что все независимо друг от друга, одновременно взялись одомашнивать лошадей, равны нулю. Меня еще смущает тот факт, что помимо лошадей они разводили крупнорогатый скот и овец. Ну не с отарой же овец, верхом на волах они тарпанов приручали! Да и зачем тратить столько сил и времени на приручение тарпана – прямого пищевого конкурента овцы и коровы, когда вот они мясо, молоко, шкуры, шерсть и тягловая сила, только траву да сено подавай. В качестве дойного животного лошади уступают не только коровам, но даже козам, если учитывать размеры, рацион, время созревания и период лактации. В качестве мясной породы опять же выгоднее разводить овец, коз или коров. Шерсть – снова лидерство за овцами. Что бы тянуть тяжелую соху или не менее тяжелую древнюю четырехколесную повозку на цельнодеревянных колесах лучше впрячь вола. Да и навьюченный вол утащит больше лошади. Лошадь конечно быстрей в качестве верхового животного, но так-то домашняя крупная и покладистая сивка-бурка, а не мелкий и пугливый тарпан. Верховую лошадь еще путем селекции вывести надо было. Единственное очевидное преимущество лошади на этом этапе – возможность ее круглогодичного содержания на вольном выпасе. В этой связи не удивительно, что уже в неолите практически не встречается чисто коневодческих племен. Более того, многие племена постепенно сокращали долю коневодства в своем хозяйстве. Так, например, на «Варфоломеевской стоянке количество костей лошади от раннего к более поздним не увеличивается, а уменьшается от 36% в нижнем к 20% в слое 2Б и к 14% в самом верхнем, то есть достоверно раннеэнеолитическом» [Выборнов А. А.].

Так может эти самые племена орловской культуры, обитавшие в районе нынешней Саратовской области и оставившие свои следы на Варфоломеевской стоянке, и были первыми коневодами?

Варфоломеевскую стоянку детально исследовал доктор исторических наук, археолог Александр Иванович Юдин. Он отмечал, что «стоянка существовала длительный отрезок времени (кон. VI – нач. IV тыс. до н.э.)», то есть, она существенно старше ранее упомянутых археологических культур, из которых самой ранней является агидельская, нижние слои которой датируются концом V тысячелетия до нашей эры. Особенный интерес представляют найденные им жертвенники. «Анализ жертвенников показывает, что они содержали в большинстве случаев костные останки трех видов животных: лошади, тура и овцы…» [Юдин А. И.]. Причем овца в этих местах в диком виде не встречается, а найденные кости тура отличаются от современных им костей диких особей более миниатюрными размерами, что также указывает на начальный этап доместикации тура (малые размеры – результат вырождения из-за близкородственного скрещивания). И хотя обнаруженные здесь в большой массе зубы лошади не имеют явных отличий от таковых дикого тарпана, но сам характер их нахождения вместе с костями других, исключительно домашних животных, свидетельствует в пользу их доместикации. Причем вне жертвенников количество костей лошади не столь значительно, и «количество костей кулана и сайги превышает… лошадиные». Еще одним подтверждением коневодческого характера орловской культуры могут служить и «находками зооморфных подвесок-амулетов. Всего найдено три зооморфные подвески – это фигурки лошадей, выполненных на тонкопластинчатых костях… на второй фигурке лошади совершенно явственно изображена уздечка» [Юдин А. И.].

Но и они не могут быть первыми коневодами. Во-первых, в силу уже упомянутых причин, тарпан не слишком интересен для одомашнивания тем, кто пасет стада овец и коров. Во-вторых, в это же время, несколько восточнее, в Волго-Уральском междуречье и в Южном Приуралье существуют племена прибельской культуры, на стоянках которых находят «кости домашних животных: лошадь, корова, овца, коза» [Матюшин Г. Н.]. Причем по результатам радиоуглеродных анализов, найденные там кости того же возраста, что и в Среднем Поволжье: «возможным местом одомашнивания диких лошадей являлись Оренбургские степи, близкие к районам Южного Предуралья, где были зафиксированы самые ранние находки их остатков. Это наглядно подтверждается датами 6100±160 (ИГАН-383), 6070±90 (Ле-2343) и 5650±200 (ИГАН-218) лет до н.э., полученными по образцам кости для неолитических слоёв стоянок Муллино, Ивановской и Берёзки» [Наумов И. Н.]. Причем найденные в Муллино кости принадлежат преимущественно молодым особям (до 5 лет), тогда как, если бы это были дикие животные, то среди них должны были бы быть представлены все возрасты лошадей.

Похоже у племен прибельской культуры мы застаем ту самую стадию одомашнивания, когда тарпан достаточно приручен, чтобы человек мог свободно проводить выбраковку «лишних» особей в табуне. Но вот незадача, опять же «довесок» из крупного и мелкого рогатого скота, а так же явный культ лося, на который указывает и обилие его костей на стоянках, и тот факт, что «очаги выложены челюстями лося» [Матюшин Г. Н.], внушают сомнения, что именно прибельцам принадлежит пальма первенства в приручении тарпана.

Таким образом, начало приручения тарпана отодвигается как минимум в мезолит – эпоху, которая датируется IX – VI тысячелетиями до нашей эры. Это было время глобальных перемен, когда на смену ледниковым ландшафтам и плейстоценовой мегафауне постепенно приходили привычный для нас рельеф и современные виды животных. «Бутылочное горлышко» рубежа плейстоцена-голоцена смогли пережить только десять процентов видов крупных млекопитающих ледникового периода. Да и в людских популяциях наблюдался резкий демографический спад, приведший к многократному сокращению и без того не слишком многочисленного населения Северной Евразии.

Конечно, далеко не для всех видов происходящие изменения носили негативный характер. Постепенно расширяющаяся полоса аридных степей оказалась благоприятным биотопом для тарпана, пришедшего на смену широкопалой лошади плейстоценовой тундро-степи. Его численность росла, а вместе с ним росла и численность племен, научившихся на него охотиться. Причем совсем не обязательно это было новацией. Возможно на тарпана переключились выжившие потомки охотников на широкопалую лошадь, чьи стоянки находят на просторах Восточно-Европейской равнины и Южного Урала.

Сколько-нибудь систематические исследования степных культур каменного века были начаты только в 60-х годах XX века А. Н. Мелентьевым. И сегодня пока еще сложно сказать в какой конкретно период мезолита и в каком конкретно районе Волжско-Уральского региона был начат процесс приручения тарпана. Но то, что начальный этап превращения тарпана в домашнее животное имел место именно в этом регионе, и именно в это время, особых сомнений не вызывает. Именно отсюда в неолитическое время племена коневодов расселяются по степному поясу в западном и восточном направлении, местами вытесняя, а местами ассимилируя местное население: «инфильтрация доместицированной лошади из приуральско-средневолжского лесостепного региона, где она была одомашнена ещё в первой половине VI тысячелетия до н.э., в степное Поволжье и Подонье происходит на рубеже VI – V тыс. до н.э. (Варфоломеевская: 5030±200 лет до н.э. (ГИН-6546); Ракушечный Яр: 5090±100 (Ки-6480), 4980±100 (Ки-6478)) … В V тысячелетии до н.э. навыки скотоводческо-коневодческого хозяйства распространяются и в степном Правобережье Нижнего Поволжья вплоть до Северо-Западного Прикаспия… Появление её домашнего вида в Надпорожье отмечено на стоянках Игрень VIII (16,7% стада), Собачки (20% стада) и Средний Стог 1 (12,5% стада) … имеющими нижние С14 датировки – 4125±125 (Ки-517) и 4250±400 (Ки-1170) лет до н.э… Развитие коневодства в Зауралье и Северном Казахстане также начинается не ранее позднего неолита – раннего энеолита. Своё развитие этот процесс получил уже у населения энеолитической ботайской культуры, став основой сложения в Северо-Казахстанских степях коневодческо-скотоводческого хозяйства» [Наумов И. Н.].

Но шло не просто расселение племен, получивших эволюционное преимущество благодаря приручению лошади, шло формирование своеобразной общности близкородственных культур степных животноводов, «активно взаимодействовавших в энеолитическое время, и через территорию Нижнего Поволжья осуществлялись культурные контакты от Балкано-Карпатского региона до Урала. Широким культурным связям несомненно способствовала доместикация лошади в восточноевропейских степях…» [Юдин А. И.].

Итак, мы определились с примерным временем и местом появления коневодческих культур – мезолит Волго-Уральского региона. То есть нашли ответы на вопросы: когда? и где? Осталось найти ответ на вопрос: кто? И здесь одной археологией не обойтись, так как артефакты, сохранившиеся с тех времен могут рассказать только о расовом типе этих людей, но никак не об их этнической принадлежности. Для получения более точного ответа придется обратиться к другим наукам – популяционной генетике и исторической лингвистике.

Данные генетики

В последние годы очень большую популярность приобрела новая отрасль популяционной генетики – ДНК-генеалогия, апологеты которой берутся реконструировать всю историю человечества в целом и отдельного рода в частности. Так что в поисках первых коневодов было бы нелогично проигнорировать данные, полученные в рамках этой науки. Вот только ДНК-генеалогия – наука совсем молодая, и как всякая молодая наука переживает период бурного роста, характеризуемый завышенными ожиданиями и не устоявшейся методологией. В данном конкретном случае процесс становления еще и осложнен коммерческими интересами вовлеченных сторон, что резко снижает критичность оценок полученных научных результатов. Поэтому, мы не будем слепо доверять выводам, полученным приверженцами модного научного направления, а попробуем, по возможности непредвзято, оценить их достоверность.

Я сразу же прошу прощения у тех читателей, кто, как и я, помнит генетику не только на уровне школьных уроков биологии. Во-первых, за то, что буду повторять прописные истины, во-вторых, за неизбежные неточности. Что бы в доступной для непрофессионала форме изложить основы ДНК-генеалогии, мне придется сильно упрощать, а значит неточности в определениях и формулировках просто неизбежны, но «нам же не шашечки нужны, нам что бы ехать».

Напомню, что любая клетка нашего организма содержит в своем ядре 23 пары хромосом. И только в половых клетках (мужских сперматозоидах и женских яйцеклетках) набор хромосом гаплоидный – одинарный. При оплодотворении гаплоидные наборы, полученные от отца и матери не просто суммируются, но еще и рекомбинируются, перемешиваются между собой, программируя свой собственный, неповторимый облик будущего ребенка.

В девяностых годах прошлого века генетики установили, что в человеческой Y-хромосоме, той самой, которая отвечает за мужской пол ребенка, есть два фрагмента, которые не участвуют в кроссинговере – обмене генетическим материалом между хромосомами родителей. То есть, они в неизменном виде передаются от отца к сыну, и лишь изредка в них происходят мутации, которые наследуются всеми последующими поколениями по мужской линии. Тут же родилась идея проследить эти изменения вглубь веков и определить происхождение и степень родства существующих сегодня народов. Естественно на этой основе можно проследить происхождение только по прямой мужской линии, но и это не мало! Ведь мы получаем свидетельство, которое не может быть подделано и не зависит от временной политической конъюнктуры или симпатий летописца. А, если учесть, что есть возможность (используя митохондриальную ДНК) проделать аналогичную работу и в отношении женской наследственной линии, то понятен энтузиазм ученных, взявшихся строить новую, «объективную» историю человечества.

Правда вскоре выяснилось, что искать и извлекать древнюю ДНК весьма хлопотно, да и сохраняется она не слишком хорошо, так что реальных работ по ДНК-генеалогии древних этносов практически нет, а уж в отношении мезолитических племен и подавно. Зато полно современных желающих найти «свое место» на генеалогическом древе человечества, тем более за вполне умеренную плату – по цене сотового телефона. И коммерсанты от науки тут же наладили конвейер по выдаче красивых дипломов о принадлежности тестируемого к той или иной гаплогруппе, под каждую из которых подведена солидная рекламная база, а на титульной странице дан перечень знаменитых предков.

Нам, что бы отделить коммерческую рекламу от науки, придется разобраться с методологией выделения этих самых гаплогрупп.

Дело в том, что те самые нерекомбинантные участки Y-хромосомы, а их длинна измеряется миллионами нуклеотидов, содержат странные повторы, когда несколько раз подряд повторяется одна и та же последовательность из нескольких нуклеотидов, например: ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ-ТАТ, где Т – тимин, а А – аденин. На сегодня известно уже несколько сотен таких повторов, каждый длиной в несколько десятков нуклеотидов, и каждый год находят десятки новых цепочек. Какую роль в геноме человека они играют, мы пока не знаем, но эти цепочки повторов оказались очень удобны для исследований. Ученные наловчились измерять длину этих цепочек: «генеалогический анализ хромосомы Y – это и есть определение числа повторов в каждом маркере» [Клесов А. А.]. А поскольку количество повторов – жестко наследуемый признак и мутации в них довольно редки, то в результате получился количественный показатель, характеризующий степень родства сравниваемых людей. Чем больше разница в длине повторов, тем более дальняя родня перед нами. И вот на этом чистая наука кончилась, ибо дальше инициативу перехватил бизнес.

Все началось в 2002 году, когда некое коммерческое объединение «Y Chromosome Consortium» предложило свою классификацию геномов людей по линиям Y-хромосомы. На тот момент анализы делались по шести маркерам (цепочкам повторов) в Y-хромосоме. Все полученные данные были сгруппированы в 18 кластеров, так называемые клады, обозначаемые латинскими буквами от A до R, а внутри них были выделены более дробные группировки – гаплогруппы. Причем по уверениям авторов «Порядок букв отражает последовательность возникновения мутаций». И это первая ложь, так как определить какой из двух современных гаплотипов, отличающихся по количеству повторов в маркере, несет исходную форму цепочки, а какой – результат мутации, не возможно. Так что «последовательность возникновения мутаций» – не более чем условность, принятая авторами проекта исходя из собственных мировоззренческих установок.

Вторая ложь – в способе объединения «близкородственных» гаплотипов в клады. Напомню, что на сегодня известно несколько сотен маркеров, но все вновь открытые последовательности нуклеотидных повторов, разносятся по уже существующим «кладам» и производным от них гаплогруппам. Проведем аналогию: возьмем большую выборку людей со всего Света и промерим у них 6 показателей, например длину и ширину стопы, рост, обхват талии, цвет волос и угол оттопыривания ушей. Все эти признаки наследуются, так что пример в целом адекватный. На основании полученных промеров распределим всех людей на 18 кластеров, ну типа: клад А – «большеногие, низкорослые, лопоухие, чернявые толстячки», а клад R – «длинностопые, высокие, худощавые блондины с прижатыми ушами». А теперь доведем количество используемых маркеров до 67, но все новые данные, типа: формы носа, цвета кожи, разреза глаз и тому подобное, будем привязывать к уже имеющейся классификации. В итоге по нашей классификации тощий бушмен и тощий эскимос окажутся гораздо более близкими «родственниками», чем их более ширококостные соплеменники. Представили? Конечно, приведенная аналогия сильно гипертрофирована, так как использованные в примере фенологические признаки кодируются множеством рекомбинируемых генов, но суть я думаю понятна. Так что неудивительно, что «Есть в классификации и явные черные дыры – в них иногда попадают люди с редким набором мутаций. Редактор Newsweek Дмитрий Кузнец, например, единственный из всех наших испытуемых, вообще не смог определить происхождение своего отца… Генетика ситуацию не прояснила: ученые не смогли четко отнести Кузнеца ни к одной гаплогруппе по Y-ДНК» [Клесов А. А.].

Третья ложь – это то, что разница в количестве повторов в маркере четко взаимосвязана с удаленностью индивидуумов на генеалогическом древе. То есть, если у вас в маркере DYS#19 16 повторов, у вашего знакомого – 15, а у меня только 11 квадруплетов ТАГА, то по логике адептов ДНК-генеалогии мы с вами в пять раз более дальние родственники, чем вы с вашим знакомым. Логика авторов проста и понятна: в первом случае произошла одна мутация, а во втором – целых пять, на что потребовалось в пять раз больше смен поколений. Но проблема в том, что авторы лукаво рассматривают только один из видов мутаций, когда ДНК-полимераза – фермент «снимающий копию» с ДНК-цепочки, «сбивается со счета» и «забывает» один повтор, либо наоборот вставляет лишний. Причем бездоказательно считается, что вероятность сбоя, при котором ДНК-полимераза ошибается не на один, а допустим сразу на пять повторов, ровно в пять раз ниже. При этом сторонники ДНК-генеалогии совершенно игнорируют гораздо более распространенный тип мутаций, который как раз и лежит в основе эволюционного процесса – спонтанные однонуклеотидные мутации. Их частота колеблется от одной на сто тысяч нуклеотидов, до одной на миллион, что при известной длине Y-хромосомы в 50 миллионов нуклеотидов гарантирует нам как минимум 50 спонтанных мутаций на поколение. Уточняю, что приведенные цифры характеризуют мутации, сохранившиеся в геноме после репарации – специальной процедуры, исправляющей повреждения и сбои в копировании ДНК, то есть только те, которые будут унаследованы потомками. Так вот, спонтанная мутация с равной вероятностью может произойти на любом участке хромосомы. В том случае если она попадает на маркерный участок, цепочка повторов разрывается. В рассматриваемом нами примере: случай, когда мутация нарушает последовательность именно в одном из двух крайних квадруплетов, имеет ровно такую же вероятность, как и в пятом с краю. Но в первом случае 16 квадруплетная цепочка сократиться до 15 повторов, а во втором – разорвется на две цепочки длиной в 11 и в 4 повтора ТАГА. Хотя и в том, и другом случае имело место одна мутация на маркере DYS#19. А значит мои шансы оказаться вашим родственником лишь незначительно ниже, чем у вашего знакомого из приведенного примера.

Четвертая ложь, а точнее целый букет из наивных заблуждений и прямой дезинформации связан с измерением временных промежутков «до общего предка». Начнем с того, что сама частота мутаций, даже для одного и того же маркерного участка Y-хромосомы, величина далеко не постоянная. Существует множество факторов способных заметно увеличить частоту мутаций, причем сила их влияния в разных уголках планеты и в разные эпохи изменяется. Это и естественный радиационный фон местности, и ультрафиолетовое излучение, и ретровирусы, и химический состав воды и пищи. Но самое главное – обычное повышение температуры в местах проживания на 10 °С вызывает пятикратное увеличение частоты точечных мутаций. То есть, у жителей субтропиков мутации возникают в десятки раз чаще, чем у жителей Приполярья.

Но ладно бы только это. У меня вызывает сомнения сам принцип расчета количества поколений до общего предка на определенной территории. Вот характерный пример таких расчетов: «Гаплогруппа R1a1. 104 шестимаркерных гаплотипа, базовый 16—12—25—10—11—13. В сумме 104х6 = 624 маркера имеют 165 мутаций. Считаем – 165/624/0.0016 = 165 поколений, или 4130 лет… пра-арии появились на Балканах как будущие хорваты 4100 лет назад» [Клесов А. А.]. Давайте на время отвлечемся и представим, что сами первичные данные: способ вычленения базового гаплотипа в выборке, количество мутаций и их частота – достоверные, и общий предок всех представленных в выборке мужчин действительно жил 4130 лет назад. Но значит ли это, что он пришел на Балканы именно в это время? Нет. Он мог родиться и жить где угодно, а его потомки по прямой мужской линии могли переселиться на Балканы буквально пару сотен лет назад: 7—8 поколений более чем достаточно, что бы считаться коренным жителем. А могли ли предки этих мужчин появиться на Балканах ранее конца третьего тысячелетия до нашей эры? Запросто. Во-первых, выборка в 104 человека из всей популяции, как с точки зрения статистики, так и с точки зрения биометрии, никак не может считаться репрезентативной. То есть, в выборку могли просто не попасть более дальние родственники, и соответственно возраст общего предка сильно занижен. Во-вторых, даже сегодня далеко не все пожилые мужчины могут похвастать тем, что у них есть внуки, унаследовавшие их Y-хромосому, а уж на заре бронзового века, когда средняя продолжительность жизни мужчин была существенно короче – это и вовсе было уделом немногих счастливчиков. Интересно, что сами адепты ДНК-генеалогии знают об этом: «ученые выяснили, что прародитель всех мужчин на планете, „Адам“ (были и другие, но его гены оказались самыми стойкими), жил в Африке 90 000—130 000 лет назад. „Ева“ – та, чьи гены носит в себе все население планеты, – жила на Черном континенте 150 000 лет назад» [www.dpo-sv.ru], но в своих расчетах почему-то игнорируют. Вот и получается, что носители «гаплогруппы R1a1… появились на Балканах» достаточно давно, что бы считаться коренным населением, а все остальное – буйная фантазия автора.

Перечень ляпов, намеренно или по незнанию допускаемых «специалистами» по ДНК-генеалогии, можно было бы и продолжить. Особенно меня возмущают их нечистоплотные игры с теорией вероятности! Но я думаю и того, что уже написано, достаточно, чтобы с улыбкой относиться к их заявлениям типа: «Лингвисты имеют более правдивое представление о прошлом человечества, нежели богословы. Историки – более, чем лингвисты. Антропологи – более, чем историки. Популяционные генетики – более, чем антропологи. ДНК-генеалоги более, чем популяционные генетики. Лучше ДНК-генеалогов наше прошлое не знает никто» [Известный ДНК-генеалог С. Сидоров]. Кстати, замечательный рекламный лозунг, идеальный с точки зрения маркетинга, но совершенно недопустимый с точки зрения научной этики, что лучше всего характеризует его автора – он успешный коммерсант, а не ученый.

Получается ДНК-генеалогия – лженаука, не заслуживающая внимания? Нет. Наука не виновата, что недобросовестные дельцы в угоду своему бизнесу искажают и подтасовывают результаты. Сами ученые-генетики, изучающие вариабельность человеческого генома, как правило, честно публикуют полученные данные, сторонясь скоропалительных всеобъемлющих выводов. В рамках интересующего нас вопроса об этнической принадлежности первых коневодов особенный интерес вызывают генетические исследования древней Y-ДНК, выделенной из костных остатков представителей различных археологических культур. На сегодня наиболее ранние проанализированные останки степных животноводов принадлежат племенам бронзового века (3—2 тысячелетие до нашей эры), обитавшим на Южном Урале и в Таримской котловине [Li et al.]. И в том, и в другом случае в анализах преобладали гаплотипы, относящиеся по существующей классификации к гаплогруппе R1a1. Интересно, что аналогичные результаты получены и для современной им восточно-европейской культуры лесостепных животноводов, знакомых с коневодством, а именно для культуры шнуровой керамики (боевых топоров).

Адептами ДНК-генеалогии носители гаплогруппы R1a1 прочно ассоциируются с древними индоевропейцами – ариями [Клесов А. А.]. Логика их рассуждений проста: в индийских ведах ариями именуются пришедшие с севера, исповедовавшие ведическую религию. Эти племена в начале второго тысячелетия до нашей эры положили конец цивилизации Хараппы и дали начало современной кастовой системе индуизма. Сами арии – воины и брахманы, благодаря кастовым ограничениям мало смешивались с местным аборигенным населением. Данные археологии указывают на определенные связи пришлых ариев с андроновской культурой Южного Приуралья. Наиболее распространенные гаплотипы среди проанализированных андроновских останков, так же как и среди касты индуистских брахманов принадлежат к гаплогруппе R1a1. А недавние раскопки на Южном Урале древних поселений типа Синташты и Аркаима, напоминающих по своей архитектуре описанный в ведах «идеальный город» ариев, развеяли последние сомнения скептически настроенной части сторонников ДНК-генеалогии.

Вот только, как и в случае с гаплогруппами, есть несколько «неточностей», которые старательно замалчивают коммерсанты от генетики. Неточностей, которые сводят на нет всю логику их исторических «реконструкций». Начнем с того, что между южно-уральскими поселениями «Страны городов» и падением североиндийской цивилизации Хараппы лежит минимум 200 лет. То есть, на рубеже третьего-второго тысячелетий до нашей эры в Приуралье действительно появились некие пришлые племена, строившие города с радиальной архитектурой, принесшие с собой инновации развитого бронзового века. Но уже через столетие они канули в лету, а на их месте возник целый спектр автохтонных культур, как правило, объединяемых в срубную и андроновскую культурно-исторические общности. Обновленные местные культуры унаследовали от пришельцев только ряд технологических новаций, но никак не религию и не архитектуру, а тем более не их мужские гены. Исследованный древний геном принадлежал исконно южноуральским алакульским племенам, а геном насельников Синташты и Аркаима никто пока не исследовал.